— Ну что ж, в таком случае говори потише.
— Они сейчас играют в гараже, не слышат нас.
Он подошел и встал перед ней. Забрал из ее пальцев комок сырого теста и сунул себе в рот. Она заглянула в его узкие глаза, всмотрелась в его плохо выбритое лицо. В чем-то Тайс навсегда остался мальчишкой, неразумным и беззащитным. И по-прежнему нуждался в ней.
Пернилле обняла его, поцеловала в колючую щеку, прошептала:
— Мы никогда не будем такими, как раньше? Больше никогда?
Правой рукой он гладил ее каштановые волосы, пока левой украдкой отщипывал себе еще теста.
— Мы будем теми же, кем были. Обещаю.
Она крепко прижалась к нему, лицом в широкую грудь, прислушалась к ритму его дыхания, ощущая в нем биение жизни, чувствуя силу.
В гараже Вагн Скербек играл со своим последним приобретением для мальчишек — черной радиоуправляемой машинкой на батарейках. Она ездила по полу между ящиками и фургонами. Антон управлял, Вагн был мишенью.
Машинка бросалась вперед и назад по бетонному полу. А он подпрыгивал и громко вопил, убегая от нее.
Наконец игрушка ударилась о его белые кроссовки.
— Задавил! — крикнул Скербек. — Насмерть! — И он замер с вытаращенными глазами, вывалив язык изо рта.
Антон не засмеялся.
— Классно! — сказал Скербек. — Можно будет устроить гонки на газоне перед вашим новым домом.
— Можно, я возьму ее наверх в свою комнату, дядя Вагн?
Скербек подобрал игрушку с пола и протянул мальчугану:
— Она твоя. Можешь делать с ней все, что захочешь.
Антон схватил машинку. И тут же рука Скербека сверху вырвала ее из его пальцев.
— Но только когда переедешь в новый дом. — Он присел на корточки, заглянул мальчику в глаза. — Все немного нервничают, когда случается что-то новое.
— Ты тоже?
— Еще как. Особенно когда не знаю, что именно случится. Но перемены — это весело. Ты бы лучше…
— В подвале кое-что есть.
Скербек нахмурился:
— Что там может быть?
— Там паспорт Нанны. И на нем кровь. — Антон был напуган. — Только не говори папе. Он будет ругать меня.
Скербек засмеялся, покачал головой:
— Что ты такое говоришь?
Мальчик попытался опять завладеть машинкой. Скербек отвел руку:
— Антон… Тебе это только кажется, потому что ты боишься переезжать. Но тебе нечего бояться. И ты всегда должен говорить правду.
Мальчик отошел на шаг:
— Я не вру! Я видел паспорт в подвале.
Он вытянул руку и взял машину. На этот раз Скербек не препятствовал ему.
После чего Антон ушел наверх.
Дети лежали в своих кроватях, взрослые втроем сидели вокруг кухонного стола, заставленного грязной посудой.
Бирк-Ларсен курил с лицом мрачнее тучи.
— Что еще сказал Антон? — спросила Пернилле.
— Ничего, — ответил Скербек. — Только то, что видел паспорт Нанны.
— Черт бы побрал этих детей, — прогудел Бирк-Ларсен. — Я был там сотни раз и никакого паспорта не видел. А ты?
— Он просто переживает, Тайс. Он же ребенок, столько всего… Нам ведь тоже не по себе.
— Где? — спросила Пернилле.
— Сказал — в подвале. Но там вообще ничего нет. Так, был мусор кое-какой, но я вынес почти все.
— Как мог ее паспорт оказаться в Хумлебю? — недоумевал Бирк-Ларсен. — Нанна даже не знала о том, что я купил там дом.
— Я могу съездить посмотреть, если хочешь.
— Там ничего нет, Вагн.
Пернилле сдавила пальцами виски. В кухне больше не пахло хлебом. Здесь остался только запах сигарет и пота.
— Тогда почему, — спросила она, стараясь сдерживаться, — он так сказал?
— Это же Антон! Он говорит все, что вздумается. Но это уже слишком. Я не позволю ему болтать что попало. Завтра же утром поговорю с ним.
Она не собиралась сдаваться:
— Полиция так и не нашла ее паспорт. Они много раз спрашивали нас о нем.
Он направил на нее тяжелый взгляд. Это был другой Тайс. Жесткий, холодный, безжалостный.
— Пожалуйста, не говорите с Антоном об этом, — сказал Скербек. — Я ему обещал…
Пернилле тут же набросилась на него:
— Нет, мы обязательно должны поговорить с ним. Завтра все вместе поедем туда и посмотрим. Я хочу знать…
— Его там нет! — рявкнул Бирк-Ларсен.
Она прикрыла глаза на мгновение, борясь с гневом.
— Его там нет, — повторил он спокойнее. — И завтра у него день рождения.
— Тайс…
Его большая ладонь взрезала над столом воздух.
— И хватит об этом.
За несколько минут до начала последних дебатов в прямом эфире, которые должны были состояться в центральной телестудии, Поуль Бремер спорил с продюсером передачи об очередности выступлений.
— Я представляю крупнейшую партию, то есть я иду последним, — заявил он.
Женщина-продюсер не была готова к конфликту.
— Мы договаривались о жеребьевке, — возразила Риэ Скоугор.
— Я не давал своего согласия на это. Мы поступим так, как поступали всегда: последнее слово за лидирующей партией. Вот что…
Его прервал звонок мобильного телефона, и он отошел на несколько шагов, чтобы ответить.
— Может, лучше отказаться от жеребьевки, — предложила продюсер, — раз возникают такие проблемы.
— Мы договорились!
Бремер внимательно слушал, что ему говорил невидимый собеседник по телефону, и при этом смотрел прямо на Скоугор.
— Эфир через десять минут, — переживала продюсер.
Вернулся Бремер — сама любезность и обаяние.
— А знаете, давайте тянуть жребий. Мне кажется, что сегодня мне повезет. — Серые глаза, не отпускавшие Скоугор, были ледяными. — А потом игра уже будет закончена.
Хартманн все еще был в гардеробной при студии и созванивался с Мортеном Вебером, который оставался в ратуше.
— Почему уволили Брессау? Мне нужна правда, Мортен.
— Наверное, облажался по-крупному. У тебя же сейчас теледебаты?
— Почему его уволили?
Вебер мялся:
— Ты же сам знаешь, сплетни здесь плодятся с молниеносной скоростью. Если всему верить…
— Проклятье, да скажи, наконец, правду! Мне опять звонил этот кровосос Салин. Его просто распирало от радости, что теперь мне точно конец. Ничего толком не сказал, только то, что Бремер после дебатов сделает сообщение. Я должен знать, что они замышляют. О чем он говорил?
— Он блефует, чтобы испортить тебе дебаты. И судя по всему, у него прекрасно получается.
— Кому Риэ посылала тот пакет? Лунд?
— Я не знаю и, честно говоря, не собираюсь в этом копаться. У меня есть более приятные занятия.
— А могла Риэ закрыть доступ в квартиру?
— Конечно могла. Как и любой наш сотрудник.
— Ты проверил, что она делала вечером в ту пятницу?
— Я здесь не для того, чтобы шпионить.
— Я просил…
— Нет, Троэльс. В эту игру я не играю. И на этом точка.
Вебер отключился. Когда Хартманн обернулся, в дверях стояла Риэ Скоугор.
— Все в порядке? — спросила она. — Тебе пора.
Он не ответил.
— Это последний раунд дебатов. — Она вела себя с ним как профессионал, не более того, и смотрела ему прямо в глаза. — С тем впечатлением, которое сложится у избирателей сегодня, они и пойдут на выборы.
Он лишь еще один товар, который ей надо продать. Лишь очередная марионетка в руках ее отца, которой тот манипулирует из парламента.
— Все опросы подтверждают, что в гонке остались только ты и Бремер. Меньшинства никого не убедили. Так что вас двое.
Он кивнул.
— Если речь снова зайдет об убийстве, придерживайся той линии, которую мы обговорили: ты делаешь все, чтобы помочь следствию, ты стоишь за искренность и прозрачность, а у Бремера в шкафу полно скелетов. Не отходи от этой линии ни на шаг… Проклятье, Троэльс, ты хоть слышишь меня?
Его взгляд был направлен вглубь студии за открытой дверью. Там расхаживал Бремер, уверенный и довольный собой.
— Троэльс. Это важно.
Скоугор смолкла. Было заметно, что она нервничает. Вошел ассистент студии и попросил его занять место за столом.
Хартманн шагнул к яркому свету, обернулся и посмотрел на нее, стоящую в тени.
— Я знаю, что ты сделала.
— Что?..
— Я обо всем знаю. И Бремер тоже.
Она смотрела на него недоуменно.
— О тебе и Брессау. О кассете с пульта охраны.
Она застыла, без кровинки в лице. И ни слова в ответ на обвинения Хартманна.
— И о том, как ты устроила, чтобы в квартиру никто не ходил.
Ассистент снова вернулся за ним:
— Мы в эфире! Если вы намерены участвовать, то поспешите, Хартманн.
— Троэльс!
Он вышел в студию и сел на предназначенное ему место.
Через десять минут после начала эфира был поднят вопрос повышения налогов. Хартманн не мог отвести взгляда от старого политика напротив. Тот выглядел так, будто уже победил и будто ему не терпится скорее войти в палату заседаний городского совета с улыбкой триумфатора. Будто он уже заполучил очередные четыре года на своем сияющем троне.
Потом это случилось.
— Налоги важны, — произнес Бремер тем спокойным, непререкаемым тоном, который отрабатывал, вращаясь в высших политических кругах Копенгагена на протяжении трех десятилетий. — Но столь же важен и моральный облик человека, которого мы избрали представлять нас. — Он посмотрел прямо в объектив камеры. — Убийство Нанны Бирк-Ларсен…
— Прошу прощения, — перебил его ведущий. — Мы пришли сюда, чтобы поговорить о политике…
— Политика — это прежде всего и в первую очередь этика и мораль, — изрек Бремер. Он только на миг оторвал взгляд от камеры, чтобы глянуть на Хартманна. — Избиратели имеют право знать…
Хартманн откинулся на спинку кресла и слушал. На лице Бремера смешались презрение и возмущение.
— Меня обвинили в сокрытии информации. На меня подали иск и заявление в полицию. Все по наущению Троэльса Хартманна, того самого человека, который сам совершенно сознательно скрывал факты, препятствуя ходу полицейского расследования…
Хартманн поднял палец, но он не чувствовал в себе сил перебивать или возражать. Против воли он посмотрел на Риэ Скоугор, стоящую у двери в студию.
— Как могло случиться так, что представительская квартира его партии простояла пустой до тех пор, пока туда не проникли сотрудники полиции? — вопрошал Бремер. — Как могла внезапно исчезнуть и потом вновь появиться кассета с записями камер видеонаблюдения? Как? Объясните мне.
Наконец к Хартманну вернулась воля к победе.
— Полиция заверила меня, что данные обвинения Бремера безосновательны. Это всего лишь отчаянная попытка удержаться у власти любыми способами.
— У власти? — Голос Бремера неожиданно взлетел выше его природного тембра. Он раскраснелся, ослабил узел галстука. — Значит, полицейские были дезинформированы. Когда они получат доказательство, находящееся в моем распоряжении…
Ведущему все это не нравилось.
— Прошу вас, покороче…
— Это крайне важно и напрямую касается темы нашего сегодняшнего разговора! — крикнул Бремер.
Его напор удивил Хартманна.
— Если вы так искренне верите в свои фантазии, Поуль, то идите в полицию. Правды я не боюсь. В отличие от вас…
— Вы грязный лицемер! — прошипел мэр.
В студии воцарилось молчание. Затем Хартманн сказал:
— Копенгаген достоин политиков, а не интриганов у власти. Если полиция захочет поговорить со мной, они знают, где меня найти.
— Когда они узнают то, что знаю я, вы окажетесь за решеткой, Хартманн. Там, где ваше место…
— Извините! Извините! Все обвинения с меня сняты!
Дебаты в который раз превратились в перепалку. Ведущий потерял всякий контроль над ходом событий.
— Буквально перед эфиром мне стало… — начал Бремер.
— Вот что делает с человеком пребывание у власти в течение двенадцати лет, — не дал ему договорить Хартманн.
Жестикуляция Бремера стала вялой, лицо побагровело, он тяжело дышал.
— У меня есть информация…
— Нет, нет и нет, — перекрикивал его Хартманн. — Все, на что вы способны, — это прийти сюда и забросать меня грязью. Говорить о политике вы не желаете, очевидно, это ниже мэра Копенгагена! Вы недостойны занимать этот пост, Бремер.
— Недостоин? — Голос Бремера был близок к фальцету. — У меня есть информация…
— Ваша система изжила себя, — вновь перебил его Хартманн. — Мы живем под пятой у деспота, который, вместо того чтобы вести дебаты, обращается со своими коллегами-политиками как с пешками, а затем изливает свое недовольство перед избирателями.
Рука Бремера тянула ворот рубашки — ему не хватало воздуха. Он едва выговорил:
— У меня есть доказательство…
Хартманн не останавливался:
— У вас ничего нет. Вы просто хотите помешать нынешним дебатам, чтобы избежать обсуждения ваших ошибок. Вы постоянно так поступаете — переводите тему, чтобы скрыть свою коррумпированность и недостаток политического видения.
Бремер был нем. Он не мог сказать ни слова. Не мог вздохнуть.
— Коррупция, Поуль, — продолжал Хартманн ясным, уверенным голосом. — Червь коррупции разъедает вас изнутри…
— У меня есть доказательство… — невнятно проговорил Бремер.
— У вас ничего нет.
Он смотрел на старика в сером костюме в полоску. Бремер сжимал свою правую руку и как рыба разевал рот.
— У меня…
Поуль Бремер издал низкий сдавленный стон и скатился со студийного кресла на пол. Глаза под линзами в элегантной оправе остекленели. На лбу выступила испарина.
Через мгновение Хартманн оказался подле него, стал распускать галстук.
— Бремер? — произнес он неуверенно. — Бремер?
Лунд вернулась в управление, на этот раз — в кабинет Бюлова. Он находился в противоположной от отдела убийств части здания, и ей пришлось долго шагать по длинному коридору в черном мраморе мимо чужих подразделений и помещений, в которых она никогда прежде не была.
— Почему Майер не пошел с вами?
— Он не думал, что в этом есть смысл.
— Вы отдали ему приказ?
— Нет. Я хотела только взглянуть и сразу вернуться. Потом он позвонил и сказал, что обнаружил разбитое окно. И что на верхнем этаже в одном из окон виден свет фонарика. Это был фонарик Фреверта, не мой.
Бюлов сел за свой стол.
— Фреверта?
— Ладно, ладно. Я устала. Это был фонарик… кого-то другого.
Это доставило ему удовольствие, которого он не скрыл.
— Так вы признаете, что Фреверта там не было?
Она много думала над этим.
— Должно быть, он мог рассказать нам гораздо больше о преступлении, но чего-то или кого-то боялся. Возможно, он увидел нечто такое, что не предназначалось для его глаз.
— То есть, несмотря на записку, оставленную им, Метту и Нанну он не убивал? — спросил Бюлов.
— Вы не знаете, кто написал записку. Вы не знаете, было ли это самоубийство.
— Вы всегда расследуете дела, основываясь лишь на своих домыслах?
— Это не домыслы, — сказала Лунд. — Кто-то проник на склад. Этот человек знал, что мы там будем что-то искать. Хранилище с вещами Метты Хауге было взломано. И скорее всего, преступник забрал то, что мы искали.
— Вы должны были улететь в Швецию, Лунд. Разве Майер не хотел самостоятельно вести расследование?
— Что вы хотите этим сказать? Он хотел взять дело с самого начала. Потом Букард попросил меня заняться им…
— Вы спорили…
— Конечно, мы спорили. Иначе невозможно — дело слишком запутанное. Но никаких серьезных разногласий не было.
— То есть Майер жаловался начальству о несерьезных разногласиях между вами? Он сказал своей жене в тот вечер, что вы спятили. Что у вас с головой не в порядке. Он сказал, что у вас не было причин находиться на складе.
— Майер не поехал бы со мной, если бы не было причин…
— Он не единственный, кто обратил внимание на ваше состояние, — сказал Бюлов. — Одержима. Оторвана от реальности.
— Кто это сказал — Брикс? Свендсен?
— Неважно, кто именно. Точно ли это описание?
— Нет. И я уже дважды спасла задницу Брикса. — Она перегнулась через небольшой стол, обращаясь к помощнику Бюлова: — Мне нужно знать, что исчезло из вещей Метты Хауге. Когда мы это поймем…
— Если, — вставил Бюлов, — там вообще кто-то был, кроме вас и Майера.
— Что?
— Идите за мной, — приказал он.
В помещении через три двери от кабинета Бюлова перед компьютером с динамиками сидел едва знакомый Лунд криминалист. Бюлов встал у него за спиной. Лунд села, когда он велел ей сесть.
Он взял в руки пакет с мобильным телефоном Майера внутри.
— Когда вы были внутри склада, Майер — возможно, случайно — включил аппарат на запись, как он обычно делал, когда допрашивал подозреваемых. Слушайте.
Техник нажал пару клавиш. Из динамиков зазвучал голос Майера:
— Лунд? Вы меня слышите? Алло?
— Лунд!
— Черт!
— Лунд?
— Майер, он сел в лифт и спускается вниз. Я на лестницу. Лифт!
— Я у лифта.
Долгая пауза — тишина, перемежаемая механическими звуками.
— В лифте никого нет. Я поднимаюсь к вам.
— Его здесь нет. Он спустился. Он с вами…
— Я иду…
Она дернулась, когда прозвучал первый выстрел. После второго в голове стало пусто. Она слышала стоны и крики Майера.
Выражение лица Бюлова смягчилось, как будто он хотел показать ей свое сочувствие.
— Вы не спали трое суток. Было темно. Вы слышите какой-то звук и решаете, что это преступник, что он где-то в здании. Вы достаете пистолет, который не забыли в машине, а взяли с собой, когда отправились внутрь. Вы сбегаете с лестницы…
— О, перестаньте… — прошептала Лунд.
— Вы распахиваете дверь и стреляете. Что еще вам оставалось делать? Что еще мог бы сделать любой другой человек на вашем месте? Вы в кого-то попадаете. Он пытается выхватить у вас пистолет. Вы стреляете еще раз.
Лунд подняла на Бюлова ясные пронзительные глаза.
— Потом вы понимаете, что стреляли в Майера. Вы в отчаянии. Звоните в «скорую помощь». И за шестнадцать минут, пока они едут, вы имитируете взлом. Потом вы кладете свой пистолет рядом с Майером и ждете. — Он помолчал. — Ну, что скажете, Лунд?
— Ничего глупее в жизни не слышала.
— В здании не обнаружено ничьих следов, только ваши и Майера.
— Вы были бездарным копом, не надейтесь, что в прокуратуре вы добьетесь большего.
— Мы ничего не нашли!
И все равно ее глаза не оставляли его.
— Это потому, что вы не умеете искать.
Вошел второй следователь:
— Лунд, мы допросили жену Майера. Он приходил в сознание перед тем, как его увезли на повторную операцию. — Он передал ей листок. — Единственное, что он сказал, — это ваше имя. Сара. Он повторял его снова и снова.
— То есть он думал, что это важно, — добавил Бюлов. — Конечно, это могло быть признанием в любви. Но такое маловероятно, насколько я могу судить о ваших взаимоотношениях. — Он вручил Лунд бумагу с перечнем выдвигаемых ей обвинений. — Завтра состоится предварительное слушание. Вы знаете процедуру. У вас есть право на один телефонный звонок.
Бюлов вернул Лунд мобильный телефон, и оба следователя вышли, оставив ее одну. Лунд пошла за ними.
— В этом нет никакого смысла, — сказала она.
Они продолжали идти. Охранник в форме остановил ее на пороге и подтолкнул обратно в комнату.
Лунд посмотрела на мобильник и позвонила.
— Это я, — сказала она. — Мне нужна твоя помощь.
Бюлов пошел обратно по извилистым коридорам в отдел убийств. Брикса он нашел в его кабинете.
— Вы должны обыскать ее квартиру, — заявил он. — Всю одежду и обувь передать на экспертизу. Предоставьте в мое распоряжение ее личное дело, а также все материалы по делу. У вас двадцать минут.
Брикс расхохотался:
— Получите все, что нужно, но в свое время.
— Двадцать минут, Брикс. Меня интересует не только она, прошу вас учесть это.
— Из ее личного дела видно, что Лунд ни разу не воспользовалась оружием за все годы службы. Ее коллеги утверждают, что она никогда не носила его с собой. Это всем известно.
— Несколько дней назад вы забрали у нее полицейское удостоверение, а потом вернули его ей. Что это значит?
— Это значит, что она была права, а я ошибался. Она видит такие вещи… — Он поджал губы. — Вещи, которые я не вижу. И никто другой, если уж на то пошло. Лунд не самый приятный в общении человек, но…
— Нет, это значит, что вы понимали: ее поведение неадекватно. В противном случае вы бы не пошли на такую меру, как изъятие удостоверения.
— Я сделал это, потому что она разозлила меня. Это она умеет, но дело в том, что она неравнодушна к делу, которое ведет. Думаю, дело — ее главная забота в жизни. Ни ее семья, ни она сама. Я не знаю почему…
— Да-да, конечно, — отмахнулся следователь. — Растолкуете мне эти свои тонкости как-нибудь в другой раз. У вас двадцать минут.
Женщинам отводилось четыре камеры. Первые три были заняты орущими алкоголичками. Лунд вошла в четвертую, опустилась на единственный стул и огляделась. Изнутри камера казалась меньше, чем при взгляде снаружи. Узкий матрас, простыни и подушка, раковина и Библия.
Она уже была в синем тюремном костюме. Под кроватью стоял горшок.
Лунд посмотрела на сопровождавшего ее дежурного офицера, пытаясь вспомнить его имя.
Он выдал ей мыло и полотенце, вышел, запер за собой дверь. Она выглянула в смотровое окошко в двери:
— Как насчет еды?
— Время ужина давно прошло, — сказал он и захлопнул дверцу.
Хартманн и Скоугор вернулись в ратушу, вдвоем вошли в его кабинет. За окном город готовился ко сну. Бремер находился в больнице, его состояние было стабильным. Пошли разговоры о том, как его приступ повлияет на ход выборов.
В новостях о деле Нанны Бирк-Ларсен не прозвучало ни слова. Все внимание уделялось королю Копенгагена, который впервые за свою долгую жизнь на вершине власти обнаружил признаки простого смертного.
— Ты лгал мне, Троэльс, — сказала она, садясь перед его столом словно проситель. — Мне. Ты вместе с Мортеном.
— Что?
— Как ты мог делить секрет с ним, но не со мной?
— Это уже обсуждалось, — сказал он и вдруг подумал: все закончилось еще несколько дней назад. Умерло, но никто не заметил.
— Я так злилась на тебя!
Ему нечего было сказать ей.
— В тот вечер, когда все считали, что тебе конец, я случайно столкнулась с Филлипом Брессау. Мы пошли в гостиницу и посидели в баре. Он говорил, что тебе не на что рассчитывать, что мне нужно подумать о новой работе, перейти на другую сторону.
И если бы я тогда потерпел крах, думал Хартманн, она оказалась бы там, рядом с Бремером, в мгновение ока.
— Я понимала: что-то неладно. Ему без конца звонили. — Она заглянула Хартманну в лицо. — Он спросил, не хочу ли я выпить на ночь. В его номере.
Хартманн кивнул отрешенно:
— Как галантно с его стороны.
— Я услышала, что он говорит о Стокке и о нашей квартире. Брессау к тому времени уже прилично выпил и, должно быть, потерял бдительность. Вот как я узнала о том, что Стокке может быть нам полезен.
— Что было дальше?
— Ты хочешь знать, спала ли я с ним?
Хартманн молча ждал ответа.
— Разве это имеет значение? По крайней мере, я была знакома с Брессау и, в отличие от тебя, не искала незнакомых партнеров на ночь через сомнительные сайты.
От него не последовало никакой реакции.
— И почему тебя это вообще волнует? — Она устало вздохнула. — Я послушала его. Выпила. И пошла домой.
Он поднялся и заходил по кабинету.
— В тот вечер, в пятницу… Ты искала меня?
— Я? Нет.
— Ты ездила в квартиру. И узнала, что там что-то случилось.
— Нет, меня там не было. Утром я отправилась в конгресс-центр без тебя. И обманывала ради тебя людей. Как понимать твои расспросы? Чего ты от меня ждешь? Некой девственной честности, когда тебе это удобно? А потом мы становимся такими же коварными и изворотливыми, как все остальные, если нужно…
— Я никогда не требовал от тебя такого.
Она рассмеялась:
— Зачем тебе просить? Тебе просто хочется, чтобы дело было сделано, но так, чтобы о методах ты ничего не узнал. Бремер такой же. Возможно, дело в вашем положении.
— Я ожидаю определенной…
— Твои ожидания меня никак не касаются. Я не приближалась к квартире. И не прикасалась к той дурацкой кассете. Я многое бы сделала ради тебя, но убийцу прикрывать бы не стала. — Она поднялась, растянула губы в улыбке. Подошла к нему, прикоснулась к его плечу. — Ну все, хватит. Ты же сам все знаешь. У нас в штабе неизвестно что творится уже несколько недель. Тот же Олав — он влез в систему…
Он снял ее руку со своего пиджака:
— Олав мертв. Ты бы согласилась переметнуться? К Бремеру?
— У меня же есть работа. Ради нее я отказалась от партнерства в рекламном агентстве. Вдвое потеряла в зарплате…
— Я думал, это преданность делу.
— Это и есть преданность.
— Так скажи: перешла бы ты к ним?
Она закрыла глаза и сразу стала казаться хрупкой и беззащитной.
— Я даже не думала над этим. У нас здесь много дел…
— Я справлюсь сам, спасибо.
— Троэльс…
— Я хочу, чтобы ты поехала домой. И там осталась.
— Это же смешно.
Он посмотрел на нее. Она не отвела взгляда. Как обычно.
— Я не кусок мяса, который ты можешь продавать и покупать. Так и передай отцу.
— Я так никогда не считала!
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |