- Тебя, наверное, просто из жалости здесь терпят, потому что выкинуть на улицу совесть не позволяет? – полуутвердительно говорит Руська. – Не думаешь же ты, что Мелькор действительно мог тебя простить после того, что ты сделал?
Младший и сам часто думает о подобном, и эти слова бьют больно. Но у двери стоит Старший, готовый прийти на помощь и всем своим видом выражающий: вот только попробуй поверить хоть одному слову этой чуши! И Младший улыбается мальчику, пожимая плечами:
- Все может быть. Я не могу однозначно отрицать то, что ты прав.
- Тварь ты! – отчаянно выдыхает Руська. – И последняя сволочь!
Старший, не выдержав, подходит к мальчику сзади и кладет руку ему на плечо. Руська недоуменно оборачивается, и Старший, пристально глядя ему в глаза, размеренно говорит:
- Я не хочу слышать от тебя подобное о моем брате. И Мелькору, думаю, тоже будет неприятно слышать такое о его сыне. Прошлое – это прошлое. К тому же, виноваты в первую очередь мы с Мелькором – в том, что не сумели его понять, принять, сделать так, чтобы в Хэлгор ему было хорошо. Здесь мы наконец добились прекращения разногласий. Мы с Мелькором любим Морхэллена и не считаем его ни предателем, ни сволочью, ни кем бы то ни было еще. Он – равноправный член нашей семьи, и он нам нужен. И если ты хочешь жить в нашем доме, тебе придется с этим считаться. Понял?
Руська кивает, глядя на Старшего испуганным взглядом и не решаясь ответить.
- Вот и молодец, - улыбается тот. – На самом деле, все не так плохо, как кажется с первого взгляда. Вы обязательно подружитесь.
Руська неуверенно смотрит на Младшего. Тот тоже улыбается ему и негромко интересуется:
- А вот скажи-ка, что ты сам сделал, когда твой Сотворивший тебя не принял?
- Я… я ушел…
- Куда? Точнее, к кому?
- К Мелькору, - не понимая сути этих вопросов, совсем неуверенно отвечает мальчик.
- А теперь подумай, - вмешивается Старший. – Ты от своего Сотворившего – от Манвэ – ушел к Мелькору. А к кому бы ты, по твоей же собственной логике, пошел, будь твоим Сотворившим не Манвэ, а Мелькор?
- К… к Манвэ… - тихо и растерянно отзывается Руська.
- Что Морхэллен и сделал, - мрачно усмехается Старший. – На твое счастье, Мелькору, в отличие от Манвэ, не был нужен повод для войны. Поэтому ты стал только отступником, но не предателем. Морхэллену повезло чуть меньше.
Мальчик довольно долго молчит. Потом почти виновато говорит Младшему:
- Прости.
- Да ладно, я не сержусь, - отзывается тот. – Ты, в общем-то, не так уж и неправ.
- Мишка, я тебя сейчас стукну! – грозно говорит Старший. – Не смей обвинять себя ни в чем.
- Да не обвиняю я, не обвиняю. Просто доля истины в словах этого молодого человека тоже есть. Кстати, откуда он тут взялся?
- Живет он теперь с нами. По крайней мере, я на это надеюсь, - Старший опускается на диван рядом с Младшим и начинает пересказывать дневные события.
Руська сначала так и стоит в паре шагов от них. Потом, помедлив, нерешительно подходит поближе. Братья смеются и силой усаживают его на диван между собой, в четыре руки взъерошивают ему волосы. Руська тоже несмело смеется.
Сначала он пытается недоверчиво коситься на Младшего. Но не проходит и получаса, как уставший за день мальчик под тихие голоса братьев засыпает у Младшего на плече. Старший с усмешкой смотрит на эту картину и шепотом констатирует факт:
- Еще пара дней – и подружитесь окончательно.
Младший только улыбается в ответ.
Когда отец приходит домой, братья так и сидят со спящим Руськой, положившим голову на плечо Младшему и сжимающим обеими руками руку Старшего. Оба с учебниками – но больше переглядываются и шепотом беседуют, чем читают.
- Может быть, мы уложим Руслана нормально? – тоже шепотом говорит отец.
Братья дружно мотают головами, и Старший объясняет:
- Мы уже пробовали. Не просыпаясь, заявил, что мы не должны отдавать его Манвэ, вцепился в меня и уснул дальше. Пусть уж спит так.
- И все-таки, - отец осторожно поднимает племянника на руки. Тот недовольно ворчит что-то невнятное, не просыпаясь, но руку Старшего выпускает.
- Уложи его в моей комнате, - не очень уверенно советует Старший. – А мы с Мишкой вместе ляжем у него. Или я здесь на диван. Но ребенок пусть спит нормально.
Отец кивает:
- Хорошо. Пошли, поможешь мне его уложить.
Старший охотно вскакивает на ноги.
- Ну так до чего вы договорились? – пять минут спустя интересуется Младший. – Как все прошло?
- Не то чтобы слишком хорошо, - мрачно усмехается отец. – Судя по всему, Максим не помнит. По крайней мере, ничем этого не выдает. Поэтому объяснить ему, с чего бы вдруг его тихий и забитый сын больше не хочет его видеть, оказалось сложно. Даже, пожалуй, очень сложно. Но он согласился с тем, что Руслан останется жить у меня, если действительно сам этого хочет. В ближайшее время Максим пообщается об этом с Русланом лично. Надо будет поговорить с мальчиком о том, как ему лучше вести себя, если он действительно не хочет возвращаться в отчий дом.
- Ну, уже неплохо, - устало улыбается Старший. Младший согласно кивает.
- Зато Варвара все прекрасно помнит, - еще более мрачно продолжает отец. Смотрит на непонимающие лица братьев и поясняет: - Варда. Жена моего брата и мать Эдуарда и Руслана.
- И что дальше? – почти возмущенно говорит Старший. – Нам-то что с того?
Младший молчит. Младшему вспоминается тщательно скрываемая боль в глазах Королевы. Она молчала, когда Манвэ отдал приказ о войне. Молчала, когда был вынесен приговор Мелькору. Молчала – только тонкие пальцы до боли сжали подлокотники – и тогда, когда был вынесен приговор Златоокому. Никто из присутствующих не заподозрил, что что-то не так, но только не странный темноглазый майа, молча стоявший за спиной Ауле. Он и сам хорошо научился скрывать свою боль – так, что непосвященный не увидит даже по глазам. На совершенно спокойном лице Королевы он видел ту же самую тщательно скрываемую боль. И несогласие с приговорами мужа. Но она молчала.
- То, что она боится за сына и не хочет потерять его снова. А Руслан, наверное, и к ней будет относиться с той же ненавистью, что и к Максиму, - тихо отвечает отец.
- И что?!
- Да примерно то же самое, как если бы Миша сказал нам с тобой, что он нас ненавидит, и навсегда ушел из дома… Думаю, тогда мы с тобой чувствовали бы что-то схожее с тем, что чувствует сейчас Варвара.
Старший на всякий случай покрепче вцепляется в Младшего. Тот со вздохом взъерошивает и без того лохматые волосы брата:
- Да тут я, тут, и никуда никогда от вас не денусь, не надо за меня так хвататься. Пап, а нельзя как-то поговорить с самим Русланом, объяснить?
- Попробуем. Если он поймет. Но я боюсь, что он еще слишком мал для этого…
- Поймет, - убежденно говорит Младший. – Маленький – да, но не идиот же.
…Руське снится Арта.
Яблони в цвету, склоняющие ветви к воде. Деревянный город – золотисто-медвяный и хрупкий, и первый луч солнца, пронзая темноту, падает на стену, ярким бликом отражается в стекле. Город еще спит, только на окраине негромко лает собака, заслышав осторожные шаги в доме. Городу еще полчаса до того, как рассветет окончательно. Тогда проснутся дети, город наполнится шумом и голосами, будут смех, игры и дружная работа. Будет жизнь.
А пока город спит, и единственный бодрствующий в нем – золотоволосый майа, неслышно выскользнувший на крыльцо. Беспокойная собака подбегает к нему, тычется мокрым холодным носом в руку. Он гладит ее, треплет лохматые уши и тихо смеется.
Городу осталась пара месяцев до войны. Скоро будет боль, кровь зальет золотистые мостовые… Но город не знает об этом. И майа не знает. Ему кажется, что впереди еще много времени для счастья, для того, чтобы творить, летать и смеяться.
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
Руська всхлипывает во сне, и сидящий за учебниками Старший с беспокойством смотрит на спящего мальчика.
…Гэлломэ, Лаан Гэлломэ – ничего не осталось от медвяного города, сгорел дотла, выжжен войной. Только бескрайнее поле черных маков – и он идет среди них, говорит с ними и плачет. Он не так часто появлялся в Гэлломэ, когда еще был город и не было войны, но память бессмертных не знает забвения – он помнит каждого по имени, он говорит с каждым цветком, и они отвечают ему тихим шелестом на ветру, и ему кажется – хотят что-то ему сказать, только он никак не может понять, что.
…Аст Ахэ похож на Хэлгор – и все же неуловимо другой. Хэлгор был переполнен звонкой радостью полета, она чувствовалась в витражных окнах, высоких лестничных пролетах, полупустых гулких залах. Аст Ахэ переполнен только болью. Идет война, и войне нет конца. Аст Ахэ ежесекундно ждет беды. Об этом не говорят – просто чувствуется странное напряжение в каждом жителе замка. Аст Ахэ слишком хорошо знает, что такое боль, война и смерть. В Хэлгор этого не было.
И в золотистых глазах майа, идущего по замку, плещется переполняющая его боль. Отсмеялись, отпели. Той легкости больше не будет. Память бессмертных не знает забвения. Он – из тех, кому нести на себе всю боль этого мира.
…В последнюю ночь в Аст Ахэ много поют и много смеются. Но в глазах у каждого из людей – та же боль, которую он привык видеть в глазах Мелькора, Гортхауэра, Айо, которую видел в собственных глазах, глядя в зеркало – но никогда не встречал у людей прежде. Люди слишком хорошо поняли, что эта война станет последней.
…А наутро – выходят в последний бой, идут стройными рядами – и ни один не сдается, все погибнут в этом страшном бою.
Он тоже не собирался сдаваться. Но Эонвэ, обезоружив его первым же метким ударом, приказал доставить в Валинор живым. Даже умереть за Твердыню у него не получилось.
«Прости, - с тоской думает он, обращаясь к неотступно стоящему перед глазами лицу Мелькора. – Я не смог ни уберечь твоих учеников, ни хотя бы умереть за них…»
- За что?.. не надо… - сквозь сон жалобно бормочет Руська.
Старший беспомощно смотрит на замершего на пороге Младшего:
- Будить его, пока все совсем плохо не стало?
- Не знаю. Пока не надо, наверное. Я вот все надеюсь, что однажды в моих подобных снах все закончится хорошо. Может быть и правда закончится, если не у меня, то хотя бы у него.
- И часто тебе подобное снится? – хмурится Старший.
- С тех пор, как я вспомнил – каждый день. Хотя еще и недели ведь не прошло, как мы помним. Да ты не переживай, со мной все хорошо.
- Угу, я вижу…
…Они, конечно, не могут знать о том, что сны об Арде сейчас видит еще один человек.
Не просыпаясь, мэр досадливо морщится и сжимает кулаки. Жена и старший сын с тревогой вглядываются в его лицо, и наконец Эдди шепотом высказывает вслух общую мысль:
- Сейчас он слишком сильно похож на себя прежнего, когда он был Манвэ.
- Хоть бы не вспомнил, - Варвара досадливо хмурится и прижимает к себе сына. – Ни к чему это ему, там слишком много боли было.
…И уж подавно никому из них не дано знать, что дальше два сна сливаются в один и тот же, только – с разных сторон.
…После стольких лет в Эндорэ Валинор кажется ему каким-то безжизненным, мертвым. Игрушечным.
…Сотворенный выглядит повзрослевшим. Слишком упрямым. Даже – страшно об этом думать – переросшим Валинор. Понимающим даже больше, чем он сам.
…Он стоит на Таникветиль – на самом краю, спиной к обрыву, лицом к Сотворившему. И Эонвэ, стоящий за плечом Манвэ, не выдержав, отводит взгляд, а Варда смотрит на него непроницаемо спокойно – но в глазах Сотворившей он отчетливо видит боль. Только Манвэ, кажется, ничего не чувствует.
…Стоящий перед ним сотворенный – часть его самого, часть его души – будит в нем острое чувство жалости. Хочется, наплевав на непонятно кому и зачем нужный Замысел, прижать его к себе, защитить, не отдавать никому… Но он – Король, он в ответе за Арду, и его чувства ничего не значат.
…На секунду в глазах Златоокого мелькает надежда на то, что все кончится хорошо. Все это просто дурной сон, никакой войны не было, и сейчас он проснется в золотистом городе, не знающем боли.
…Приказ о казни Манвэ отдает холодным ровным голосом. И очень спокойно поднимает руку – это похоже на сильный толчок в грудь, только – без прикосновения, через воздух.
…В последний момент он замечает в глазах Сотворившего ту же боль, что и у Сотворившей. Но подумать об этом не успевает. Падать с Таникветиль бесконечно высоко, а от удара о землю на секунду становится бесконечно больно. Потом он не чувствует уже ничего…
…Боль сотворенного он ощущает в полной мере. Сейчас вместе со Златооким о землю разбилась часть его собственной души. Становится очень пусто и очень противно от себя самого.
…Старший трясет Руську за плечи, пытаясь вырвать из власти сна. Тот смотрит куда-то сквозь него золотистыми глазищами, в которых стоят слезы, и твердит жалобное:
- Манвэ… за что, почему?..
- И что я должен с ним делать? – мрачно интересуется Старший.
- Пусти, - Младший отодвигает брата и молча присаживается на корточки рядом с постелью мальчика.
Взгляд Руськи моментально становится осмысленным, слезы высыхают, и мальчик с силой ударяет Младшего по лицу. Тот, даже не пытаясь увернуться, молча ждет.
- Предатель! – яростно выкрикивает Руська… и, окончательно вырвавшись из-под власти сна, растерянно замирает, оглядываясь вокруг. Золотистые глаза тут же снова заполняются слезами.
Младший гладит его по голове:
- Ну тише, тише, все хорошо…
- Прости… - виновато всхлипывает мальчик.
- Не надо, не извиняйся, - серьезно говорит Младший. – Вот сейчас не извиняйся, сейчас ты действительно не виноват.
Старший пытается возразить, но Младший оглядывается на него и не терпящим возражений тоном добавляет:
- Он не виноват. Он не контролировал себя и не понимал, где он и что с ним. Любым другим способом ты бы приводил его в чувство еще очень долго. Так было проще всего.
- Откуда ты знаешь? – не очень уверенно интересуется Старший.
- Просто знаю, и все, - пожимает плечами Младший. И с усмешкой добавляет: - А дерется Руслан хорошо. Синяк мне точно обеспечен. Странно, а с виду и не скажешь, что вот это существо вообще умеет драться. Нет, Руслан, не надо на меня так жалобно смотреть, все хорошо и я совсем-совсем не сержусь, честное слово. Спи дальше, рано еще.
…Максим резко садится на постели. Жена и сын смотрят на него почти испуганно. Пару минут он смотрит в одну точку, приходя в себя, потом хрипло спрашивает:
- Где Руслан?
Эдди собирается было ответить, но не успевает – Максим продолжает сам:
- А, черт возьми, у Александра же. Ну и правильно, там ему самое место. Не со мной же – после всего, что было. Пусть остается у него, так – правильно.
Эдди завтра к первой паре. Но уснуть сейчас невозможно. Уже пятый час утра, отец наконец снова заснул, спокойным сном без сновидений. А они с матерью сидят на кухне, и он с тревогой вглядывается в усталое лицо матери.
- Кажется, у меня снова не получилось уберечь ни сына, ни мужа, - с тоской говорит она.
Он только вздыхает. Он – не ее сотворенный – сейчас чувствует себя совсем бессильным. Ему даже кажется, что он не вправе пытаться ее утешать, он ей никто.
Хорошо, что здесь у меня есть хотя бы ты, - тихо добавляет она.
Он снова не отвечает. Молчит, опустив голову.
Молчит и она.
Тишина затягивается. И он, разбивая эту тишину, говорит, не поднимая взгляда:
- А что я… Я тебе никто, я же его сотворенный, не твой.
- Глупый, - она гладит его по голове. – Ты мой сын, разве этого мало? Как мне собственный ребенок может быть «никем»? Ты зря пытаешься жить прошлым, полностью отрекаясь от настоящего. Это у тебя все равно не получится.
- Но Руслан же тебе нужнее меня…
- Руслан – это Руслан. Он младший, он полностью обделен отцовской любовью, он нуждается в защите…
- Да, а еще он был твоим сотворенным.
- А еще он был моим сотворенным, - соглашается она. – Но это же не значит, что мне не нужен ты. Нужен. Просто ты другой. Но все равно – мой сын.
Он смущенно кивает и отводит взгляд.
Руська просыпается от веселых голосов и грохота в соседней комнате.
Судя по грохоту, там по меньшей мере Третья Мировая война. Судя по веселому смеху, сопровождающему грохот, вместо ядерного оружия в этой войне применяют веселящий газ.
Руська встает и нерешительно заглядывает в приоткрытую дверь.
- Ну вот, мы разбудили ребенка, - виновато говорит Старший.
- Вы разбудили не только ребенка, - раздается с кухни голос отца. – Вы там Войну Гнева разыгрываете или сражения на фронтах Второй Мировой?
- Битву на Курской дуге, - фыркает Старший. Он сидит на столе Младшего и швыряется в брата подушками. Младший уворачивается, ловит их и швыряет обратно Старшему.
- Угу, ту самую, про которую тебе сегодня сдавать экзамен и которую ты не выучил, - ехидно замечает Младший.
- Ах, так?!
Старший ехидно смотрит на брата и кидает в него сразу две подушки. Одну Младший ловит, пытается пригнуться, чтобы вторая пролетела над ним – и добивается только того, что подушка попадает ему в голову.
- Убит, - довольно говорит Старший.
Младший падает на пол и неподвижно замирает, раскинув руки и закрыв глаза.
- Ура! Победа! – Старший спрыгивает со стола и замирает над братом в позе победителя. – В ходе битвы вражеский командующий фон Манштейн убит советскими войсками!
- Манштейн дожил до конца войны, - не открывая глаз и не меняя позы, занудно сообщает Младший. – Тоже мне, историк… Придумай кого-нибудь другого.
- Это у них там дожил, а у меня не дожил!
- Вот так и появляются фоменковцы…
- Чтооо?! Да это оскорбление, которое смывается только кровью!
- Ты меня уже убил.
- Убью еще раз! Я вызываю тебя на дуэль!
- Я мертв и не могу принять твой вызов.
- Трус!
- Ничуть. Я просто уже мертв.
Отец отодвигает замершего на пороге племянника и проходит в комнату.
- Слушайте, Манштейны и Жуковы, прекращайте свои боевые действия. Николаю пора собираться в университет. А с Михаилом и Русланом мне необходимо поговорить. Я не собираюсь из-за вас опаздывать на работу, даже и не надейтесь.
Младший встает. Отец приглядывается к его лицу и обреченно интересуется:
- Михаил, скажи, пожалуйста, когда и с кем ты успел подраться?
- Сегодня ночью с Русланом, - честно отзывается Младший. – Но мы уже помирились.
- Чудовище. Вот и как теперь показывать тебя приличным людям?
- Каким людям? – изумляется Младший.
- Обычным. У которых две ноги, две руки и голова. И, в отличие от тебя, нет синяка во всю щеку. Люди же испугаются, - отец вздыхает. – Вообще, я надеялся, что ты отведешь Руслана к Максиму. У меня много работы, у Ника экзамен, а Максим очень просил никуда не отпускать Руслана одного.
- Я не хочу к отцу! – возмущается Руська.
- Да тихо ты, не паникуй раньше времени. Иди сюда, - отец усаживает племянника на колени. – Никто тебя ему насовсем не отдаст. Твой отец согласился с тем, чтобы ты остался жить у нас. Но он хочет убедиться, что ты действительно сам этого хочешь. Вы просто поговорите, и ты останешься у нас.
Руська довольно долго молчит, потом неохотно кивает:
- Ну… хорошо.
- И, пожалуйста, я тебя очень прошу, не напоминай ему об Арде. Он не помнит – и к лучшему. Аргументируй свое нежелание жить в отчем доме чем-нибудь другим, ладно?
- Ладно…
- Вот и молодец. Михаил, сделай вид, что ты приличный молодой человек, которому не страшно доверить ребенка. Ты умеешь, я знаю. Пожалуйста, тоже ни слова про Арду. И веди себя максимально вежливо. Это ты тоже хорошо умеешь.
- А куда и когда его везти-то?
- Я дам Максиму твой номер. Он скажет, где и когда ему удобно. Он пообещал выкроить для сына пару часов из своего рабочего графика, но не смог точно сказать, когда. Так что вы обо всем договоритесь. Я верю в твою дипломатичность.
- Хорошо, - согласно склоняет голову Младший. – Я постараюсь.
Мэр коротко сообщает по телефону, что сам заедет к ним домой, потому что «ни к чему таскать ребенка через весь город».
Младший вежливо прощается, кладет трубку и замирает, глядя в стенку. Голос, который он много раз слышал по телевизору, сейчас звучит неуловимо по-другому. Этот другой голос он тоже много раз слышал. Пару вечностей назад, в Валиноре.
Руська тихо подходит к нему, молча останавливается рядом. Младший вздыхает и гладит мальчика по голове.
- По-моему, твой отец все же помнит.
- С чего ты взял?
- По голосу слышу. Но, в любом случае, до тех пор, пока мы точно не убедимся, что он помнит, про Арду все равно молчи. На всякий случай.
Мэр выглядит резко постаревшим и очень усталым.
- Здравствуйте, - вежливо говорит Младший. По привычке из Арды очень хочется поклониться, но он успевает сдержаться и только склоняет голову.
- Здравствуй, - Максим чуть снисходительно кивает племяннику. С усмешкой отмечает незавершенный поклон, внимательно вглядывается в глубину темных глаз и скорее утверждает, чем спрашивает: - Скажи, пожалуйста, ты помнишь Арду?
- Помню, - соглашается Младший. Выдерживает секундную паузу и добавляет: - Руслан тоже помнит. И… раз уж и вы все-таки помните, наверное, мы с ним можем не придумывать множество правдоподобных причин его желанию остаться у нас, а…
- А прямо сказать, что он меня совершенно заслуженно ненавидит, - мрачно продолжает мэр. – Пожалуй, разумно. Настаивать я не буду. И все же я хочу поговорить с сыном.
- Конечно, - Младший чуть улыбается. – Да вы проходите, что вы стоите на пороге? Руслан! Прекрати прятаться в углу и сейчас же иди сюда!
Младший ведет дядю в гостиную. Руська появляется из глубины квартиры, исподлобья смотрит на отца затравленным взглядом и прячется за двоюродного брата. Тот отцепляет его от себя и отходит к двери. Руська беспомощно замирает посреди комнаты перед опустившимся на диван Максимом. Всем троим вспоминается Златоокий, так же беспомощно замерший на краю площадки на Таникветиль.
- В общем-то, я все уже понял, - негромко говорит Максим. – И все же я хочу услышать от тебя самого подтверждение того, что ты хочешь остаться у Александра.
- Я… да, хочу… - едва слышно отвечает Руська, опустив голову.
- Хорошо. Я напишу доверенность на Александра. Полностью лишать меня родительских прав мы, пожалуй, не будем, уж извини. Но вмешиваться в вашу жизнь я не собираюсь.
Руська молча кивает.
Максим пару минут задумчиво смотрит на сына. Потом продолжает:
- А еще я хотел бы попросить у тебя прощения. И за то, что было там, и… за то, что здесь.
Руська упрямо смотрит на отца и тихо, но яростно отвечает:
- Нет. Не прощу. Я ненавижу тебя.
- Руслан, извини, конечно, но ты идиот, - вмешивается Младший.
- Не надо, не трогай его, - устало машет рукой Максим. – Все правильно, я сам этого добился. Прощай, Руслан. Я надеюсь, хотя бы тут ты будешь счастлив.
Мэр встает и, не глядя на сына, идет в прихожую.
- Не отчаивайтесь, - тихо говорит ему Младший, выходя следом. – Он поймет. Вы помиритесь.
- Спасибо тебе, - Максим устало улыбается племяннику. – Но… все правильно. Я сам заставил его считать, что у него нет отца.
- А… можно, я спрошу? Из-за чего вы… вот так?..
- Да из-за ерунды, на самом деле. Руслан в детстве попытался начать общаться с твоим отцом.
- И все? Вам этого хватило, чтобы отречься от сына?
- К сожалению, да. Впрочем, я когда-то и от брата отрекся точно так же.
- А… с папой вы все-таки не помиритесь?.. – едва слышно спрашивает Младший.
- Боюсь, что нет. Пожалуй, я все же не смогу его простить. Хотя надо бы.
Младший закрывает за дядей дверь и, вернувшись в гостиную, обнаруживает Руську отчаянно ревущим в углу.
- И как это понимать? – сурово спрашивает Младший. – Сначала ты сам послал отца, а теперь сам же рыдаешь.
- Я… не хочу, чтобы так… - отчаянно выдыхает мальчик. - Он мне нужен. Я его люблю. Но я его ненавижу и не могу простить.
Младший со вздохом прижимает двоюродного брата к себе.
- Ничего. Привыкнешь. Помиритесь.
- Нет! Он сволочь!
- Я бы сказал, что он просто глубоко несчастный человек. В той жизни между вами встал Замысел, а в этой… некая предопределенность все равно есть. Мы можем с ней бороться, можем идти против нее, но убежать от нее совсем мы не в силах.
- Все равно! Я его ненавижу!
- Я тебя понимаю. Точнее, почти понимаю – отец от меня, конечно, не отрекался, но все же несколько лет игнорировал и всячески показывал, что Ник ему дороже меня. И все же, как бы обидно и больно мне тогда ни было, сейчас я стараюсь об этом просто не вспоминать. Вам будет еще тяжелее, но помириться вы обязаны.
- Не буду я с ним мириться!
- Повзрослеешь – поймешь. Главное, чтобы к тому времени не стало слишком поздно…
Руська не отвечает. Младший не настаивает и молча уходит к себе в комнату.
Отец приводит домой заплаканную Элю.
Младший задумчиво оглядывает девочку и интересуется – то ли у нее, то ли у отца, то ли в пространство:
- Что случилось?
- Двойка, - мрачно сообщает отец. – По химии. За годовую контрольную.
- И что? – непонимающе спрашивает Младший. – Если бы речь шла о годовой пятерке, я бы еще понял…
- Речь шла о том, не оставить ли ее на второй год. Я не без труда настоял на том, что по текущим оценкам у нее выходит полноценная тройка за год. В общем, забирай и утешай.
- Можно подумать, мне Руслана мало… - вздыхает Младший. – Иди сюда, горе мое.
Эля почти опасливо подходит к нему, утыкается лицом в плечо. Младший гладит девочку по голове.
- А что с Русланом? – интересуется отец.
- Он очень категорично послал Максима Владимировича. Заявил, что ненавидит его и не хочет видеть. А теперь рыдает весь день. Сейчас, вроде, все-таки успокоился. Стащил у Ника какое-то малохудожественное фэнтези, читает.
- А Максим?
- Он помнит Арду. Согласился оставить Руслана у тебя, сказал, что полностью заслужил его такое отношение, и почти сразу ушел.
- Руслан знает, что Максим помнит?
- Знает. Максим Владимирович даже попытался попросить у него прощения за то, что было там. Руслан ответил весьма категорично.
- Руслан идиот. Пойду поговорю с ним.
- Да это бесполезно. Он не хочет ничего слышать.
- Я все же попробую. А вы брысь куда-нибудь и не путайтесь под ногами.
- Ну вот, из родного дома выгоняют, - вздыхает Младший. – Тирания.
- Главное, снова не уйди насовсем, - фыркает Эля.
- Только вместе с тобой, - улыбается Младший. – Пошли гулять, не будем мешать воспитательным беседам.
Они стоят на крыльце, держась за руки, и молча смотрят друг на друга. Слова сейчас излишни.
Эля уже снова счастливо улыбается, и Младшему непривычно видеть улыбку на ее лице, по Арде запомнившемся вечно задумчивым и грустным.
Сам Младший тоже пытается улыбаться, но получается плохо. Слишком много всего навалилось за эти бесконечные дни, слишком много было боли, много проблем – и не очень понятно, что со всем этим делать. Младшему даже немножко стыдно за то, что у него все хорошо, он нужен отцу и Старшему, он, как внезапно выяснилось, нужен Эле – а маленький убежденный в своей никому не нужности Руська взахлеб рыдает от одиночества, и он не в силах чем-либо ему помочь.
- Не переживай, - тихо говорит Эля. – Все будет хорошо.
Эля и сама не слишком уверена в том, что говорит. Уже которую ночь подряд Эле снится бескрайнее поле черных маков. Они зовут ее за собой. Словно намекают, что ей недолго осталось жить. Эля с раннего детства знает, что не доживет до двадцати, потому что так было всегда. Но еще лет пять у нее точно есть. А маки зовут к себе уже сейчас.
И, наверное, впервые Эля совсем не хочет умирать. Сейчас у нее может быть все хорошо. Она впервые начала надеяться на то, что все-таки вырастет и обзаведется семьей. Но бескрайнее поле маков неумолимо. Ей – уйти к ним. Уже совсем скоро.
Но Эля все-таки улыбается. Наперекор всему. Пусть хотя бы сейчас все будет хорошо, хоть немножко, пока еще можно. И… и пусть мальчика со странным именем Руська не постигнет та же судьба, что и улыбчивого майа с золотисто-медвяными глазами, послушать песни которого собирались все жители Гэлломэ, хотя приходил он в город редко. О приговоре ему и другим мятежным майар она слышала в одной из многочисленных жизней, где-то в Нуменоре, и ужаснулась его жестокости, полдня проплакала в своей спальне, сказавшись нездоровой. Она и представить не могла, что с ними могли обойтись так.
«Пусть у него все будет хорошо!» - отчаянно думает Эля, продолжая улыбаться наперекор всему.
Майские грозы часто налетают внезапно. Вот и сейчас – хлынул ливень, моментально заполняя водой все выбоины и трещины в асфальте, пронзительно сверкают молнии, невыносимо громко – кажется, прямо над головой – раздаются раскаты грома. Эля вздрагивает и испуганно прижимается к Младшему. Шепчет едва слышно, так, что он наклоняется к ней, чтобы разобрать слова:
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |