него такие знания, Святик отвечал, что учился в эвакуации, и этого было
достаточно: люди после блокады не особенно-то проявляли участие в чужих
судьбах, ибо от своего тяжкого горя и нужды утратили способность к
сопереживанию и чувствительность.
Пока учился в младших классах, осваивая дома программы восьмого, девятого
и десятого, и пока жили в старой квартире на Пятой линии, помнил многое из
того, что приключилось с ним. Только вот память эта имела свойства, такие
же как чувства: все невостребованное постепенно стиралось, исчезали
детали, подробности. И напротив, сознание наполнялось деталями и
подробностями текущего времени.
Однажды, весной сорок пятого, они с матерью вернулись с разборки завалов и
обнаружили в своей квартире полтора десятка подселенных соседей, и не
ленинградцев вовсе, а беженцев из западных районов, которым захотелось
жить в Ленинграде. Тогда это было возможно, власти стремились заселить
полуопустевшие города, чтобы восстанавливать народное хозяйство. Правда,
соседи не работали, а только спекулировали, заваливая квартиру дефицитными
товарами, к тому же оказались каким-то одним большим семейством или
кланом, громким, крикливым, вечно конфликтующим между собой, но до поры,
пока рядом нет чужих. Как только Насадные появлялись, они мгновенно
объединялись и наваливались скопом без всякой причины. Впрочем, причина
была: старожилы этой квартиры, мать с сыном, мешали семейству, занимая
небольшую комнатку с окнами во двор, а поводом служил выломанный за
блокаду и сожженный паркет.
В течение нескольких месяцев подселенцы сделали жизнь невыносимой.
И тогда еще Святослав помнил и понимал, что люди эти - из породы
земноводных и бесполезно с них чего-то требовать, их следует принимать
такими, какие есть. Будучи мальчиком, он еще знал, что произошедшие от
приматов люди не внемлют голосу чувств или разума, не поддаются
перевоспитанию, не меняют характера, поскольку их сознание глухо к
проявлению благородства и потому они не могут оперировать такими
понятиями, как честь, достоинство, справедливость, благодарность.
Примитивное мышление и врожденные рефлексы толкали их к захвату и освоению
жизненного пространства, добычи пищи, денег, состояния и особенно -
золота. Они тряслись при его виде, теряли всякий человеческий облик, а
порой - остатки разума.
Он понимал, отчего все это происходит, но тогда еще помнил, что давал
клятву гоям никогда не произносить вслух название их породы, не корить
происхождением, дабы не унижать их еще ниже, не вытравливать зачатки
человеческого. Напротив, стремился поднять их до своего уровня, терпеливо
внушать благородные мысли и просвещать разовые, как бумажные стаканчики,
их души.
Так вот, пока Святослав жил с ними в одной квартире, все отчетливо помнил,
однако летарии скоро вытеснили старых хозяев из квартиры и матери дали
другую, на Кронверкской. Перебравшись туда, они оба вздохнули свободно:
соседями оказались коренные питерцы, пережившие блокаду, прекрасные,
благородные люди, и невостребованные знания начали постепенно
утрачиваться. А вернее, становиться обычными, то есть в сознании
закрепилась расхожая формула: есть люди хорошие и есть плохие.
А еще сильно повлияло быстрое взросление, когда детство, и особенно
страшное, блокадное, начинает забываться, точнее, отрываться от текущей
жизни, обращаясь в плохие сновидения, в мир фантазий и грез.
И все-таки однажды случился внезапный прорыв, на уроке биологии в десятом,
выпускном классе, когда учитель вызвал к доске и попросил рассказать об
эволюции человека. Святослав был лучшим учеником школы, шел на золотую
медаль, однако педсовет стоял перед трудной задачей: награду мог получить
лишь комсомолец, а его не принимали в ВЛКСМ по возрасту - только что
исполнилось тринадцать. Обычно он отвечал конкретно, бойко и спрашивали
его из чистой формальности, дабы не возбуждать разговоров о натяжках
оценок, любимчиках и вундеркиндах. Тут же Святослав вышел, оглядел класс и
не мог произнести ни слова. Пауза повисла странная, на него смотрели и
тоже молчали.
- Что это с тобой, Насадный? - наконец спросил учитель.
- Я почему-то очень плохо помню теорию эволюции, - признался он.
- Ну расскажи, что помнишь! Как произошел современный гомо сапиенс?
- Человек разумный? Это я знаю. Человек разумный произошел от некоторых
видов приматов, совершив длительный путь эволюции.
- Вот, а говоришь, плохо знаю... Теперь назови этапы этого пути.
- Стадии?.. Их всего две, точнее, сейчас вторая стадия...
- Ты не ошибаешься?
- Нет, я хорошо помню, - уверенно заявил Насадный. - Первая, это когда
претерпевших физиологические изменения приматов стали называть летариями...
- Как называли? - учитель насторожился.
- Просто летариями, то есть не имеющими возрождения, людьми с разовой
душой. Это когда она умирает вместе с телом. Сейчас их редко так называют,
потому что на второй стадии развития стали называть дарвинами. После того
как их соплеменник Дарвин поведал миру о происхождении летариев. Но все
они - изгои, которыми управляют кощеи.
- Это любопытно! - с затаенным страхом произнес учитель. - Что-то я таких
терминов не слышал... А кто их так называет? Ты?
- Не только я - все остальные люди, которые имеют божественную природу и
способности к возрождению. Но те из них, кто еще может отличать летария от
дарвина, а гоя от изгоя.
- Ты что же, считаешь, есть два вида людей на земле?
- Ну, разумеется!
- Гои? А это кто такие?
- Гои! Люди с бессмертной душой.
- Да! - учитель походил по классу, пряча два одновременных чувства -
любопытство и страх. - А как же, по-твоему, появились... гои? Бог слепил
из глины?
- Нет, они существовали изначально, со всем живым и неживым миром, - не
сообразуясь с реальностью, начал рассказывать Святослав. - Они земные. А
суть их эволюции состояла... не в развитии физиологии или разума. Они были
такие же, как мы десятки миллионов лет назад, и никак не изменялись, а
разум был намного выше... Только мозг находился в жидком состоянии. Это и
называется состояние хаоса. И хаос - это вовсе не плохо, просто иное
состояние мыслящих существ. Вся информация о мире заложена в мозг от
рождения...
- Что? И не нужно учиться? - не преминул заметить учитель.
- Жидкий мозг не имеет коры и потому не способен накапливать информацию.
Впрочем, она и не требовалась. Гои были как боги и знали все...
- И что же потом с ними случилось?
- На землю упал огромный метеорит, отчего земная ось изменила положение и
началось одно из древнейших оледенении. Люди отступали, пока не оказались
в метеоритном кратере. Там в самом деле был рай земной: буйная
растительность, обилие дармовой пищи, прекрасные ландшафты с лесами,
реками, водопадами, озерами... И вечное тепло, поскольку метеорит состоял
из солнечного вещества, источающего соответствующую энергию. Излучение
было когда-то настолько сильным, что оказало влияние на все живые
организмы. Изменился мозг многих млекопитающих, и особенно сильно - у
людей. Оно и сейчас есть, но воздействие излучения ослабло в тысячи раз...
Мозг их сгустился, затвердел и стал способен накапливать информацию, а
одновременно - утрачивать божественный хаос...
- И что же? - шалея, переспросил учитель. - Эти твои гои и сейчас
существуют?
- Мир многообразен, - охотно пояснил Святослав, - представьте себе, если
бы он состоял из одних земноводных дарвинов? Все бы давно пришло в дикое
состояние или вовсе умерло. Гоев меньше, но они существуют как противовес
людям, произошедшим от приматов всего десять тысяч лет назад. Гои когда-то
совершили историческую ошибку - начали использовать их... полагаю, еще в
стадии питекантропа, как рабочий скот. Потом как рабов. И называли их
летариями. Они были управляемы, хорошо трудились и отличались, например,
от волов, буйволиц и лошадей. Но их можно понять; древние люди, как и мы
ныне, считали, что вся природа создана для их блага. Но после
определенного эволюционного периода и заимствованного у человека опыта,
летарии объединились и принесли много хлопот своим господам. Кстати, они
эволюционируют и до сих пор. Так что не исключено: со временем летарии
тоже обретут божественное начало, а души их - способность к возрождению.
Но это очень долгий процесс, и прежде пройдет не один миллион лет...
В классе была полнейшая тишина. Одни слушали с невероятным любопытством,
другие - с ужасом.
- Ты считаешь, пролетарии... это и есть летарии, произошедшие от приматов?
- Учитель сидел бледный и потный.
Насадный даже не почувствовал провокационного вопроса, и, возможно,
учитель сделал это не умышленно...
- Это вовсе не обязательно. Летарии всегда использовали божественную
природу гоев и внушали им мысль о равенстве и единообразии человеческой
природы. Но при этом всегда стремились властвовать над последними,
управлять ими. И это их главное отличие - жажда власти. Власть дает
обманчивое ощущение вечности души, потому дарвины достигают ее любой ценой
и революция - только один из способов...
- Замолчи! - не владея собой, крикнул учитель.
- Вы же просили рассказать об эволюции...
- Да, просил! Но ты несешь Бог весть что! Где... От кого ты все это
услышал?
- В эвакуации я учился в школе, - привычно ответил Святослав.
- Уходи! Прочь! Вон из класса! - закричал учитель и замахал руками.
Он ушел, забыв свой портфель в парте, и до конца дня бродил по городу под
впечатлением воспоминаний и совершенно не замечал, что происходит вокруг,
и не думал о будущем. Когда же с сумерками вернулся домой, обнаружил в
своей коммунальной квартире обеспокоенную мать и людей в темно-синих
шинелях.
Арестовали сначала обоих, но мать через два дня выпустили, а Святослава
продержали в Крестах больше месяца. Сначала он решил, что донес учитель
биологии, однако через несколько дней арестовали и его. В основном
допытывались, где Насадный был в эвакуации, в какой школе учился и кто ему
открыл теорию, пересказанную на уроке.
Дорога, по которой Святослав ехал в эвакуацию, не запомнилась вообще, и
ему до сих пор казалось, что группу детей, собранную с улиц, вывезли из
Питера на трамвае. Обратный путь отпечатался в сознании в виде каких-то
вокзалов, где получали кипяток, набираемый в термос, еще был густой пар в
морозном воздухе, безногий калека, пляшущий на ягодицах и прихлопывающий
деревяшками, туманное солнце над заснеженной землей, немецкая речь в
колонне пленных, костистый старик в островерхой рысьей шапке и еще чьи-то
руки, резкий запах сгоревшей буксы и множество мелких, ничего не значащих
деталей, рассыпанных, как стекляшки из разбитого калейдоскопа. Поезд
двигался медленно, подолгу стоял, и окна были настолько заморожены, что не
хватало дыхания, чтобы отогреть хотя бы глазок.
И место, где он прожил два года, запомнилось по одной только яркой
примете, в точности повторяющей давнее сновидение: забытый сад, высокие,
старые деревья и крупные плоды, которых никто никогда не пробовал.
Остальное будто растворялось в ощущениях, красках, отдельных фразах _и
словах, произнесенных кем-то невидимым. Цепкая детская память словно
отказывала, когда он пытался вспомнить подробности блокадной и
эвакуационной жизни.
После нескольких очных ставок учителя биологии освободили, однако лишили
права работать в школе. Потом Насадного несколько дней не тревожили и
разрешили даже свидание с матерью, которая все это время хлопотала об
освобождении сына, ибо по закону арестовать могли только с четырнадцати
лет, а Святослав еще не достиг такого возраста. Мать и сообщила, что
следователь сильно заболел, попал в больницу и теперь, наверное, будет
другой. Ему же было все равно, поскольку тюремная жизнь, лишение свободы
никак на него не действовали. Это сильно возмущало всех следователей, кто
с ним хотя бы раз беседовал, а некоторых вообще выводило из себя, и они
начинали кричать, что он маленький и злобный враг народа и что его
обязательно сгноят в лагерях.
Через месяц Насадного этапировали в Москву и здесь за него действительно
принялся другой следователь, совсем не строгий, как прежние, внимательный
и обходительный. Он даже не допрашивал, а просто дружески беседовал,
угощал чаем и печеньем, иногда приносил мороженое и успокаивал, что все
обойдется - мол, Святославу дадут возможность сдать выпускные экзамены,
поступить в вуз, интересовался, какая профессия ему ближе, но сам между
делом все время возвращался к периоду эвакуации.
В протоколах было записано, что из блокадного Ленинграда его вывезли
какие-то люди в военном, называющие себя гоями - Святослав был еще под
очарованием воспоминаний и рассказал это на первом допросе. Прошлые
следователи вообще не заметили такого обстоятельства, пропустили, а нового
больше всего интересовало именно оно. Насадный был бы и рад рассказать о
своих эвакуаторах, да память, словно явление, существующее в нем само по
себе, отказывала напрочь. Такое уже случалось с ним около года назад,
когда он на Кировском проспекте встретил двух человек - мужчину и женщину
пожилого возраста. Они медленно шли навстречу, почтенные, солидные,
уверенные в себе: она с зонтиком от солнца, он с черной сверкающей
тростью. А лица их настолько знакомые, что Святослав остановился,
лихорадочно вспоминая, кто же это? И хорошо ли будет пройти мимо, не
узнать, не поздороваться, проявить неуважение; вдруг они узнают его?..
Проще было бы свернуть в переулок, коль память коротка, однако близко даже
подворотни нет, все на виду!..
Он облегченно вздохнул, когда разминулись, но все еще продолжал
вспоминать, где и при каких обстоятельствах видел эту представительную
пару, отчего так ярко запомнились их лица?.. И лишь когда удалился на
несколько кварталов, когда они затерялись среди прохожих, а может, и
свернули куда-то, Святослав вспомнил.
И впервые обнаружил еще одно свойство своей памяти - спасительное, потому
что прошел мимо тех самых людоедов, которые отняли у него валенки и бидон
с водой...
При всем этом он знал, что на самом-то деле ничего не забыл, и все
увиденное, пережитое находится в нем, хранится в каких-то особых, тайных
запасниках до случая, когда это потребуется.
- Ты должен вспомнить, - твердил ему следователь, искренне веря, что у
него действительно провалы в памяти. - Это бывает, ты многое пережил в
своей жизни, и тяжелое забывается скорее, чем доброе и счастливое. Извини,
что я заставляю тебя переживать все заново... Но все, что произошло с
тобой в эвакуации, представляет большой научный и... государственный
интерес.
Потом говорил еще о "холодной войне", о врагах СССР и "железном занавесе",
а Святослав чувствовал, что этот занавес опустился в его сознании.
- Нам известно, люди в военном, о которых ты говоришь, вывели из
Ленинграда не только тебя одного, - менял он тему разговора. - Есть еще
такие же случаи, и мы нашли других детей, с которыми ты ехал в эвакуацию.
Они рассказывают, что жили в семьях у каких-то людей... Ты тоже жил в
чьей-то семье?
- Да, там была бабушка. - Проносилась искорка воспоминания. - Большая
русская печь и старые, сухие баранки...
- Какие баранки?
- У бабушки в узелке. Она угощала...
- И все?
- Нет... Еще убили лося, и рыжий мужик принес мясо.
- А где помещалась школа, в которой ты учился? Что касалось школы,
Святослав вообще ничего не мог вспомнить, подолгу сидел в отупении, однако
следователь не терял терпения, заходил с другой стороны.
- Твоя мать утверждает, что в сорок третьем у тебя была сильнейшая
дистрофия, не росли зубы. После такого заболевания обязательно бывают
осложнения и последствия. Вот акт медицинской экспертизы: ты совершенно
здоров и развит не по возрасту. Ну а твои великолепные зубы я вижу и без
врачей. Может быть, помнишь, как тебя лечили? Поили отварами, давали
какое-то снадобье - капли, порошки?..
- Нет, ничего такого не давали... Только какую-то соль.
- Что это за соль?
- Не помню...
- Может, специальный рацион питания? Блюда? Овощи, фрукты, ягоды, плоды
каких-то деревьев?
- Плоды, - вспомнил он, - плоды были... Неизвестные.
- Так-так, - ухватился следователь. - Можешь описать их? Вкус, размеры, на
что похожи?
- Очень горькие и твердые, как недозревшие груши...
- Так это были груши?
- Нет, росли на огромных деревьях... Примерно как эвкалипты.
- Но ты же знаешь, они не растут за Уралом.
- Примерно!.. Забытый сад и эти огромные деревья...
- Почему забытый?
- Не знаю... Забытый и все. Еще они весной цветут белыми цветами, похожими
на валы, только очень крупными...
- И тебе помогли эти плоды?
- Не знаю... Я их просто срывал и ел.
- А что тебе помогло? Когда ты почувствовал себя крепким, сильным,
здоровым?
- Точно не помню. Кажется, всегда был сильным, здоровым...
- Понимаешь, Святослав, после войны у нас очень много раненых, больных,
искалеченных людей, - стал объяснять он. - Очень остро стоит вопрос
лечения, стране нужны сильные, здоровые люди, надо поднимать разрушенное
хозяйство. А Запад объявил нам "холодную войну"...
- Хоровод... - помимо воли вырвалось у Насадного.
- Что - хоровод? - осторожно переспросил следователь и замер.
- Сначала вокруг меня водили хоровод. И пели... Да-да, пели, и такие
сильные голоса!
- Ну а дальше, что дальше?
- Ничего, мне стало хорошо. Надо мной висел шар...
- Какой шар? Воздушный?
- Нет, красный, огненный...
- Может, шаровая молния? Была гроза?
- Грозы не было, светило солнце, яркая трава...
- Значит, на горизонте были грозовые тучи. Как они выглядели? Низкие,
черные? Над степью? Над горами? Над лесом?
- Было совершенно чистое небо...
- Ты же знаешь, шаровая молния не появляется, если где-то близко нет
грозовых туч. Это же электрическая энергия...
- Хоровод, - снова повторил он. - Энергия сомкнутых рук... Шаровая молния
возникла из хоровода.
- Каким же образом? Люди произносили слова? Читали заклинания? Шаманили?
Волхвовали?
- Ничего такого... Пели, ходили по кругу...
- А может, крутили колесо?
- Колесо было на высоком столбе... На нем - гнездо аиста. И все время
стояла птица.
- Там, где ты был, жили аисты?
- Жили... Я первый раз видел аистов.
- Давай теперь рассуждать, - и этот начинал терять терпение. - Январь
сорок третьего, весь юг - Украина, Молдавия, Белоруссия, Крым, часть
Кавказа и Дон еще оккупированы фашистами. Все места, где живут аисты,
освобождены в сорок четвертом и позже. Так где же ты был, Святослав? За
линией фронта?
- Мы переходили... Да, переходили линию фронта!
- Значит, были у немцев?
- Кажется, нет... Я не помню. Но немецкую речь слышал, - признался
Насадный.
- Где слышал? При каких обстоятельствах?
- В хороводе...
Он всплеснул руками, вздохнул обреченно:
- Опять этот хоровод... Неужели там и немцы были?
- Наверное, были... Точно были. Когда я водил хоровод, меня за руку держал
человек... Очень плохо говорил по-русски...
- Ладно, каким же образом вы перешли фронт? Почему вас не задержали ни
наши, ни гитлеровцы?
- Этого я не знаю. Пропустили. Те и другие, я хорошо помню.
- А военные, что нашли тебя... Они говорили по-немецки?
Насадный уже привык к этим неожиданным вопросам, и память при одном
упоминании о них захлопывалась, как раковина. Все попытки отворить ее
вызывали лишь странное ощущение пустоты и забытого сна, когда полностью
пропадают сюжет, действие, события и остаются только чувства и их
многочисленные оттенки.
- Давай вернемся к началу, - укреплялся духом следователь. - Итак, мы
выяснили: в январе сорок третьего двое неизвестных нашли тебя на улице
замерзающим, сказали, что их послал твой отец и привели в трамвай...
Кстати, а где он сейчас, твой отец?
- Мама говорила, он остался в Литве. Мы жили там до тридцать девятого...
- Почему он не поехал с вами в Ленинград? Они разошлись с матерью?
- Нет... Впрочем, я точно не знаю. Папа не мог бросить свою работу. Мама
говорила, у него очень важная работа, когда он закончит, то приедет к нам.
- На первом допросе ты сказал, что военные искали тебя как сына Людвига.
То есть они знали твоего отца?
- Это мне не известно...
- Ладно, двигаемся дальше. Почему мать так легко согласилась? Ведь пришли
к ней чужие, незнакомые люди... Может, она была знакома с этими военными?
- Спросите об этом у мамы, я не знаю...
- Так почему же она легко отдала тебя в руки неизвестных? Можно сказать,
проходимцев?
- Наверное, хотела спасти от смерти. А в эвакуационных караванах через
Ладогу нам всегда не хватало места, - пояснил Святослав, что помнил
отлично. - Мама дважды пыталась отправить меня - вычеркивали из списков.
- Почему? Вы опаздывали на сборный пункт?
- Не опаздывали... Но дарвины вывозили своих детей.
При упоминании о дарвинах у следователя что-то тоже захлопывалось; он
становился растерянно-задумчивым, обычно вставал, бродил, засунув руки в
карманы, или курил, стоя у зарешеченного окна.
- Это я уже слышал... Но кто тебе сказал? Мать? Кто-то на сборном пункте?
Или эти военные?
- У меня в памяти осталась только фраза - дарвины вывозят своих...
- Хорошо, кто такие гои и дарвины я тоже знаю из твоей... лекции на уроке
биологии. На первом допросе ты говорил, летарий и человек ничем друг от
друга внешне не отличаются. Как же их можно распознать? По каким признакам?
- У них животный страх перед смертью, - вспомнил Насадный. - А человек,
боящийся смерти, не способен на поступок, на подвиг. Все их пороки связаны
с жаждой жить богато, сладко есть, мягко спать. Но больше всего они
стремятся достичь власти. Поэтому вождями, которых избирает народ, всегда
становятся дарвины. Гою не нужна власть, если она не обязанность,
переданная по наследству...
- Ну-ну, а дальше? Продолжай! - снова ухватился следователь. -
Оказывается, ты кое-что помнишь.
- Дальше ничего не помню...
- Ладно, давай вместе!.. Ты упомянул о пороках. А что, у гоев их нет?
- Есть... Но они продиктованы другой жаждой.
- Какой же?
- Жаждой познания мира. Или Бога. Это все равно...
- А летарий, на твой взгляд, думают только о земном? О хлебе насущном?
- Нет, не только. - Святослав испытывал чувство, будто все время идет на
ощупь в тумане. - И они стараются познать его... Изучают, пишут труды,
философские трактаты, создают целые научные школы, учения и даже
религии... Но в результате все это создается не для познания, а чтобы
самим утвердиться в мире, достичь власти.
- Замечательно, пошли дальше. Человек и летарий существуют, как вода и
масло? Не смешиваются? Не переходят в противоположное состояние?
- Не знаю... Не помню.
- Вот ты раньше говорил, что дарвины продолжают эволюционировать. И могут
через миллионы лет обрести божественную душу...
- Верно, могут, но через миллионы лет беспрестанного совершенствования...
- А гой может стать дарвином?
- Это очень просто, в течение одной жизни... Нет, даже за несколько
дней... За один миг, если совершит хотя бы один поступок, противный
божественной человеческой природе.
У следователя снова что-то захлопнулось. Сгорбившись, он побродил по
кабинету, затем попросил принести таблетку от головной боли, выпил ее и
некоторое время сидел напротив Насадного, с тоской глядя ему в лицо.
- Да, я вспомнил, - вдруг спохватился Насадный. - Вспомнил, чем еще
отличаются... Летарий все время просят...
- Что они просят? - отвлеченно спросил он.
- А все. И у всех. У людей - милостыни, у Бога - хлеба насущного... Если
им не подают, они берут обманом. Но если не удается, объединяются и берут
силой...
- Это я тоже знаю, - проговорил следователь. - И слышать о них не могу! Ты
бы вспомнил что-нибудь такое, отчего человеку жить стало легче!
- Я об этом никогда не забывал, - признался он. - Есть одно место на
земле... Забытый сад, тот самый, где я был...
- Но ты же не можешь вспомнить, где он находится!
И все начиналось сначала...
Потом его перестали вызывать на допросы, однако к глазку в двери подходили
какие-то люди, смотрели на Насадного, невнятно, шепотом переговаривались и
уходили. И на третий его не беспокоили. Странный этот перерыв напоминал
знакомую ситуацию, когда у него сменился следователь, и сейчас он полагал,
что снова будет замена, однако на пятый день отвели в комнату для допросов
и незнакомый человек в военном стал вдруг расспрашивать его о следователе
- о чем говорили, как себя вел на последнем допросе, не обещал ли
освободить.
Спустя полгода Насадный узнал причину: после допроса следователь приехал к
себе в гостиницу, написал какую-то записку, лег спать и больше не
проснулся. И еще узнал, что первые два тоже исчезли не так просто - один
был уволен с работы, а впоследствии и сам угодил в лагерь; второй
действительно заболел и попал в закрытую психиатрическую лечебницу, откуда
уже никогда не выходил.
Но тогда он не знал этого и, сидя в тюремной камере Бутырок, определил
себе всю будущую судьбу, решив, что всему виной эти его странные
воспоминания, от которых так легко сойти с ума...
Он очнулся в момент, когда обрушился поток ледяной воды, и сразу понял,
что его не застрелили, а ударили чем-то по затылку. А сейчас, значит,
отливали, чтобы продолжить муки. Удивительно, сознание включилось сразу,
то есть он четко вспомнил, где находится и что произошло. Не открывая
глаз, чтоб ничего не заметили, Зимогор осторожно двинул рукой и нащупал
увесистый булыжник. Надо чуть приподнять веки, пока стекает с лица вода,
высмотреть, где кто стоит, и ударить внезапно. Тогда точно застрелят,
просто с испугу, по инерции: уголовники все психи...
Он приоткрыл глаза и увидел над собой топографа с резиновым ведром. Он
что-то говорил или спрашивал, однако в ушах гремело и Олег различил лишь
шевелящиеся губы.
- Где?.. - будто бы спросил Зимогор. Реакция была странной - топограф
засмеялся и вылил остатки воды на грудь. Потом что-то сказал, махая рукой
за реку.
- Ты живой? - он не слышал даже собственного голоса, однако говорил
правильно и связно, поскольку его понимали: спутник радостно закивал
головой.
"Почему он живой?" - подумал Олег, вспомнив серый ком тела на берегу.
А он был живой и невредимый, судя по внешнему виду. И даже почему-то
веселый...
Зимогор привстал на руках, земля еще валилась в одну сторону, и падала
голова. Топограф побежал к реке, а Олег пощупал затылок, откуда
разливалась тупая боль. Закрыв глаза, чтобы не упасть, он посидел со
стиснутыми зубами, и когда снова поднял веки, головокружение не
прекратилось, хуже того, начало тошнить - значит, сотрясение мозга...
А топограф бегал, как молодой, и даже не запинался...
Когда он вернулся с водой и стал совать край ведра ко рту, Зимогор
оттолкнул его и спросил:
- Почему ты живой?
Лицо у напарника вытянулось, забегали глаза и опустились плечи. Олег не
услышал ответа, а сурдоязыка не понимал, зато обнаружил, что в гремящий
звон вплетается ритмичный переливный шум горной весенней реки. Топограф
суетился: принес из машины и расстелил спальный мешок, намереваясь
переложить Зимогора, затем открыл автоаптечку и закопошился в лекарствах.
Олег поднялся на четвереньки, затем, кое-как удерживая равновесие, встал
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |