Квартира у них большая. Иногда даже кажется – огромная. Это потому что полупустая, мебели почти никакой нет, а комнат – целых пять. Зачем, казалось бы, пять? – живут ведь втроем…
- Так надо, - серьезно сказал Старший, когда два года назад они сюда переехали. И Младший не стал спорить. А отец, поздно вечером пришедший с работы, ничего не сказал. Так и осталась квартира полупустой.
Может, и правда так надо? В комнатах темно и гулко, и кажется – так уже было… Давно и не в этом мире. И не совсем так, не квартира там была – замок, огромный, с причудливо изгибающимися лестницами, с зеркалами, с высокими оконными пролетами. Но так же было полутемно, так же гулко и просторно.
И летать хотелось – так же. Кажется, он тогда даже умел летать…
А звали его тогда… как – он не помнит… красивое такое имя было, похожее на зеркала и на ломкий лед. И у Старшего было – красивое, только другое. Его он тоже не помнит.
А еще что-то невыносимо грустное тогда было. И очень, очень больно.
Впрочем, зачем обо всем этом думать, если – весна и так хочется жить? Нынче Младший – студент. Не кто-нибудь, а полноправный первокурсник факультета химии. Отличник, между прочим – за зимнюю сессию одни пятерки, и уже два экзамена летней тоже на отлично, автоматом.
Старший на третьем курсе уже. Он на историческом, будущий архивовед. А еще – троечник, и Младшему нравится быть отличником, чтобы хоть в чем-то превзойти Старшего. Тот талантлив, очень талантлив, ленивый только. Младшему, напротив, все дается ценой нечеловеческих усилий, но это ему даже нравится, так – интереснее.
Вот сейчас он сдал очередной зачет – лучший ответ в группе. История, между прочим – никто не знает, зачем химикам история, но учат же зачем-то… Но это неважно, главное – сдал, и он бежит домой, счастливый, на ходу ест мороженое, метко бросает в урну палочку и счастливо смеется в голос. Поворачивает ключ в замке, вбегает в квартиру, рюкзак швыряет в угол.
Старший нехотя поднимает голову от конспекта, кивает ему. У Старшего сегодня тоже зачет, только во второй половине дня, и он к нему, разумеется, начал готовиться полчаса назад.
- Опять пытаешься выучить все за пять минут? – смеется Младший и идет на кухню. Вслед ему летит учебник. Между прочим, его же собственный, по неорганической химии! Он уворачивается, ловит учебник и задвигает в микроволновку тарелку супа. Тут же, пока суп греется, утыкается носом в этот самый учебник.
- Вот ботаник! Не устрой тут пожар, а то зачитаешься, знаю я тебя. Отец придет, проследи, чтобы поел, - Старший уже успел собраться и зашнуровывает кроссовок в прихожей.
- А ваше сиятельство опять явится домой только к утру? Много не пей, особенно если завалишь!
Старший молча появляется на кухне, отвешивает ему подзатыльник и уходит. Младший возмущенно фыркает, встает и идет следом – закрыть за братом дверь.
В квартире воцаряется привычная гулкая тишина.
Отец приходит домой в одиннадцатом часу. Все как обычно. Младший только вздыхает, стаскивая с него куртку, и за руку тащит на кухню, ужинать.
Так – всю жизнь, сколько Младший себя помнит. Вот уже лет двадцать пять отец – директор школы, и работе отдает все свое время и силы. Любит детей, видите ли. Так любит, что тратит на чужих все свое время, своим не оставляя ничего.
Отец в разводе. Вот уже семнадцать лет как. Младшему тогда полгода было, Старшему – чуть меньше трех. Детей тогда оставили было с мамой, но через неделю Старший деловито усадил Младшего в коляску и вместе с ним удрал к отцу. Шум поднялся на весь город, милиция несколько дней стояла на ушах. А отец только вздохнул и нанял детям няньку. Бывшая жена, говорят, не возражала.
Младший всего этого не помнит. Он не знает, кто его мама, да и узнавать как-то не хочется. У него есть отец и Старший, ему хватает.
Они со Старшим очень рано стали самостоятельными. Отец так и пропадал в школе все время, а пятилетний Старший уже забирал Младшего из ясельной группы детского сада (сам был в старшей группе, в том же саду), вел домой, кормил ужином и укладывал спать.
В школу они пошли в ту же самую, где работал отец. Поблажки директорским детям не было, наоборот, спрашивали еще более строго.
Отец, помимо своей директорской деятельности, вел уроки литературы в среднем и старшем звене. С пятого по одиннадцатый классы литература была кошмаром Младшего.
Старший, несмотря на то, что разгильдяй и троечник, схватывал все на лету, и сочинения писал – действительно гениальные. Отец не выделял сына из класса, но как-то так получалось само, что по литературе у Старшего были только пятерки и вполне заслуженные.
Младший же больше четверки с минусом не получал ни разу, несмотря на все усилия. Не получалось у него ни гениальных сочинений, ни хороших устных ответов. Знал – раза в четыре больше, чем положено, мог сослаться на известнейших критиков, а вот так, как Старший, чтобы своя мысль, глубокая и оригинальная – не мог. Так и окончил школу с пятерками по всем предметам и тройкой по литературе. Если бы не это – была бы золотая медаль…
В приемной комиссии тогда только посмеялись, все экзамены он сдал на отлично и легко стал студентом и без положенных медалистам льгот. Читать бросил в день выпускного экзамена по литературе, с тех пор ни к чему, кроме учебников, не притрагивался.
Но на отношения с отцом вне школы все это не влияло никогда. Любил его Младший ничуть не меньше, чем Старший, и заботились об отце они наперегонки.
Вот и сейчас – насильно накормить и проследить, чтобы все-таки лег спать, а не сидел до утра, проверяя сочинения. Проверить успеет и завтра, а вот высыпаться надо.
- Ну, как день прошел? – устало интересуется отец.
- Отлично! – Младший собирает грязную посуду, идет к раковине, включает воду… - Зачет сдал, по истории. Преподаватель похвалил. Послезавтра первый экзамен, готовлюсь.
- А брат где?
- Зачет у него. Какая-то там история религии, вроде… Как обычно, отметит успешное спихивание зачета и придет домой к утру, - Младший ставит в сушилку последнюю тарелку и ведет отца в комнату. – А тебе спать надо, пойдем!
Тот уже даже не пытается возражать, по многолетнему опыту зная, что это бесполезно.
Первый час ночи.
Отец давно спит. Старший прислал радостную смс «Сдал!!!», а это значит, что дома он появится даже не к утру, а завтра днем.
Тихо-тихо в квартире, только тикают на стене часы, да кот ходит, трется об ноги и мурлычет. Огромный кот, черный и лохматый.
Кота зовут Эйри. Почему – не знает даже давший имя Старший. Пришло откуда-то, словно тоже из того мира, в котором был огромный замок с зеркалами и лестницами… Язык там был – совсем не такой, красивый, и имя – словно частичка того языка. Старший говорит – похоже на искру, гаснущую на ветру, а Младшему чудится пламя костра и уютный треск дров. Отец, вероятно, слышит что-то свое, но не говорит об этом. А имя кота таким и осталось.
Свои имена и имя отца братья тоже часто пытаются вспомнить, подобрать на слух. Не выходит. Так и зовут друг друга – Старший и Младший. По паспорту Старший – Николай, Младший – Михаил, но не то ведь, совсем не то… А отец – Александр Викторович, и сам он против этого имени вроде не возражает, привык, но братья знают, что и это – не то, у отца тоже есть имя на том странном красивом языке. Только вот не вспомнить имена, как ни старайся…
Младший со вздохом утыкается в учебник. Последнее время все труднее просто грызть гранит науки, не думая ни о чем. Думается. Вспоминается – то ли сон, то ли видение, то ли правда было…
Вот город, например. Деревянный город. Золотисто-медвяный и странно-хрупкий. Яблони в цвету. Люди – веселые, улыбчивые, счастливые. И невероятно талантливые, все.
Немного грустно вспоминать этот город. Он знает, что и там он талантлив не был, среди мастеров – тот же зубрила и ботаник, что и сейчас. И друзей у него там не было. И даже Старшему он там был не нужен.
А потом была война… но об этом – не сейчас, сейчас – не надо!
Тик-так, тик-так – мерно стучат часы.
И хочется плакать. А еще – летать очень хочется. И Жить.
Младший роняет голову на стол и засыпает прямо на открытом учебнике. Ему снится город. Хрупкий деревянный город, не знавший смерти и любивший ночь.
Старший любит заходить к отцу на работу. Просто так, поговорить пару минут ни о чем и убежать дальше. Или, если есть время, устроиться на задней парте и слушать очередной урок литературы, вспоминая собственные школьные годы.
Вот и сейчас – остался на урок у седьмого класса. Учеников в классе – едва половина, ведь последние числа мая уже, всем не до учебы. Со многих уроков учителя отпускают, потому что программа уже пройдена. Но только не с литературы. Кажется, в этой школе за все двадцать пять лет не было отменено ни одного урока литературы.
Проходят Бориса Васильева, «А зори здесь тихие». Урок по этому произведению Старший прекрасно помнит еще с тех времен, когда сам заканчивал седьмой класс. Они тогда всем классом чуть не плакали. Нынешние семиклассники тоже впечатлены, сидят притихшие и серьезные, внимательно слушают. А одна девочка все-таки плачет.
Старший непроизвольно приглядывается к ней повнимательнее.
Девочка как девочка. Длинные волосы, необычного пепельного цвета, заплетены в две косы. Одета совсем просто, в светлое платьице. Глаз отсюда не видно, но Старший уверен – зеленые и большущие, на пол-лица. Сидит на третьей парте, у окна, трещина в котором – дело рук одноклассников Младшего, бывших тогда десятиклассниками. Два года прошло, а стекло поменять так ни у кого руки и не дошли…
Но не в стекле дело, и не в третьей парте. Они уже встречались. В том самом мире, куда так рвутся они с Младшим, который стараются вспомнить – и не могут. Кем она была там, он не помнит. Но они уже встречались.
Она поднимает руку и что-то говорит негромко. Он не успевает услышать, что. Слышит только одобрительное:
- Да, Эля, молодец.
Значит, Эля. Что-то похожее ведь уже было, там… и даже имя звучало как-то похоже… Город был – деревянный, и замок – огромный, а еще весна была и ирисы… ирисы… а потом…
Звенит звонок. Она торопливо выходит из класса. Остальные тоже разбегаются кто куда.
Надо еще зайти к отцу в кабинет, поговорить. Тот уже успел исчезнуть из класса, значит, ушел к себе. Старший вздыхает и идет наизусть знакомой дорогой в кабинет директора. В школьные годы его столько раз таскали туда за всякие провинности, что дорогу он теперь находит с закрытыми глазами.
…А мысли вертятся вокруг той девочки. Кто она все-таки?
Миллиарды тысячелетий назад, за сотни миров отсюда ее звали иначе. Похоже, но – не так.
Как – она не помнит.
Она вообще многого не помнит, семиклассница самой обычной школы. Она живет, как все. Зачитывается романами Дюма, любит уроки русского языка и литературы, хватает тройки и двойки по химии. У нее нет друзей, только приятели, но это ее не огорчает. Она много и часто смеется. А вечерами подолгу задумчиво глядит в окно, но с кем не бывает подобного.
А еще она помнит, как страшно умирать. Как больно, когда в грудь входит стальное лезвие. И шепот – «мэльдо» - единственное слово из того языка, которое она помнит. И обещание – тем же шепотом – «я вернусь».
Возвращалась – множество раз – в один и тот же мир. И каждый раз было больно. И каждый раз – страшно умирать.
Каждый раз – любила. Ради этого и жила. Ради Него, единственного.
А сейчас вот вынесло в другой мир. И здесь Он – рядом. Только не такой совсем.
Абсурдно все это. И странно.
Но она все равно любит. И пытается вспомнить – еще хоть что-нибудь. Получается плохо. Но иногда все же получается…
А умирать снова страшно. Кто знает, куда вынесет в следующий раз?.. Она умрет рано. Так было всегда, как будет и на этот раз. До двадцати ей не дожить, она знает это. Впрочем, несколько лет в запасе еще есть, а несколько лет – это очень много.
Но умирать страшно – уже сейчас.
Очередное утро начинается привычно – с учебника по истории России XX века, метко летящего прямо в него. Спросонья Младший не успевает его поймать, только мотает головой, чтобы учебник упал на подушку рядом. Старший стоит в дверях и смеется:
- Сколько можно спать? Двенадцатый час уже!
- Отстань! – огрызается Младший и отворачивается к стене.
Старший садится рядом с ним, разворачивает к себе:
- Ну, нечего дуться!
Младший только презрительно фыркает в ответ.
- Вот вредина! – усмехается Старший и, взъерошив ему волосы, уносится на кухню, откуда тут же слышится жалобное мяуканье.
- Не мучай животное, - нехотя поднимаясь на ноги, ворчливо говорит Младший – негромко, но в полупустой квартире прекрасно слышен каждый звук. Не дожидаясь ответа, он уходит в ванную, включает воду. Старший что-то говорит ему вслед, но за шумом воды не слышно, что именно.
Когда он, умытый и причесанный, наконец появляется на кухне, Старший сидит у стола и задумчиво вертит в руках ножик. Младший придвигает табуретку, садится рядом. Старший смотрит куда-то мимо него и задумчиво говорит:
- Я сегодня был у отца на уроке, в седьмом классе…
Младший только недовольно морщится и, пожав плечами, нажимает кнопку на электрическом чайнике.
- Да не буду я тебе рассказывать про прекрасность русской литературы, - устало вздыхает Старший. – Тут другое… Знаешь… она тоже оттуда… Я не помню, кем она там была, но мы точно встречались…
- Она? Русская литература? – непонимающе переспрашивает Младший.
- Да девочка же! Эля! Фамилию не знаю… Там ее тоже звали как-то похоже.
- Выдумываешь… - неуверенно говорит Младший.
Много лет они искали людей из того мира. Много лет, много бесплодных попыток, бесконечное число приступов отчаяния. А тут вдруг… не верится даже…
Чайник булькает и выключается. Кот вскакивает на стол и внимательно, пристально смотрит Младшему в глаза.
- Вот видишь, он тоже считает, что я прав. Да, Эйри, я ведь прав? – Старший берет кота на руки и отходит с ним к окну.
Через несколько бесконечно долгих мгновений тишины он, не отрывая взгляда от деревьев за окном, еле слышно произносит:
- И все-таки, кто она?..
- Нам бы сначала вспомнить, кто мы, - вздыхает Младший, сосредоточенно наливая в кружку кипяток.
С урока химии ее в очередной раз прогнали. Снова двойка, снова «прошу родителей прийти в школу». А она всего-то не поняла тему, не смогла сделать очередное домашнее задание.
Эля с безнадежным вздохом садится на скамейку и бездумно скребет по земле носком туфельки.
Еще всего пару лет назад химии в седьмом классе не было. И почему она не родилась чуть раньше? Был бы лишний спокойный год. Их у нее и так немного осталось.
Ветер треплет волосы, солнечные зайчики прыгают по рукам и лицу, от них даже щекотно немножко. Вокруг весна, звенящая круговерть мая, и старый сквер около школы залит солнцем. Шелестит свежая листва на деревьях, успокаивающе журчит вода в фонтане…
Однажды уже было так же – тихо, спокойно. Не в этом мире. Тоже весна была, и праздник – вспомнить бы, какой. Вокруг было столько друзей, и было хорошо вместе, и все радовались, и Он тоже. А еще все тогда венки дарили, а она – Ему – подарить не решилась, испугалась чего-то – помнить бы, чего…
А потом… Лучше не вспоминать, конечно, но все равно же помнится.
Они не умели воевать, никто из них не умел. А противники… кто они были, откуда взялись умеющие воевать в не знавшем войны мире, она тоже не помнит. Но они были умелыми воинами.
Сопротивляться было бесполезно, исход боя был предрешен еще до его начала. Но – все равно дрались. Ради Него.
Она не имела права умирать – сейчас не вспомнить, почему. Но они проиграли, и она – вместе со всеми – умерла.
А потом было море черных маков – и только одного цветка не было, ее цветка. За ту смерть она расплатилась бесконечными перерождениями. Она потом приходила к зарослям этих маков – уже в иных воплощениях приходила – бесконечно много раз. Она говорила с ними, звала их по именам – она ведь помнила каждого…
А в этом мире их нет, совсем нет, и ни одного имени она не помнит, даже своего. Зачем она здесь?.. Ведь так одиноко. Правда, Он рядом – но этого же мало…
Слезы капают из глаз сами, прямо на страницы учебника химии, который она бездумно вертит в руках.
Маленькая девочка на скамейке плачет о своем бескрайнем одиночестве. А вокруг звенит безудержная, радостная весна. Весне нет дела до людского одиночества, до боли, потерь и бесконечных войн…
Неожиданно для себя очередной зачет Старший сдал в первых рядах, еще утром. А потом выяснилось, что ключ он забыл, Младший ушел на консультацию перед важным экзаменом и, судя по всему, будет дома к вечеру, отец, как обычно, в школе до ночи, а делать решительно нечего.
Так что – наушники в уши и брести непонятно куда, не задумываясь о дороге и радуясь весне и солнцу. Так время летит незаметно, и сколько уже прошло – он не знает. Сейчас хорошо, и даже видения о том мире, о войнах и боли, которые всегда с ним, отступают. О боли сейчас не хочется думать.
Скамейка в старом сквере около школы – в старших классах, сбегая с уроков, он часто проводил время именно на ней. Вот и сейчас – ноги сами принесли сюда. А в наушниках что-то англоязычное, какой-то фолк, кажется – в слова он не вслушивается, а вот музыка окутывает волной воспоминаний, уносит – туда.
Помнишь, говорит музыка, весна была, и ландыши в цвету? А как жить хотелось, помнишь? А как ворвался к нему – глядя восторженно и беззаботно-счастливо? Он в том мире был – не отцом тебе, точнее, не совсем отцом. А кем – гадай, слишком много знать не положено.
Он беззаботно отмахивается от этих мыслей – да не все ли равно, кем? Главное, весна была, и ландыши, и жить – хотелось. Вот как сейчас.
Память безжалостна: а потом война была, помнишь? Боль, страх, отчаяние… Да, вот так, захлестывающим ураганом, из которого – не вырваться. Только – еще больнее. Помни. Боль ты должен помнить.
Он пытается отмахнуться и от этого – ну боль, ну и что? Про боль я подумаю позже, неважно, ведь – весна, ландыши.
Нет, - настаивает память, - помни.
Он стискивает голову руками, пытаясь не застонать. Больно. Как же больно. А тогда было еще больнее, но – не думать, не думать…
Чья-то рука мягко, осторожно касается плеча. Он открывает глаза, несколько секунд недоуменно смотрит, а потом – только и остается, что с радостью узнавания воскликнуть:
- Элхэ!
Директорского сына не узнать сложно – слишком много времени он проводит в школе, его тут все знают. Только вот обычно он веселый, беззаботно-счастливый – а сейчас повалился на дальнюю от нее скамейку, не глядя по сторонам, и болью от него веет – той же, к которой давно привыкла она сама. Значит… он тоже оттуда, они там встречались?..
Обо всем этом она думает уже на бегу, торопливо пересекая сквер. Потому что если эта боль – надо помочь, не дать уйти в нее. Для того они и оказались в этом мире поблизости, наверное – чтобы не дать уйти в боль, не позволить утонуть в памяти.
Она протягивает руку и робко дотрагивается до его плеча. Одно прикосновение, больше – не надо. И бесконечно долгая пара секунд – прежде чем открыл глаза, посмотрел на нее, прежде чем боль отступила хоть немного. И – этот странный, горько-полынный, но – с радостью узнавания – возглас:
- Элхэ!
Это… ее имя?.. ее – я-есть? Да, кажется. А может быть, нет. Она не помнит. И он… кем он был?.. Не помнит она, нет, не помнит – а губы сами, отдельно от нее, шепчут:
- Ортхэннер…
Сказала – и сама испугалась. Откуда только взялось это имя? Но – его имя же, его! А вот – еще, тоже его, звучит так же странно, как первое, но – сказать надо. И – тем же шепотом:
- Гортхауэр…
И – пелена забвения резко падает. Теперь она помнит все. Как же больно… Тано, Тано… кори’м о анти-этэ… вернулась – помню – люблю – прости – как же больно.
Он подхватывает ее, потерявшую сознание, на руки, не успев ничего понять. Плеер падает на землю – нет, не на землю, на выпавший из ее рук учебник химии. Сейчас не до плеера, и не до учебника тоже.
Как… как она его назвала?..
Ортхэннер? Да. Майа Ортхэннер. А эллери говорили – Гортхауэр. После еще было – Саурон, после – называли Жестоким, боялись, ненавидели, но она этого не помнит, она – ушла раньше, Элхэ-полынь, в первую войну еще, а потом… да зачем об этом?..
Болью и памятью почти сшибает с ног, но – сейчас он не имеет права думать о себе, сейчас – не дать уйти ей, не позволить потерять себя в боли.
Он не помнит почти, как – шел к школе, поднимался по лестнице – с ней на руках – и почему только никто не остановил? – на третий этаж, в кабинет директора – уложить на диван – одними губами – «Тано… помоги…» - откуда взялось вот это «Тано»? – неважно – как же больно – и теперь можно тоже потерять сознание, повалившись прямо на пол.
Он теперь помнит – помнит все – Тано – как же больно – не прощу им – не оставлю тебя – а что прощать-то, здесь же войн нет, здесь все счастливы? – но там же – было, и вот это – не прощу…
И Тьма, милосердная Тьма, накрывшая его с головой.
Где-то высоко-высоко над ним – потолок, невыносимо-белый. Солнце бьет в глаза, почти слепит – слишком яркое майское солнце. Приходится вставать и идти к окну – задергивать шторы. Его шатает, голова немилосердно кружится, он хватается за стенки – и, добравшись обратно до кровати, с облегчением падает лицом в подушку. Сейчас, когда солнечный свет заглушают темные шторы, в комнате приятный полумрак – и можно было бы лежать и ни о чем не думать, если бы не вернувшаяся память. Думать о прошлом – больно. Не думать – невозможно…
- Ты там как, жить будешь? – голос Младшего где-то над головой, почему-то кажется – высоко, как потолок.
Младший. Морхэллен-Курумо, предатель. Это из-за него тогда все так было. Если бы не он…
- Предатель! – Старшему кажется, что его голос звучит невыносимо громко, на деле же получается тихо-тихо, почти шепотом. Но Младший слышит. Младший слишком хорошо умеет слушать и слышать. Младший смотрит недоуменно и чуть испуганно и растерянно прислоняется к двери. В прошлой жизни так было, он это помнит, в прошлой жизни Старший его не любил, и виноват в этом был он сам – только вот он, как ни старался, не смог вспомнить, что именно такого сделал, что потом была вот эта ненависть Старшего. Но этот тяжелый яростный взгляд забыть невозможно.
Только сейчас же – все не так, в этой жизни они не ссорились даже ни разу, так к чему вдруг этот взгляд из прошлой жизни, взгляд помнящего все и не собирающегося прощать?
Младший немного медлит, словно не решаясь поверить, что такое – в этой жизни – не бред. Потом молча отходит.
…В ту ночь на землю обрушился звездопад.
Это было – видением, в истинности которого можно было не сомневаться. Это было – болью и памятью, это было – правдой, страшной, беспощадной правдой, от которой не спрячешься.
Предатель.
Он – предатель, и нет ему оправдания.
Младший сидит на краю ванны и плачет – первый раз в жизни. Шум воды, впрочем, заглушает неудержимые рыдания, а дверь заперта – не хватало еще, чтобы отец и Старший знали об этих постыдных слезах.
Он помнит – как больно обожгло руку раскаленным железным прутом. Помнит провалы обожженных глазниц, так нелепо смотревшиеся на месте звездных глаз. Помнит искаженное болью родное ненавистное лицо. Помнит, как отошел – с показным равнодушием, как красивым выверенным движением поставил прут в угол. Как болела обожженная рука, и как почему-то – помнить бы, почему – невыносимо жгло глаза.
Он не знает ни того, что было до, ни того, что случилось после. Помнить все было бы слишком большой роскошью. Этого он не заслужил. Только помнить вину – и не знать, зачем он пошел на это.
Младший долго сидит, уставившись в одну точку. Потом невыносимо медленно и спокойно тянется к бритве и быстро проводит ей по руке.
«Прости меня, Тано. А я себя не прощу».
Дальше – только пустота и непроницаемая тьма перед глазами.
Он уже не слышит, как мгновение спустя дверь разлетается надвое, выбитая ворвавшимся отцом, не чувствует, как тот подхватывает его на руки. Дом наполняется ярким электрическим светом, врачами и суетой. Отец сходит с ума от волнения. Старший что-то бурчит себе под нос про то, что так этому предателю и надо, кидает в сумку плеер и кошелек и, демонстративно оставив на столе телефон и ключ, поспешно выходит из квартиры.
Майские ночи тоже бывают невыносимо холодными. Старший сидит на скамейке в безлюдном темном парке и кутается в куртку. Но куртка не спасает. От этого холода не спасет, кажется, ничего.
Впрочем, холод – это не так уж и плохо. Наоборот, он хоть чуть-чуть отвлекает от творящейся в душе пакости, позволяет не думать о ней хотя бы пару секунд…
Старшему страшно. Впервые в жизни – отчаянно страшно. И совершенно непонятно, что делать. И как вообще жить, когда брат – любимый младший брат, самый родной человек из всех, кто у него есть – вдруг оказался предателем, из-за которого все пошло не так. Не сейчас, правда – в той жизни. Но тогда все стало настолько не так, столько было боли, отчаяния и тоски, тысячелетия Памяти – без возможности что-то исправить, черные маки на месте хрупкого золотистого города… Невозможно принять, невозможно простить – невозможно сделать вид, что ничего этого не было – и от брата отречься тоже невозможно.
В этой жизни ведь и не было ничего, Младший – мальчишка еще совсем, нельзя его – наивного семнадцатилетнего мальчишку, аккуратиста, зубрилу и отличника – обвинять в том, что было тысячелетия назад, в другом мире. Нельзя.
И если Младший умрет, ему тоже будет незачем жить.
…Первый луч солнца бьет в глаза внезапно и слишком сильно. Старший недовольно щурится, пытается отвернуться – не выходит, лучи пронзают тьму один за другим, со всех сторон. А из глубин памяти всплывают голоса, свой – неуверенный, почти испуганный, и другой, спокойный, твердый – безгранично любимый и родной:
«- Свет... откуда? Что это?
- Солнце.
- Это сотворил - ты?
- Нет. Оно было раньше, прежде Арды. Смотри».
Старший смотрит на солнце, не отрываясь, даже не моргая, только прищурившись – а по щекам непроизвольно текут слезы.
Четверг – единственный день недели, когда 7«А» класс полным составом появляется в школе за десять минут до звонка. Первым уроком литература, а опоздавших директор на урок не пустит. Вот и сейчас весь класс уже в сборе. Кто-то торопливо списывает домашнее задание по алгебре, которая после литературы, кому-то не до алгебры – обсуждение очередной серии любимого сериала интереснее.
Посреди всего этого шума сидит, уткнувшись в книгу, и еще бледная Эля. За вернувшуюся память приходится расплачиваться слабостью и головокружением после вчерашнего обморока, мама даже попыталась оставить ее сегодня дома, отлеживаться – но как она могла остаться, когда литература, когда можно весь урок тихо сидеть и слушать его? За все уже почти три года учебы у него Эля пропускала литературу всего один раз, еще в пятом классе, когда зимой сильно простудилась. Тогда у нее была температура 39, и мама, несмотря на все уговоры, не позволила пойти в школу. Она проплакала весь день, и после этого начала внимательно следить за своим здоровьем – заболеть и не пойти в школу было для нее самым страшным.
Эле кажется – звонок сегодня слишком громкий, гораздо громче обычного. Наверное, это потому что она не совсем здорова, сегодня весь мир кажется более четким, чем обычно, все обострено до предела.
Одноклассники разбегаются по местам и замирают. Он всегда входит в класс ровно через 30 секунд после звонка, не раньше и не позже. Эля откладывает книгу и следит за секундной стрелкой часов. Еще двадцать секунд… десять… пять… Опаздывает. На пять секунд… десять… двадцать… Минута. Две. Пять. Как же медленно тянется время. Почему, почему его нет?! Так же можно и с ума сойти от волнения… Шаги в коридоре! Это он, конечно же, он! Не он?!
Вошедшая химичка устало глядит на удивленный класс, вяло объясняет:
- Литературы у вас сегодня не будет. У Александра Викторовича болен сын. А сейчас у нас с вами будет урок химии, мы отстаем по программе. Раздайте тетради для контрольных работ, напишем самостоятельную.
- Можно выйти?! – отчаянно почти выкрикивает Эля и, не дождавшись ответа, выскакивает из класса.
Больничный потолок – низкий, грязно-желтого цвета, весь в трещинах – первое, что бросается в глаза. Младший пытается сесть и оглядеться по сторонам – но сил не хватает даже на то, чтобы приподняться, а мир немилосердно расплывается перед глазами при малейших попытках пошевелиться.
- Лежи, не дергайся, - настойчиво велит чей-то незнакомый голос. – Нельзя тебе сейчас дергаться, ты вон сколько крови потерял!
- Лежу… - растерянно соглашается Младший. – А… ты кто?
- Для тебя – Эдуард Максимович, - чуть презрительно фыркает незнакомец. – И на «Вы», пожалуйста. Вообще-то единственный наследник мэра этого богохранимого города, а нынче по собственной глупости твой сосед по палате. С байка свалился, понимаешь ли, неудачно приземлился, вот и… Папенька изволил настоять, чтобы меня определили сюда на целую неделю, потому что опасается, что у меня сотрясение мозга! А мне здесь скучно!
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |