– Ария из оперы Доницетти «Любовный напиток». – Конферансье, словно аист, важно пересек сцену, на которой уже стояли огромный рояль, пюпитры с нотами и стулья. Через минуту стулья были заняты скрипачами и виолончелистом, а за роялем сидел сухой пожилой человек. А затем на сцену, так же косолапо запинаясь ногами, вышла та самая девочка, которую Вадим видел в фойе. Одета она была в узкое черное платье – такие, похожие на резинку, почему-то обожали теперешние модницы, а на шее у нее красовался воздушный сиреневый шарф. «Тот самый, который так долго искался», – машинально подумал Вадим. То ли в спешке, то ли умышленно шарф был повязан поверх длинной косы. Девочку встретили аплодисментами, пожалуй, самыми продолжительными за все время концерта. Пожилой человек вскочил из-за рояля и стал возиться с микрофоном, потом он что-то спросил у солистки, ласково притронувшись к ее плечу. Вадим, оглянувшись, увидел, что людей в зале прибавилось – группа подростков расположилась почти сзади него, а рядом в крайнем проходе стояли сотрудники Дома творчества. Потом наступила тишина, зазвучала музыка, и девочка запела. Со сцены лилась та самая мелодия, которую Вадим слышал на улице, под открытым окном, и голос был тот же самый, но если тогда он просто слушал красивую музыку, то сейчас его передернул нервный озноб – ему стало страшно, что она собьется, что забудет слова или не возьмет верхние ноты. Но высокий голос выводил мелодию старательно, заученные итальянские слова произносились свободно, а лицо девочки казалось сосредоточенным и спокойным, и Вадим успокоился. Как и всех в зале, его заворожили музыка, мягкий тембр голоса и необыкновенная красота девушки. «Она просто Мадонна!» – подумал Вадим, хотя все Мадонны, которых он видел на картинах, были разными. Девушка была похожа на итальянку – тот же взгляд черных глаз, темные густые волосы и лицо – лицо было белоснежное с пухлыми, немного капризными губами. И худобы, и стеснительной сутулости, и нерешительности взгляда – всего этого уже не было, или этого уже никто не замечал, слушая дивный голос.
– Хороша! А как поет, какие данные… У нее меццо-сопрано, но иногда чуть-чуть проявляется хрипотца, ровно настолько, чтобы придать шарм голосу. Впрочем, я не специалист, а наши преподаватели очень высокую оценку дают ее способностям. – Вадима в полумраке зала отыскала директор Дома творчества.
– Да, – выдохнул Вадим, – удивительно… хотя я ничего не понимаю в музыке и голосах. Но я чувствую, что это очень хорошо…
– Вы правильно чувствуете, – повысила голос директор, поскольку маленький зал взорвался аплодисментами, – она удивительная девочка. Умная, почти отличница, скромная и очень талантливая. Но пойдет учиться в педагогический, будет воспитательницей в детском саду.
– Как – воспитательницей, а голос?
– Так мать решила. Она ее одна воспитывает, тяжело…
– А как же пение?
– Пением денег не заработаешь, сами понимаете. И потом еще надо поступить в музыкальное училище, а для этого надо отдельно вокалом заниматься… А она у нас только два раза в неделю поет… Но мы же не можем дать такую подготовку.
– Ошибаетесь. – Вадим посмотрел на директора. – У вас занятия на очень высоком уровне. Вот я к вам ходил в математический кружок и поступил в Бауманский.
– То-то я смотрю, лицо знакомое, но вспомнить не могу! – Директор всплеснула руками. – Ну я рада, очень рада, что мы помогли вам.
Вадим улыбнулся – говорить, что задачки по математике и алгебре были для него лучшим развлечением, не стоило. Вадиму надо было, чтобы директор прониклась к нему симпатией и благодарностью.
– Помогли – не то слово. Думаю, что и этой девочке тоже поможете.
Уже объявили антракт, и директор повела его в свой кабинет выпить чаю.
– Боюсь, что тут мы бессильны – у девочки редкий голос. Вернее, тембр. Она ездила с остальными нашими музыкантами на конкурсы, и везде отмечали ее способности. Плюс она фантастически трудолюбива – может заниматься часами. При этом и в школе успевает.
– Она в каком классе?
– В выпускном. Вот через месяц сдаст экзамены и отправится в педучилище.
– А после школы здесь уже заниматься нельзя? Потом в Москве столько всяких музыкальных училищ, в конце концов, консерватория есть.
– Все так. Но у нас занимаются только школьники. А что касается музыки – без везения и помощи поступить сложно, а на жизнь музыкой заработать нельзя. Во всяком случае, так считает мать девочки.
– Жаль, она, по-моему, очень способная! И внешность у нее такая…
– Вот, вот… Сергей Фомич тоже говорит, что редкое сочетание – голос, внешность, трудолюбие, полное отсутствие дурных амбиций…
– А кто такой Сергей Фомич? – Вадим был неприятно удивлен наличием какого-то авторитета.
– Как кто? Наш музыкальный руководитель, он с ней занимается с самого первого дня. Он за роялем был.
Вадим вспомнил сухого пожилого человека на сцене.
– Ирина Леонидовна, а как можно переговорить с этой девушкой? Вернее, с ее родителями?
– Я немного знаю эту семью. Алю растит мать. Женщина строгая, требовательная, не позволяющая детского вольнодумства. По этому поводу я даже однажды с ней поспорила – Алю держат в ежовых рукавицах, а, как я понимаю, для творческой натуры это не самое лучшее. Впрочем, по моим наблюдениям Аля, несмотря на возраст, нашла способ ухода от материнской строгости – музыка и чтение. Девушка она очень образованная и умеющая думать. Мне иногда кажется, что она мудрее матери. И снисходительнее. У детей в неполных семьях раннее взросление и ранняя мудрость – я такое неоднократно наблюдала здесь. Аля с матерью живут непросто, поэтому-то и такой выбор профессии.
– Да-да. Понимаю…
– А что вы бы хотели обсудить, если не секрет?
– От вас никаких секретов. Я бы хотел предложить оплатить обучение этой девушки вокалу. В музыкальном училище.
– Я вам дам их домашний телефон, позвоните, переговорите.
– Нет, я бы хотел это сделать здесь, при вас, поскольку считаю вас причастной к открытию такого таланта. – Вадим сам не подозревал, что умеет быть таким льстивым. Но ему важно было, чтобы все разговоры о будущем этой необычной девушки велись в присутствии третьих, проверенных и надежных лиц. Чтобы мать девушки не заподозрила ничего неприличного, чтобы его предложение смогли оценить как солидное, серьезное. А солидными по-прежнему считались государственные учреждения.
– Я вас поняла, попробую их пригласить сюда. Вы готовы сейчас разговаривать?
Вадим на секунду замялся, а потом кивнул. Он боялся долго раздумывать – очень необычным было то, что он сейчас собирался делать. Это никак не вписывалось в его прежние планы, это противоречило его характеру – замкнутому, не любящему посторонних, незнакомых лиц. Вадим же отлично понимал, что, сделав подобное предложение, он будет и в дальнейшем ответственен за эту судьбу. «Я никогда ничего не понимал в музыке, я не знаю, чем сопрано отличается от меццо-сопрано, я не умею разговаривать с детьми. А эта девушка – еще почти подросток», – все это промелькнуло в его голове, но упрямство и твердая решительность, свойственные его характеру, взяли верх.
– Да, я хотел бы сейчас переговорить с ними. В конце концов, надо понимать, как отнесется мать к подобному предложению.
Через двадцать минут в кабинете сидела та самая сухопарая тетка, а позади стояла девушка.
– Аля, садись тоже. – Директор насильно усадила ее на стул.
– Что еще случилось? Если платить теперь надо, то мы уйдем! Я слышала, что вроде платные теперь занятия будут. – Серая тетка говорила тихо, но было понятно, что за негромким голосом, осторожными манерами скрывается характер. Характер сильный, сложный и не очень приятный. Смирение, читавшееся в глазах, не убеждало, а настораживало.
– Нет, нет! Речь пойдет о вещах скорее приятных. – Ирина Леонидовна оглянулась на Вадима. – И очень важных для Али.
– Да-да, – неожиданно хриплым голосом произнес Вадим. – Я… мы… наша компания хотела предложить вашей дочери обучение вокалу в одной из лучших школ Европы. Мы оплатим полностью курс, проживание. Необходимо только ваше согласие.
– Да-да, – очень вовремя пришла на выручку директор. – Между прочим, Вадим Алексеевич – человек здесь не случайный! Он воспитанник нашего Дома творчества, выпускник института имени Баумана, владелец известной компании. Он принимает участие в талантливых людях, помогает им достичь профессиональных высот.
Вадим смутился – он не мог подтвердить сказанное, поскольку компания только была учреждена, а помощь этой девушке была частью плана по собственному обогащению. Вадим уже несколько недель скупал книги о неизвестной ему доселе профессии «менеджмент в области музыки». Мать девочки недоверчиво посмотрела на благодетеля:
– Насколько я вижу, вы очень молоды. Ненамного старше моей дочери, позвольте мне усомниться в вашем предложении и в ваших намерениях. И потом, сколько будет стоить это обучение?!
Ответ прозвучал тихо, но очень определенно. Вадим пытался найти нужные слова, но не находил их. Что он мог сейчас сказать в этом кабинете. Что у него есть деньги, которые могут помочь получить надлежащее музыкальное образование? Что он хочет попробовать совсем неизвестное ему дело? Что его тронул голос этой девушки? Не внешность, необычно красивая, а именно голос – ведь тогда, стоя под открытым окном на углу сквера, он слышал только музыку и голос. Что он мог сказать этой сухой, похожей на классическую менторшу, женщине? Ее подозрительность рождала в нем сомнения. Сомнения в правильности его поступка, сомнения в том, что его кто-нибудь поймет. Жена уже несколько дней пытается выяснить с ним отношения. Она даже звонила матери (нелояльность высшего порядка в представлении Вадима), пытаясь поделиться тревогами. Хорошо, что мать лишь рассеянно выслушала сноху и отделалась дежурными фразами. И вот сейчас эта тетка…
– Простите, как вас зовут? – Вадим расправил плечи и как можно спокойнее посмотрел на мать девушки.
– Елена Семеновна. – Тетка была намеренно суха.
– Вадим Алексеевич, может быть, вы подробнее расскажете, как все это будет происходить… Здесь же детали важны – тревога родителей очень понятна в таких ситуациях, – пришла на помощь директор.
– Конечно, с удовольствием. – Вадим откашлялся и понял, что особо рассказать ему нечего. Не успел он узнать, в каких учебных заведениях лучше всего учат вокалу, как юридически оформить эту помощь, как объяснить, что деньги на обучение он даст в том случае, если в дальнейшем сможет сам распоряжаться карьерой этой девушки. Он неожиданно оказался авантюристом, и теперь нужно было не потерять лицо. Вадим вздохнул и вдруг вспомнил один из разговоров родителей. Речь шла о его сестре Ане, которую мать мечтала отправить учиться за границу.
– В Австрии есть прекрасные колледжи, есть школы, а сколько там полезного для человека, увлекающегося искусством, особенно музыкой. Я хочу оплатить ее обучение в одной из самых лучших школ вокала в Австрии. Точно сейчас называть это учебное учреждение я не буду – не хочу бежать впереди паровоза. В общем, это выглядит так – мы узнаем правила приема, если по своим вокальным данным ваша дочь подходит, я перевожу деньги за обучение на счет школы. Насколько я знаю, школа предоставляет пансион, если же нет – я оплачиваю жилье на все время обучения.
– Вы предлагаете мне послать дочь одну в незнакомую страну?
– Во-первых, она уже взрослая. Во-вторых, я никогда не слышал, чтобы студенты приезжали учиться в другой город или даже страну вместе с родителями. В-третьих, вы сможете сами все посмотреть – условия, переговорить с преподавателями, ознакомиться с расписанием.
– И оставить ее одну?
– А вы предлагаете мне оплатить ваше проживание там же? – Вадим не сдержался, поскольку его очень раздражало равнодушно-постное лицо собеседницы и внимание лишь к финансовой стороне дела. Мать Али не спросила ни о чем, кроме как о сумме, в которую обойдется обучение дочери. Такое впечатление, что она попросит ее наличными.
– Точную сумму я тоже не могу назвать – все зависит от тех предметов, тех лекций, на которые она запишется.
– Я не знаю. Вам-то зачем это надо? – После продолжительного молчания тетка посмотрела на Вадима.
– У меня бизнес такой. Я вкладываю деньги в таланты. Раскручиваю их, даю им возможность славы и денег. Сам зарабатываю. Раньше это называлось – импресарио. Теперь продюсер. У нас в стране их практически нет. Я буду одним из первых. – Вадим теперь говорил спокойно, уверенно. Как только было произнесено, что им на самом деле движет, появился кураж. – Поймите, часто бывает, что человек талантлив, способен, трудолюбив, но нет возможности пробиться. Или характер такой, или обстоятельства сильнее, или конкуренция высока. Но чаще всего человек плохо себе представляет, с чего начать. А ведь старт – это чуть ли не самое главное…
– А я думала, что талант важнее всего. – В словах тетки слышалась неприкрытая ирония.
– Да, без таланта не будет ничего… Но иногда и с талантом ничего не случается. – Вадим помолчал. – Впрочем, решайте сами. Думаю, что способных людей немало и многие из них решатся рискнуть. Тем более что деньги на этот риск дает другой.
В кабинете директора повисла тишина. Чувствовалось, что мать девочки взвешивает все «за» и «против» и старается не прогадать. Опасения тоже присутствуют, но сейчас они уже не те, что в начале разговора. Вадим же теперь совершенно не волновался – он знал, что честен перед этими людьми, а уж как он собирается зарабатывать деньги, никого не касалось.
– Я поеду учиться, – прозвучало неожиданно. И все присутствующие уставились на девушку, которая умудрилась спрятаться за худой материнской фигурой.
– Тебе семнадцать лет. – В голосе матери послышалась привычная враждебная покровительность.
– В июне мне исполнится восемнадцать. И я смогу сама решать все вопросы. Я бы очень хотела учиться пению. – Последние слова были обращены к Вадиму.
– Аля, все равно надо прислушаться к мнению взрослых. – Директор пыталась не обострять ситуацию. – Мы еще поговорим с Сергеем Фомичом. Он все-таки работает с тобой несколько лет, он тоже должен высказать свое мнение.
Ирина Леонидовна, извинившись, выскочила в коридор и, поймав за руку первого попавшегося школьника, послала за преподавателем музыки.
Сергей Фомич вошел в кабинет с суровым, немного брезгливым выражением лица. Но, увидев там Алю с матерью, неожиданно расплылся в радостной улыбке.
– Вот кого чествовать сегодня надо! Аля, ты сегодня просто сама себя перехитрила! Не побоялась взять верхние ноты как положено – и вот, на тебе, все получилось!
– Сергей Фомич, присядьте на минуту! – Директор прервала поток дифирамбов. – Вот, Але предлагают учебу за границей. Как вы считаете?
Преподаватель внезапно огляделся – только сейчас он заметил в кабинете постороннего.
– А на каких условиях? Главное, в кабалу не попасть! Многие талантом хотели бы воспользоваться. – Сергей Фомич выразительно посмотрел на мать девушки, а все присутствующие за словом «талант» расслышали слово «красота». В том, как преподаватель музыки коснулся плеча своей подопечной, как он смотрел на нее, в самой позе было что-то суетливо-бабское.
– Простите, но ваше мнение я бы хотел учесть, обсуждая детали самого обучения. Ваши советы как профессионала могут быть чрезвычайно полезными, но все же остальные аспекты этого дела я предпочел бы обсуждать с самой Алей и Еленой Семеновной.
– Вы знаете, я педагог с большим стажем, и я тоже могу посоветовать, и в людях я разбираюсь. – Педагог передернул плечами и посмотрел на девушку.
«Да он влюблен в нее!» – промелькнуло в голове у Вадима. Он не был очень сметливым человеком в подобных вопросах, но ревниво-тревожный взгляд, который пожилой педагог бросил на свою подопечную, от него не укрылся.
– Вадим Алексеевич! Я очень хочу учиться петь, – прошептала Аля. Но ее услышали все.
В жизни Вадима наступил кошмар. Кошмар был всеобъемлющим – он распространялся и на собственный дом, и на работу, и на дом матери. Никто так и не смог понять, когда это безумное решение пришло в голову тихоне Вадиму, откуда взялась у математика идея стать музыкальным продюсером. Мать презрительно называла его «гастрольным директором».
– Ты не представляешь, что это за бандитская среда! Я знаю не понаслышке. Отец одного такого от тюрьмы спас – билетами на Пугачеву спекулировал. И вообще это не занятие для мужчины!
Мать Вадим слушал привычно-покорно, не переча. Он знал, что на него у Варвары Сергеевны сил надолго не хватит. Мать будет ворчать, но потом переключится на приятное – на сына Юру, предсказуемого, блестящего, уверенного в себе чиновника уже достаточно высокого ранга. Это вам не какие-то музыкальные авантюры! Правда, сам Вадим в поведении и образе жизни младшенького видел много тревожных моментов.
В офисе, маленьком симпатичном флигельке, когда Вадим объявил о генеральной линии, повисло сначала молчание, потом Бочкин проронил: «Ни фига себе – как тебя синусоит!», а бывшие сокурсники стали собирать вещи.
– Мы бы хотели делом заняться. Деньги семьям нужны, – пояснили они.
– А почему вы думаете, что мы не заработаем денег? – вежливо спросил Вадим.
– Потому что это бред. Какая-то девчонка, какие-то занятия. Может, это тебе самому надо – о ее будущем заботиться?! А нам семью кормить надо сейчас!
– А чем бы вы хотели заняться? Что, по-вашему, сейчас может принести денег?
Сокурсники замолчали.
– Торговля все равно чем. Верно? – ответил сам себе Вадим. – Так и начинайте торговать. Кто ж вам запрещает?! Развивайте самостоятельно различные направления, представьте мне бизнес-планы и работайте. У нас компания с солидным уставным капиталом – я специально это устроил, чтобы никто не сомневался в нашей финансовой надежности, у нас есть приличный офис – место для переговоров и встреч, у нас есть все для старта. Работайте! Только не ждите, что я буду вам давать четкие рекомендации, вы их будете выполнять и на этом дело закончится. Для этого не надо было открывать собственное дело. Каждый, принесший в компанию прибыль, будет иметь солидный процент. И это правило мы закрепим документально. Но, повторяю, приоритет – это открытие солидного продюсерского центра. Со всем набором услуг, который он подразумевает. И все деньги, которые мы будем зарабатывать будут идти именно на это.
– А какие услуги он подразумевает? – На лице Бочкина вдруг нарисовалась неприличная ухмылка.
– Заткнись, – на правах друга бросил Вадим, – ничего непристойного. Мы начнем с того, что будем покупать, а потом перепродавать. Этого позора хватит с лихвой.
Вадим не стал слушать, что скажут его подчиненные. Он быстро собрался и вышел на улицу. Осталось дождаться завтрашнего утра. Если в офисе будут люди, значит – «корабль поплыл».
В его собственном доме все обстояло гораздо серьезнее. Галя, спокойная и рассудительная молодая женщина, потеряла покой, сон и здравомыслие. Вместе со всем этим исчезла выдержка. Сначала, когда она только услышала о планах мужа, Галя только рассмеялась – какая музыка?! Муж мог только барабанить по столу в такт утренним радиопозывным. Какой вокал, если в опере Вадим был в одна тысяча девятьсот не помню каком году.
– Что ты слушал тогда? Какую оперу? – спрашивала его Галя.
– Не помню. Помню только, лошадь выводили на сцену, – отвечал муж, и только по этой примете Галя понимала, что речь об «Иване Сусанине».
Но Галя мужа недооценила – Вадим засел за книги по музыке и вокальному искусству. Вадим накупил кассет с известными ариями, Вадим доставал билеты на спектакли Большого театра и очень быстро стал узнавать контральто и баритон. Вадим на появившихся развалах скупал зарубежные музыкальные издания – он, отлично владевший английским, читал все подряд, взахлеб и очень скоро дал Гале небольшую тетрадь, в которой была подробно описана схема раскрутки певца и изложена структура продюсерской компании. Прочитав тетрадь, Галя поняла, что увлечение Вадима – это всерьез и надолго.
– Послушай, скажи мне честно, такой поворот, такое изменение планов – это все из-за этой девушки? Из-за нее? – Галя плохо спала по ночам и терзала Вадима вопросами.
– Совсем нет, вернее, да… Скорее, и да, и нет… Понимаешь, если бы я не услышал тогда, как она поет, если бы я не почувствовал тогда эту музыку, ее голос, я бы, наверное, никогда бы это и не придумал. Помню, я тогда стоял, слушал, а там на улице такая грязюка была, такой бардак, ветер бумагу гоняет, бананы тухлые в коробках торговцами брошены. Ветер весенний, приятный, бумага грязная, бананы вонючие и музыка… Музыка такая, как будто из души только что вынули и по миру пустили… Чтобы все почувствовали красоту… Ты понимаешь меня?
Галя не очень понимала – Вадим никогда так не разговаривал, никогда так не чувствовал. Во всяком случае, ей казалось. Вадим был математиком, любившим строгость линейных уравнений и замкнутость аксиом. А тут – на тебе – бананы, ветер, музыка. Нет, думала Галя, все дело в этом юном даровании. Она тайком – эти тайные поездки есть в жизни каждой жены – съездила, посмотрела на Алю. «Господи, да ее просто не кормят!» – это была первая мысль. «Но поставь ее на каблуки, распеленай из этого старого шерстяного платка и причеши – и получишь богиню!» – это была вторая мысль, которая ранила Галину душу.
«Она тебе понравилась? Да? И ты решил изменить все наши планы?! Да?» – эти вопросы вертелись на языке Гали, и она себя не сдерживала. Она устраивала небольшие скандалы с неизменными криками и слезами, во время которых Вадим только хлопал глазами и пытался найти в доме валерьянку. Он терялся от ее криков и только чувствовал себя виноватым, но характер и упрямство не позволяли отступить. Тем более что идея ему нравилась все больше и больше. Несмотря на незаслуженные, несправедливые обвинения, Вадим никогда не отвечал Гале злостью. Он больше молчал, но всем видом показывал, что у него никаких сомнений в выбранном пути нет. Как ни странно, это возымело действие, и скандалы в доме прекратились. Галя все-таки взяла себя в руки и стала на сторону мужа. Но сделала она это неискренне. Галя не прочувствовала его настроение, не смогла понять побуждения, не верила в сердечность помыслов. Она встала на его сторону, чтобы сохранить семью и хоть как-то контролировать своего, как оказалось, непредсказуемого тихоню мужа. Вадим же обрадовался, что вдруг так все быстро успокоилось, обрадовался, что нет криков, выматывающих ночных бесед с подтекстами и ловушками, обрадовался, что по вечерам не «рассматривают под лупой» каждое его слово. Он вздохнул с облегчением и с удвоенным пылом стал посвящать жену в свои планы. Когда же он объявил, что надо собираться в Австрию, что они летят на встречу с преподавателем одной из лучших вокальных школ Европы, Галя заплакала. Добиться вразумительного объяснения Вадим не смог и впервые за все время их семейной жизни пожалел, что не холост. Наличие преград и отсутствие единомышленников его раздражали.
У горы Капуцинерберг
«…Нет, больше всего на свете он не любил так рано вставать. Они с сестрой и отцом выходили из дома на Гайдегерштрассе затемно. Воздух над улицами еще не успел стать голубым, а просто висел зимней черной кисеей. Город просыпался – в окнах был свет, и пахло печным дымом. Отец, высокий, закутанный в темный плащ, широко шагал впереди, дробный отзвук его башмаков разлетался по улице. Прижимая толстую нотную папку и изредка кланяясь, он почти бегом пересек площадь и на минуту замешкался на перекрестке. «Ну вот, он пойдет к Киршу», – упало сердце у Вольфганга. Он любил Кирша, старого переписчика нот и друга отца, он не любил ту дорогу, по который они потом шли к дворцу архиепископа. Так и есть. Отец оглянулся, окинул строгим взглядом брата и сестру: «Поспешим, мы не можем опаздывать к его сиятельству, сегодня последняя репетиция».
Леопольд Моцарт, вице-капельмейстер и композитор князя-архиепископа Зальцбургского, делал все возможное, чтобы устроить судьбу детей, используя свои придворные связи. Особенно пристальное внимание он уделял сыну.
Наннерль со временем превратится в молодую милую даму, выйдет замуж и вряд ли будет серьезно заниматься музыкой – так между собой давно решили супруги Моцарт. А вот Вольфганг удивлял их. И к этому удивлению примешивались и гордость, и страх.
Показался дом Кирша, маленький, как все на этой улице Зальцбурга. К этому времени Вольфганг успел целых два раза поссориться с сестрой. Она пыталась подгонять брата, запугивая всякими страшными персонажами, ею самой же и выдуманными. Кирш занимал маленькую квартирку на втором этаже. В его комнате с клавесином, горой писчей бумаги, всюду лежащими остро отточенными перьями было очень тепло и уютно. Близилось Рождество. Остролист висел над дверью, на бело-голубом фаянсовом блюде горкой лежали маленькие пряники. Леопольд сердечно поздоровался с Киршем. Их связывала давняя дружба, которая особенно поддержала Леопольда Моцарта в те дни, когда он, один из лучших учеников Аугсбургской гимназии, а впоследствии блестящий выпускник Зальцбургского университета по курсу философии и права, да к тому же профессиональный скрипач и органист, вынужден был пойти простым камердинером к графу Турнье. Леопольд Моцарт, конечно же, не подавал виду, как тяжело дался ему этот шаг. Но делать было нечего, деньги в семье закончились, заказов на музыкальные пьесы не поступало. Вот тогда-то Кирш и посоветовал Леопольду писать музыку для себя. Несколько пьес случайно услышал граф Турнье, нашел их похожими на произведения Скарлатти и рекомендовал своего камердинера на должность скрипача в Капеллу архиепископа. С того дня Леопольд Моцарт сделал весьма неплохую карьеру – сегодня он уже был вице-капельмейстером. У него были ученики, дети богатых родителей, он писал на заказ музыкальные пьесы, получал недурное жалованье у архиепископа. Денег, правда, все равно не хватало, к тому же, по здравом размышлении, Леопольд отказался от занятий с некоторыми из детей и уделял все больше внимания своему сыну… И сейчас, глядя, как маленький Вольфганг с позволения хозяина комнаты рассовывает по карманам пряники, отец совершенно отчетливо понял, что так мучило его последние месяцы. Именно ему, Леопольду Моцарту, предстояло принять решение – будет ли его сын, потеряв от детского счастья голову, носиться с другими мальчишками по берегу Зальцаха, в выходные пропадать в горах и иногда, к умилению родных, «играть музыку» на домашнем клавесине. Или… Или он, Вольфганг, своим талантом, как ключом, откроет ту самую дверь, которая за ним уже захлопнется навсегда. И за этой дверью будут каторжный труд, обиды, интриги, жестокие поражения, все то, к чему не всегда готовы взрослые, не говоря уж о детях. Быть может, будет Слава. Но Детства уже не будет никогда. Детством и Талантом – этими двумя золотыми монетами он должен будет оплатить Славу.
Леопольд в глубине души понимал, что уже все предрешено, что его отцовские амбиции давно взяли верх (что больше всего терзало) и что поднятый сегодня затемно со слезами Вольфганг, хлюпающий сейчас «оттаявшим» носом и моргающий сонными глазами, уже сделал свои первые шаги не как его сын, а как музыкант. Мудрый Кирш легонько подтолкнул их к выходу. Никто из этой семьи уже не имел права на сомнения. Их ждал не архиепископ, их ждали Музыка и Будущее.
Вольфганга действительно сморило от тепла, пряники в кармане очень утешали. Он вот уже неделю каждое утро ходил репетировать с отцом. На репетиции вокруг него были незнакомые взрослые. Они приняли его очень ласково. И не потому, что он был сыном вице-капельмейстера, а потому, что маленький мальчик, сидящий на стуле с двумя толстыми книгами и играющий свои первые пьесы, уже вызывал восхищение и еще не вызывал зависть. Настолько невероятно виртуозно бегали его пальцы, такими опьяняющими были его мелодии, что казалось – это просто удивительно удачное сочетание нот, каким-то абсолютно случайным образом имеющее отношение к этому мальчику. И завидовать казалось не нужным – повторить или написать лучше ему не удастся.
Вольфганг слезал со стула перед клавесином, непременно роняя оба пухлых тома, прятался в угол зала и наблюдал, как отец репетирует с остальными музыкантами. Отец иногда сердился, стучал по пюпитру, воздевал руки к небу и некстати вспоминал философов. Мальчик начинал переживать, ему очень не хотелось, чтобы отец и эти взрослые обижались друг на друга, и очень хотелось помочь первой скрипке, которая вечно спешила, или отстававшему на полтакта альту.
Он любил Гармонию.
Такое чудесное состояние души, когда окружающая тебя жизнь, самые простые ее предметы – кучерявые кочаны капусты у зеленщика на прилавке, ослик на привязи у фонтана, гомон уличных мальчишек – складываются в звуки, а потом в мелодии! Даже улицы его родного города звучали по-разному. Рядом с домом звучал альт. Улица, где жил Кирш, – там были виолончели, и мелодии были такие надежные и уверенные. Резиденция архиепископа – клавесин с его куртуазностью щипкового инструмента.
И только одно место не звучало. Вот как раз выйдя из дома Кирша, они с сестрой и отцом подошли к нему – монастырская каменная стена внезапно обрывалась, ее сменяла редкая чугунная ограда, за которой в тени соборной колокольни находилось старое кладбище. Вольфганг отбросил руку сестры, ускорил шаг и вцепился в плащ отца. Он очень не любил этот отрезок пути, но миновать его было невозможно – от дома Кирша до резиденции архиепископа, куда они спешили, это был самый короткий путь. Оказавшись под защитой отца, Вольфганг скосил взгляд – ему очень хотелось рассмотреть это страшное место. Там были цветы и еловые ветки в каменных низких вазах, аккуратные маленькие стелы из красивого камня, а припорошенные утренним снегом красно-зеленые листья дикого винограда смотрелись по-рождественски нарядно. Да нет, нет здесь ничего ужасного! Мальчик осторожно выпутался из отцовского плаща, и в это время его взгляд упал на человека – человека в черной короткой накидке и в черной шляпе. Из-за полей не было видно глаз и вообще лица. Он был не один, рядом с ним две или три точно так же одетые фигуры что-то делали около ограды. Вот что здесь было ужасным – эти молчаливые черные силуэты, двигающиеся в непонятном танце при полном отсутствии музыки. Забыв обо всем на свете, Вольфганг с громким ревом бросился прочь. Запутавшись, он сдернул с отца плащ, почти сбил с ног Наннерль, уткнулся на бегу в чью-то коричневую рясу, помчался дальше, провожаемый охами утренних горожан и визгливым лаем мелких собак… Отец его догнал у подъема на Фестунберг. Мальчик рыдал, его маленький паричок сбился набок. И тогда, впервые за все время своей службы у архиепископа, Леопольд Моцарт отменил репетицию. Они все втроем поднялись к крепости Хоэнзальцбург, отец разломал большой хлеб, купленный внизу у торговки, и раздал детям.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |