Автор: Джо Миллер (Joe Miller) 3 страница

- Сложно учиться?

«Не сложнее, чем остальным».

- Ну, ведь… - Брюс не знал, как объяснить, не задев, а парень улыбнулся и решил не мучить его.

«Чтобы писать сочинения и решать задачи, не надо говорить».

Психолог задумался над этим и решил, что задавать можно любой вопрос, если уж парень решил быть откровенным.

- Ты всегда был немым?

Парень заморгал, не понимая смысла вопроса. Брюс засомневался в своих знаниях языка, но сомневаться было глупо, он учил его всю жизнь, с первого класса.

«А можно быть не всегда?»

- Можно, - Брюс постарался не усмехнуться. – Может, ты припоминаешь, что раньше разговаривал, как все? Ну, когда твой отец был жив, когда мама была жива?

«Моя мать умерла при родах».

Лицо у парня при этом было такое, будто поставили под сомнение его половую принадлежность.

- Извини. Ну, когда отец был жив, вы жили вместе, втроем с его женой, ты же говорил? Может, помнишь что-то такое? Помнишь свои дни рождения, к примеру? Твой отец устраивал праздники, наверное?

Джино задумался, пытаясь вспомнить, сделал вид, что ничего не может вытащить из глубин памяти, но он прекрасно помнил последний день рождения вместе с отцом. На седьмой день рождения они вдвоем пошли в детский парк, там он ел сладкую вату, фисташковое мороженое и катался на пони, а потом на каруселях с вручную вырезанными лошадками. Там играла красивая, органная музыка, вообще, в любой старинной карусели мелодию играет маленький орган, а не электро-запись.

Джино ненавидел фисташковое мороженое, сладкую вату, сахар вообще, органную музыку и лошадей.

«Не помню».

- Ну, постарайся, - Брюс постарался на него нажать, он забыл, что если все идет не по плану, не так, как ему хочется, то это тоже часть профессии, не может все идти так, как надо. Это закон жизни, ничего не поделать.

Джино помрачнел еще сильнее и снова написал быстро.

«Я ничего такого не помню. Мне было всего семь лет».

- Дети помнят мелкие подробности с трех лет, - сообщили ему для общих знаний ненавязчиво. – Особенно праздники, на которых им было хорошо. Тебе наверняка нравились твои дни рождения, но ты решил забыть все, что связано с отцом, не так ли? Когда он погиб, а ты остался с бабушкой, ты захотел, чтобы ничего этого не было, не было другого города и твоих родителей, правда? И решил, что ничего не помнишь?

Джино молчал, глядя на свои колени и убрав руки между бедер, уперев их в сиденье кресла.

- Я прав?

Парень покачал головой, Брюс закатил глаза, поняв, что на него не смотрят.

«Упертый парень…»

- Вспомни, пожалуйста, ты говорил что-то отцу перед тем, как он погиб?

Джино снова покачал головой и отвернулся вообще, уставился в пол справа от себя, раз уж психолог-зануда сидел слева.

- Твой отец знал язык жестов?

Джино вообще не ответил.

- А его вторая жена? Она наверняка не знала, не стала бы она учить его ради чужого ребенка? – Брюс настолько распалился, что забыл про профессиональную этику и элементарную вежливость. Всему виной возраст и практическое отсутствие опыта, что поделать.

Джино молчал.

- Твоя бабушка разговаривала с тобой? Как ты рассказал ей о том, что случилось с твоим отцом?

Даже ежу, а не только Нейхолту было понятно, что рассказывали Лизелор Ван Дер Панне полицейские и органы попечительства, а не внук, но спровоцировать его теоретически можно было. Но не вышло.

- Ты же можешь на самом деле говорить? – Брюс не отставал. – Ну? Посмотри на меня, пожалуйста.

Он уверен был, что парень отвернется или просто не поднимет взгляд, но Джино посмотрел на него и прищурился. Видно было, что он даже стиснул зубы, а потом сделал такое движение, как обычно девочки делают, когда хотят равномерно размазать помаду, только что нанесенную на губы. Он поднял брови ехидно, будто спрашивал: «Ну, посмотрел. И что теперь? Легче стало?»

Губы у него были козырные, это отрицать было сложно. Бледно-розовые, четко очерченные, не обкусанные от нервов, не обветренные, не потрескавшиеся.

- Откуда у тебя этот шрам? – Брюс решил не отставать, но тут прозвенел звонок, парень хотел встать, но психолог его схватил за руку и усадил обратно. – Какой у тебя сейчас урок?

«Физкультура», - написал парень быстро, намекая, что надо успеть в раздевалку.

- Не пойдешь, останешься здесь. Госпожа Генен разрешила мне забирать тебя с физкультуры, - Брюс не стал уточнять, что еще и с плавания, с философии и с музыки, а то парень явно хитрый, в следующий раз соврет, что у него другой, более важный урок.

Джино сопротивляться не стал, просто сел в прежнюю позу и уставился вниз, чтобы не смотреть на приставучего психолога, который и впрямь оказался маньяком. На парня не произвела никакого впечатления его начальная суетливость и вежливость, от него исходила аура очень эмоционального, горячего, легковоспламеняющегося человека, с которым невозможно спорить и договориться. Таким только в психологи и идти. Они не только сами подумают над вашей проблемой, они ее и решат по-своему, и сами решат, что их решение единственно верное, и вас в этом убедят, а если не хотите убеждаться, то заставят поверить. С такими спорить бесполезно, никакие аргументы они не слушают, а когда понимают, что не правы, безумно злятся и начинают истерить, доказывать то, во что сами не верят, убеждая всех вокруг, они способны доказать недоказуемое, их не перекричать и не переспорить. С ними даже не бесполезно, а опасно сцепляться в скандалах, потому что шансов выйти победителем нет никаких. Если такой человек сказал что-то, значит так и будет. Если такой человек спрашивает у вас, держа в руках два пиджака: «Зеленый или черный купить?» знайте, что он уже выбрал черный, и если вы скажете: «Зеленый» толку не будет никакого. Все равно поступит по-своему, сделает так, как уже решил.

«Вы случайно не овен по гороскопу?» - скромно уточнил Джино, но с такой ядовитой подоплекой, что даже распалившийся Брюс заметил подвох.

- Да, овен, а что?

Джино улыбнулся, глядя в сторону, и пожал плечами, покачал головой, мол «ничего-ничего».

- А с чего ты взял? – удивился Нейхолт.

Парень не ответил, он только медленно облизнул губы, не глядя на психолога, а потом все же покосился, так что прикрыл глаза, а потом снова открыл их. Ресницы дрогнули, видок у него был тот еще надменный, а Брюсу такое не нравилось. Брюс ненавидел, когда его читали, как открытую книгу, а этот парень даже без слов уже практически поставил ему шах, близко подобрался к тому, чтобы влепить и мат.

Но нет, куда там какому-то школьнику до выпускника одного из лучших университетов!

«Ваш день рождения весной», - даже не спросил, а поставил перед фактом Джино.

- Правильно, - Брюс опять удивился.

«В марте», - написал парень, но психолог не успел открыть рот, как он показал ему открытую ладонь, обрывая, стер строчку и написал другое.

«Нет, в апреле».

- В апреле, - кивнул Брюс в легком шоке. – Откуда ты знаешь?

Джино улыбнулся, не показывая зубов, так что уголки рта растянулись, шрам уехал аж до скулы, а на щеках появились ямочки. Глаза у него были такие хитрые, что кошкам и не снилось. Он опять двинул бровями, тряхнул головой, откидывая прядь волос, но все равно поправил ее еще и пальцами.

«Я могу идти? Мне правда нужно на физкультуру».

Это было не всерьез, Джино, сам того не понимая, просто провоцировал мужчину остановить его, проявить появившийся интерес. И Брюс, как истинный весенний овен легко поддался на эту провокацию.

- Я зайду к твоему учителю и все ему объясню, тебе не поставят прогул, не беспокойся. На оценку это тоже не повлияет.

Джино на него опять не смотрел, сдвинул колени еще сильнее, поерзал, устраиваясь поудобнее, а Брюсу захотелось взять его за плечи, раздвинуть их по-нормальному, чтобы парень не сутулился. Руки положить на подлокотники кресла, колени тоже раздвинуть, чтобы он не сидел, как замерзший воробей, будто ему неприятно находиться рядом с Брюсом.

- Так откуда шрам?

«Упал с велосипеда».

- Когда?

«Давно».

- Конкретнее?

Джино замолчал.

- Скажи, пожалуйста, когда точно? Тебе же не сложно? Или это – секретная информация? – Брюс усмехнулся, он решил тоже провоцировать «пациента».

Это было, когда Джино исполнилось шесть, он катался на велосипеде, хотя отец сказал, что возле забора соседей лучше этого не делать, потому что там плохая дорога. Он зацепился колесом за камень, перелетел через руль и упал удачно, вроде бы, даже ладони едва рассадил, а колени и вовсе только поцарапал. Только потом он почувствовал, что щека горит, а когда добежал до дома, увидел в зеркале, как рот разошелся «немного» шире, чем обычно. У отца тогда началась паника, мачеха упала в обморок, но в больнице все стало лучше. Джино точно помнил, что даже не заплакал тогда, он просто был в шоке, не веря, что это с ним случилось. Он с детства был невероятно тихим, очень мало говорил, кажется…

Он вдруг широко открыл глаза, уставившись в край стола, до него дошло, о чем он подумал.

Он мало говорил, но он говорил, когда ему было шесть лет.

Нет, этого просто не могло быть, он же немой. Немыми не становятся, ими рождаются.

Ну и бред, этот психолог добился, чего хотел, задурил ему мозги просто.

- Что? Что-то не так? – Брюс заволновался, заметив, что у парня как-то изменилось настроение, тот посмотрел на него зазомбированным взглядом, моргнул пару раз бессмысленно, не фокусируя зрачки, а потом очнулся и покачал головой, будто отказываясь отвечать.

- Может, воды? Что-то случилось, ты что-то вспомнил? – Брюс обрадовался, вскочил и плеснул ему из огромного автомата известной фирмы воды в пластиковый стаканчик. Джино сначала на этот стакан с сомнением покосился, подозревая, что маньяк-психолог мог туда уже чего-нибудь подсыпать. В весь бак, что к автомату прикручен, ведь сам-то он оттуда при Джино не пил?.. Вдруг пациентов «успокаивает»?

Брюсу он в этот момент напомнил подозрительное животное, дикое, лесное, которое вроде бы взрослое уже, понимает, что сможет причинить вред человеку, но все равно осторожничает. Когда он молча поставил стакан на стол, парень покосился на него еще раз, а потом все-таки взял, сделал глоток и облизнулся. Брюсу даже показалось, что он сейчас что-то скажет, откашлявшись, но нет, он продолжал молчать.

- Так когда это случилось?

«Мне было шесть», - закатив глаза от безысходности, написал парень и опять взглянул на него, будто уточнял: «Ну можно идти уже?»

Брюс задумался над тем, какой же у него должен быть голос. Высокий, писклявый? Низкий, трубный? Бас? Баритон? В этом возрасте уже точно сломавшийся. Ровный, чистый? Звонкий или глухой? Тихий, громкий? Шепелявый, картавый, обычный? Мальчишеский, женственный или мужской? Хриплый, сиплый? Бесполый?

- Нет, останься. Подумай, вдруг что-нибудь вспомнишь из того, о чем я тебе говорил? Постарайся вспомнить какие-то яркие события из своей жизни до того, как ты сюда переехал. Должны же у тебя быть приятные эмоции и воспоминания?

Джино на него посмотрел уже с неприязнью и решил, что не станет рассказывать какому-то незнакомому, совершенно чужому мужику о своей жизни, о своих эмоциях. Его эмоции – это его личное дело, его приватная жизнь, в нее никому нельзя лезть. Поэтому парень просто замолчал, глядя на свои руки, зажатые между бедер.

Брюс вздохнул мысленно, отвел взгляд, посмотрел на потолок, на трещины возле стены, на протершиеся за торшером обои. Потом он принялся рассматривать парня, раз уж представилась такая возможность.

«Чистый ужас», - подумал он, прикрыв глаза, скривив губы, улыбнувшись одним уголком рта и разглядывая пациента. Чистым ужасом ему казались и длинные волосы, и шрам, тянущийся почти до скулы, и то, что парень был идеально «отглажен». А Джино не был таким, как тот же Джелиер, не был даже, как Вильям, от него не веяло ничем «Таким». Ну, может и веяло, но сам он не вел себя, как девчонка, ни секунды, в его голову даже не приходили мысли о мужчинах в «Таком» плане. Он никогда не представлял этого, а потому просто вел себя, как ему нравилось, все эти ужимки и манеры, кривляния были из прихоти, а не из стремления привлечь внимание.

И он никогда не боялся мужчин, не смущался, стоя рядом с парнями, не испытывал неудобства, как Люйстибург, когда учителя наклонялись к нему очень близко, не кокетничал, как цыган, когда с ним разговаривали чересчур по-доброму. Вот и сейчас ожидания циничного психолога не оправдались, он в глубине души уверен был сначала, что парень его просто стесняется, что он такой же, как некоторые парни из Диггирей, которые старательно скрывают свою истинную натуру. Но Джино было все равно, и это стало заметно уже через пятнадцать минут «общения».

А вот Брюсу он наоборот, очень даже понравился. Точнее, даже не он сам, а его манера вести себя, мелкие детали мимики, его восхитила способность первокурсника выражать все без слов, даже не открывая рта, его запросто можно было понять, если он этого хотел, он не был излишне эмоциональным, но впечатление складывалось, как об очень серьезном, скрытном человеке.

Правда Нейхолта безумно раздражало это самодурство, эта уверенность, что если он не захочет, то никто его говорить не заставит. Это такое же заблуждение, как речи шестидесятилетних матрон, вроде: «Если не захочешь, никто тебя не изнасилует, всегда можно вырваться».

Вряд ли можно вырваться, если тебя ударили по голове, а очнулся ты уже привязанный к чему-то и, так сказать, влился в экшн. Вряд ли можно вырваться, если тебя держат двое, тебя ударили по лицу, сломав нос. Вряд ли можно отвертеться, если тебе просто выбили зубы, и кусаться стало нечем. Да и очень сложно, в конце концов, отвертеться, если тебя обезвредили, раздели и сделали то, что хотели.

Все это – бред, сказки. И Брюс ненавидел людей, которые считали иначе, они выводили его настолько, что он начинал повышать голос и вдалбливать свою точку зрения насильно, заставлять принять ее, чтобы все думали так, как «Надо». В то же время, будучи бараном по гороскопу и сути своей, он орал и болел за то, что каждый человек имеет право на собственное мнение и ошибки, и никто не может диктовать другим, как надо думать и жить. Другое дело, он был прав, когда просил людей, с которым его мнение расходилось, просто не высказывать при нем это мнение, чтобы никто не начинал скандал. В этом и была высшая точка его образованности, как психолога. И он шестым чувством чуял, что первокурсник Ван Дер Панне тоже из тех, кто считает НЕ ПРАВИЛЬНО, но проблема в том, что Джино не интересует чужое мнение, он просто считает, как считает, а остальное его не волнует. Таких людей сложно переубедить, они даже не как овны, они не спорят, они игнорируют деспотизм по отношению к себе. Джино никогда не волнует чужая точка зрения, а если бы он мог говорить, он бы и тогда не спрашивал мнение других, зачем оно ему? Ему и своего достаточно. Прелесть мнения в том, что оно у каждого правильное и в то же время неправильное.

- Ладно, не хочешь говорить об этом, поговорим о другом. Чем ты любишь заниматься в свободное время? – Брюс не отставал, он откинулся на спинку кресла, поставил локоть на подлокотник, а указательным пальцем расслабленно коснулся края своих губ. Джино мог поклясться, что расслабленнее и удобнее позы он не видел, поэтому покосился на психолога опять и вздохнул, отвернулся в очередной раз, так что коса упала с плеча и свесилась на грудь. Распущенная верхняя часть завесила профиль, так что Брюс теперь и лица его не видел.

- Читать любишь?

Парень молчал.

- Ну, кино тогда?

Никакой реакции он опять не дождался.

- Просто природу? Гулять, смотреть по сторонам, птичек кормить?.. – Брюса под конец начало клонить в ехидство.

Джино поднял взгляд на квадратные часы справа от двери кабинета, понял, что осталось еще тридцать пять минут, и вздохнул тяжко. Тяжко, но очень выразительно. Брюс даже прищурился, обидевшись и начав злиться. Нет, он все понимал, парня выхватили из спокойного течения его унылой жизни, начали мучить, вытаскивать наружу все его страшные тайны и секреты, ему это не нравится, ему спокойнее в его маленьком мирке с бабочками цвета индиго и стеклянными крыльями, конечно… Но так надо, он может говорить, Нейхолт в этом уверен. А раз может, значит обязан это делать, ведь жизнь одна, когда еще будет возможность наделать кучу глупостей и решать их?

Джино хотелось, чтобы психолог дошел до истерики и выгнал его из кабинета с пожеланием больше не переступать его порог. Поэтому он продолжал молчать ОЧЕНЬ. Он был немым, это факт неоспоримый, конечно, но он умел молчать СОВСЕМ, чем и занимался в данный момент, планомерно выводя Брюса из равновесия. Его голову никогда не посещали мысли, типа: «Вот, как этот мужчина на меня посмотрит? Ах, какая у него хорошая фигура, красивое тело, как вкусно от него пахнет, как он похож на тигра/льва/пантеру/волка и другие секс-символы животного мира». Ему никогда не приходило на ум нечто, вроде: «О, господи, мы одни в кабинете, мама дорогая, я же девственник, я никогда и ни с кем даже не целовался, ах, как волнующе, сердце бьется… Сейчас из груди вырвется, боже, какой он сильный, какие у него руки, о, господи, а вдруг он меня изнасилует? Ах, как стыдно будет, если он меня прижмет к стене/полу/креслу/кушетке/столу и грубо/нежно/страстно поцелует…»

Наверное, Джино был неправильным. Но самой невозможной мыслью, которая никогда не приходила и даже не могла прийти к нему в голову, была мысль: «Я девственник, я – сексуально привлекательный объект для мужчин, я привлекаю их, как девчонка, ну, чуть меньше, а может и больше». Это даже глупостью ему не казалось, он просто об этом не задумывался, а потому чувствовал себя совершенно спокойно в компании психолога-маньяка. В мысли закрадывались только идеи, типа: «Он – маньяк, вот псих, вот сейчас напоит меня какой-то дрянью или загипнотизирует, а потом я сам к нему домой приду, а там он меня на органы порежет и продаст по кускам. Или на рынок торговать пойдет свежей вырезкой. Ну, или просто замучает, приковав в подвале наручниками к батарее…»

В его голове бродили такие кровавые и нормальные для парня мысли, что бог знает, до чего еще он бы додумался, как Брюс прервал этот фильм ужасов с собой в роли главного злодея.

- Ты не мог бы смотреть на меня, когда я с тобой разговариваю?

Джино со здоровой долей юмора покачал головой и упрямо отвернулся.

- Прояви хоть каплю вежливости, это моя работа, я же не сам хочу этим заниматься и все прекрасно понимаю, понимаю, что тебе неприятно.

Парень без проблем левой рукой набрал на клавиатуре вполне логичный ответ.

«Так давайте я пойду на урок, а вы скажете госпоже Генен, что провели со мной беседу?»

Брюс понял, что прием не сработал.

- Так, давай попробуем снова, не как психолог и школьник, а как два нормальных человека, - Брюс попытался успокоиться, вдохнул, выдохнул и сел прямо, не разваливаясь. У Джино лицо было такое, будто ему невероятно интересен витиеватый, старинный узор на пожелтевших от времени серых обоях. Он разглядывал цветочки в обрамлении цепочек, обвитых бутонами. Все это украшалось еще точками, завитками, кругами, спиралями.

- Мы так и будем сидеть молча? Ладно, можем подождать до конца урока, потом ты будешь свободен. Но завтра я тебя опять заберу, будем сидеть и молчать, - Брюс сложил руки на груди и уставился прямо перед собой. Зря он думал, что парень на него хотя бы посмотрит или покосится, потому что Джино все это устраивало сильнее некуда, а кого не устроило бы освобождение от урока и молчание, к которому он давно привык? Он тоже скрестил руки на груди и откинулся назад, на спинку красивого кожаного кресла, так что оно качнулось и тут же успокоилось. Брюс чисто от нечего делать рассматривал теперь уже саму одежду, а не ее состояние, которое было безупречным. Штаны чересчур узкие, они только подчеркивали особенности анатомии и этот пустующий треугольник между ляжками, подчеркивали длинные, но не широкие ступни, обутые в черные кеды. Белая рубашка была длиннее, чем нужно, выпущена из брюк, как и у всех парней, а жилетка была вроде бы строгой, но не совсем. Должно быть, дело в ее вычурном фасоне или в том, что рукава рубашки не пузырились облаками, а обтягивали плечи.

Через пять минут Брюс начал ерзать, через десять – изнывать от скуки и молчания, повисшей, гнетущей тишины и раздражения от упорства парня, которое тому давалось легче, чем алгебра за первый класс. Через четверть часа у Нейхолта начали сдавать нервы, он улыбнулся.

- Неужели тебе не скучно?

Джино даже головой не покачал, просто продолжал смотреть в стену. Впрочем, он не строил из себя конченного психа, не строил отмороженного мальчика, который застрял в фантазиях из разряда полного бреда. Он вполне нормально переводил взгляд с одной розетки на другую, рассматривал плинтус, считал от скуки гвозди в этом плинтусе, вычислял, где при поклейке были стыки обойных листов… Просто не поворачивался и не смотрел на психолога, будто они находились в одном месте, в одно и то же время, но в совершенно альтернативных мирах.

- Господи, ну давай хоть о чем-нибудь поговорим. Какие цветы ты любишь? А цвет твой любимый какой? А музыку какую слушаешь? Из еды что любишь? Итальянскую, французскую, японскую, корейскую, китайскую, русскую, немецкую кухню?

Ответ был логичнее некуда: «Голландскую», судя по национальности самого парня, но он предпочел промолчать. Это только сначала кажется, что выжить без слов нереально, а уже через час привыкаешь, не хочется даже напрягаться, чтобы отвечать на тупые вопросы, потому что видишь, что заданы они от нечего делать, что ответ и так ясен, как божий день. А на вопросы о цветах, о музыке, о еде, о цвете и тому подобном Джино просто отвечать не хотел. В конце концов, что они, познакомились и о свидании договариваются, что ли? Брюс, по его мнению, вел себя, как неуверенный в себе, закомплексованный сопляк, решивший разговорить девочку своей мечты и развести ее на динь-динь.

Именно поэтому «девочка мечты» предпочитала оставаться неприступным айсбергом, прекрасно зная, что психолог к нему не посмеет прикоснуться никоим образом. Ван Дер Панне был в этом уверен даже не на двести, а на двести пять процентов. Более того, он представлял себе «прикосновение» не как какое-то пошлое домогательство, а как оплеуху, которую сам он себе на месте психолога давным-давно отвесил бы. Да такую звучную…

Брюсу этого тоже невероятно хотелось, а еще хотелось схватить парня за косу, чтобы она растрепалась, чтобы хоть одна прядка выбилась из этой ИДЕАЛЬНОЙ прически, и оттаскать его по кабинету за волосы. Может, хоть тогда завизжит или станет поразговорчивее.

Но нет, они сидели и молчали. Брюс мрачнел, а лицо Джино становилось все довольнее и довольнее, он прямо-таки расцвел, чувствуя спиной ненавидящий взгляд. Этот взгляд прожигал дырку ему в затылке, потому что между лопаток зияла теоретическая дыра размером с пушечное ядро, если не больше. Но прошла пара минут, и Брюс повеселел, в его фантазиях он уже отметелил парня в общем и целом, теперь он мыслил конкретными, четкими образами, так что кулаки сжимались, а глаза блаженно закрывались, улыбка растягивала губы. О, он будет умолять, чтобы его отпустили, но нет, Брюс его никуда не отпустит, пока не прозвенит этот чертов звонок. Как он заговорит… Он не заговорит, он запоет, если Брюс захочет! Симулянт и самодур голландский, тоже еще… Отличник.

Джино отвернулся еще усерднее, повернув голову почти на девяносто градусов, чтобы не видеть психолога, который поставил локоть на стол и подпер кулаком щеку, размечтавшись. Он нарисовал себе прекрасную картинку.

«… Вот коса растрепалась, глаза лихорадочно блестят…

Черт, какого цвета у него глаза? Вроде, какие-то темные. Да неважно…

Так вот, глаза лихорадочно блестят, губы дрожат то ли от испуга, то ли от обиды. Он лежит на боку, опираясь локтем о пол и вытирая запястьем кровь с губ… Нет! Пусть лучше лежит на спине, прямо на полу, глядя зло и обиженно исподлобья, упорно молчит, упрямо смотрит и не говорит ни слова, отползая на локтях. Рубашка задралась, жилетка уже не так безупречно сидит, рукава помялись, взгляд запуганный и невероятно послушный. Нет! Пусть лучше будет такой непокорный, дикий…»

Брюс не хотел никакого извращения, в его фантазиях не было ни намека на секс или даже сексуальность, ему хотелось причинить упрямому пациенту боль, буквально выбить из него признание, что он, Нейхолт, был прав насчет его симуляции немоты. Психолог очнулся и вынырнул из своих мечтаний со звонком, который заставил его вздрогнуть, а Джино – сорваться с места и тремя легкими шагами вылететь за дверь. Брюс едва рот успел открыть, чтобы сообщить, что завтра он должен будет прийти на первом уроке, раз уж у него первым музыка, насколько мужчине было известно. Но нет, только коса взметнулась, сумку парень держал в отставленной руке, а выбежал так грациозно, будто часами оттачивал мастерство элегантного удаления «по-английски». Англичанин Брюс это оценил, чисто национальное в его понимании прощание без прощания. Никаких взглядов победных, мол, «смотрите, я вытерпел аж целый час в вашей компании», никаких ядовитых жестов, никакой надменной физиономии. Нет, Ван Дер Панне на него даже не взглянул.

Вот малолетний стервец.

* * *

В коридоре Джино, как назло, столкнулся с Люйстибургом. Впрочем, это было нарочно, он хорошо видел, кто идет ему навстречу, легкомысленно оглядываясь и продолжая с кем-то болтать. Но парень все равно не свернул, так что Вильям охнул от неожиданности, дернулся и взмахнул руками, уронив книги на пол. Джино присел на колени, не касаясь ими пола, конечно, помог ему собрать учебники в кучу и взглянул всего один раз. Виль в это время на него не смотрел, так что парень улыбнулся немного ехидно. Вот, какой блондин вблизи, оказывается. Совсем девчонка, у него фарфоровая кожа без изъянов, такая гладкая и красивая. Понятно, на что западают взрослые мужики. Интересно, этот маньяк-психолог тоже запал бы? Надо их свести, наверное… Взрослые мужчины вообще опытнее в этом деле, они уже не западают на большую грудь или большой зад, на стройные ноги и все такое. Они замечают детали – красивые глаза, нежные губы, гладкая кожа, роскошные волосы, ухоженные ногти, все такое. Вот Вильям и попался, ведь все это у него было в наличии, за исключением обкусанных ногтей, конечно.

- Спасибо, - процедил Люйстибург, но в ответ получил лишь привычно отстраненное, равнодушное выражение лица, и Джино пошел дальше, повесив сумку на плечо и скрестив руки на груди.

- Аргх… - невнятно вздохнул красавчик, закатывая глаза и разворачиваясь, чтобы уйти, не думать об этом странном однокласснике, который смотрит на него всегда, будто знает все.

Дверь шестнадцатого кабинета неожиданно открылась, Виль опять дернулся, охнул, а дальше все было по старому сценарию. Брюс не ожидал, что кого-то заденет, а потому принялся извиняться и тоже помог поднять парню книги, Вильям шептал что-то сам себе о патологическом невезении. И тут же невезение с радостью отозвалось – по коридору мимо шла Жюстин, пышечка его мечты. Она шла не одна, с подругой, и обе они зашептались о чем-то, надменно глянули на него, а потом, оценив ситуацию с симпатичным, молодым психологом, засмеялись. Вильяму стало совсем мерзко, жить расхотелось, ведь даже девушка, которая ему нравится, уверена, что с ним что-то не в порядке.

- Спасибо, извините, что отвлек, - буркнул он непривычно быстро и холодно, получил кивок от психолога и ушел, чувствуя себя хуже, чем отвратительно.

Брюс же поймал себя на том, что с нетерпением ждет завтрашнего утра, уж завтра-то он что-нибудь придумает, чтобы вывести лжеца на чистую воду.

В конце концов, если он немой, то кому он сможет рассказать, что с ним делал психолог в кабинете? Не станет же письма писать? Ну, может и на языке жестов, конечно, но его мало, кто знает. Расскажет родителям? Точнее, своей бабке? Ну и что, все равно никто ничего не докажет, а слово немого парня, который под подозрением в симуляции, против слова дипломированного психолога?.. Бред. Тем более, Брюс не собирается делать ничего ТАКОГО плохого.

* * *

Мир – издевательство, его придумал кто-то очень умный и жестокий, хладнокровный и равнодушный, которому нечем было заняться и хотелось развлечься. Он придумал мир, такой красивый, прекрасный, интересный… И поставил сложные правила игры, подарив людям речь. Он придумал людей, которые, как персонажи симулятора, строят отношения и что-то делают, и это безумно красиво и весело, конечно, это просто потрясающе, невероятно… Отношения всегда повергают других в шок, но зачем-то были придуманы комплексы и такое чувство, как стыд.

Джино иногда казалось, что у него самого нет ничего того, что мешает жить. Ни стыда, ни совести, ни дара речи, ни какого-то конкретного отношения к каждому человеку. Он будто был сторонним наблюдателем и на себя смотрел тоже отстраненно, не понимая, как он, вот такой вот немой Джино может кому-то понравиться или наоборот – не понравиться. Он не представлял даже, как кто-то может быть рядом с ним в Таком плане, ему в голову не приходили эти мысли. Он знал все об этом, но сам себя представить Так не мог.

Брюс Нейхолт был абсолютно прав – ему просто не хотелось жить с людьми, ему прекрасно было одному, его не волновали чужие проблемы, а своих у него просто не было, ведь все проблемы от речи, от слов, от разговоров, а он с этим никак не связан. И не хочет быть связанным. Он не хотел отношений, он не страдал от любви, не страдал от ее отсутствия, не страдал от желания любить, не стеснялся подойти к кому-то, он был просто сам по себе. И совершенно не понимал, что психологу от него нужно? Неужели, заговори он вдруг по мановению волшебной палочки, Нейхолту станет проще жить? Вряд ли. Очень даже сомнительно.

Дата добавления: 2015-09-28