- Слушай, - нерешительно говорит Старший, - а может, к нам его? Раз Максиму Владимировичу он все равно настолько не нужен, отец, наверное, не откажется его усыновить. Лучше к нам, чем в интернате.
- Боюсь, Александру Викторовичу отец не отдаст даже не нужного ему самому Руслана, - мрачно усмехается Эдди. – Он считает, что лучше никому, чем ему. Лучше совсем испортить ребенку нервы…
- Что-нибудь обязательно придумаем, - твердо обещает Старший.
Эдди пытается благодарно улыбнуться, но улыбка получается какой-то жалобной.
Светает.
Старший смотрит на часы и бережно перекладывает Младшего на подушку.
Тот немедленно просыпается, вцепляется в руку брата и жалобно смотрит на него.
- Сокровище мое, тебе сильно надо, чтобы врачи, пришедшие с утренним обходом палат, застали тут меня? – с усмешкой интересуется Старший. – И вообще, я две ночи не спал, я домой хочу, имей совесть! Спи, рано же еще.
Он встает, поправляет брату сбившееся одеяло и подходит к окну.
- Какое же счастье, что у вас тут первый этаж. Эдька, проследи за ним! Мелкий, мы с отцом тебя любим и ты нам нужен, выздоравливай и возвращайся домой! Пока, товарищи!
Эдди встает и подходит закрыть окно. Старший, легко соскочивший на землю, машет ему рукой и сквозь кусты пробирается к ближайшей тропинке, собирая на себя всю утреннюю росу.
- На его месте я бы тебя стукнул, если честно, - негромко сообщает Эдди. – Заставляешь человека лазить по кустам…
Младший улыбается:
- Нет, он просто будет ехидничать до конца жизни. Можешь на своем месте меня стукнуть.
- Это еще с чего? – изумляется Эдди.
- По праву старшего брата.
- Небо, за что мне это?.. – Эдди возводит глаза к потолку. – Теперь придется заниматься твоим воспитанием. Ладно, младшенький, ты сам напросился.
Он подходит к Младшему и неторопливо отвешивает ему подзатыльник. Тот фыркает и притворно обиженно отворачивается. Эдди решительно разворачивает его обратно к себе.
…Заглянувшая в палату медсестра с минуту недоуменно слушает дружный смех, беспричинный, но очень счастливый.
Младший щелкает ключом в замке и замирает на пороге пустой квартиры.
Выписали Младшего уже на следующий день, но домой из больницы он поехал самостоятельно – отец на работе, у брата очередной зачет. Не то, чтобы его тяготило одиночество, но немножко обидно – других забирают целые толпы родственников, вон даже за Эдькой приехали Максим Владимирович и выглядящая очень молодо красивая хрупкая женщина с доброй улыбкой – видимо, мама. А он вот – совсем один, и в этом видится какая-то горькая аналогия с той жизнью.
Квартира встречает его привычной гулкой пустотой и полутьмой. Младший скидывает кроссовки и нерешительно проходит в свою комнату.
Он дома.
Про Хэлгор никогда не думал – «дома». Не мог. Не был Хэлгор ему домом. Несмотря ни на что, ему там было неуютно и почти страшно. Слишком остро чувствовалось, что он там чужой.
Кажется, за всю прошлую жизнь он так и не смог ни одно место назвать домом. Уж точно не отведенную ему комнату в валинорских покоях Ауле можно было так назвать. И не слишком неприступный и оттого какой-то бесприютный Орхтанк. Единственным местом, которое он когда-либо хотел назвать домом, все же был Хэлгор. Хотел, но так и не смог.
Сейчас он дома. И вроде бы привык уже за семнадцать лет этой жизни, что ему всегда есть куда и к кому возвращаться, что даже в те времена, когда они ютились в крошечной однокомнатной квартирке, у него был дом. И все уголки этой квартиры за два года жизни здесь стали наизусть знакомыми и родными, квартира стала своей, уютной, любимой.
Но сейчас неимоверно четко осозналось – он наконец-то дома.
У него, майа Курумо – или нет, все-таки Морхэллена, пора наконец полюбить свое настоящее, данное Сотворившим имя – теперь есть дом. Дом, где его любят и всегда ждут. Дом, которого у него не было никогда прежде.
И Младший счастливо улыбается, снова – как будто впервые – оглядывая свою комнату, аккуратные стопки своих учебников на столе, забитый книгами стеллаж – и так невыносимо естественно брошенные на аккуратно заправленной кровати гитару и бумажки с аккордами Старшего. Раньше они периодически ругались из-за дурной привычки Старшего раскидывать вещи по всему дому. Но сейчас Младшему, пожалуй, даже радостно от того, что брат может вот так естественно зайти к нему в комнату, оставить там часть своего бардака и умчаться дальше.
В полупустой квартире каждый шорох усиливается, слышится невыносимо отчетливо. Но сейчас Младший, задумавшись, не слышит скрежет ключа в замке и тихие шаги в коридоре. Только когда ему на плечо ложится отцовская рука, он оборачивается, улыбается радостно и как-то чуть-чуть опасливо:
- Ты сегодня рано…
- Мой горячо любимый десятый «А» полным составом отпросился на олимпиаду по физике. У нас с ними должно было быть два последних урока, - усмехается отец. На этот класс он жалуется (или, наоборот, хвалит – Младший никак не может понять) с тех пор, как они пришли к нему пятиклассниками. Уникальный класс – все поголовно талантливы в математике и физике, из некоторых обещают вырасти неплохие информатики, но приличного гуманитария не получилось ни из одного. В школьные годы Младший даже пару раз пытался обвинять отца в том, что этому откровенно не гуманитарному классу он завышает оценки, а ему… Отец каждый раз со вздохом подробно объяснял, почему за их недописанные кривые работы он ставит четверки и иногда пятерки, а его безукоризненно правильные строчки со ссылками на ведущих критиков больше, чем на тройку, оценить нельзя. Приходилось соглашаться и понимающе кивать. Нет, все-таки, при всей его любви к отцу, хорошо, что литература в его жизни кончилась навсегда.
Надо, наверное, сказать что-то осмысленное, но Младший не знает, что. Так что вместо ответа он просто разворачивается и утыкается носом в грудь отцу. Тот гладит его по голове и негромко говорит:
- Пообещай мне, пожалуйста, что ты больше не будешь так делать. Я не хочу потерять тебя еще и здесь.
- Да ну, зачем я тебе… - упрямо бормочет Младший. – У тебя Ортхэннер есть. А я…
- А ты тоже мой сын, - решительно перебивает отец. – И ты нужен мне ничуть не меньше, чем он. Нужен таким, какой ты есть. Давай хотя бы в этой жизни обойдемся без глупых взаимных обвинений? И уж тем более давай не будем рушить наше настоящее из-за прошлого.
- Но… - Младший не знает, как это сформулировать словами, как сказать, чтобы отец понял, но перед глазами неотступно стоит видение родом из той жизни, самое страшное, что там было – провалы выжженных глазниц на лице Сотворившего. Это он никогда не сможет себе простить. Младший сглатывает комок в горле и неожиданно для себя тихо спрашивает: - Как у тебя получилось меня… не ненавидеть?
- Не буду врать – с трудом, - почти виновато говорит отец. – Первое время мне очень больших усилий стоило не срываться на тебя. Знаешь, я, пожалуй, даже рад, что я вспомнил именно тогда, а не когда ты уже перешел в среднюю школу – иначе, вероятно, это бы отразилось на твоих оценках…
- Куда там еще сильнее отражаться?..
- Есть куда, знаешь ли. Увы, завышать тебе оценки я не мог – хотя иногда думал, что надо бы, наверное, хотя бы за усидчивость – но я их хотя бы откровенно не занижал, я к тому времени уже научился относиться к тебе не предвзято. А первые пару лет очень тяжело было…
Младший опускает глаза. Вспоминается, как, окончив первый класс – лучшим в классе – он подбежал к отцу радостный, счастливый, крепко сжимая в руках грамоту за успехи в учебе, а отец посмотрел на него тяжелым взглядом, сказал ничего не выражающее «Молодец» и после паузы, словно с трудом заставив себя, погладил по голове. Да вон она, та первая грамота, и сейчас висит на стене, и подпись отца на ней поставлена откровенно дрогнувшей рукой, как-то слишком торопливо.
- До меня очень медленно доходило, что не стоит терять настоящее из-за прошлого, - продолжает отец. – И еще медленнее – что и там, в Арте, виноват был, по сути, исключительно я. Не сумел принять собственное творение, часть себя. Я понял, сколько ты для меня значил, уже когда потерял тебя.
Младший только безнадежно недоверчиво усмехается. То беспощадное «Энгъе», навсегда отбившее желание жить, слишком сильно врезалось в память.
- Понял, но не смог этого признать, - с горечью уточняет отец. – Предпочел зарыться в собственную боль и оказался эгоистом, думающим только о себе. Прости, если сможешь.
- Не смей просить у меня прощения! – возмущается Младший. – Тебе – у меня – после того, что я сделал – просить прощения?!
- Ты бы этого не сделал, если бы я не вел себя как эгоист, - серьезно говорит отец.
Младший поднимает голову и несколько мгновений неотрывно смотрит отцу в глаза. Потом – медленно, нерешительно – Небо, как же страшно еще раз услышать тот же ответ! – опускается на колени, поднимает руки ладонями вверх. Выдыхает тихим, но отчетливым шепотом:
- Кори’м о анти-этэ…
Отец медлит буквально секунду, но Младшему кажется, что за эту секунду успевает пройти по меньшей мере вечность. Вечность, переполненная отчаянным страхом, что не примет, оттолкнет еще раз – и тогда будет незачем жить.
Но отец улыбается уголками губ, касается ладонями ладоней и отвечает заветное:
- Кор-мэ о анти-этэ.
«Принял! – счастливо думает Младший. – Не оттолкнул! Значит… значит, я и правда нужен!»
- Встань, - негромко, но требовательно говорит отец.
- Да помню я! – смеется Младший, вскакивая на ноги. – Ты этого не любишь. Но ритуал придумывал не я, а твои эльфы и твой Ортхэннер.
- Против него я и не имею ничего против, - улыбается отец, ласково ероша волосы сына. – Но ты же еще полчаса не встанешь, если тебя не поднять. А без необходимости – не надо.
… - Как это трогательно, - с усмешкой замечает уже несколько минут стоящий на пороге комнаты незамеченным Старший.
Отец внимательно смотрит на него и говорит с металлом в голосе:
- И вот только посмей сказать про брата что-нибудь плохое.
- Ну что я, совсем идиот?! – в голосе Старшего слышится искреннее возмущение.
- А кто тебя знает…
- Нет уж, я это сокровище не для того растил, чтобы теперь терять из-за того, что в Арте вы с ним оба плохо умели думать.
- Можно подумать, ты хорошо умел, - ехидно фыркает Младший.
- Я тоже не умел, - покорно соглашается Старший. Вздыхает и добавляет: - И сейчас не умею. Полчаса назад я завалил зачет по философии.
- Кто бы сомневался!
Младший показывает брату язык. Старший хватает со стола первую попавшуюся книжку и бросает в него. Младший ловит ее, смотрит оценивающим взглядом сначала на брата, потом на книжку, потом снова на брата. Потом говорит:
- Я бы, конечно, кинул обратно в тебя, но мне жалко учебник.
- А меня, значит, нет?!
- А тебя нет.
- Эй!
- Я сволочь и предатель, мне положено!
- Дурак ты, а не сволочь и предатель. И нахал, не уважающий старших.
- Ага!
- Можно, я дам ему подзатыльник? – Старший обреченно смотрит на отца.
- Можно, - разрешает отец.
Младший неподвижно стоит, скрестив руки на груди, пока Старший неторопливо подходит и отвешивает подзатыльник. Потом смотрит на Старшего и фыркает:
- Лучше бы убрал гитару из моей комнаты. И свои бумажки.
- Понятно с вами все, потомки, - с улыбкой говорит отец. – Я пошел проверять сочинения, а вы оба давайте-ка за учебу. А то оба что-нибудь завалите.
- Ничего мы не завалим! – хором обещают братья.
- Да, я вижу. Будете шуметь и мешать мне – выпорю обоих и не посмотрю, что уже большие.
Братья смотрят на закрывшуюся за отцом дверь комнаты и хором вздыхают:
- Диктатура и произвол…
Уже вечером отец заходит в комнату Младшего.
- Да, совсем забыл тебе сказать. Эля меня замучила расспросами про тебя. Жаждет тебя видеть. Нет, я понятия не имею, почему внезапно повышенный интерес к тебе, а не ко мне. Но… в общем, зайди как-нибудь в школу, что ли.
Младший смущается и утыкается в конспект.
- Ну кто бы мог подумать… - усмехается отец. – Зря, ох зря я тебя из Хэлгор прогнал. Может быть, и там бы тоже…
- Что – тоже?!
- Ну, она бы перестала за мной хвостом бегать.
- Скажи мне, - задумчиво интересуется Младший, – насколько сильным проявлением неуважения будет кинуть в тебя чем-нибудь тяжелым?
- Достаточно сильным для того, чтобы я придумал какое-нибудь страшное наказание. Между прочим, вы будете красивой парой. Ну, не обижайся только! – отец гладит сына по голове и выходит из комнаты.
Стоит ему открыть дверь школы – и тут же налетают шумным вихрем младшие школьники, почти сбивая с ног, старшие девчонки виснут на шее с восторженным визгом, мальчишки деловито жмут руки. За минуту вокруг него собирается толпа, и все о чем-то говорят – хором, наперебой.
Младший счастливо улыбается. Он не был в школе со дня выпускного – первое время просто не было сил видеть это место, потом затянула университетская жизнь. А ему здесь, оказывается, рады. Его помнит почти вся школа. Потрясающее ощущение – знать, что тебя ждут и тебе рады.
В Лаан Гэлломэ было совсем не так…
Он пытается ответить всем сразу, но не успевает. Вертит головой в разные стороны и неудержимо смеется. Сейчас он счастлив.
Эля молча, тихо стоит в стороне. Ждет. Замерла неподвижно, уставившись на него огромными зелеными глазищами.
Младший пробирается сквозь толпу к ней. Отцепляет от себя последнего младшего школьника и чуть смущенно говорит:
- Здравствуй.
Эля застенчиво улыбается, опускает глаза в пол и тихо отзывается:
- Привет…
Надо, наверное, что-то еще сказать, но вокруг по-прежнему вертится толпа, и Младшему как-то неловко говорить среди этого гвалта и голосов.
- У тебя сегодня сколько уроков? – наконец нерешительно интересуется он. И, не дожидаясь ответа, отыскивает нужную строчку в расписании, висящем над ее головой. Пять. Последним, разумеется, литература. Сейчас должна быть как раз перемена перед пятым уроком.
- Сейчас будет последний, - наконец отвечает Эля. – Но я могу…
- Нет уж! Прогуливать литературу не позволял себе даже я. Иди в класс, я подожду.
- А ты вообще когда-нибудь что-нибудь прогуливал? – фыркает Эля.
- Нет. Но на литературу классе в пятом-шестом Ник отводил меня насильно, потому что я упирался как мог.
Вместе они доходят до двери кабинета. Младший останавливается и решительно мотает головой:
- Нет, я туда не пойду. Пообщаюсь с начальной школой, пока они на продленке. После урока встретимся.
- Ага!
Звенит звонок. Эля убегает в класс, а он еще минут пять стоит под дверью и слушает голос отца. Седьмой «А» продолжает разбирать «А зори здесь тихие» - книгу, которая даже его когда-то почти впечатлила. Впечатлила бы, если бы тройка за сочинение по ней была без жирного минуса.
«В Лаан Гэлломэ тоже были тихие зори…» - грустно думает Младший.
Выходя из университета, Старший удивленно смотрит на телефон. Десять пропущенных от двоюродного брата. Интересно, что настолько срочного могло произойти? Он почти с волнением жмет на кнопку вызова.
Эдька отвечает сразу же, крайне взволнованно и даже не здороваясь:
- Мой дорогой брат сегодня встретил меня фразой «Не хочу к Манвэ!» и заявлением про то, что он меня ненавидит. У него учебный год закончился на неделю раньше обычного, потому что карантин какой-то, его надо срочно домой забрать, а он упирается. В общем, я пообещал ему, что не к Манвэ, а к любимому Гортхауэру, и понятия не имею, что делать дальше. Спасай!
- А вы где?
- Через полчаса будем на автовокзале.
- Тащи его к нам домой, там пять минут ходьбы. Я как раз к этому времени до дома доберусь. Все?
- Хорошо. Да, до встречи.
Старший не глядя засовывает телефон в карман джинсов и, прыгая через лужи, бежит к трамвайной остановке.
Звонок в домофон раздается через пять минут после того, как он забегает домой.
Златоокий оказывается неимоверно худым и излишне лохматым мальчишкой, выглядящим от силы лет на десять. Школьная форма, потрепанный рюкзак – все как положено. Держится принципиально в шаге от брата, смотрит на него чуть ли не с ненавистью.
- Ортхэннер!
- Тише ты, - Старший гладит его, с радостным воплем повисшего у него на шее, по голове. – Все хорошо.
- Угу, хорошо, как же… - ненависть в брошенном на брата взгляде видна слишком отчетливо.
Старшему остается только вздохнуть:
- На твоем месте я был бы ему благодарен.
- За что?!
- Как минимум за то, что он потратил свое время на то, чтобы привести тебя ко мне. Эдь, ты куда-нибудь торопишься? Потому что это, по-моему, надолго. Точнее, навсегда – жить он останется у нас, и мне плевать, что скажет Максим Владимирович.
- Не тороплюсь, - мотает головой Эдди. – Но догадываюсь, что Руслан не получает никакой радости от созерцания моей персоны. Я догадывался, что все этим кончится. Держи, это его свидетельство о рождении. И личное дело из школы – им их выдали на руки, потому что никто не знает, что будет с интернатом в следующем году, скорее всего, расформируют. Что еще? Медицинский полис тоже там же. С остальным разберетесь. Ребенок переведен в седьмой класс с благодарностью за отличную успеваемость. Ничего не хочу знать, что нас всем скажет отец. Удачи вам с Александром Викторовичем, что ли. Руслан, я знаю, что ты меня ненавидишь, но все же, если вдруг что, знай, что я, несмотря на то, что было в Арде, считаю тебя братом и всегда готов помочь.
Руслан внезапно бросается к брату и виснет на шее уже у него. Долго шепчет ему что-то на ухо. Тот внимательно слушает, кивает, гладит по голове, потом негромко произносит:
- Да, мне тоже жаль, что в Арде я был такой сволочью. Если ты меня когда-нибудь за это простишь, я буду рад тебя видеть. А сейчас иди к Ортхэннеру, а я пойду разбираться с отцом.
Эдди отцепляет от себя уже почти ревущего брата, жмет руку Старшему и быстро выходит из квартиры. Старший закрывает за ним дверь и интересуется:
- Руслан, счастье мое, а как ты сокращаешься? Или тебя так полностью и именовать?
- Руська я, - через силу улыбается мальчишка. – А вы… ты?..
- Нет уж, ко мне давай на ты, пожалуйста. Коля. Или Ник. Второе, пожалуй, предпочтительнее.
Мальчик долго молчит, потом шепотом спрашивает:
- А… Мелькор?..
- Вечером познакомитесь. Отец на работе сейчас. Он Александр Викторович, запоминай. Наедине, конечно, можно и именами из Арты обходиться. Но, подозреваю, ближайшие пять лет он будет твоим директором и учителем литературы, поэтому как его зовут, все-таки запомни.
- Ага, я запомню, - охотно кивает Руська.
Младший сидит на невысоком заборчике, огораживающем школьную спортивную площадку, и прутиком чертит на земле схематичное изображение молекулы. Вокруг него собралась вся продленка, малыши обступили его почтительным полукругом и внимательно слушают, раскрыв рты.
Эля улыбается. Когда-то невероятно давно, пару вечностей назад, в Хэлгор, он на ее «А что ты читаешь?» ответил очень снисходительным «Тебе еще рано, девочка. Ты ничего не поймешь». Ей, между прочим, тогда уже пятнадцать было. А здесь – вот, пожалуйста, объясняет первому и второму классу химию. Причем объясняет – так, что детям все понятно, не пытается показаться слишком умным, просто делится тем, что интересно ему самому и может оказаться интересно детям. И им, судя по всему, действительно интересно.
Да и сам он, в той жизни всегда одевавшийся как-то слишком аккуратно и… роскошно, что ли, сейчас выглядит странно в стоптанных кроссовках, потертых джинсах и простой черной футболке. И растрепанные волосы – немыслимо для майа Курумо там, в Хэлгор, но так естественно для первокурсника Миши сейчас.
Эля и сама заслушивается его объяснениями, стоя у него за спиной. У него даже ненавистная химия становится простой, понятной и невероятно интересной. Наверное, он и тогда умел объяснять так, просто не снисходил.
Из окна директорского кабинета хорошо видно происходящее внизу, на спортивной площадке у школы. Удобно наблюдать за учениками начальной школы, шумной пестрой толпой носящимися внизу.
Обычно в открытое окно прекрасно слышен их галдеж. Но сегодня там неожиданно тихо. Так тихо, как будто на продленку не осталось ни одного ученика.
На всякий случай он подходит к окну и смотрит вниз.
Нет, детей много. Даже больше, чем обычно. Только вместо того, чтобы шуметь и галдеть, все стоят тесным полукругом и сосредоточенно слушают что-то негромко рассказывающего… Директор прищуривается, пытаясь понять, кто из педагогов сумел так заинтересовать ребят – и с удивлением узнает своего младшего сына. Вот уж в ком никак нельзя было заподозрить склонность возиться с малышней и объяснять что-нибудь понятно и интересно.
Хотя нет. Там, в Гэлломэ, он поначалу ждал от сотворенного чего-то подобного. Таланта на действительно великие открытия Морхэллену бы не хватило – а вот помогать детям узнавать элементарные, но пока еще незнакомые им вещи он мог. Если бы снизошел. Но он предпочел возиться не с детьми Эллери, а с орками…
Из школы выходит Эля. Тоненькая, в белом платье, с двумя длинными косами – какая-то слишком хрупкая, словно сейчас сломается под тяжестью собственной сумки с учебниками. Останавливается у сына за спиной, скрещивает руки на груди и задумчиво склоняет голову набок. Видимо, тоже внимательно слушает. Элхэ, в той жизни жаловавшаяся ему на Курумо – ничего определенного не говорившая, только о том, что ей страшно рядом с ним – но говорившая это так искренне, что и он поневоле начинал ждать беды от сотворенного. Здесь умудрившаяся влюбиться.
Здесь сын какой-то не такой совсем. Гораздо более искренний, открытый. Его такого, несмотря на все его недостатки, принять и полюбить оказалось даже не так сложно.
Директор улыбается, бросает еще один взгляд на происходящее внизу и отходит от окна. Надо будет предложить сыну после окончания университета поработать в школе… Судя по тому, как дети его слушают, ему должно понравиться.
- Ну все, ребята, на сегодня хватит, - Младший встает, и завороженно слушающая малышня тут же снова превращается в шумную неуправляемую толпу.
Какой-то тихий совсем маленький первоклассник, глядя на него огромными голубыми глазами, смущенно спрашивает:
- Михаил Александрович, а вы завтра еще придете?
- Какой я тебе Михаил Александрович? – фыркает Младший. – Во-первых, я Миша, а во-вторых, давай на ты. А в-третьих, завтра – не знаю, но вообще обязательно приду.
Он взъерошивает волосы мальчишки, улыбается ему и подходит к Эле. Та смотрит на него с восхищением:
- Ты так интересно рассказываешь…
- Да ну… - смущается он.
- Правда. Терпеть не могу химию, а тебя слушать интересно.
- Ну и хорошо, я рад. Давай сумку и пошли куда-нибудь.
- Да ну, зачем… - пытается возразить Эля. Но он решительно отбирает сумку:
- И даже не спорь.
- Хорошо, хорошо, не буду…
- Тебя дома ждут?
- Неа.
- Тогда пошли гулять.
Старший прислушивается к скрежету ключа в замке - это отец, Младший открывает дверь неуловимо по-другому – и улыбается Руське:
- Ну вот, пошли знакомиться с Мелькором. Сегодня отец даже решил не сидеть на работе до ночи.
- Ой… - выражение лица мальчишки становится смущенным и испуганным.
- И ничего не ой. Он не кусается. Пошли! – Старший решительно берет мальчика за руку и вытаскивает в коридор.
На лице отца читается непередаваемое изумление. Он пристально смотрит на них и одними губами выдыхает:
- Господи! Руслан, ты жив?! Это не бред? Ник, что происходит?
- Руслан жив, - спокойно констатирует факт Старший. – Более того, с сегодняшнего дня Руслан живет у нас, потому что его отцу до него дела нет.
- К чему тогда был весь этот фарс с теми сообщениями в новостях? Ладно, не важно. Максим согласен с тем, что Руслан живет у нас?
- Понятия не имею. Наверное, нет. Я не уверен, что Эдька ему вообще уже сказал.
- Да уж… А с чего бы вдруг все это?
Старший пристально смотрит на отца и просто говорит:
- Руслан помнит. И… не горит желанием общаться с Максимом Владимировичем.
- Понятно, - мрачно отзывается отец. – Руслан, а ты сам-то чего хочешь?..
Мальчик вцепляется в руку Старшего.
- Я… я хочу с Ортхэннером…
- Какие отношения у вас были с отцом до того, как ты вспомнил?
- Никаких. Он говорит, что я не его сын. Значит, он не мой отец.
- Да, мой брат всегда был склонен преувеличивать… Ладно. Я поехал к Максиму, будем пытаться договариваться. Кстати, Руслан, ты не в курсе, он помнит?
- Понятия не имею, - пожимает плечами Руська.
- Прискорбно. Ладно, разберемся. А ты, - это уже Старшему, - брысь за учебу, мне сейчас только твоих заваленных экзаменов не хватало. Когда там у тебя ближайший экзамен?
- Завтра…
- И ты, разумеется, даже не начинал к нему готовиться. Займи чем-нибудь ребенка, а сам садись заниматься.
Отец выходит из квартиры.
Старший задумчиво смотрит на Руську.
- Ну и чем тебя занять, ребенок? Книгу дать? Какую-нибудь игрушку на компьютере загрузить? Что еще? Если ты и здесь музыкант, могу предложить гитару.
- Не, отец не считал нужным учить меня музыке. Ты меня потом научишь, ладно?
- Потом – научу. А сейчас?
- А сейчас давай книжку.
- В отцовской комнате, - Старший кивает на нужную дверь. – Я не знаю, что ты уже успел прочитать, а что нет, поэтому поройся на полках сам, что найдешь – все твое.
- Ага.
Руська с горящими глазами бросается к книжным полкам. Старший уныло вздыхает и садится за учебники.
С Элей оказывается очень легко и уютно.
Они обходят пешком больше половины города. Он несет ее сумку, а она крепко держит его за руку и постоянно смеется. И он тоже смеется, глядя на нее.
- Ты какая-то совсем не такая, как там, - неуверенно говорит он. – Там ты столько не смеялась.
- Можно подумать, ты – такой? – фыркает она. Передразнивает, точно копируя его интонации: - «Тебе еще рано, девочка. Ты ничего не поймешь».
- Я боялся, что ты правда не поймешь, - хмурится он.
- Боялся он! А химию первоклассникам объяснять не боишься? Да не оправдывайся ты, это все было – там, давай забудем. Я не хочу и здесь умирать в пятнадцать, не хочу, чтобы ты снова был предателем, не хочу цепляться за прошлое. Давай жить настоящим. А в настоящем ты гораздо лучше, чем был тогда.
Он пытается что-то возразить, но она недовольно мотает головой:
- Молчи, ничего не хочу про это слышать. Меня более чем устраивает то, какой ты сейчас.
- Хорошо, - покорно соглашается он. – Молчу.
Домой Младший прибегает уже вечером, счастливый, прыгает через три ступеньки (это ему обычно не свойственно, но сейчас по-другому невозможно), открывает дверь, готовится швырнуть сумку в угол… и замирает, натыкаясь на слишком знакомый взгляд золотистых глаз. И то, что его обладателю на вид никак не больше одиннадцати лет, не меняет ничего. На него почти с ненавистью смотрит Златоокий, в Арде бывший полной противоположностью ему самому – сотворенный Манвэ, в Войну Гнева сражавшийся на стороне Мелькора.
- Здравствуй, - говорит Младший, даже не пытаясь выяснить, откуда ребенок взялся в их доме и где отец и Старший.
Руське скучно молча сидеть с книжкой.
На звук открывающейся двери Руська выходит в коридор в надежде, что вернулся Мелькор. Но входит незнакомый ему, точнее, смутно знакомый по Арде темноволосый юноша. Руська собирается было вежливо поздороваться, но они встречаются взглядами и он понимает, кто это. Курумо. Младший сотворенный Мелькора. Предатель.
И вместо вежливого «здравствуйте» Руська негромко, но отчетливо говорит:
- Предатель!
- Да, - спокойно соглашается Младший, пристально глядя на мальчика. – И что дальше?
- Ты… ты… что ты вообще тут делаешь?!
- Я пришел к себе домой. Этот вопрос я намеревался задать вам, молодой человек, поскольку вы, в отличие от меня, живете не здесь. Но с этим мы разберемся потом. Итак, я предатель. Что дальше?
- Я тебя ненавижу!
- Весьма похвально. Не то чтобы мне была так уж необходима твоя любовь.
- Как Мелькор с Ортхэннером терпят тебя в своем доме?
- Как ни парадоксально, с удовольствием. А дом мой в той же степени, что и их.
- Не ври! Они не могут… не могут относиться к тебе хорошо, после того, что ты сделал!
- Про то, как они ко мне относятся, спросишь у них сам, - решив, что ему надоело стоять у порога, Младший снимает кроссовки и, спокойно отодвинув мальчика с дороги, проходит в гостиную и садится в кресло. – А вот обвинять меня во вранье – это вы, молодой человек, зря. Неразумно это.
Руська идет следом, останавливается в паре шагов от него, глядя в глаза.
- Да ты только и делал что врал, всю свою прошлую жизнь! И сейчас продолжаешь! Ненавижу! Как я тебя ненавижу!
- Ненавидь, - спокойно соглашается Младший.
Привлеченный голосами, Старший неслышно выходит из своей комнаты и замирает на пороге. Руська, стоящий спиной к двери, его не видит. Старший собирается вмешаться в разговор, но Младший смотрит на него с немой просьбой: не вмешивайся пока, пусть выскажется. Старший пожимает плечами и прислоняется к косяку, скрестив руки на груди.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |