И вот, наконец, двери в тронный зал распахнулись, и там позволили приблизиться к правительнице землепоклонников. Вошли мы по мягким коврам в вызолоченный зал, залитый рассветным солнцем сквозь огромные окна. От пышности глаза слепнут. А пышнее да богаче всего убранства – сама царица: полнотелая, налитая, но не грузная, а гибкая и сильная, словно молодая совсем, хоть и не девчонка глупая – в глазах мудрость и власть. И улыбка, как призыв. Что уж душой кривить? Раз глянешь – и не думая жизнь за любовь отдашь… морок это, колдовство их жриц да ненасытной бабьей богини. Я и сам бы попался, не храни меня иная любовь, моя собственная, настоящая – Солнышко, его храбрость и верность, да Манора, что сына моего под сердцем носит.
Так что ненадолго улыбки ее призывной хватило. Сползла улыбка, и юность наведенная вместе с ней с лица обтекла, как только поняла царица, кого видит перед собой: виделись уже раньше и чары ее против меня бессильны.
— Вот как, значит? – говорит, — Вожак лесной орды передо мной, не простой охранник? Ну что ж, прими мои приветствия. А где честь свою оставил, чтобы под личиной незваным в чужой дом прокрадываться, выслушивать и вынюхивать, так и быть, спрашивать не стану.
На слова ее я только горько улыбнулся. Нет, царица, думаю, не будешь ты меня ни стыдить, ни запугивать. Моя рука давно у тебя на горле, и если бы не жизнь Солнца, то не ты – я бы сейчас указывал тебе, что делать. А и лучше бы было. Глядишь, по моим-то указаниям сильнее бы стали и жили бы подольше.
— Зачем, — отвечаю, — мне вынюхивать под личиной? Разве мы не семья по собственной твоей воле? Разве не сама ты дочь свою волкам отослала, разве вторая дочь, которую побратим мой из плена вызволил, выходил и на ноги поставил, не по твоему приказу со степняками союза искала? Да и закон велит гостя в доме принять, любого, какой в дверь постучит. Или там, где женщины на троне сидят, а мужчины в юбки рядятся, вековые законы не в чести?
Царица задумалась, но ненадолго. А потом согласилась, кивнула.
— Все так, Волк. Ты – гость мой и муж моей дочери, признаю. Зачем же тогда гостю шлем, меч и кольчуга?
— Затем, что не бывает волка без зубов, царица. Этот меч уже обагрен кровью твоих врагов из-за моря, он же и других твоих врагов остановит. Мои волки – бойцы из наилучших, сама видела. Мечи наши и кольчуги, весь наш лес щитом встанут между твоими пахарями и степной ордой, стоит только тебе захотеть.
— И что же ты взамен попросишь, волк?
— Солнце! — она изумленно подняла брови, но я не дал себя прервать. – Верни Солнце на трон как соправителя и отмени ритуал. Иначе я не стану тебя уговаривать и поступлю по-своему: он все равно не умрет сегодня. Не раньше, чем я, а моя жизнь стоит дорого – напьется твое поле кровушки с избытком.
Услышав такое, она аж с трона подскочила, взглядом обожгла, что заревом пожара. Вспомнились мне и давние набеги, и собственный дом, объятый пламенем. И успел я уже подумать, не зря ли так вспылил, не напрасно ли угрожать начал? Пусть они всего лишь стадо баранов, но больно уж стадо велико. Может, прав был Солнышко, может моя горячность его только вернее погубит?
Но царица не дала воли гневу, снова на трон уселась, и взгляд ее из огненного властным сделался.
— Оставьте нас все! – приказала, и уже для меня добавила, — И ты, родич мой, дерзкий волчонок, свору свою отошли. Наедине поговорим.
Когда одни остались, царица меня ближе позвала и жестом велела на ступени ее трона сесть. Я бы ни за что слушать не стал, но и лицо ее, и голос переменились: ни гнева не было, ни обольщения, и не правительницу я видел перед собой, а мать. Правду сказать, мать свою родную я давно потерял, но до сих пор тосковал по ней, по ласке ее и мудрому совету… может, оттого в тот день царицу и послушался, присел рядом.
Она долго мне в глаза смотрела, что-то там найти хотела, наверное. Но нашла ли, нет ли, я так и не понял. Отвела взгляд, заговорила:
— Ты, мальчик, думаешь, что обхитрил меня? Напрасно. Захочу – обворожу любого, хоть тебя. Буду водить волчьего царя как щенка на веревочке.
Это ты врешь, я подумал, не выйдет. Раньше, если бы где случайно встретил, может и вышло бы по-твоему, а теперь – нет. Но вслух спорить не стал. А она все продолжала:
— Мой супруг нынешний, Солнышко, сын правительницы восточных земель… кто он тебе? Любишь его? Вижу, что любишь… но неужели думаешь, что нравится мне – мне, могущественной жрице Земли, владычице богатых земель, хозяйке тысяч и тысяч душ! - посмотри на меня, волк, и скажи: разве я лгу? – укладывать в свою постель мальчишку, что годится мне в сыновья, а потом резать его прилюдно на алтарном камне? Это воля Богини-Матери. А в ее власти мы все, и я, и ты, и Солнышко твой, даром что слывет он сыном Солнца небесного. Потому что если Мать прогневается, то и Солнце Небесное в море падет и погаснет. А Она и так уже гневалась, что слишком долго он на земле зажился, слишком шустро от своей судьбы бегает.
Но тут я ее прервал, сам заговорил:
— А если ты ошиблась, царица? Если не за тем его твоя богиня искала, чтобы ревность свою утешить, а за тем, чтобы землю твою от разорения спасти? На юго-востоке степь бурлит, новый хан собирает племена под своими стягами, а как сплотит всех – поведет в большой набег. И падут тогда города твои, затрещат стены, лягут под копыта поля и сады, загудит пламя над храмами. Юбочных твоих баранов степные волки перережут, а овечек в плен уведут, и будут они рожать не солнечных детей, рыжих да златокудрых, а черноволосых, косоглазых да кривоногих, как восточные ханы. И, быть может, только Солнце на троне, сын вашего бога и вашей женщины, вскормленный волчьим молоком, сможет остановить их. Ты сама свидетель: он беду предвидит и всегда к ней готов, а сражается не как волк – как львенок. Дай срок, и матерым львом вырастет, если сегодня не зарежешь его вместо ягненка на алтарном камне.
Тут она рассердилась, даже кулаком по подлокотнику ударила.
— Замолчи, чужак непонятливый! То, что будет с ним сегодня – не страдания и не скотская смерть, а великая жертва, высшая честь для мужчины: оплодотворить родную землю, дать ей зацвести. Ты пока не понимаешь, но поймешь, когда увидишь и почувствуешь сам! Это воля богов, освященная веками, смеешь ли ты на нее покушаться? Смею ли я, правительница, подвергать опасности судьбу народа? Ты, сам вождь, посмел бы?..
…и осеклась…
-…ты – посмел? Ради него – посмел?!
— Да! – я поднялся и встал в полный рост перед ней. — Ради него я готов был пойти на костер, но не пришлось. Я прав был, и Солнце спас всех нас – мое племя выжило. И вас спасет, если послушаешь. Не меня – так своих богов…
— Богов?! – она вдруг расхохоталась. – Посмотри за окно, волчонок! Ночью был дождь и ветер, а сейчас – смотри, не отворачивайся! – сияет ясный день, земля исходит паром, и птицы воспевают весну – это ли не добрые знаки? Боги ждут свою жертву, поле ждет сева, чего тебе еще, лесной вождь?
Но я больше не стал ее слушать.
— Будет тебе знак богов, царица. Если прав я – знак будет.
А если не прав, и не будет знака – вместе умрем сегодня, Солнышко – подумал я и вышел вон.
Комментарий к
========== Часть 30 ==========
Солнце
Когда я вошел в царские покои, жрицы уже ждали. Вышли навстречу с улыбками, и главная из них – безобразная старуха, что уж точно годилась мне в бабки – обхватила мою голову узловатыми пальцами, заглянула в лицо и закивала:
— Сам пришел, государь, это хорошо, это правильно. Плохо, когда за царем посылать приходится: без доброй воли нет истинного благословения. Ох, а дрожишь-то как… замерз, государь мой? Девочка! Чашу подай!
Молоденькая девушка в грубом одеянии послушницы тут же принесла чашу с золотисто-зеленым отваром, над которым вился пар.
— Пей, государь, пей, это питье тебя согреет и утешит. Не бойся, священный дар наш, мы о тебе позаботимся…
Говорила она ласково, словно ребенка уговаривала горькое лекарство принять. Я не противился, к чему теперь? Устал бояться и думать устал. Если это их зелье лишит меня воли и памяти – к лучшему. Быть может, сумею выйти в поле и лечь на алтарь с достоинством, без дрожи в коленях, которую даже древняя бабка распознать может.
Зелье и правда было медовым, согревающим, но и сильно дурманило: еще и трех глотков не сделал, а уже поплыло перед глазами, мир стал ярким, плоским, как священная храмовая роспись, и словно бы отдалился.
И тут же жрицы запели – песня как воздух, как зелье это колдовское, прямо внутрь полилась, в кровь, в самую душу:
«Раннею весною солоны морские ветры.
Раннею весною не смолкают птичьи трели.
Раннею весною теплым паром дышит пашня,
Стонет пашня от желания юной силы, свежей крови
Раннею весною».
Я попытался отстраниться, сказать, что мне уже хватит, что не хочу шататься, как пьяный, но старая жрица не позволила, заставила пить до дна. А между тем только и успевала другим жрицам приказы раздавать:
– Разденьте государя нашего, омойте, умастите и облачите в священные одежды. Да пошевеливайтесь, солнце в небе ждать не станет!
Они обступили со всех сторон, закружили, снимая одежду, повели к выстланной беленым полотном лохани… и вот я уже лежу в горячей пахнущей травами воде, и юные послушницы натирают меня душистым мылом. А старуха поит из чаши уже другим зельем: темным, как деготь, густым и тяжелым. И песня все звенит, бьется в высоких сводах дворца:
«Просыпайся, гордый, для тебя соленый ветер.
Умывайся, светлый, о тебе щебечут птицы.
Собирайся, юный, пашня дышит лишь тобою
Жаждет пашня твоей ласки, твоей силы, твоей крови,
Поспеши, любимый…»
То ли от зелья, то ли от горячей воды, прикосновений жриц или этих назойливых песен – не знаю, но я уже почти ничего не видел и не соображал, только слышал шум крови в ушах и гулкие раскаты ударов сердца. И лишь когда какая-то девчонка, что мыла мне волосы, потянулась расплести две мои счастливые косички, мне хватило сил ударить ее по руке и предупредить:
— Убью, если тронешь.
А потом накатило тяжелое болезненное забытье.
Очнулся я от глотка еще одного зелья, теперь легкого и горького. Думал, что уже увижу алтарь… но нет, это по-прежнему были дворцовые покои, и я понял, что тело мое чисто вымыто, размято и натерто душистым маслом.
— Поднимись, государь, — продолжала мягко приказывать храмовая старуха, — позволь, девушки тебя оденут.
Я поднялся, и жрицы обернули меня зеленым в золотой вышивке саронгом и начали вплетать в волосы мелкие желтые первоцветы. Теперь они не пели, только раз за разом, в лад, тихим голосом повторяли молитву Матери:
— Мать Земля, прими дар драгоценный – молодую силу, лучшую кровь; понеси от него в лоне своем; одари народ свой щедростью новой жизни…
Я вспомнил, что сам когда-то шептал эту молитву.
Тогда я был совсем мал и жил при храме – учился поклоняться Богине-Матери. Мальчики – не девочки, их не допускают к ритуалам и церемониям, но День Первого сева – самый великий праздник. Мы не служили, только стояли поодаль, читали молитву и смотрели на восхождение очередной жертвы на алтарь. Я тогда им завидовал… точно сейчас вспоминаю – завидовал! Им, сильным и красивым мужчинам, гордо уходящим навстречу Матери. Я твердо знал, что когда кубок наполнится до краев, горячая парящая еще кровь прольется и впитается в первую борозду священного поля, а муж правительницы на алтаре вздохнет последний раз и затихнет – он не просто уйдет, он уйдет к Ней, к Великой Матери. И она примет его в объятия, любимого сына и желанного супруга. Он никогда больше не будет бояться холода, темноты или осуждения, никогда не будет одинок, зато навсегда – любим и достоин. Я хотел быть на месте такой жертвы и не верил, что заслужу это. Это уже потом, когда подрос, увидел, с какими глазами восходят мужья правительницы на алтарь: одни – с шалыми от выпитых зелий, другие – с безумными от ужаса, третьи – с пустыми от отчаяния. Тогда, не забывая о чести и достоинстве весенней жертвы Матери, о том, что для всех нас молодой правитель оплачивает кровью еще один сытый год, я все равно стал бояться.
А теперь?
Теперь все изменилось. Я встретил Эридара, и понял, что могу быть гордым и любимым уже здесь, при жизни. Могу быть нужным тем, кто меня любит, могу сам любить и приносить счастье. Теперь, когда удостоился высочайшего храма и святейшего алтаря своей страны, я больше не верил в необходимость жертвы и не хотел умирать.
Я думал об этом, пока жрицы расправляли на мне праздничное облачение, пока за руки вели через храм, сажали в нарядную праздничную колесницу и все с бесконечными песнями и молитвами провожали до самого священного поля. И лишь там, увидев, сколько народу пришло со мной проститься, увидев, кто пришел, я перестал мечтать о прошлом.
Моя царственная супруга сама встретила меня: с нежной улыбкой помогла спуститься, и за руку повела к алтарному камню. Она глаз с меня не сводила, но я на нее почти не смотрел – смотрел на жителей столицы, видел среди них своих недавних соратников, городских стражников и воительниц Химуры, и не видел восторга в их глазах, а в некоторых замечал даже скорбь и стыд. Жаль, что теперь они были бессильны – ничто уже не изменится. Ничто не вернется. Так думал я, пока не увидел Эридара.
Он стоял у алтаря, совсем близко, но особняком, один, даже без своих волков, даже Манора и Баларт держались чуть поодаль, поддерживая все еще слабую от ран Химуру… стоял в полном боевом облачении вождя и улыбался. Совсем как тогда, когда собирался взойти на костер.
Нет! Только не это, мой вождь! Только не вздумай спасать меня сегодня. Я поймал его взгляд и больше не отпускал. Я тоже улыбнулся, с улыбкой дошел до алтаря и сам лег на плиту черного мрамора. «Видишь, — говорил я ему взглядом, — я сам на это согласился, я сам все это делаю, и мне хорошо, радостно! Не нужно мне мешать исполнять свое предназначение – прости меня, прими, как есть, и не держи зла». Мне и правда было хорошо: совсем не страшно, и даже не холодно, хоть весна только начиналась, а на мне кроме тонкого саронга ничего не было. Только хотелось видеть его до самого конца. Видеть – и удержать от глупых подвигов.
Жрицы допели свои песни, царица выкрикнула что-то про свой великий дар Богине, и острый холод дважды проскользнул по правой руке от локтя до запястья, теплая кровь потекла по руке и часто закапала в жертвенный кубок. А я все смотрел в его глаза и не мог насмотреться… и вдруг понял, что смотрю в небо, а небо совсем не синее и высокое, каким было только что. Прямо надо мной нависла черная грозовая туча, полная ни то дождя, тяжелого и холодного, ни то снега, ни то крупного града. Потом царица вонзила нож в мою левую руку, мир вспыхнул, взорвался и исчез.
Вождь
Солнце держался мужественно, не дрогнул ни на миг. Улыбался…
Уж я его знаю – если что решил — так раз и навсегда. Ни ветер, ни буря, ни доводы разумные – ничто не остановит. А ведь нежный, как те первоцветы в его волосах, но как они же сквозь любой снег пробьется.
В одной только юбочке, вышитой золотом он лег на черный алтарь, на твердый холодный камень, и даже бровью не повел. Только смотрел на меня и улыбался – и я не думаю, что хоть кто-то из царей-землепоклонников шел на смерть так же достойно.
Правда, ни один из них не получил татуировку воина, как Солнце.
Даже когда царица занесла над ним нож: я задрожал, а он – нет. И сам держал руку над жертвенной чашей. Держал, храбрился… у меня от напряжения в голове все путалось… и вдруг его глаза потемнели, рука дернулась, и кровь полилась мимо чаши.
Тут же над толпой, в вышине заворчало небо, и отовсюду послышался ропот… Уже не только я понимал, что его смерть неугодна богам.
Но царица не смотрела на толпу, и в небо не смотрела. Она торопилась. Перехватила левую руку Солнца и снова вонзила нож!
Молния! Ударила яростью до самой земли. Полыхнула гневом Отца – громовым раскатом прошило небосклон.
Взвился ропот из толпы:
— Гневается! Отец гневается!
И дождь рухнул ледяной стеной.
А мой Солнышко уже обмяк, и глаза закатились – я испугался, что божественный знак опоздал!
И шагнул вперед.
К алтарю.
Царица вскинулась, что взбешенная змея, когда я перехватил ее руку – как посмел? кто позволил?
— Оглянись. — Сказал я. – Оглянитесь все! – возвысил голос, перекрикивая шум дождевых струй. – Великий Отец-Солнце отвернул свое лицо! Он полон гнева, он не дозволяет смерти царя! Это – знак! Пойдете против его воли – погибнете!
А цариц а все чашу прикрывала, И глазищи ее тоже темные сделались, что два колодца. Я знал – она слышит волю богов! Не может не слышать, она для того и призвана, чтобы всем существом их волю принимать. Но разум ее противился, противилась вековая привычка. Царица задышала тяжело и позвала к себе жриц.
Еще год назад, вздумай я явиться посреди ритуала и нарушить его, в шлеме ли волчьего вождя, в степняцкой ли меховой шапке, даже в пиратском ярком платке – толпа оттеснила бы меня, поглотила и затоптала. Никто бы слушать не стал. Кому нужны бредни чужака? Но этой весной они думали иначе. Этой весной они желали жизни царю.
А воздух дрожал отголосками бури, предчувствием грядущих битв и многих смертей, но не сегодня, не сейчас. Я знал это так же верно, как и то, что сейчас моему Солнцу все еще нужна помощь. Я не мог больше медлить и уговаривать царицу.
— Но жертва будет принесена, великая царица, — сказал я и развернулся ко всему народу, — ритуал нужно закончить. Я, волчий вожак, перед вами. Ваш царь и я – мы одной крови! Моя кровь наполнит чашу до краев – и вы увидите, что боги примут жертву!
И протянул руку ладонью вверх.
В небе громыхнуло снова, совсем близко, словно Отец наклонился над полем и слышит каждое слово.
Толпа мне внимала, я видел одобрение и радость на лицах.
Наконец и царица оттолкнула жриц, выступила вперед. Глянула на жертвенную чашу – крови Солнышка в ней было на треть, не больше – и закивала согласно. Может, подумала, что сумеет сразу двоих бунтарей одной жертвенной чаше отдать, и меня, и его.
Нож ее был остро отточен, резанул так, что я и не почувствовал, только теплая струйка по коже побежала. Да я еще кулак несколько раз сжал, чтобы быстрей. Сколько там налилось, не знаю – я не в чашу, на Солнце смотрел, только оглянулся, когда на плечо рука опустилась, и Баларта рядом увидел.
— Хватит уже с тебя жертвы и славы, побратим. Ты у нас, вождь, конечно, воин наипервейший, но и мне этот мальчишка дорог. Царица, — и склонился так, по-местному, вроде и с уважением, а я только смех вижу, — и ты не чужая, почитай; и за землю твою я не в шутку дрался. Теперь вот тоже хочу это поле засеять, — и руку протянул, а рукав уже до локтя закатан.
Толпа кругом зашумела, но мало кто спорил-то, почти и неслышно, все больше одобряли: правду, мол, парень говорит! Воевали вместе – вместе и сеять будем. И царица приняла его, а куда ей деваться было?
Баларт долго руку над чашей держал, побледнел даже, когда и Аранбет с Гарбеем разом вперед шагнули, руки для жертвы протягивая. А вслед за ними тут же – Манора с Химурой обнявшись. И если раньше царица еще противилась, видел я по лицу – не к душе ей такая жертва пришлась, то против старших дочерей своих не устояла, сдалась. И пошла жертвенная чаша по кругу: от волков, от женщин наших к городским стражникам, а от них – к ополченцам… и постепенно дождь стихать начал, небо над полем, как утром, прояснилось. Но я уж на это не смотрел, я видел только Солнце: бледный, мокрый весь на холодном ветру, губы посинели, дыхание почти не различить. И кровь все льется. У меня уже остановилась, а у него даже с той малой раны, что на левой руке, и то течет, о правой, по локоть располосованной, и говорить нечего. Смотрю и понимаю: не отступилась еще его богиня – тут она, прямо над ним стоит. И забрать его, согреть, раны перевязать нельзя, пока кубок жертвенный не наполнится. Вот тогда я к ней обратился, в первый раз всерьез, не как ко врагу своему, как к матери: «Ты одна – и жизнь, и смерть. Ты нас всех породила, и ты же заберешь. И он твой будет, потом, когда-нибудь. Но не сейчас! Сейчас он здесь нужен: женам, детям, народу своему… он мне нужен! Мне, слышишь? Что тебе жизнь человеческая? Миг всего – ты и не заметишь! Так оставь нам этот миг, яви истинную материнскую милость…»
Вдруг слышу: снова жрицы запели, а потом и вся толпа в крик сорвалась. И Манора мне в руки чей-то плащ сует.
— Забирай царя, Эридар, поспеши! Аранбет уже в колеснице, нас ждет.
Комментарий к
========== Часть 31 ==========
Солнце
Когда я открыл глаза, Эридар перевязывал мою правую руку. Шить не стал – ритуальные раны не шьют – но перевязать-то, наверно, можно…
Я лежал… будто на облаке, такая же легкость и слабость, Эридар перевязывал меня – и это было счастье! Если я его видел, если слышал запах его влажных волос, если мог поднять руку и дотронуться… нет, руку поднять не мог… Но это неважно. Если я мог быть рядом с ним – значит, испытание закончилось.
Тяжесть, что давила последние месяцы – бремя мое, долг мой и судьба – пропала. Когда лежал на алтаре, вот тогда навалилась, вдавила в камень. А теперь – пропала. Словно смертный ритуал можно было пройти, выдержать, как любой другой: как сходить в набег, добить раненого или выстоять в первом бою.
Это было невозможно, но это свершилось.
Потом я увидел рану на запястье моего вождя – и, кажется, что-то понял.
А Эридар, конечно, заметил мое смятение:
— Не плачь, Солнце, — шепнул он, — ты крови много потерял, тебе нельзя сейчас. Хорошо? Потом плакать будешь, когда я тебя с того света вытащу. На вот, пей.
Приподнял меня и поднес чашу. От нее пахло травами, молоком и даже вином, кажется.
Я пил, потом закашлялся, потом снова пил… а слезы текли – не удержать…
— Ну все, тшшш, — шептал Эр и обнимал меня, целовал глаза. — Ты же царь-воин, о тебе же легенды слагать будут, уже слагают…
— И о тебе. О нас.
— О нас, — согласился вождь. – О том, как доблестно мы сражались. Вместе.
— И долго жили.
— Счастливо.
— И любили друг друга.
Он улыбнулся:
— Но сначала выпили много травяного настоя.
Эридар прижимал меня к груди, и я уткнулся лицом в его рубаху и думал, что, может, такого никогда больше не будет – а ну вдруг скажет, не дело, мол, царю обниматься, как ребенку малому… а то и вовсе в леса уедет.
И мне хотелось плакать – так в носу щипало по-детски… я понимал, что глупо это – плакать сейчас. Ведь прав Эридар, я – воин. И царь. А цари не плачут. И я выжил, пережил миг, когда точно, без всяких сомнений должен был умереть. А я не умер, все еще дышу, двигаюсь и чувствую. Не просто чувствую – я счастлив. Радоваться надо! Но слезы сами катились по щекам, промочили насквозь рубаху Эридара и никак не хотели прекращаться. И от теплых объятий моего вождя плакать хотелось еще сильнее.
— Пусть плачет, не страшно, это от слабости, — когда вошла Манора с двумя послушницами, я даже не понял, только услышал, как заговорила. — Будет плакать или проблюется – не мешай.
— Слезы – не беда, — ответил ей Эридар, — хуже, что кровь не останавливается. Третий раз повязки перетягиваю – а они, смотри, опять подмокли.
— Это все храмовые зелья, от них кровь плохо сворачивается.
— Что?! — Эридар напрягся весь, да так на нее глянул, словно ударить хотел. — Что же вы за стервы-то такие, жрицы Матери! Все бы вам убивать только, не ножом достать, так отравой дотянуться?
Но Манора не испугалась и не рассердилась, головой только качнула:
— Не гневи богов, супруг мой варвар, и жриц не ругай напрасно. Зелья эти не яд – скорее лекарства: одно утешает и согревает, второе укрепляет сердце и делает жидкой кровь, третье дает силы, ясность ума и бесстрашие. Без всего этого ни одному царю ритуала не вынести… другое дело, что перед жертвоприношением о том, что лекарством отравить можно, никто не заботится. Но то, что слезы льются – хорошо, отпускает уже, значит. Да и девочки мне нужные травки отыскали, и я противоядие сварила. Вот, держите.
Одна из девчонок Эридару кружку с отваром протянула, еще одну, огромную!.. а Манора меня по волосам погладила, совсем как ребенка:
— Выпить надо, государь мой, все до дна.
Я честно старался все выпить, и чтобы на одеяло не плескалось, но трудно это – когда сил нет, и руки как плети, когда горечь травяная комком в горле стоит, когда слезы и тошнота душат, и хочется только одного: прижаться к Эридару, и чтобы не трогали. Я так ему и сказал:
— Эр, мне плохо, очень. Прогони всех, пусть уходят и не трогают…
А Манора только засмеялась:
— Вот, видишь, Эридар: капризничает твое Солнце, брыкается. Не умирает уже, значит. Скоро опять бегать начнет и свои порядки строить.
И он тоже разулыбался:
— Обязательно прогоню. Вот только допей – и всех выгоню.
Когда допил, голова совсем отяжелела, глаза закрываться начали, и пришел сон, глубокий, настоящий.
— Эр, только не уходи, — прошептал я, устраиваясь в его объятиях, и сквозь сон услышал: «Никуда, Солнце мое, не уйду».
Вроде только глаза закрыл – словно толкнуло что-то в спину: нельзя мне сейчас спать, не время. Как после победы над пиратами Эридар не позволил мне сразу уйти, поддерживал, но уговаривал оставаться с воинами – так и теперь не стоило бежать с поля боя. Победитель – не уходит, победитель – остается.
Поэтому отсыпаться и набираться сил я мог когда угодно, только не сегодня.
Я одеяло откинул, глянул вокруг – нет Эридара. Никого в покоях нет. Одежды какой — и то не видно. Не в одеяле же меховом по дворцу разгуливать, в самом деле… Я его, наверно, и не удержу долго, одеяло-то – тяжелое оно мне показалось.
Пока барахтался, жажда подступила мучительная, горло пересохло враз. Кружку-то давешнюю я углядел, на самом камине, а до него еще добраться… Поднялся кое-как, руки-ноги дрожат, и, держась за стену, до камина дошел. А кружка та пустая оказалась.
И тут же возле постели кувшин целый увидел, для меня и поставленный. Тут уж я осмелел, шагнул раз, другой, и свалился на пол. Вот думаю, царь-то из меня, гроза пиратов и защитник страны – а ни ходить толком не могу, ни сообразить, что есть кому обо мне позаботиться.
Так, со смехом, до кувшина и добрался.
А тут и Эридар — в двери.
— Что ж ты, душа моя, не позвал?
И обнял тут же, в одеяло укутал.
— Не мог, — ответил я.
И услышал, что голос у меня сиплый, будто сорванный. Зато грубее звучит, это хорошо.
— Правильно ты проснулся, Солнце мое. У дворца на площади народ ликует, песни поет – слышишь? О тебе.
Какой-то гомон, похожий на песнопения, я и правда разобрал, но обо мне или о каком удалом пирате или вовсе о неверной возлюбленной – это понять было трудно.
— Да, — кивнул я, — нужно послушать.
— И послушать, и выйти к людям, и выпить чарку вина. А я тебе одеться помогу, там не холодно. Богиня приняла жертву, и за весь день твой Отец ни разу лица больше не отвернул. Там сейчас тепло и радостно, мой царь, никогда после ритуала такой радости не было. Знаешь, что люди говорят? Они говорят, — вождь мягко улыбнулся, — они говорят, что Солнце – вечно. Неугасимо. И мне кажется, они говорят не только о Небесном Отце, но и о тебе. И мне кажется, я начинаю в это верить.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |