Младший осторожно пытается повернуть голову и разглядеть таинственного наследника мэра. Окружающая действительность снова кружится перед глазами. Собеседник обреченно вздыхает:
- Я тебе уже сказал, Мишенька – лежи, не дергайся. Меня стоит слушаться. Я не хочу, чтобы ты умирал, ты мне, пожалуй, даже нравишься.
Он подходит так, что Младший видит его, не поворачивая головы: высокого, светловолосого и голубоглазого, в потрепанной ярко-синей футболке. Красивый, наверное, все девушки в округе на него вешаются.
- Любуешься? – а смеется он вполне искренне, и улыбка у него добрая, даже чуть сочувствующая, хотя он и пытается показаться гораздо более крутым, чем есть на самом деле. – Правильно! А хотя, на самом деле, неправильно. Устал я во всем соответствовать амбициям папеньки, он слишком часто указывает мне, как себя вести… Знаешь… Раз уж мы с тобой все равно товарищи по несчастью, давай дружить, а? У меня никогда не было просто друга, всем нужны или отцовские деньги, или отцовские связи. А ты не такой, по глазам вижу!
- Да подожди ты! – Младший, не выдержав, улыбается в ответ. – Куда ты так сразу дружить? Ты же меня совсем не знаешь!
- Знаю. Ты сын директора той самой школы, которую папа уже много лет пытается прикрыть и все никак не может. Якобы там учат детей чему-то не тому. И санитарные условия там неподходящие. Скажи, а это все правда?
- Наверное, нет. А впрочем, как знать, чему по нынешним стандартам надо учить детей и какие по тем же стандартам должны быть санитарные условия?
- Ой, дурацкие! – смешно морщит нос наследник мэра. – Но папа считает своим долгом беспрекословно выполнять все государственные требования. И меня приучает к тому же. Я даже долго считал, что это правильно, так и надо, государству виднее. Но… устал я… Требования с каждым годом все более дурацкие. А я не хочу быть чиновником. Я хочу просто жить!
Младший пытается придумать что-нибудь осмысленное, что можно ответить, но собеседник не дает ему времени.
- Ой, заболтал я тебя! А тебе надо отдыхать! – тоном, не терпящим возражений, заявляет он. – Спи!
Младший пытается сказать, что спать он совсем не хочет, но смотрит в бездонные голубые глаза и моментально проваливается в сон.
…Двое взрослых, солидно одетых мужчин подходят к двери больничной палаты с противоположных сторон коридора и замирают в шаге друг от друга.
- Ты? Что ты здесь делаешь?! – вырывается у обоих одновременно, с одинаковой интонацией.
Они похожи друг на друга, как могут быть похожи родные братья, даже близнецы. Только один – усталый, чуть сутулый, явно побитый жизнью, в немного поношенном черном костюме; второй же выглядит моложе лет на пять – хотя черты лица те же, и одет безукоризненно хорошо, и пиджак необычного небесно-синего цвета нисколько не портит деловой облик успешного политика. И волосы у одного – иссиня-черные, густо тронутые сединой, у второго – золотистые, солнечно-медвяные.
- Тут лежит мой сын, - тяжело произносит тот, что выглядит постарше. – А ты…
- Тсссс, - золотоволосый прижимает палец к губам и прислушивается. За чуть приоткрытой дверью палаты раздается жизнерадостный и звонкий юношеский голос, которому вторит другой, слабый и тихий. – Так я и знал, сыночек все-таки попытался подружиться с первым попавшимся. Твой, говоришь? Вот выпишут моего – я ему дома объясню, с кем можно общаться, а с кем нет!
- Зачем ты так? – слабо улыбается старший. – Они же все-таки братья, пусть и двоюродные…
- Я не допущу, чтобы мой сын общался с твоими детьми!
- Ты уже допустил. И судя по тому, что я слышу, своего твой мальчишка добьется – он весь в тебя, такой же упрямый. А он знает, с кем он говорит?
- Нет. Он считает, что вы просто наши однофамильцы. Надеюсь, у тебя хватило ума не рассказывать своим?
- Хватило, не беспокойся.
- Хорошо. Я попрошу врачей сегодня же развести мальчишек по разным палатам. До встречи, братец. Надеюсь, что до нескорой. Не буду говорить, что был рад тебя видеть.
- Взаимно.
Золотоволосый уже разворачивается, явно готовясь уйти, когда прямо на него, чуть не сшибая его с ног, резко открывается дверь палаты.
- Папа, как ты мог?! – слышится из-за нее возмущенный вопль. – Так у меня есть братья, целых два, и ты молчал?!
- Эдуард, у тебя нет братьев, - он не повышает голос ни на полтона, говорит медленно и с расстановкой, но так холодно, что лучше бы кричал, было бы легче. - Нет, не было и не будет. И ты это прекрасно знаешь. Они – не твои братья. Они чужие люди. Запомни это, пожалуйста.
Юный Эдуард внимательно оглядывает отца с головы до ног и поворачивается к его собеседнику, молча наблюдающему за происходящим:
- Александр Викторович! Можно, я буду иногда приходить к вам в гости?
- Можно. Если мои тебя примут. Они оба тоже с характером, - с грустной улыбкой отвечает он. И добавляет, обращаясь к собеседнику: - Попробуешь его тронуть…
- Не утруждайся, не рассказывай. Я и так все знаю, - небрежно бросает тот, разворачивается и уходит.
К девяти часам утра Старшему окончательно стало понятно, что он идиот. Ну ладно, ушел из дома. А дальше-то что? Долго он вообще собрался так бродить непонятно где, не зная, что с Младшим?
Домой он сейчас не попадет – нечего было гордо швыряться ключами. Надо идти к отцу в школу. Или он там, или там знают, где он. Отец ему, конечно, выскажет все, что он думает по поводу такого поведения, но гордо гулять непонятно где и непонятно сколько без телефона тоже нельзя…
Школа встречает его пустотой и гулкой тишиной – сейчас разгар первого урока. Директорский кабинет заперт, а расписание гласит, что у отца урок в 7«А». Из кабинета литературы, правда, на весь этаж слышен визгливый голос химички, диктующей условия задачи, но Старший зачем-то все равно идет туда.
У окна напротив кабинета стоит Эля. Задумчиво чертит пальцем на стекле до боли знакомые руны и плачет. И Старший не может пройти мимо. Он тихо подходит, кладет руку на плечо и вполголоса спрашивает:
- Что случилось?
- Ортхэннер… - она всхлипывает, оборачивается и утыкается носом ему в грудь.
- Тише, тише, - он осторожно гладит ее по голове. – Не пугай людей странными именами. В этом мире – всего лишь Коля, как бы ужасно это ни звучало. Тебе с именем здесь повезло больше. Так что случилось?
- Он… где он? что с ним?
Она, конечно же, говорит об отце. Девчонка, беззаветно влюбленная в сильнейшего из Валар – там. А в этой жизни – во взрослого мужчину с двумя детьми сильно старше ее самой. Старший грустно усмехается.
- С ним должно быть все в порядке. Если он не в школе, значит, в больнице с моим братом. Если Мишка еще вообще жив…
Она смотрит недоуменно и немного испуганно, явно не понимая, о чем идет речь.
- Ну, в той жизни – Курумо-Морхэллен, предатель, из-за которого все тогда посыпалось, помнишь? Здесь ему повезло больше – относительно счастливое детство, любящий отец, любящий старший брат. Первый курс, отличная успеваемость, весна, счастье… пока однажды тот самый любящий старший брат не вспомнил лишнего и не назвал предателем. Я не знаю, что именно из прошлого он помнит – или резко вспомнил вчера – но этой ночью Мишка попытался покончить с собой. А я только и смог что гордо бросить на стол телефон и хлопнуть дверью родительского дома, на большее меня с моей только что вернувшейся памятью не хватило. Я надеялся, что отец здесь, спросить, как там Мишка. Если он умрет из-за меня…
Эля молчит и смотрит на него огромными грустными глазищами. Потом тихо, нерешительно предлагает:
- Попробуй дотянуться мыслью. В той жизни же ты умел…
- Да ну, - морщит нос он. – Силы тратить. Да и… если отец не помнит, ничего не выйдет.
- Сомневаюсь, что он не помнит. Ну тогда позвони с моего телефона. Номер помнишь?
- Да, давай!
Младший оказался вполне жив. Даже в сознании, только очень слабый. Отец сообщил, что врачи настаивают на длительном постельном режиме, что, пожалуй, к лучшему – не будет лезть куда не надо.
И добавил:
- С тобой тут жаждет познакомиться твой двоюродный брат. Так что если ты ничем не занят…
- Не занят. Только со мной Эля, можно? А откуда у меня двоюродный брат?
Отец упоминанию Эли не удивился. То ли не считал внезапную дружбу сына со случайной семиклассницей ничем удивительным, то ли и правда знал, кто она. Усмехнулся:
- Можно. А откуда брат, я вам всем вместе расскажу. Приходите.
Старший нажал кнопку завершения вызова, протянул Эле телефон и только тут спохватился:
- Ой, у тебя же еще уроки есть!
- Две алгебры, биология и ИЗО, - фыркнула она. – Если я их прогуляю, небо на землю не упадет. А там Тано!
- А он обрадуется прогулам? Смотри, получишь замечание в дневник. И двойку по литературе.
- Пфы. Он справедливый. И вообще, раз он сам не пришел, то и мне тоже можно.
- Ну вот он и сообщит родителям о твоих прогулах, чтобы было справедливо. Ладно, пошли!
В больничной палате полутемно, но достаточно просторно. Младший, нездорово бледный, лежит неподвижно, только глазами водит туда-сюда. На краю его постели сидит усталый, за одну ночь очень сильно постаревший отец, держит его за руку. С подоконника за происходящим внимательно наблюдает голубоглазый золотоволосый юноша – судя по виду, ровесник Старшего.
Эля робко произносит официальное:
- Здрасьте, Александр Викторович.
Старший пододвигает ей стул, кивает – садись, мол – а сам подходит к отцу, замирает, опустив голову.
- Прости меня, пап. Я… нет, не хочу оправдываться, я просто идиот и не умею думать.
Выдерживает секундную паузу, опускается на колени у кровати Младшего, быстро заглядывает ему в глаза и тут же отводит взгляд.
- И ты… прости… если сможешь… я не должен был.
Младший недовольно хмурится, пытается возмутиться:
- Ну что ты говоришь! Мне не за что тебя прощать, ты же прав был! Папа, скажи ему!
- Нет, - отец медленно качает головой. – Он был неправ. И ему есть за что просить прощения. Но… – (это уже Старшему) – встань с пола, недоразумение, простудишься же! – (Старший покорно поднимается на ноги и замирает, опустив голову) – Я очень рад, что ты признаешь свою ошибку сразу же. Я вот в свое время так и не смог… а потом стало уже слишком поздно… В общем, давай договоримся, что ты будешь думать, что говоришь и тем более будешь думать перед тем, как сбегать из дома. И простим тебя. И сам себя не вини сверх необходимого – все кончилось гораздо лучше, чем могло бы.
Старший уныло кивает. Младший пытается еще что-то сказать, но отец снова резко поворачивается к нему:
- Я понимаю, что ты хочешь его оправдать полностью. Но… не надо. С тем, что он тебе сказал, разбирайтесь сами. А вот за гордый уход из дома я бы очень строго наказал – но, видимо, не судьба, не сейчас же. В свое время мой такой же уход из дома стоил мне того, что я потерял всю семью, моему брату – того, что он окончательно разучился радоваться жизни, а вам и молодому человеку на подоконнике – того, что вы понятия не имеете, что вы друг у друга есть.
- Это и есть наш двоюродный брат? – робко интересуется Старший.
- Да. Эдуард Максимович, единственный и до нынешнего дня горячо любимый наследник мэра. Как ты сокращаешься-то, Эдуард Максимович? Или нам тебя так официально и именовать? Да, я не представил тебе новоприбывших. Это старший из моих сыновей и твоих двоюродных братьев, Коля. А девочка – из моих школьников, Эля.
- Мама называет Эдди, на английский манер. Можете и вы так же, - улыбается наследник мэра. – Нет, официально не стоит, мне хватает и того, что отец всегда официально… Рад знакомству. И… раз уж ваш старший тоже пришел… вы обещали рассказать, почему вы с отцом… вот так… И, кстати, почему вы Викторович, если он Владимирович?
- Я тоже был Владимировичем, пока по молодости и глупости не сменил паспорт. Очень не хотел, чтобы меня хоть что-то с отцом связывало. Слушай, потомок, - это стоящему столбом посреди комнаты Старшему, - сядь куда-нибудь, не маячь перед глазами. Можешь к брату на подоконник, сегодня я разрешаю лазить по подоконникам, только вниз не свалитесь, пожалуйста.
Старший охотно скидывает кроссовки и запрыгивает на подоконник.
- Эдька, двигайся, иначе я сюда не влезу.
- Влезешь! А не влезешь – посидишь на полу! – наследник мэра показывает язык, но все же двигается, освобождая половину подоконника. Старший устраивается поудобнее и бросает на отца заинтересованный взгляд.
- Как же вы похожи на нас с Максом в юности, - вздыхает отец. – Ну просто копии. Так вот, глубокоуважаемый Максим Владимирович – мой брат. Младший. И первые двадцать лет моей жизни и семнадцать его – горячо любимый. Я, конечно, идеалом старшего брата не был. Порой заставлял мыть посуду, хотя была моя очередь. Иногда дразнил ботаником. Но в целом любил и заботился, один раз даже спас его от двойки за годовую контрольную и отцовского гнева, а школу – от потери золотого медалиста. И он меня в те годы тоже любил. Укорял за раздолбайство – заслуженно, ибо я, все-таки поступив против воли отца на филологию, хватал неуд за неудом. Страдал, когда я сваливал на него вне очереди хозяйственные дела. Но в целом мне тогда казалось, что мы друг за друга в огонь и в воду. Ему, вероятно, тоже. А потом я сделал примерно то же самое, что вчера Николай – нет, не смотри на меня таким страдальческим взглядом – хлопнул дверью и гордо ушел из дома, бросив ключи на столе.
- Я не хлопал дверью! – возмущается Старший.
- Ты не хлопал, - соглашается отец. – А я по юности очень любил дверями хлопать, и в тот раз тоже не устоял. Надо сказать, что причина у меня была куда менее веская, чем у тебя – я просто завалил экзамен. А когда отец попытался мне сказать, что стоит быть более ответственным, я смертельно обиделся, взял гитару и тетрадку со стихами и ушел. Январь, крещенские минус тридцать градусов мороза. Я – третьекурсник с тройками в зачетке. Денег у меня от силы рублей двести – все отцовское я честно кинул на стол, а от летней подработки остались копейки. Жить негде, работы тоже нет, а есть пересдача по крайне важному предмету (а бросать университет я не хотел, мне там все же нравилось), та самая гитара и полное незнание реальной жизни. Это был самый сложный период. Я ночевал на вокзале, пел в переходах и раздавал рекламные листовки. С тех пор я не боюсь, кажется, ничего. Кроме того взгляда, которым Макс на меня смотрит при наших редких встречах.
- А почему ты не помирился с… Максимом Владимировичем? – тихо спрашивает Младший.
- А я с ним и не ссорился. Просто он счел, что я предал отца и семью. И не простил. Не знаю, кому было больнее – мне или ему. Но он категорично порвал со мной все отношения. С тех пор так и живем.
- Но… вы же могли вернуться, попросить прощения. Зачем было рвать все связи? – отводя глаза, интересуется Эдуард.
- Эдди, дорогой мой, во-первых, давай на «ты», мы для этого достаточно близкие родственники. А во-вторых… отцу были нужны идеальные дети. Отличники, с красными дипломами престижных специальностей. Хорошо устроившиеся в жизни. Твоего папу он таким и сделал. А я… я раздолбай и троечник, и по этому поводу мы с отцом ругались сколько я себя помню. Даже если я бы и вернулся – через неделю началось бы все то же самое. Сначала я думал – получу диплом, устроюсь на любимую работу, обзаведусь семьей, квартирой и уже тогда… А потом… любимая работа приносила копейки, мою семью составляли эти два оболтуса, с которыми мы очень долго ютились в крошечной однокомнатной квартирке… отец бы меня таким не принял…
- Пап! – это снова Старший. – Прости, что перебиваю, но ты помнишь… помнил… о прошлом, о той жизни?
- Тогда – нет. Это потом уже… Отец умер, когда Мишка был в первом классе. Помнишь, осенью он подцепил воспаление легких и мне пришлось уходить на больничный и сидеть с ним? Тебя с классом как раз увезли в какой-то экспериментальный лагерь на осенние каникулы, а Мишка метался в бреду с температурой 39. Одним из тех вечеров мне позвонил Макс. Сухо сообщил, что отец умер и похороны состоятся завтра. А я куда от Миши? Его нельзя было одного оставлять ни на минуту, а денег на то, чтобы нанять сиделку хотя бы на пару часов, не было. Да и не оставил бы я его на сиделку. В общем, то, что меня не было на похоронах, стало для Макса последней каплей, он счел меня неблагодарной тварью, совсем не любящей отца. О чем я и получил от него смс вечером после похорон. Мишке как раз стало чуть легче от очередной порции жаропонижающего, он уснул – а я сидел рядом с ним, перечитывал сообщение Макса и впервые с тех пор, как в пять лет разбил коленку, плакал. Потом и я уснул – а проснулся помнящим все. А Мишка ночью свалился с постели на пол, лежит весь несчастный и смотрит на меня жалобно. А я на него смотрю и понимаю, что вот он передо мной, Морхэллен, который – прости, Миша, именно так я в тот момент и думал – виноват в стольких смертях, во всем виноват, и если бы не он… Первый порыв был крайне похож на Колин – сказать ему, что он предатель, и уйти. А потом я понял, что это мой сын, ему семь лет, он тяжело болен и у него нет никого, кроме меня. И у меня никого, кроме него и его брата, нет. В общем, сначала пришлось вставать, укладывать обратно в постель, кормить жаропонижающим, мерить температуру… Потом уже стало не до того, чтобы его во всем обвинять. А потом дошло, что виноват-то исключительно я сам. И что я должен сделать все возможное, чтобы моему ребенку не пришлось предавать меня и в этой жизни. Ну и… я начал стараться делать. И беречь вас от памяти, как мог. Только не уберег, ни того, ни другого.
- От этого при всем желании не уберечь, - хором заявляют все четверо.
- Вы как сговорились, - обреченно вздыхает отец. – Ну и что мне с вами делать?
- Ничего не надо, - тихо отвечает Младший. – Давай просто жить, а?..
- Может быть, и папа поймет, - шепотом говорит в потолок Эдуард. – Он устал от всего этого, по нему видно…
Расходятся они вечером, когда уже темно, и Старший провожает Элю до дома. Всю дорогу она тихо идет рядом с ним, держит его за руку и молчит – а уже у самого подъезда внимательно смотрит на него и говорит задумчиво:
- Знаешь… а у тебя брат красивый.
Старший не успевает ничего ответить – Эля смущается и убегает в подъезд. А он еще долго стоит в темноте и улыбается. Влюбленные маленькие девочки смущаются именно так. И правильно. Младший старше ее всего на четыре года и будет явно более подходящим объектом для воздыханий, чем отец.
- Знаешь, Эдь. Кажется, я влюбился.
Младший сидит на кровати, прислонившись спиной к подушке, и задумчиво рисует на альбомном листе портрет. Эдди с подоконника задумчиво наблюдает, как рисунок становится все больше и больше похож на ту девочку, которая пришла сегодня сюда – кажется, Элю. И усмехается:
- Это плохо?
- Это… неправильно… Подозреваю, она и в этой жизни любит отца.
- А кем она была – там?
- Точно такой же девочкой. Из тех, первых учеников Мелькора. По уши влюбленной в него и страдающей. Она умерла в первую войну. Ей было всего около шестнадцати.
Эдди долго молчит. Потом тихо произносит, отводя взгляд:
- Знаешь, а я ее помню, кажется. Ее убил я. Она одной из последних уже умерла, долго продержалась, хотя не умела воевать совсем…
Младший безнадежно вздыхает и прикрывает глаза.
- Пап, а Эдька – он кто?
Старший сидит на полу кухни, прислонившись спиной к холодильнику и обхватив руками колени. Отец нервно курит у открытого окна. Вообще-то отцу нельзя много курить – у него больное сердце. Так что Старший внимательно следит. Сейчас отец докуривает вторую сигарету. Потянется к третьей – придется отбирать.
- Эонвэ, - спокойно говорит отец, глядя куда-то за окно, на ночной город. – Любимый сотворенный моего брата. Было бы странно, если бы они оказались отдельно друг от друга здесь.
- И ты… можешь с ним вот так общаться?! Он же…
- Я уже принял Морхэллена и постарался обеспечить ему максимально счастливое детство. После этого отказываться общаться с Эонвэ из-за того, что было в той жизни… К тому же, знаешь, мне иногда кажется, что эта жизнь дана нам всем как второй шанс, возможность что-то исправить. Самое главное я безнадежно провалил – брата у меня нет и здесь. Но, может быть, у меня получится что-то другое. Например, сохранить доверительные отношения с младшим сыном. Или – почему бы и нет? – подружиться с племянником. И ты тоже думай, что ты можешь исправить. Если что-то можешь – надо исправлять.
- Могу. Например, не дать тебе выкурить третью сигарету! Дай сюда, тебе больше нельзя! – Старший вскакивает на ноги, решительно отбирает у отца пачку и опускает ее себе в карман.
- Диктатор, - обреченно вздыхает отец. – Тиран и деспот.
- Именно! Но тебе с твоим больным сердцем и так нельзя, а сегодня ты еще из-за Мишки перенервничал. И вообще, тебе спать пора!
- У меня еще сочинения не проверены.
- Какие сочинения? Ты на больничном с несовершеннолетним сыном. И сейчас ты пойдешь спать!
- Ну точно тиран и деспот… Ладно, хорошо, уговорил.
Судя по тому, как уменьшилось число проезжающих машин, уже глубоко за полночь. Сколько сейчас точно времени, Старший понятия не имеет – телефон лежит где-то далеко, а привычкой носить часы он так и не обзавелся.
Старший стоит на балконе и докуривает уже третью сигарету из отцовской пачки.
Вообще-то Старший не курит. Пробовал пару раз еще в старшей школе, но не нашел в этом совершенно ничего привлекательного. Но сейчас, когда за пару невероятно длинных дней и еще более длинную бессонную ночь пришлось пережить столько всего, по-другому невозможно.
Отца он все-таки уложил спать, и тот, кажется, даже уснул. А ему самому не спится, несмотря на неимоверную усталость.
За эти два дня весь его с таким трудом выстроенный мир полетел в бездну и явно не собирается оттуда возвращаться. Зато на его обломках сам собой возникает какой-то новый, пока неведомый, но, кажется, вполне себе неплохой.
Где-то невыносимо далеко раздается пронзительный гудок парохода. Река здесь не то чтобы большая, но пароходы все же ходят. Старший опирается на перила и безнадежно вздыхает. В той жизни были бескрайние моря и белокрылые корабли, бил в лицо соленый морской ветер. В этой он ни разу не видел моря – до него здесь тысячи километров.
Здесь – если выехать за город – есть степь, и летом она наполнена горькими травами, густым душным запахом полыни. Раскаленный воздух звенит от жары и какого-то странного напряжения. И от этого тоже хорошо и горько, так в том мире тоже было. Но сейчас – май, и горьких трав еще не много, а прежде, чем воздух раскалится до предела, пройдет еще много времени. А море… море в любое время года манит своими просторами, зовет…
Непогашенный окурок летит вниз. Старший тянется еще за одной сигаретой и с грустью обнаруживает, что пачка опустела. Ну и пусть. Где-то далеко внизу окурок достигает асфальта и гаснет. Младший бы сейчас его отчитал, сказал, что нельзя мусорить на улицах.
Младший… Старший досадливо морщится. Нет, после сегодняшнего ему стало понятно, что он никогда не будет напоминать брату о прошлой жизни. Он должен сделать так, чтобы Младший даже теперь, когда помнит все – или все-таки почти все? – чувствовал себя нужным, любимым и не виноватым в том, что было тогда.
Но самому-то как научиться жить с осознанием того, что его горячо любимый Младший и ненавистный предатель Курумо – одно и то же лицо?..
В глубине комнаты требовательной пронзительной трелью взрывается мобильник. Старший, тихо чертыхнувшись сквозь зубы – кому что понадобилось среди ночи, отца же разбудят – торопливо бросается отыскивать брошенный непонятно где телефон.
Буквы на дисплее сообщают, что звонить среди ночи зачем-то понадобилось Младшему. Но голос в трубке не его, незнакомый – или нет, неуловимо знакомый.
- Эдька, ты? – наконец не очень уверенно интересуется Старший.
- Нет, твоя троюродная прабабушка! – огрызается тот.
- Прабабушка так прабабушка, - у Старшего нет сил ни спорить, ни возмущаться. – А чего звонишь среди ночи? Ты вообще на часы смотрел?
- Я-то смотрел. А вот твой брат срочно требует тебя сюда, и прямо сейчас. И я не знаю, что с ним делать!
В голосе двоюродного брата слышится столь отчетливая тревога, что Старший, даже не пытаясь узнать подробности, только устало вздыхает:
- Черт. Пусть ждет, скоро буду, - и, едва нажав на кнопку завершения вызова, тут же набирает номер ближайшей службы вызова такси.
- Ну и какого черта ты не даешь людям спать?
Старший сидит на краю постели Младшего, сжимая его руку.
Старший успел вымокнуть насквозь, пробираясь по мокрым от недавно прошедшего дождя кустам больничного парка и порвать джинсы, влезая в окно – объяснять вахтерше или кто у них там, зачем ему в третьем часу ночи срочно понадобилось внутрь, было делом столь безнадежным, что он сразу плюнул на эту идею и полез через кусты. Так что мокрый и растрепанный Старший слегка раздражен, и наблюдающий за ними из своего угла Эдди даже начинает опасаться за жизнь и здоровье Младшего. Ненадолго, впрочем – по тому, как Старший ласково и неторопливо взъерошивает Младшему волосы, моментально становится понятно, что, несмотря на раздражительный тон, он волнуется за брата и совсем на него не сердится.
Младший только всхлипывает и сквозь слезы бормочет что-то невнятное, сжимаясь в комок и глядя на Старшего почти испуганно.
- Чудовище, - ворчливо говорит Старший. – Рассказывай уже, что случилось.
Младший смотрит на него затравленным взглядом и не отвечает.
Старший с обреченным вздохом оглядывается на двоюродного брата:
- Чем именно это сокровище аргументировало, что я нужен ему здесь немедленно?
- Ничем. Аргументировать он, по-моему, не в состоянии. Только твердить сквозь слезы, что ему прямо здесь и сейчас нужен его Ортхэннер.
- Горе мое, - Старший бережно приподнимает Младшего и укладывает его головой себе на колени. – Здесь я, здесь. И не брошу тебя. Клянусь. А теперь спи.
Младший вцепляется обеими руками в руку брата. Старший не без труда разбирает по движению губ:
- Но я же сволочь и предатель…
- Дурень ты, мелкий. И не более того. Здесь ты никому ничего плохого не сделал. Что бы ни было там, здесь ты мой любимый младший брат. И у нас все будет как раньше, обещаю. Ничего не изменится. Слушай, мелочь, раз уж тебя отец принял и вырастил достойным человеком – думаешь, я теперь смогу разрушить все хорошее, что у нас есть? Все, не страдай. Я тебя люблю и ты мне нужен.
- Правда?.. – едва слышно спрашивает Младший.
- Клянусь. Или ты не веришь моим клятвам?
- Верю…
- Молодец. А теперь спи. А то, - Старший загадочно усмехается, - мне тут сегодня сказали, что у меня брат красивый. Будешь много реветь и мало спать – так говорить больше не будут.
- Кто?.. – одними губами интересуется Младший.
- Кто надо, - улыбается Старший. – Спи.
Младший наконец успокаивается и засыпает, не отпуская руку Старшего. Тот долго сидит неподвижно, потом поправляет ему волосы и шепотом жалуется двоюродному брату:
- Теперь это сокровище будет долго и с удовольствием спать на мне. И ведь не переложишь на подушку – моментально проснется. Тяжело быть старшим братом.
- Тяжело, - понимающе – слишком понимающе – улыбается Эдди.
- Подожди… ты же единственный сын?..
- Я единственный наследник. Тут все сложно.
Старший смотрит недоуменно. Эдди долго молчит, потом мрачно усмехается:
- Превратности трактовок прошлого. Помнишь Златоокого? Хотя не можешь не помнить, он же у вас жил долго. Так вот, брат у меня есть и здесь. Младший, хотя там он был старшим. Ему сейчас только-только тринадцатый год пошел. Так в семь лет это сокровище умудрилось натворить что-то настолько серьезное, что отец сказал, что не может считать его своим сыном. Что именно – я не вникал, не знаю, я тогда тоже маленький был еще. Причем обставил все это отец глобально. Даже в новостях, по-моему, объявляли, что Руслан якобы погиб в автокатастрофе…
Старшему внезапно вспоминается, как лет пять назад отец с неестественно спокойным лицом вглядывался в экран телевизора – в новостях как раз говорили о смерти сына какой-то большой шишки – а потом долго молча курил на балконе. Видимо, помнил Златоокого и прекрасно понимал, что к чему.
- Так вот, - со вздохом продолжает Эдди, - с того дня отец убежден, что сын у него только один – я. Руслан учится в закрытой школе-интернате, дома практически не бывает, отец его даже на каникулы старается куда-нибудь отправить. А если все-таки приходится взять его домой, держится с ним подчеркнуто официально, как с чужим. Говорит, что в день своего совершеннолетия Руслан получит другие фамилию и отчество и минимально необходимую сумму денег и будет волен делать все, что хочет.
Старший машинально гладит по голове спящего Младшего. В голове неотступно бьется мысль, что окажись все немножко по-другому – и у них была бы примерно такая же история. Если бы отец тогда не смог принять Младшего…
- Насколько я могу судить, Александру Викторовичу такие поступки несвойственны, - угадывает его мысль Эдди. – И, в любом случае, тебе уже поздно бояться за то, что не случилось в прошлом. Вам повезло больше. А Руську надо бы куда-нибудь вытащить, но я не знаю, куда и как… Мы с матерью его навещаем так часто, как получается выбраться тайком от отца – мне отец просто запретил с ним общаться, категорично сказав, что у меня нет брата, что у них там с матерью – я не знаю, он слишком ее любит для того, чтобы открытым текстом ей запретить, но она тоже старается видеться с Русланом тайком. Мне его жалко, он слишком забитый и слишком уверен в своей никому не нужности. За нас с матерью цепляется отчаянно, но много ли мы можем в таких условиях?..
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |