Максим и Пётр подошли к грузовику с брезентовым верхом. Петро нёс два чемоданчика и вещмешок. У кабины, заложив руки за спину, в новой с иголочки серой шинели, ждал их замполит.
– Ну, что, бойцы, собрались? Полезайте в кузов, трогаем.
– А, куда нас, товарищ подполковник?
– В штрафбат, голуби мои. В штрафбат.
– Штрафные батальоны расформированы давно.
– Не все, один остался. Для таких раздолбаев, как вы специально держим.
– За что? – не верили ушам своим друзья.
– Как, «за что», а разве можно драться? Если все начнут старослужащих мордовать, кто ж дисциплину в части держать будет?
– Так они первые...
– И не последние. Вы думаете, если я вас в части оставлю, вы долго проживёте? То-то. Не дрейфь, бойцы, я вас в настоящую армию везу, Советскую! Там дедовщины нет, у Кузьмина не забалуешь. Там таких, как вы большинство, со всего округа.
Так Максим и Пётр попали к Кузьмину.
.
5. КУЗЬМИН ПАВЕЛ АНДРЕЕВИЧ.
– Здравия желаю, товарищ генерал, – майор вытянулся перед главным куратором спецподразделений ГРУ *.(Главное разведывательное управление).
– Проходи, Паша, садись, не на параде.
Павел, стараясь не хромать, подошёл к столу, сел.
– Ну, что, оклемался малость?
– Как огурчик, товарищ генерал.
– Огурчик... Почти год по госпиталям. Как привезли, думал не выживешь.
– Я уже три месяца на реабилитации. Врачи...
– Врачи настаивают на комиссии. На пенсию, понимаешь?
– Да.
– Сколько ты наслужил?
– С училищем, почти пятнадцать.
– Во-от, а нужно двадцать пять. Ну, война, год за два. Всё равно, чуток не хватает. Хоть и с первых дней, Амина брал.
– Ещё пару месяцев, и будет полный порядок. Я тренируюсь, ногу разрабатываю.
– Да знаю я, Вельяминович жаловался: и себя, и врачей в гроб со своими тренировками сведёшь. Не получится! Там у тебя что-то с сухожилиями и этими... Нервными окончаниями. Вообще ногу отнять хотели, забыл? «Полное выздоровление невозможно», такой вот вердикт.
– Что они понимают! Вот увидите: через годик опять по горам скакать буду.
– Ты Маресьев, что ли? В общем так: я с Самим говорил: «герой Афгана», и прочее. Дослужить тебе дадут, в виде исключения, за особые заслуги. Поедешь на Кавказ, рота охраны, спец объект...
– Цербером? Не поеду!
– Погоди, дослушай. Старших перебивать...
– Простите, товарищ генерал.
– Опять перебил. Так вот, в предгорьях есть танкоремонтный завод, подземный. Охраняют войска особого назначения. Не служба, курорт. Туда наши «небожители» своих сынков служить отправляют.
– «Золотая молодёжь» разве служит?
– Служит, Паша, служит. Для карьеры полезно. Есть такие должности, на которые анкета «на Ять» быть должна. Так вот, гадюшник там развели... Ещё тот. Представь: едет папа на курорт, заезжает в часть за сыночком, и берёт с собой на недельку-другую, в море поплескаться. Вот такая служба.
– Да-а, не вспотеешь.
– А тут ещё ротный учудил: пацану какому-то по морде дал, в ресторане, по пьянке. А пацан не простой оказался... В итоге, аморалку пришили. Так что, место вакантно. Поезжай, Паша, наведи порядок, очень тебя прошу. Эта клоака уже многим поперёк горла. Ты же на высокие должности плюёшь?
– Плюю.
– И на большие звёзды?
– И на...
– Я тебе плюну! Не зарывайся, – напустил строгости генерал.
– Этот объект спецвойска охранять должны. Пусковые шахты такие войска охраняют. Покруче десантуры быть должны. А там мамины чада пуза греют. Случись что, сам понимаешь. Так что, поезжай, Павел Андреевич, и сделай из этой блат-хаты настоящую боевую часть.
– Есть, сделать боевую! Кузьмича дадите?
– Он сейчас где?
– Со мной, на реабилитации.
– Так у него же два пальца на правой руке...
– Мне инструктор по рукопашному бою нужен. Без Кузьмича не поеду. Увольняйте вчистую.
– Инструктор, говоришь? А что, хорошо придумал, таких бойцов поискать... Бери своего «К-2», не разлей вода. Сколько вы с ним?
– С семьдесят девятого, с самого начала*. (Вторжение советских войск в Афганистан).
– Что ж, подыхали вместе, и живите дальше вместе. Позвоню, приказ на него подготовят. Успехов тебе, майор. Знаю, не подведёшь, раньше не подводил. Приказ и документы у секретаря, командировочные и подъёмные в кассе.
– Самоуверенный вы, товарищ генерал. А если бы я отказался?
– А тебе деваться некуда. Из армии ведь не уйдёшь?
– Нет.
– То-то. Заеду как-нибудь. Говорят, там рыбалка знатная, и грязи.
– Разрешите идти?
– Иди, Паша, иди, дел по горло...
Павел открыл дверь коммуналки своим ключом.
– Ой, Павлик вернулся! А похудел то как, похудел. А, что это у тебя с лицом? Шрамищи-то какие! Ну ничего, шрамы и морщины... – тараторила соседка, – Серёжа, Павлик вернулся.
В коридор вышел приземистый, волосатый, хоть голым зимуй, мужчина в майке и шлёпанцах на босу ногу.
– Вернулся? Слышали, ранило тебя сильно. Лейтенант приходил, книги для тебя брал. Мы ему комнату твою открыли. Мать! Мечи на стол, я в магазин сбегаю.
– Не нужно, у меня с собой. Вот, держите, Клавдия, – передал тяжёлый пакет, – я умоюсь с дороги...
Павел сидел в своей комнате. Большая, с эркером в три окна, светлая, уютная. Родная. Стол, диван, пара кресел, платяной шкаф, книги на стеллажах в две стены – отцовская библиотека...
Накрыли в комнате Павла. Выпили, закусили, повспоминали, снова выпили.
– Уезжаю я, на юг, надолго. Книги контейнером отправлю. Увязать поможешь?
– Конечно, – закивал сосед, – сейчас и пацаны со школы вернутся, подсобят. Шпагат есть?
– Есть...
Сели на дорожку, молчали. Книги и кое-что из вещей контейнером отправили. У ног Павла стоял небольшой чемодан.
– Я тут бумагу заготовил, – положил на стол листок, – чтоб комнату мою вам передали. А то в одной, с двумя детьми...
Клава прикрыла лицо руками, заплакала.
– Павлик, а как же ты? Такая комната! В Москве. Ты, как будто навсегда прощаешься.
– Ни к чему мне. Я, скорее всего, надолго. Там что-нибудь выделят.
– Вот это да! – обрёл дар речи сосед, – Мы пятнадцать лет на расширение стоим, уже не надеялись. А мебель, как же?
– Пусть пацанам останется.
– Я тебя до вокзала провожу.
– Я такси вызвал. Ну, соседи, не поминайте лихом. Жили мы дружно...
Павел рубил концы.
Майор разглядывал разбитную команду, выстроившуюся перед ним кое-как, не по росту. Ремни ниже пупа, несвежие гимнастёрки полурасстёгнуты, сапоги грязные. Кое-кто жевал. Смотрели нагло, изучающе. Дети хозяев этой страны, страх потерявшие.
– Жевательные движения прекратить. Смирно. Одежду привести в порядок. Грязный подворотничок – наряд вне очереди. Сапоги почистить. Построение через сорок минут. Р-разойдись.
Солдаты, ухмыляясь, переглядываясь, неспешно отправились в казарму. «Новая метла. Ничего, поглядим, чья возьмёт».
– Ну, как тебе бойцы? – обратился майор к старшине, такому же высокому, лет двадцати пяти, светло-рыжеватому, без среднего и указательного пальцев на правой руке.
– Тараканы беременные. Ничего, через месячишко пообтешутся. Не таких обламывали. А это сосунки, плюнь – потонут.
– Ты только, Кузьмич, поосторожней, без фанатизма. Создания уж больно нежные. Мамочки, говорят, им до сих пор блинчики со сметанкой возят.
– Не боись, Андреич, мы с понятием. Не может быть, чтобы из полутора сотен оболтусов десяток нормальных не нашлось. Будет костяк, мясо нарастёт. Будет и боевое подразделение.
– Макаренко ты наш.
– А то.
Через час на плац потянулись солдаты. Торопливость не наблюдалась. Вид более-менее приличный, даже ремни подтянули. Построились.
– Равняйсь, смирно! Я ваш новый командир. Зовут меня Павел Андреевич Кузьмин. Это, – указал на старшину, – ваш инструктор по рукопашному бою, Голь Иван Кузьмич.
– Такой молодой, а уже старшина, – выдал кто-то насмешливо бородатую шутку.
– Четырежды орденоносец, старшина Голь будет заниматься с вами физической подготовкой, – проигнорировал шутника майор, – Завтра утро начнётся с марш-броска. Сегодня уборка территории, столовой, казармы. Почистить туалеты. Вонищу развели. Свиньи. Самим то приятно?
– У-у-у, – было ответом.
– Лейтенанты, командуйте, вечером проверю.
– А мы в дворники не нанимались. У нас тут убирают.
– И жрать готовят. Питание усиленное, – смех.
– С завтрашнего дня весь гражданский персонал уволен. Сами будем готовить, сами убирать.
– Ну вот, одним махом лишил тёток куска хлеба.
– С маслом, – смех.
– Вы были, наверное, единственной в Союзе частью, где за вами бабушки дерьмо убирали, теперь этого не будет. Сам нагадил, сам уберёшь.
– Вот так же и предыдущая «метла» начинала мести, быстро стёрлась, – в строю радостное оживление.
– Команды «вольно» не было!
– А я посмотрю, майор, как ты Меня заставишь веник в руки взять, – умные, нахальные глаза высокого холёного парня с франтоватыми усиками снисходительно-вызывающе мерили командира. – Попал в тёплое говно, так не чирикай, а то придёт кошак и сожрёт.
– Фамилия?
– Ну, Ситник, – вызывающе, с достоинством.
– За разговорчики в строю – наряд вне очереди.
– А наряжаться во что будем, а, майор?
Строй хихикал.
– Вы, товарищ майор, неправы, – встрял в разговор другой солдат, со стильной, не по уставу, причёской и грустным взглядом обрамлённых бархатом ресниц глаз.
– У нас подразделение особое, элитное, так сказать. Ни «молодых», ни «дедов» у нас нет. Мы одна большая, дружная семья. Люди все интеллигентные, начитанные. Старики молодняк за себя работать не заставляют. Но, кто-то же должен поддерживать сносный уровень жизни? Штат уборщиц, поваров, пекарей, прачек за спортбазой закреплён. Так зачем же ломать устоявшееся? От добра, добра не ищут.
Всеобщее одобрение.
– Мы, действительно, станем элитным подразделением, – майор говорил негромко, заставляя к себе прислушиваться, – в том смысле, что научимся убивать любым оружием, от пальца до гранатомёта. В том смысле, что марш-бросок, с полной выкладкой, будет для нас лёгкой прогулкой. В том смысле, что строй научимся держать, как кремлёвский полк, а дисциплина будет, как в дисбате.
– Тю-тю-тю. Мечтами юноши питались.
– Отнюдь, мечты кончились, начинается работа, нелёгкая, выдержат не все.
– Ты первый и не выдержишь, – шагнул из строя усатенький, – Видали мы таких петушков, пёрышки быстро повыдёргиваем. Сегодня ты здесь, на курорте, а завтра, глядишь, в Киргизские степи загремишь, сусликов строить, – солдатик сплюнул майору под ноги.
– Трое суток ареста, на хлеб и воду, – не повышая тона.
Казалось, этого урода с искромсанным лицом вообще невозможно вывести из себя.
– Остальные, р-разойдись!
– Да пошёл ты...
– Пойдёмте, рядовой, – подошёл старшина, – трое суток за такое, это вас майор пожалел, на первый раз, как несмышлёныша.
– А ты чего лезешь, голытьба? Отвали! – разъярённый невозмутимостью пришельцев, папин сын попытался оттолкнуть старшину.
Неуловимое движение и, подчиняясь особому захвату кисти руки, которую вывернул старшина, пацан пригнулся с гримасой боли на лице. Двое, возмущённых таким отношением, попытались прийти на помощь товарищу.
Опять почти неуловимый, резкий удар локтем в солнечное сплетение одному, ребром ладони по печени другому. Двое ошарашенных остались сидеть на плацу, а старшина повёл полусогнутого арестанта в импровизированной карцер – подсобку без окон, поскольку помещения для арестованных в этой части не существовало, как не существовало, до сегодняшнего дня, и самих арестов.
– Не шалите, детишки, Батя сказал «под арест», значит под арест, – не оборачиваясь, бросил сатрап узурпатора.
«Элита» угрюмо молчала. Некоторые начали понимать, что эти два грубых солдафона не воспринимают всерьёз ни их, как неприкасаемых, ни их высокопоставленных отцов, и ведут себя так, будто командуют обычными солдатами. С этим что-то нужно было делать, и срочно…
На следующее утро, в восемь, на плацу выстроилась заспанная, озлобленная свора молодых волчат. Скорее, пока, щенков.
Старшина, по пояс голый, в камуфляжных штанах, и таких же зелёно-серо-коричневых, высоких, невиданных «кроссовках» стоял перед неровными рядами. Мускулистое тело казалось пятнистым от многочисленных шрамов и сошло бы за камуфляж для песчаной пустыни. Казалось, холодрыга раннего весеннего утра его не беспокоит.
– Бойцы! Сейчас будем учиться бежать кросс. Скоро вы поймёте, что бегать кросс, как впрочем и воевать, в сапогах неудобно. Можете съездить в Афган, найти америкоса-советника с вашим размером обуви, пристрелить его. Тогда вы поимеете вот такую отличную обувь спецназа США, – показал на свои ноги, – Можно проще: просите своих мамочек, пусть подсуетятся и добудут вам либо «Адидас», либо, на худой конец, китайские кеды, они покрепче наших. Поскольку вы создания нежные, для начала побежим по асфальту, до щебневого завода и обратно.
– Так это более десяти километров туда-обратно! – возмутился кто-то.
– Правильно: шесть туда, шесть обратно, всего двенадцать километров, да по шоссе. Пустяк. Лейтенанты, а вы куда? Приказа выйти из строя не было. Побежите во главе своих подразделений и личным примером, так сказать...
– Ты, старшина, субординацию соблюдай, – хмуро огрызнулся лейтенант.
– Для вас я сейчас не старшина, а инструктор по физподготовке, без звания, пола и запаха. Кто не осилит дистанцию, может бежать в один конец, на заводе нужны разнорабочие, я узнавал.
– Издевается, сволочь, – прошипели из строя.
– И наконец, приятная новость: первая тройка, на следующий день, спит до завтрака.
– Сено на палке перед мордой осла. Не купишь, – из строя презрительно.
– И не очень хорошая новость, – как ни в чём не бывало, продолжил инструктор, – трое последних, вместо завтрака, повторяют забег.
– Точно, сволочь.
– За мной, бегом арш!..
Трое последних страдальца упали на траву возле шлагбаума, тяжело дыша. Не только бежать повторно, до столовой дойти не могли.
– Я понял, бойцы, – подошёл к ним старшина, – на следующих двенадцати вы сдохните. Поэтому марш-бросок заменяется санитарно-профилактическими работами. Проще говоря, будете чистить нужники.
– Не имеете права, – слабым голосом протестовал лежачий.
– Конечно не имею. У меня вообще никаких прав нет, одни обязанности. И основная, как инструктора, сделать из маминых пупсиков солдат. Встать, смирно! В столовую, овёс кушать, шагом марш!..
На следующий день, ближе к обеду, у шлагбаума нетерпеливо сигналила чёрная «Волга». Через некоторое время в кабинет к майору решительно вошёл сердитый мужчина в дорогой тройке «а ля Ильич».
– Ты что это себе позволяешь, паршивец? – с порога насел начальственно, – Погоны жмут? Рукоприкладство? Мальчиков в карцер сажать?! В тундре сгною!
– Представьтесь, пожалуйста, – майор поднялся.
– Что? – привыкший к всеобщему узнаванию опешил, – Я... Я первый секретарь крайкома партии. Я...
– Присаживайтесь, пожалуйста.
– У тебя что, не все дома? Выпускай парня, немедленно! Я его забираю. Двое суток под замком, уму непостижимо!
– Вы о ком, товарищ первый секретарь? – невинно спросил Павел, усаживаясь.
– Что? Да ты... Сына моего немедленно выпусти, не понял?!
– А фамилия у вашего сына есть?
Казалось Первого сейчас кондрашка хватит. Такой наглости, в отношении своей персоны, он уже давно не помнил.
– Я... Ты... – с трудом сдержался, – Ситник его фамилия, как и моя.
– Приятно познакомится, товарищ Ситник. Вашего сына отпустить никак не могу, ему ещё сутки сидеть.
– Ты уже не майор, капитан! Нет, лейтенант... Младший! Под трибунал пойдёшь! – казалось, губы вошедшего сейчас начнут пениться в эпилептическом припадке.
– Вот трибунал во всём и разберётся. А теперь прошу вас, товарищ Ситник. Мне работать нужно, – майор встал, приглашающе показал на дверь.
– Ты... Ты... Петух долбанный. В порошок... Сгною...
Опять петух. Что сын, что отец...
– Уйдите, – глаза Павла недобро блеснули.
– Что?
– Не доводите до греха, а то с сыном досиживать будете. Были бы вы помоложе, я бы вам сейчас морду набил. Уйдите.
Этот невозмутимый тон уверенного в себе человека... Эти глаза... Что-то в них было такое, что Ситник старший поверил: этот может и морду набить, и под замок посадить.
«Смеху на весь Союз. Положение и так шаткое, неопределённое: каждый новый Генеральный норовит своих в областях поставить... Может провокация? Слишком уж нагло, неслыханно ведёт себя этот майоришка... Нет, невозможно».
– Ну, смотри, командир, ты сам Этого хотел, – Первый ретировался, хлопнув дверью.
Машина укатила. Майор вышел на крыльцо. У многих солдат нашлось какое-то дело поблизости. Взгляды, украдкой, злорадно-мстительные. После того, как «Волга» укатила – растерянные.
– Что, бойцы, делать нечего? Тогда кросс повторим.
Бойцов, как ветром сдуло…
Через несколько дней позвонил генерал.
– Ну, как, Павел Андреевич, осваиваешься?
– Помаленьку, товарищ генерал.
– И у тебя всё нормально?
– Всё в штатном режиме. Пацаны потихоньку к дисциплине привыкают.
– И ничего не случилось?
– Ничего такого, а что?
Трубка помолчала. – Ситник в Москву приезжал. Знаешь такого?
– Познакомились.
– Ты его за решётку хотел, и по морде лица.
– Хотел, уж больно напрашивался. Сдержался.
– Вот это молодец. Тут вся Москва, поднебесная, ржёт: Первый Ставропольский приезжал к министру, сыночка с губы вызволять. Видать Катька ему хвоста накрутила, жена его, он её как огня боится. Требовал тебя под трибунал.
– И когда судить будут?
– Даже из-за Ситника, Паша, – посерьёзнел генерал, – Героя Советского Союза не так-то просто под трибунал отдать. Или ты думаешь, в больших звёздах только холуи ходят?
– Думаю.
– Ну, знаешь... Тебе, когда-нибудь твой язык через задницу вырвут, – трубка долго молчала, – Эти генералы, майор, двадцатилетними салагами Берлин брали... Помощь нужна?
– Товарищ генерал, тут за забором спортбаза ЦСКА, семь месяцев в году пустует. Мне бы доступ к спортзалам, тренажёрам. Пацанов где-то учить нужно. А у нас только турник да брусья.
– Решим вопрос, Паша, в спорткомитете однополчанин у меня. Это всё?
– Так точно, товарищ генерал.
– Ты, всё-таки, Павел Андреевич, поосторожней там. Большие люди этих пацанов понарожали. Ситник злопамятный. Ты его на посмешище выставил. Если папаши объединятся, никакая звезда тебе не поможет.
– Ниже рядового не разжалуют, дальше Афгана не пошлют.
– А если лейтенантом, в Тмутаракань? Ну, бывай, держи хвост пистолетом.
Трубка часто запикала.
6. БУДНИ СОЛДАТСКИЕ.
В течении следующего месяца, более двух десятков пацанов, стараниями родителей, под различными предлогами, без лишнего шума, перебрались в другие части. Связываться с майором-придурком во время неопределённости чехарды смены власти никто не хотел. У двоих «молодых» внезапно обнаружились болезни, несовместимые с воинской службой, комиссовали. Ситник почему-то остался.
На их место прислали первых «штрафников». В основном, строптивый «молодняк», «по-крупному» не ужившийся со «стариками» или офицерами. По округу молниеносно разнеслась новая страшилка: «штрафбат» Кузьмина – хуже дисбата. Кузьмин – зверь контуженый, секретаря ЦК чуть не пристрелил, солдат неделями в подвалах голодом морит. Опричники его (это про старшину) вообще отмороженные – плетью солдат гоняют, строптивых заставляют говно жрать»… И так далее, и в таком же духе.
Не удивительно, что новички прибывали насмерть перепуганные, в полной уверенности, что жизнь кончилась.
А жизнь в части шла своим чередом, правда, по жёсткому распорядку. Парни привыкали и к ежедневным кроссам, изнурительным тренировкам в спортзалах соседней базы. Прежняя дряблость мышц постепенно, очень медленно, наливалась твёрдостью. Упитанные свинтусы поубавили в весе. Мамочки, продолжавшие регулярно наезжать, но теперь только по воскресеньям, охали и ахали, жалуясь друг дружке, пытались под завязку напихать своих и чужих «деточек» разносолами.
Но «деточки» всё с большим нетерпением переносили подобные визиты. Дело в том, что по воскресеньям стали устраивать всеобщие соревнования по стрельбе, рукопашному бою, плаванью, спринту, преодолению полосы препятствий. Призы считались особо ценными: победители, всю последующую неделю, до следующих соревнований, освобождались от кросса. Могли спать до завтрака! Никто, включая майора, не имел права припахать их ни на кухне, ни по уборке. Даже на патрулирование объекта не посылали. Только тренировки. Ходили гордые, с синими платками-повязками на головах, типа «крутой афганский спецназ». Для них, по существу мальчишек, всё это стало захватывающей игрой. Зародился и расцвёл дух соревнования, со временем очень жёсткого. Стали появляться безусловные лидеры в разных категориях, которых всё труднее было спихнуть с пьедестала. Чтобы, хоть как-то, уравнять шансы для остальных, майор запретил победителям выступать в следующее за выигранным воскресенье.
– Учиться играючи – наиболее эффективная форма обучения, – философствовал «великий педагог», старшина.
Не особо потея, можно было победить лишь в стрельбе. Тем более, что призовых мест в этом виде учредили аж четыре: стрельба лёжа, с колена, стоя и «от бедра», не целясь. В части стали появляться «левые» патроны, ящиками – папочки старались помочь своим чадам. На стрельбище, за «колючкой», у отвесного среза восточной горы, выстрелы гремели дотемна. У лейтенантов появилась дополнительная повинность – дежурный по стрельбищу. Ежедневно, по очереди, одного из них обязали находиться там от завтрака до ужина. Любая группа солдат, в свободное время, могла прийти со своими патронами, «отстегнуть» десять процентов боезапаса дежурному и стрелять до одури. Автоматы брали тут же, у лейтенантов. Свои десять процентов лейтенанты пускали в оборот: снаряжённый рожок можно было получить за пачку «Мальборо», бутылку «Посольской», или хорошего марочного вина, кто чем брал. Борзыми щенками не брал никто.
Боевой патрон – предмет строгой отчётности. Даже за потерю одного «официального» грозили крупные неприятности. Тут же гильзы выносили мешками, хоронили в яме, за стрельбищем, присыпая слегка земелькой.
– Под трибунал загремишь, Паша, – укоризненно качал головой Кузьмич, – вопиющее нарушение устава, не шуткуй с этим.
– Когда это ты устав стал блюсти, Ваня? Не припомню, чтобы раньше ты питал уважение к сему документу.
– Раньше была война, товарищ майор, а сейчас мы просто пацанов учим.
– Мы Там хорошо делали своё дело?
– Никто, кроме «духов», не жаловался.
– И здесь должны делать хорошо. И потом, не все могут стать лучшими в плаванье, или, скажем, в единоборстве, физически не могут. Ну, не дал им бог ни длинных ног, ни мощного торса, ни хорошей реакции, а самоутверждение необходимо всем. А вот метко стрелять, можно научить почти любого с устойчивой психикой и хорошим зрением. Вот Сомов, к примеру, доходяга, вечно затюканный, закомплексованный. А ты заметил, с каким достоинством на прошлой неделе он повязку победителя носил? «С колена» приз взял, ожил парень, глаза с долу поднял. Позавчера кросс проиграл, не туалеты пошёл чистить, а на повторный круг. Стержень оказывается у паренька был, только он сам об этом не знал. Дай срок, он ещё в кроссе призы брать будет. Ты, когда ко мне из учебки пришёл, что мог, кроме как арматуру гнуть, да лбом кирпичи колоть? Вспомнил? То-то! А левые стрельбы, что же, заинтересованность всеобщая, круговая порука работает. Сам себя никто закладывать не побежит.
– Курс психологии часом не в университете Дружбы Народов прослушал? Не зарекайся, Паша, кто знает, у кого какая червоточинка в душе?
Накаркал Иван Кузьмич, разорвался круг. Не выдержал один из лейтенантов, любитель «Посольской». Приехал служить «на курорт», а оказался будто снова в училище: кроссы три раза в неделю, как для офицера, внеочередные суточные дежурства за проигрыш в них, как следствие, ироничные замечания подчинённых и коллег. В «Танкоград», посёлок, где жили заводчане, комбинатовцы и офицеры, приезжал измочаленный, дёрганный. Жена пилила: «Дома не бываешь, в постели никакой стал». Сорвался мужик, настрочил рапорт: и «левые» патроны упомянул, и издевательство над офицерами, и практически полное игнорирование майором строевой подготовки, изучения уставов, проведения политинформаций. Выходило, что майор готовит не советских солдат, защитников Родины, а анархистов-убийц без всякой идеологической подковки. Случилось это на излёте лета.
Прибыла комиссия из округа, строгая, неприступная. Разместились в гостинице спортбазы вместе со спортсменами, председатель – седовласый генерал, в коттедже для особо дорогих гостей.
Холуи от спорта гостей принимать умели, специальный фонд деликатесов на складе держали. Шашлычок под сухое грузинское, икорка под армянский коньячок, пельмени из дикого кабанчика. Сами на охоте взяли. Лейтенант Кудряш, старожил, на охоту, в комбинатовскую долину на БТРе возил, ушица из рыбки, выловленной бреднем. «Комиссионные» несколько оттаяли.
Майор в приёме гостей не участвовал. Прочитал рапорт.
– Что можете сказать в своё оправдание»?
– Ничего. Я не комиссаров марширующих готовлю, а бойцов. Смотрите, имеющий глаза да увидит...
– Да как вы можете такое... Вы, советский офицер... Вам не место... – взвился полковник из политотдела.
Майор пожал плечами, развернулся и ушёл.
– Наглость, какая! Правду говорят: контуженый придурок. Списывать давно пора.
Генерал пока отмалчивался, смотрел, слушал. Остальные тоже слушали: офицеров, сержантов, рядовых. Долго, часами. И смотрели. И всё с бОльшим интересом. И всё больше удивлялись.
Отобедали в солдатской столовой, осмотрели территорию, строящуюся казарму, пресловутый туалет, сверкавший белизной недавно положенного кафеля. Поприсутствовали на стрельбах, на тренировках. Молодой, поджарый подполковник, подстрекаемый коллегами, решился, в порядке проверки непомерности нагрузок, пробежать утренний кросс вместе с личным составом части...
По асфальту уже давно никто не бегал. Мускулистый, загорелый табун, лишь в трусах и кроссовках, протопал полтора километра до реки, затем вдоль берега, по вытоптанной до голых камней дороге на восток, в сторону строящегося санатория. Преодолели реку в месте разлива, где течение умеряло свою скорость, по правому берегу вернулись обратно, снова в воду, но уже бурную. Метров через триста, столько пронесло течение (маленькая хитрость, чтобы немного отдохнуть) выкарабкались на берег, и уже по асфальту спуртовали. Финиш – шлагбаум части, где собралась вся комиссия. Лидеры, счастливые, обнялись. Вот и тройка аутсайдеров: попадали на траву, дышали, затем выливали из кроссовок воду, выкручивали носки. На горизонте показался подполковник, не бежал, ковылял. Отдышавшись, тройка проигравших, не дожидаясь команды, потрусила на штрафной круг.
– Постойте, мальчики! – пыталась остановить их единственная в комиссии женщина, представлявшая «Союз матерей военнослужащих», – вам не нужно бежать снова. Полежите, отдохните.
Лишь один обернулся, взглянул презрительно, остальные вообще не отреагировали.
Несколько оклимавшись, трусцой подбежал подполковник.
– Это не утренняя пробежка... Это... Это форменное издевательство над организмом! Такой темп! Зачем?! – к майору.
– Чтобы быть первым, завтра поспать подольше, чтобы не быть последним, не попасть на повторный круг, – скупо, в пшеничные усы, улыбнулся майор, – для самоуважения, наконец. Завтра, когда явные лидеры будут отсыпаться, появится шанс победить у других. Всё просто.
– Только иезуит мог придумать такое. Инквизиция! А потом ещё тренировки?
– И тренировки, и наряды. И патрулирование никто не отменял, собственно, нашу основную обязанность.
– Это немедленно нужно прекратить! Издевательство над детьми. Пытка изощрённая, средневековье! – «союзная мать» пребывала в крайнем возмущении. – А почему вы сами не бегаете, а?
– Мне устав не позволяет ронять авторитет командира, – знала бы эта разъярённая женщина, чего стоило ему просто ходить не хромая. «Нервные окончания», мать их...
– Ах, вот даже как... – презрительно
...Поприсутствовала комиссия и на воскресных «олимпийских играх». Болели за приглянувшихся наравне с солдатами. Возмущались жестокости «боёв без правил» вместе с матерями, допущенными в этот день в виде исключения по требованию женщины из комитета «на трибуны».
...Спор при вынесении приговора, по результатам проверки, разгорелся нешуточный. Доказать использование «левых» патронов не удалось. Как ни старался «политрук», всеобщую блокаду молчания прорвать, за исключением двух-трёх невнятных свидетельств, не получилось.
– Не будьте идиотом, – умерил его пыл генерал, – вы что, хотите «подставить» родителей этих ребят, командиров десятка воинских частей, поставлявших боеприпасы? И где вы окажитесь после Этого?
Недалёкого полковника аж пот прошиб, когда он понял наконец, куда мог вляпаться со своим рвением, каким людям дорогу перебежать...
– Ну, Ситник, подложил свинью, – пробурчал себе под нос, и тут же переключился на недостаток идеологического воспитания.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |