Валентина. Тайные желания 6 страница

— Итак, Валентина, — говорит Леонардо, — позвольте, я расскажу вам, для чего используется комната Атлантида. — Он подходит к столу и садится на него, несколько вызывающе расставив ноги.

Валентина изо всех сил старается не смотреть на его промежность, поэтому отводит взгляд к световому люку.

— Мне казалось, здесь должно быть темнее, — замечает она.

— Некоторые наши клиенты не любят темноту, — говорит Леонардо. — Им хочется воплощать свои фантазии в обычном месте, похожем на те, где они обычно бывают. В связи с этим Атлантиду мы называем дневной комнатой, или комнатой легкого подчинения.

Он выдвигает несколько ящиков в черном столе и жестом приглашает ее подойти посмотреть.

— Здесь, например, целый набор вещей, которые господин или госпожа может использовать, общаясь с рабом.

В первом из ящиков Валентина видит кучу электрических секс-игрушек, в основном вибраторов, но их разнообразие ошеломляет: маленькие розовые массажеры клитора, элегантные вибраторы среднего размера, выпуклые в разных местах для различного рода стимуляций, полноразмерные вибраторы двойного действия. Один настолько огромен, что ей становится страшно. Каково почувствовать это внутри себя? От такой мысли по телу проходит дрожь. Почти во всех аксессуарах она узнает шведскую марку «ЛЕЛО». Обтекаемые формы, стильный дизайн не оставляют ее художественный вкус равнодушным. Они больше похожи на произведения искусства, нежели на инструменты страсти. Она представляет себе, какой восторженный визг поднялся бы, если б здесь была Антонелла. Подруга наверняка бросилась бы исследовать содержимое ящика. Валентина берет предмет, который заинтересовал ее дизайном, — черное овальное устройство, открытое на одном конце в форме круга. Леонардо тоже запускает руку в ящик, едва заметно скользнув по ее запястью, отчего у нее невольно перехватывает дыхание.

— Это работает вместе с этим, — поясняет он, доставая круглый предмет золотого цвета. — Дистанционное управление.

Он нажимает кнопку, и игрушка в ее руке начинает вибрировать. Валентина чувствует, что краснеет.

— У него несколько скоростей, — говорит он так спокойно, будто показывает, как переключать каналы в телевизоре.

— Спасибо, — говорит она, ощущая, как устройство трет ей ладонь.

— Вы знаете, что это? — спрашивает он с многозначительной улыбкой.

— Гм… Что-то вроде вибратора?

— Да, — кивает он, стараясь сохранять спокойное выражение лица. — Но для нее и для него. — Он забирает у нее устройство и надевает кольцо на два пальца. — Это кольцо обхватывает пенис, что увеличивает его размер и стимулирует мужчину.

— Ясно, — говорит она, пытаясь держаться с достоинством, как будто вести подобные разговоры с почти незнакомым мужчиной — самое обычное дело.

— А эта часть устройства может использоваться для стимуляции либо ее клитора, либо, если его повернуть, его яичек.

Валентина ничего не может с собой поделать. Ей представляется, как они с Тео забавляются этой игрушкой, и от подобной мысли краска смущения сползает на ее грудь, вплетается в сухожилия тела и заставляет сердце учащенно биться. Какой-то первобытный внутренний голос зовет ее прикоснуться к Леонардо. Нет, это абсурд. Она отступает от него и торопливо кладет секс-игрушку обратно в ящик.

Леонардо, ничем не выказывая, что заметил ее физическую реакцию на него, выдвигает другой ящик.

— Здесь игрушки, которыми госпожа может доставить удовольствие рабу.

Валентина заглядывает и видит множество вибраторов в форме мужских членов, а также массажеры точки «джи». Один из них выглядит пугающе большим. Так же в ящике лежит набор мужских колец, причем некоторые выглядят очень красиво. Гладкий черный оникс, полированное золото, серебро, усыпанное крошечными брильянтами. Где-то в глубине сознания появляется мысль: «Интересно, понравилось бы Тео что-нибудь из этого?»

Наконец Леонардо выдвигает последний ящик.

— Здесь мы храним предметы, которые используются при сценарии с легким связыванием, — говорит он, выразительно посматривая на нее.

Она догадывается, что он хочет увидеть ее реакцию, и делает каменное лицо. Она чувствует себя глупо из-за собственной невежественности и не хочет снова себя выдать. Однако, заглянув внутрь, ничего неожиданного не обнаруживает. Обычные приспособления для связывания: несколько наборов серебряных цепей со звеньями разной толщины, шелковые галстуки, веревка, повязки для глаз из разного материала, наручники и кляп в виде шарика.

— К примеру, — Леонардо выуживает цепь и, держа ее на кончиках пальцев, подходит к одной из балок под потолком, перебрасывает через нее цепь и соединяет оба конца снизу. — Человека можно приковать так. — Он оборачивает цепь вокруг вертикального столба и прислоняется к нему спиной. — Или же обвязать цепью вот так.

Он ловит ее взгляд, и она невольно представляет себя прикованной к одному из этих столбов. Какое-то время царит напряженная тишина, потом он швыряет цепь на пол, берет наручники и, покрутив в руках, бросает ей. Хочешь не хочешь ей приходится их поймать.

— Наручниками можно приковывать к кровати… Или к столу… Есть масса вариантов.

Он проходит мимо стола и ведет по нему рукой. Валентина замечает, какие у него длинные и тонкие пальцы. Невольно в голову лезут мысли о том, на что они способны.

— Эта комната может превращаться в место воплощения фантазий. Или, — добавляет он, открывая дверцы в стене, за которыми оказывается нечто вроде чулана, — она может быть кабинетом врача, возможно, стоматолога.

Он выкатывает из чулана смотровое кресло и, заметив, что она ошарашена, усмехается:

— Прошу. Садитесь.

Она колеблется, крепко сжимая наручники.

— Не волнуйтесь, я ничего делать не буду.

Валентина пожимает плечами, смущаясь своей робости, потом подходит и забирается в кресло.

— Откиньтесь на спинку, — говорит Леонардо. — Расслабьтесь. — И в голосе она слышит нотки веселья, когда он нажимает кнопку сбоку, и кресло отклоняется назад, точно как в кабинете стоматолога.

— Теперь, вы сами видите, на этой штуке вас можно связать, и существует множество способов доставить вам удовольствие. Или боль, — добавляет он.

Леонардо так и сияет, глядя на нее, и Валентина понимает, что происходящее его весьма забавляет. Ее охватывает неодолимое желание расхохотаться, хотя такого она никогда не делает. Все же ей удается сохранить серьезность. В ярко освещенной комнате все эти инструменты и приспособления выглядят как-то смешно. «Это просто игрушки, — думает она. — Эти люди всего лишь играют в игры. Интересно, это так же безвредно?»

Однако, когда она поднимает глаза на Леонардо, склонившегося над ней, ее начинает наполнять его запах, и она чувствует пульсацию где-то внизу живота, нечто среднее между страхом и возбуждением. Она скучает по Тео! Это его она хочет, так почему же Леонардо так воздействует на нее?

— Ну что, есть идеи, Валентина?

Она садится и, не глядя на него, спускает с кресла ноги.

— Я подумаю.

Он подает ей руку и помогает встать с кресла. Кожа у него теплая и мягкая, но не слишком горячая.

— Хорошо. Теперь давайте я расскажу о завтрашних главных героях, — говорит он.

— Да. — Она отпускает его руку, роется в сумочке в поисках блокнота, продолжая при этом держать наручники.

— Я думаю, начинать нужно осторожно. Вдруг окажется, что это не для вас. Видите ли, мы в первую очередь хотим, чтобы вы отразили наш склад ума. — Веселость исчезла, Леонардо снова стал серьезен.

— Да, я понимаю, — говорит она, протягивая ему наручники. Их пальцы снова соприкасаются, и от тепла его кожи, особенно заметного после холода металла, она легонько вздрагивает.

— Итак, — говорит он, положив цепь и наручники обратно в ящик стола. — Завтра вечером сюда придут две женщины. Роза и Селия. Обе они танцовщицы и периодически меняются ролями, то одна становится госпожой, то другая. Они очень сластолюбивы.

Валентина записывает в блокнот: «Роза. Селия. Танцовщицы. Сластолюбивы».

Леонардо открывает перед ней дверь.

— Это всё? Только две женщины? — спрашивает она.

— Да. Думаю, для первого раза этого будет достаточно. У них великолепные тела, — шепчет он ей на ухо, когда она проходит мимо него. — Я уверен, что с этими девушками вы сумеете создать что-то в высшей степени эротическое и радующее глаз.

Валентина чувствует облегчение. Обнаженные женские тела. К этому ей не привыкать. То ли дело фотографировать полностью оголенного мужчину, особенно если он будет связан. К такому нужно подготовиться заранее.

Они выходят в полутемный коридор. Валентина бросает взгляд на стальную дверь Темной Комнаты. Почему-то она ее беспокоит.

— Эти девушки не интересуются Темной Комнатой, Валентина, — говорит Леонардо, замечая, куда она смотрит. — Хотя иногда они заглядывают за эту дверь, — добавляет он и стучит по зеленой кожаной обивке. — Это наша собственная Бархатная Преисподняя. Я надеюсь, это пространство вы тоже используете для фотосъемки. Хотите взглянуть?

— Конечно, — как можно беззаботнее произносит она, хотя ее распирает от желания заглянуть за кожаную дверь.

Бархатная Преисподняя оказывается в точности такой, какой она представляла себе Атлантиду: типичный бордель девятнадцатого века с тиснеными обоями и бархатными диванчиками. Посреди комнаты высится огромная кровать с фиолетовым балдахином на массивных столбах по углам. Стены сплошь увешаны зеркалами в золотистых рамочках, и, входя в комнату, Валентина видит десяток своих отражений. В темной одежде на пестром и пышном фоне она выглядит строго и даже сурово.

— Должен признать, эта комната пользуется бóльшим спросом, чем предыдущая, — говорит Леонардо, садясь на диванчик и взбивая одну из подушек. — В Милане садомазохисты все еще любят окружать себя роскошью, — шутит он, раздвигая ноги, так же, как делал в Атлантиде, и укладываясь спиной на подушку. Неужели он намеренно старается ее завести? — В этой комнате собрано много разной утвари и игрушек, — продолжает он. — Хотите, можете сами все осмотреть.

— Ладно.

Она отворачивается от него, стараясь не глядеть на его провокационно расставленные ноги, и начинает обходить комнату. Первое, на что Валентина обращает внимание, — это приделанный к дальней стене большой деревянный крест с кожаными ремнями для рук и ног. С потолка свисает нечто наподобие упряжи и гамак, такой же, какой она видела в Интернете. В углу на стене висит набор хлыстов. Она подходит и трогает кожаные ремни самого большого хлыста, потом сжимает пальцами его твердый кончик.Dio[6], наверное, это больно!

У нее не укладывается в голове, как от порки можно получать удовольствие. Почему женщины вообще позволяют себя бить? Однако Валентина старается не делать поспешных выводов. Ей нужно понять почему. Для этого она здесь и находится, верно?

— Боюсь, у нас осталось мало времени, — смотрит на часы Леонардо. — Эта комната заказана. Через десять минут здесь соберутся люди, а мне еще нужно кое-что приготовить.

Она поворачивается к развалившемуся на диванчике Леонардо и думает: «Не собирается ли он сам пользоваться этой комнатой сегодня?» Губы ее неожиданно пересыхают, и она украдкой проводит по ним языком.

— Можете осмотреть здесь все завтра или в другое время, если хотите, — предлагает он, вставая с диванчика.

В любом случае на сегодня ей достаточно. Ей хватит и того, что она уже увидела в Атлантиде и Бархатной Преисподней. Помимо удивления и любопытства, она чувствует возбуждение, и у нее действительно появились идеи насчет завтрашней съемки. Голубой цвет. Танцовщицы. Обнаженная красота. Все эти чудесные вибраторы. Есть с чем поработать. Фотографии будут, конечно, откровенными, но снимать предстоит женщин, и это ее несколько успокаивает.

Леонардо вместе с ней поднимается по лестнице и провожает ее до двери.

— Так вы придете завтра вечером? — уточняет он, устремляя на нее пристальный взгляд.

— Конечно, — отвечает она, щурясь от яркого света в прихожей.

— Я вас еще не сильно напугал? — с почти застенчивой улыбкой спрашивает он.

— Что вы, вовсе нет, — говорит она и быстро на прощание целует его в обе щеки. Его «Армани» снова на миг лишает ее обоняния, и, отрываясь от него, она замечает кое-что еще. К ее удивлению, у Леонардо одно ухо украшено небольшой золотой серьгой. Это никак не сочетается с его лощеным деловым стилем и выглядит так же неуместно, как, скажем, смотрелась бы у него на руке татуировка сердца.

— Что ж, спасибо, Валентина, — говорит он, когда она выходит.

— За что? Вы же меня наняли…

— Да, но вы не обязаны были соглашаться. — С улыбкой он закрывает дверь, и она остается одна на темном пороге. Образ его магнетических карих глаз все еще хранят ее зрачки.

Валентина бредет к метро, размышляя о встрече с Леонардо, оживляя в памяти свои ощущения от увиденного в двух комнатах, которые он показал ей в клубе. С одной стороны они не оправдали ее ожиданий, с другой — привели в замешательство. По какой-то непонятной причине Атлантиду она находит более эротичной. Но еще осталась Темная Комната. Осмелится ли она когда-либо войти туда?

Она старается сосредоточиться на предстоящем проекте. Это большой заказ и захватывающая работа. Для нее — первое погружение в мир эротической фотографии. И как удачно, что только вчера Тео подарил ей альбом со старыми негативами. Это похоже на знак, подтверждение того, что решение Валентины (согласие создать альбом садомазохистских фото, кто бы мог подумать!) положительно скажется на ее карьере. При мысли о Тео и его подарке она ускоряет шаг. Сегодня он может вернуться. Иногда он уезжает всего на день. Она замечает, что надеется на это. Он может объяснить ей свой подарок, а потом… Надо признать, экскурсия по клубу Леонардо дала ей массу идей насчет того, чем они с Тео могли бы заняться в спальне. Меньше всего она думает о том, что он спросил у нее вчера утром. Каким-то образом знакомство с Леонардо подняло ей настроение. Сегодня для нее важнее быть любовницей Тео, чем решать, хочет ли она стать его девушкой.

Белль

Она жаждет темноты. Поэтому сегодня вечером возвращается к мосту Риальто, где началась ее карьера венецианской проститутки. Свет ей невыносим, ибо при свете клиенты увидят следы на ее теле. Сегодня утром синьор Бжезинский не бил ее кулаками, как обычно, он решил воспользоваться ручкой щетки для волос. Он бил ее по заду, по тому самому месту, по которому шлепал русский, но на этот раз весело не было. Он бил ее снова и снова, безжалостно, и ей пришлось молить о пощаде. И чем она это заслужила? Тем, что посмеялась над ним. И тем, что разговаривала по-польски. Синьор Бжезинский стоял посреди спальни, упершись рукой в бок, и разглагольствовал о том, каким замечательным лидером был Муссолини, и что он наконец приведет Италию к ее былой славе, возродит империю. Луизе показалось: ее муж в эту минуту сам стал похож на итальянского диктатора — невысокий, лысый, большая голова и пухлые губы, чересчур экспрессивная речь, напыщенность. Слишком напоминает итальянца, чтобы им быть. Он выглядел смешно: плотный поляк в красном шелковом халате, который чересчур велик для него и волочится по полу, выкрикивает что-то на скверном итальянском так, словно у него забит рот.

Она рассмеялась и заговорила с ним по-польски, забыв на миг об осторожности.

— Но ведь мы поляки! Какое вам дело до Муссолини, до Италии?

Синьор Бжезинский подскочил к ней и наотмашь ударил по щеке.

— Никогда больше не говори со мной по-польски!

Это ее не остановило. Даже напротив. Что ей было терять? Глаза его сузились, и она поняла, что последует за этим.

— Но мы оттуда родом. Вы не сможете стереть наше прошлое.

Он схватил ее за руку и рванул с кровати. Она еле-еле сдержала крик. Если закричать, будет еще хуже.

— Я живу в этом городе, — зашипел он ей в лицо. — А ты принадлежишь мне с того дня, когда твой отец отдал тебя замуж.

Он взял с ее туалетного столика щетку для волос. Серебряная ручка сверкнула в утреннем свете, заставив ее затаить дыхание в предчувствии боли. Он толкнул ее на пол, она упала навзничь, ртом коснувшись ворса ковра. Муж сел на нее сверху, полностью лишив возможности двигаться. В первый раз он ударил ее по бедрам. Она стиснула зубы, решив, что не проронит ни звука.

— Ты больше не будешь разговаривать на польском в этом доме, — прорычал он и, задрав ее шелковую ночную рубашку, принялся остервенело колотить щеткой по голым ягодицам.

Луиза крепко зажмурилась, пытаясь не думать о жестоких, жгучих ударах.

Что произошло с ее мужем? Ведь он не всегда был таким. Бредя по темному притихшему городу вдоль тихо плещущегося канала, она вспоминает тот день, когда они впервые приехали в Венецию. Это было четырнадцать лет назад. Тогда с ними жила мать Луизы. Синьор Бжезинский прекрасно относился к ней. Луиза вспоминает, как они сидели на балконе, дивясь игре зеленых оттенков вод канала, и впервые после того как похоронили отца, мать улыбнулась. Синьор Бжезинский присоединился к ним с бутылкой шампанского в одной руке и тремя бокалами на длинных ножках в другой. Сев между двумя женщинами, он произнес тост. «За нашу новую жизнь в Венеции, — сказал он по-польски, обращаясь к матери Луизы. — И пусть судьба даст мне возможность всегда заботиться о моих обеих особенных женщинах так, как бы этого хотел ваш дорогой супруг».

Луиза помнит: мать побледнела от упоминания ее умершего мужа, но не заплакала, лишь взглянула на зятя глазами побитой собаки.

Что произошло с этим человеком? Пока с ними жила мать, он к Луизе не прикасался. Она была совсем молода, когда вышла за него, и он дал слово ждать, пока девушка не созреет. Но под этой любезной маской таились демоны. Иногда по ночам ее будили доносившиеся из его спальни крики, грохот и треск ломаемой мебели. Она садилась в кровати, сжималась от страха и гадала, слышит ли этот шум мать. Поведение мужа она объясняла тем, что ему пришлось пройти до того, как они покинули Польшу. Конечно, такое может сломать человека… Видеть, как убивают всю твою семью… Однако внешне казалось, что это только закалило синьора Бжезинского. Она так и не узнала, как ему удалось разбогатеть и после смерти ее отца вывезти их с матерью из Варшавы, прямо из-под носа немцев, оккупировавших город. Как не уставала повторять ей мать, они были обязаны ему жизнью.

Казалось, днем мать Луизы избегала встреч с синьором Бжезинским. Она так и не оправилась после смерти любимого мужа. В Венеции чувствовала себя чужой и не понимала Италии. С годами словно отгородилась стеной от внешнего мира и сознание ее начало затуманиваться. Будучи еще достаточно молодой женщиной и не утратив привлекавшей мужчин славянской красоты, она вполне могла снова выйти замуж, но оставалась с Луизой и синьором Бжезинским до того ужасного дня, который произошел одиннадцать лет назад. К тому времени она уже не понимала, где находится. Мысленно перемещалась из Италии в Польшу и обратно. Она видела в их доме мертвого мужа, и не раз Луиза заставала мать, которая неподвижно, словно призрак, стояла и разговаривала с кем-то невидимым, повторяя снова и снова: «Что мы натворили, Алексей? Что натворили? Посмотри, что мы с ней сделали!»

Если Луиза интересовалась у матери, о чем речь, та смотрела на нее непонимающими глазами и спрашивала, кто она.

«Где Людвика? — бормотала она. — Что с моей девочкой?»

Синьор Бжезинский настаивал на том, что мать, ради ее собственного блага, необходимо отправить в больницу, недавно открывшуюся на острове Повелья. Он сказал ей, что там работает врач, который совершил настоящий прорыв в лечении умственных расстройств. Если кто-то и мог вернуть ее мать к жизни, то это был именно он. Но каждый раз, когда Луиза навещала мать (а это происходило реже и реже, потому что остров производил на нее неимоверно гнетущее впечатление), та замыкалась в себе все больше. Она вовсе перестала разговаривать и бродила вдоль берега угрюмого острова, общаясь с незримыми духами и не узнавая собственную дочь.

Именно в тот день, когда мать отвезли в больницу, произошла перемена с синьором Бжезинским. Луиза рыдала, уткнувшись лицом в подушку, потому что с отъездом матери ее охватило чувство вины. Как бы отреагировал отец на то, что она позволила увезти мать в это ужасное место? Синьор Бжезинский вошел в ее спальню, и сперва она решила, что он хочет утешить ее. Он забрался в ее кровать и лег рядом. Но потом он не обнял ее, как она ожидала, а отнял ее руки от лица.

— Перестань плакать, — приказал он по-итальянски. Она до того удивилась, что почти сразу умолкла и уставилась в его лицо, едва различимое в темноте комнаты. — Теперь, когда твоя мать уехала, Луиза, ты наконец повзрослеешь.

Он потянул лямки ее ночной рубашки, соскользнувшей с плеч, и грубо схватил ее за грудь.

— Нет, не сегодня, — воскликнула она по-польски. — У меня нет настроения.

К величайшему изумлению Луизы, муж хлестнул ее ладонью по лицу. Задохнувшись от неожиданности и ужаса, она прижала руку к красной щеке, глаза тут же наполнились слезами.

— Никогда не перечь мне. Ты моя жена, и тебе пора исполнить свой долг. Я хочу сына, Луиза.

До сих пор Луизе удавалось сохранить невинность, но в ту ночь синьор Бжезинский ее грубо отнял.

Когда все закончилось, он ненадолго подобрел, даже обнял ее, плачущую от потрясения и страха. Она запомнила его слова, но до сих пор не могла понять их.

«Твоя очередь, Луиза, — прошептал он. — Заставь меня полюбить тебя». Голос его дрогнул, в нем послышалось отчаяние. Так мог бы говорить человек, у которого есть сердце. Но теперь Луиза не сомневалась: у ее супруга сердца нет.

О, как же ей было больно сегодня утром! Отношения их становятся все хуже и хуже, и все же она не может его бросить. Она дала слово умирающему отцу. Она поклялась жизнью матери, что выйдет замуж за синьора Бжезинского и будет защищать ее. Она не может нарушить это священное обещание. Мать томится на острове, но, кто знает, возможно, она когда-нибудь придет в себя и вернется домой. Луиза должна оставаться в Венеции, по крайней мере пока мать жива. Есть надежда, что двойная жизнь станет для нее отдушиной, и это поможет ей не сломаться.

Белль медленно идет вдоль узких венецианских каналов, мысли о кошмаре, в который превратился ее дом, постепенно отступают. Муж уехал куда-то с деловыми партнерами, но скоро вернется, пьяный и еще более злой, чем утром. Ей нужно очиститься от его запаха, прикосновений, и она знает только один способ.

Под мостом найти клиента не трудно. Первым ей попадается незнакомый моряк. Он высокий и черный, как сама ночь, его пряный запах настолько силен, что сразу перебивает дух ее мужа.

Она хочет отвести его к нише, недалеко от моста, но он качает головой.

— Пойдем со мной на корабль, — предлагает он тихим, мелодичным голосом. Раньше она бы ни за что не согласилась, но сегодня ей хочется рисковать. Она кивает, и он прижимает ее к себе, обхватив рукой за талию. Он настолько высок, что чуть не отрывает ее от земли.

Он ведет ее к гавани, где, покачиваясь на воде, трутся бортами суда, а тишину лагуны нарушают поскрипывание и стон мачт. Он берет ее за руку и по сходням заводит на палубу.

— Это твой корабль? — спрашивает она, представляя его пиратом из Вест-Индии.

— Нет, — отвечает он. — Я первый помощник капитана. Хочешь встретиться с ним?

Он улыбается, и на его темном лице обнажаются настолько крупные и белоснежные зубы, что она вздрагивает. Так это игра, думает она. Выходит, она — подарок для капитана? Или ее купили по приказанию самого капитана?

Он ведет ее под палубу. В нос бьет резкий мужской запах. Запах пота, силы. Женщине более чувствительной этот тяжелый, всепоглощающий дух, возможно, покажется неприятным, но Белль он только возбуждает. Она в мужском царстве. Это обостряет все чувства, заставляет ощущать себя еще более распутной.

Первый помощник ведет ее в каюту капитана и захлопывает за ней дверь. Она с удивлением замечает, что в каюте никого нет. Она поворачивается к спутнику и вопросительно поднимает брови.

— Он придет, — говорит черный человек и мягко проводит пальцами по ее щеке. — Но сначала… Я должен исполнить приказ и подготовить тебя.

Она замирает. Что этот красавец собирается с ней делать? Трепет охватывает Белль, и вдруг ее тело перестает чувствовать боль. Жгущее воспоминание об ударах щеткой исчезло, как ни бывало, и тело начинает смягчаться, раскрываться.

— Вот как! — кокетливо произносит она. — Может, сначала задуешь свечи?

Капитан, который настолько же белокож, насколько черен его старший помощник, держит ее так, что не пошевельнешься. Правой рукой он задирает платье, а левой поднимает ее подбородок. От его дыхания у нее на затылке шевелятся волосы, и она чувствует, как его обнаженное тело вжимается в нее сзади, его возбужденный член лежит у нее между ягодиц. Ей хочется, чтобы он вошел в нее, но он сдерживается, наблюдая, как первый помощник становится перед ней на колени. В мерцающем свете единственной свечи помощник медленно расшнуровывает ее ботинки, осторожно отстегивает чулки, снимает с нее последние предметы одежды и складывает их на кресло капитана. Он по одной поднимает ее ноги, гладит их по всей длине, а потом целует каждый палец. Капитан тем временем перемещает правую руку, начиная ласкать ее правую грудь. Когда сосок между его грубыми пальцами затвердевает, ей уже кажется, что она растаяла и сделалась жидкой и сладкой, словно сироп.

Никогда раньше она не делила свое тело с двумя мужчинами сразу. Она чувствует соленый запах всех семи морей, который впитался в потрескавшиеся деревянные стены каюты капитана. Она слышит завораживающий шепот лагуны, оглаживающей борта корабля, когда первый помощник начинает нежно лизать ее. Она чуть не задыхается, когда он глубоко вводит в нее язык. О, где же диковинный красавец научился такому? Это несравненно приятнее, чем один на один. Она чувствует соперничество между двумя мужчинами. Кто лучший любовник? Кто первый доведет ее до финала?

Помощник отрывается от нее, и по команде капитана они вдвоем поднимают ее и несут в дальний угол каюты, где еще темнее. Она замечает, что на полу разбросано несколько подушек. Конечно же, они планировали это заранее. Они кладут ее на подушки и ложатся по бокам от нее. Первый помощник находится справа. Он снова начинает лизать ее, а капитан вводит в нее пальцы, исследует ее влажные горячие недра, вынимает пальцы и кладет их себе в рот, пробуя ее вкус. Она переваливается на правый бок, инстинктивно понимая, чего они хотят. Вот что делает ее особенной в их глазах. Вот почему они разыскали ее. Все мужчины Венеции хотят узнать ее, все моряки, солдаты, бунтари и приспособленцы. Все они хотят ее. Она — одно из сокровищ этого города.

Она складывает руки в молитвенном жесте, гладит пенис первого помощника, направляя его член себе в рот. Она слышит удовлетворенный стон, когда щекочет языком его кончик. Одновременно капитан с силой входит в нее, а она, крепко сжимая вокруг него ноги, прижимается к нему задом. Она слышит, как он сдавленно выдыхает: «О да!», и произносит что-то еще. Быть может, имя другой женщины, но какое ей до того дело? Ей нужно одно: стереть боль и ненависть этого утра. Могучий член капитана мощными толчками то входит, то выходит из нее, одна рука его держит ее голову, вторая крепко сжимает талию. Первобытная исступленная страсть капитана и утонченные ласки его первого помощника соединяются в ни с чем не сравнимое ощущение. Она так близка к финалу и хочет, чтобы он был совершенным. Она сосредотачивает внимание на пенисе у нее во рту. Она чувствует его вкус и понимает, что он готов. Толчки капитана становятся все более и более настойчивыми, она и сама начинает двигаться в такт с ними. Быстрее, быстрее, глубже, глубже.

Их ноги переплетаются, корабль едва заметно покачивается под ними. Бархат подушек трет, согревает кожу, сплавляет тела, когда они втроем, чужие, но божественно соединенные люди, одновременно достигают вершины страсти. Она открывает рот, языком выталкивает пенис себе в ладонь, доводит его до наивысшей точки, пока капитан взрывается внутри нее. В ответ ее лоно дрожит вокруг него, снова и снова. В это мгновение она чувствует себя совершенным, целостным существом, но уже в следующий миг раскалывается на тысячу осколков.

Теперь они неподвижны. Соединены друг с другом телами, биением сердец, затихающей страстью. Она слышит, как оба мужчины тяжело дышат, остывая, а сама чувствует себя так, будто просачивается сквозь подушки, сквозь деревянный пол каюты и погружается в водную глубь под ними, вся и со всем, что вокруг нее. Осколки соединились, и она снова стала целой.

Белль идет мимо кораблей, останавливается у причала и смотрит на лагуну. Всё погружено во тьму, словно все до единого моряки сошли в Венеции на берег, чтобы пить и веселиться. Шотландского капитана и его первого помощника ямайца она оставила на их корабле пить ром. Ей были вручены деньги, немалая сумма, и они распрощались с уважением друг к другу. У нее нет желания увидеть кого-либо из них снова. Вечер сослужил свою службу, и теперь она должна вернуться домой и, скорее всего, снова быть изнасилованной мужем. Но, по крайней мере, у нее есть утешение: свою долю удовольствия она получила первой.

Отходя от гавани, Белль замечает белый корабль. Она смотрела на него, когда принимала в своей комнате доктора. Белль вспоминает моряка, которого на днях видела по дороге домой. Конечно, это тот самый моряк с корабля. Именно он. Но что-то в нем изменилось.

По телу проходит дрожь, хотя сейчас совсем не холодно. Будто бы ей было явлено предостережение. Она снова смотрит на белый корабль. В черной ночи тревожно звонит церковный колокол. Ей начинает казаться, что судно это похоже на корабль-призрак, вынырнувший из туманов другого измерения. Она думает о призраках острова Повелья, затерявшегося где-то в темноте лагуны, о матери и других потерянных душах, живых и мертвых, населяющих это жуткое место. Она пытается заглушить воспоминания о том дне, когда в последний раз ступала на прóклятую землю острова Повелья, которая и не земля вовсе, а сожженные кости его жертв, превратившиеся в затвердевший пепел. Она невольно закрывает руками уши, чтобы не слышать завывания матери: «Кто ты? Где Людвика? Что ты с ней сделала?» Как будто она знала, что Луиза тогда уже превращалась в Белль — проститутку, самый страшный позор для родителей.

Дата добавления: 2015-08-29