очень люблю Арбат, но сейчас хотел бы поехать на площадь Дзержинского.
- На Лубянку, - машинально поправила Наташа и тут же переспросила с
изумлением: - На Лубянку?!
- Ну да, я слышал, что у вас тут все обратно переименовали. Да, на
Лубянку, - спокойно ответил Марик. - А что? Почему ты так удивляешься?
- Дурная слава, - усмехнулась она. - Многие до сих пор с замиранием
сердца проходят мимо небезызвестного здания.
- Ах вот ты о чем! Нет, меня интересует улица Кирова. Как она теперь
называется? Мясницкая, Фроловская, Егупьевская? Или, может, Гребневская? У
этой улицы длинная история и много разных названий. Какое выбрали?
- Мясницкая. А почему именно она? - заинтересовалась Наташа.
- Меня мама туда в детстве часто водила. Она постоянно гуляла со мной по
городу и рассказывала истории улиц и домов. Но на улицу Кирова мы приходили
чаще, чем в другие места. И знаешь, Туся, все эти годы я мечтал, что вот
приеду в Москву, первым делом - к маме, а потом - на улицу Кирова. Не знаю,
не могу объяснить... Там есть особенные места. Поедем, я тебе все покажу.
Заодно и поговорим.
С утра моросил дождь, и Вадим отнесся с явным неодобрением к идее жены
пойти погулять с сыном соседки.
- Что за детство? - недовольно говорил он, глядя, как Наташа перебирает
вещи в шкафу, выискивая, что бы такое надеть, чтобы не замерзнуть. - Почему
надо убегать из дома в воскресенье?
- Вадик, ему нужно поговорить со мной о Бэллочке. Он хочет, чтобы я
рассказала ему, как его мама жила все эти годы, что делала, чем болела, о
чем думала, куда ездила отдыхать. Ты же знаешь нашу Бэллочку, и Марик ее
знает. Она никогда не станет жаловаться и ныть, у нее всегда все прекрасно,
особенно в письмах, которые она писала ему в Израиль и в Штаты. Сын хочет
знать правду, это же так понятно.
- Но непонятно, почему для этого нужно уходить из дома. Пожалуйста,
сядьте в одной из наших двух комнат и разговаривайте, мы с мальчиками не
будем вам мешать. Почему непременно нужно тащиться куда-то в такой дождь?
Действительно, почему? Никакого рационального объяснения этому нет. Не
может же Наташа сказать мужу, что когда-то безумно любила этого теперь уже
иностранца, что Марик - огромная и неотъемлемая часть ее детства и юности,
что когда-то она ночами мечтала о том, как будет идти рядом с ним по улице,
и не по делам, а просто так, гулять и разговаривать. И что сегодня ее мечта,
наконец, исполнится, пусть с огромным опозданием, пусть тогда, когда это уже
и не нужно, когда нет никакой любви, а просто теплое чувство, какое почти
всегда остается по отношению к людям, связанным с твоим детством. И погода
тут не имеет ни малейшего значения. Проще солгать, чем объяснять правду.
- Мне нужно съездить на Шаболовку, там сегодня снимает один режиссер,
которого я уже два месяца не могу отловить. А Марик все равно хотел бы
проехаться по Москве. Совместим приятное с полезным. И Бэллочка не будет
видеть, что мы специально уединяемся для разговора. Зачем ее нервировать? -
сказала Наташа спокойно, натягивая через голову теплый свитер.
Она хотела доехать до Лубянской площади на метро, но Марик предложил
сесть в троллейбус и для начала проехать несколько остановок по Садовому
кольцу. Они устроились на задней площадке "букашки" - троллейбуса маршрута
"Б". Марик крепко держался за поручень по обе стороны от Наташи, и она вдруг
почувствовала себя неловко. Словно он ее обнимает...
- Ну как ты, Туся? - спросил он, заглядывая ей в глаза. - Только правду
говори, лозунги мне не нужны. Муж у тебя замечательный, дети чудесные. Два
высших образования, громкие фильмы, всенародное признание, слава. Программу
твою я, правда, не видел, но мама говорит, что ты и в этом деле оказалась на
высоте. Можно ли из этого сделать вывод, что у тебя все в порядке?
- Можно, - твердо ответила Наташа.
- Значит, нельзя, - задумчиво усмехнулся Марик. - Тогда давай по порядку.
Насколько я помню советские времена, подводники получали фантастическую
зарплату, около восьмисот рублей в месяц. Я не ошибся?
- Не ошибся. А если экипаж держит лодку, то на тридцать процентов больше.
И что дальше?
- А дальше вопрос номер один: почему ты до сих пор живешь в коммуналке? Я
хорошо помню цены тех лет, когда еще жил здесь. Зарплата твоего мужа за
полгода - это первый взнос на трехкомнатную кооперативную квартиру. Но ты,
тем не менее, живешь все там же, в квартире с соседями. Из этого следует,
что у тебя есть проблемы. Какие?
- Никаких, - она пожала плечами и вымученно улыбнулась. Он что, не
понимает? Или прикидывается? - Никаких проблем, все в полном порядке.
- Твой муж - игрок?
- Да бог с тобой, он играет только в шахматы. Даже в преферанс не умеет.
- Он пьет?
- Нет, с чего ты взял? Он пьет ровно столько же, сколько и я, поднимает
рюмку только тогда, когда совершенно невозможно или неудобно отказаться.
- Тогда вопрос номер два: куда ты девала деньги на протяжении стольких
лет? Копила? На что?
Наташа внезапно разозлилась. Да что Марик, с ума сошел? О чем он говорит?
Какие были зарплаты у подводников и сколько стоила кооперативная квартира,
он помнит, а все остальное, выходит, забыл? Ну ничего, она ему напомнит.
Зажрался он в своей Америке, совершенно потерял представление о том, как они
тут живут. И как она живет.
- Как ты думаешь, - начала она ласковым голосом и с милой улыбкой, -
сколько нужно денег, чтобы прокормить восемь человек? Мои родители, я с
двумя детьми, Бэлла Львовна, Иринка и ее бабушка Полина Михайловна, а до
восемьдесят второго года еще и Нина, которая пропивала всю свою зарплату, но
кушать почему-то тоже хотела. Из этих восьмерых четверо получали только
пенсию, а еще трое - я имею в виду детей - не зарабатывали ничего. Их нужно
накормить, одеть и обуть. Это как минимум, я уж не говорю о книгах, театрах,
кино и прочих развлечениях. Им нужно было покупать мебель, потому что старая
вся разваливалась. И нужно было покупать хорошие телевизоры, цветные, с
большим экраном, потому что в каждой комнате были пожилые люди, у которых
нет других развлечений, кроме как телик посмотреть. Пойдем дальше. Ты хотя
бы примерно помнишь прилавки наших магазинов? Так вот, после твоего отъезда
с продуктами и с одеждой становилось все хуже и хуже. Для того, чтобы
накормить такую семью, как у меня, нужно было с утра до вечера мотаться по
магазинам и стоять по два-три часа в очереди за мясом или колбасой. У меня
этого времени не было, я работала. Выход один: покупать продукты на рынке.
Баснословно дорого, но зато быстро. Мясо, рыбу, овощи, фрукты, творог,
сметану и покупала на рынке. Не всегда, но чаще всего. Одежду и обувь - у
спекулянтов. Я хотела хорошо выглядеть, разве это порицаемо? Я хотела, чтобы
мои дети и, кстати сказать, твоя дочь тоже, были хорошо одеты, добротно и
красиво. Это что, преступление? Я полностью заново обставила кухню в нашей
коммунальной квартире, и не взяла ни копейки с других жильцов. Недавно я
сделала ремонт в местах общего пользования, заменила сантехнику, и тоже за
свой счет. Я регулярно посылаю деньги в Набережные Челны, маме и Люсе. Про
своего отца я не говорю, но когда сначала погибла Ниночка, а потом умерла
старая Полина, хоронила их и поминки устраивала тоже я, а это, как ты
понимаешь, недешево. И не забывай, мой муж на протяжении двенадцати лет жил
в другом городе, и все, что мы покупали, мы покупали в двух экземплярах.
Новый телевизор - и ему, и мне, стиральную машину - в обе квартиры, мебель,
ковер, посуду и так далее. Достаточно?
- Прости, - покаянно произнес Марик, - я веду себя как идиот. Наверное, я
действительно многое забыл.
- Просто ты многого не знаешь, после твоего отъезда кое-что менялось, и
не в лучшую сторону. И еще одно: я могла бы экономить, тратить меньше,
одевать детей и самой носить магазинный ширпотреб, если бы была цель. Но
меня никогда не признали бы нуждающейся в жилплощади, потому что у нас две
комнаты общей площадью сорок два метра на четверых. Даже когда папа был жив
и нас было пятеро, все равно получалось больше, чем семь квадратных метров
на человека. Мне никто не позволил бы вступать в кооператив. А в очередь на
получение государственного жилья меня тем более не поставили бы, там
норматив еще меньше.
- Но теперь же можно купить квартиру. Почему ты этого не делаешь?
- Потому что, милый мой Марик, теперь деньги уже не те. Квартира стоит
столько, сколько мы с мужем можем заработать за десять лет, если не пить, не
есть, не одеваться и не тратить деньги на бензин. И то при условии, если
курс доллара не будет опережать рост зарплаты. И что потом? Мы переедем, а
как же твоя мама? Раньше я не могла бросить Иринку, ты ведь просил меня об
этом. Теперь она выросла и во мне больше не нуждается, но теперь я не могу
бросить Бэллу Львовну, она уже старенькая и часто болеет. Послушай, Марк...
Наташа запнулась и замолчала. Она впервые в жизни назвала его так. Не
Мариком, а Марком. Перед ней сейчас стоял не тот чудесный Марик из ее
детства, самый красивый, самый умный, самый добрый и вообще самый лучший, а
совершенно посторонний мужчина под пятьдесят, грузный, почти совсем седой.
Мужчина, который ее не понимал. Наташа вдруг с ужасом увидела, что он совсем
чужой, что он ничегошеньки не понимает в ее жизни.
- Да, Туся? Я тебя слушаю.
- Ты ничего не спрашиваешь об Иринке. Ты что, забыл о том, что она - твоя
дочь и что ты просил меня заботиться о ней?
- Жду, когда ты сама о ней заговоришь. Мама мне писала о ней, и о тебе, и
о Люсе - обо всех, так что общее представление я имею. Но не очень подробно.
Видишь ли, мамины письма читал не только я, их читала и Таня, точно так же,
как мне давали читать письма ее родных. И если бы в этих письмах вдруг
оказалось подробное жизнеописание одной из моих соседок, причем не взрослого
человека, а ребенка, это могло бы... Ну, сама понимаешь. Ненужные вопросы,
подозрения. Нам сейчас выходить. Вот доедем на метро до Лубянки, выйдем на
улицу, и ты мне все расскажешь.
Ветер хлестал по лицу тонкой плеткой дождя, холодные капли стекали за
воротник, заставляя Наташу зябко ежиться.
- Вот на этом месте стояла церковь Гребневской Божией Матери, ее
построили в шестнадцатом веке, а в тридцать пятом году снесли. Мама любила
вспоминать, как бегала сюда подкарауливать Аркашу, когда тот шел с занятий в
университете на Моховой. Аркаша жил в Кривоколенном переулке и каждый день
проходил мимо церкви. А мама пряталась и ждала его, а потом выходила
навстречу, как будто случайно. Ей было четырнадцать, а ему - восемнадцать.
Влюблена она была по уши, а познакомиться не могла, повода не было. Вот и
старалась попадаться ему на глаза как можно чаще, надеялась, что запомнит и
рано или поздно заговорит с ней. А когда в тридцать пятом церковь снесли,
она рыдала несколько дней. Разрушилось место, где она провела столько часов
в своих сладких девичьих переживаниях!
- А потом что? - с интересом спросила Наташа. Ей трудно было представить
себе Бэллу Львовну влюбленной четырнадцатилетней девчонкой, ведь соседка всю
жизнь была для Наташи олицетворением мудрости.
- А ничего. Мама, как всегда, своего добилась. Перед самой войной Аркаша
на ней женился. Ты мне сказала, что у Иринки есть такое же фанатичное
упорство в достижении цели. Это у нее от бабушки Бэллы. Гены не обманешь.
- Если бы она еще была такой же разумной, как бабушка Бэлла, - вздохнула
Наташа. - Когда решение принято и цель поставлена, Ирка упрется изо всех
сил, но сделает так, как задумала. Проблема в другом. Как заставить ее
принимать правильные решения и не принимать дурацких? Она могла бы и в
пятнадцать лет бросить пить, и в семнадцать, если бы поняла, что это нужно
сделать. Но она же не понимала, не хотела понимать! Только когда свою
опухшую испитую рожицу на экране увидела во всей красе, тогда до нее дошло,
во что она превращается.
- Ну что ж поделать, там тоже гены. Полина пила, Нина пила. Куда ж
деваться от наследственности? Смотри, Туся, это дом Черткова, в семнадцатом
веке здесь были деревянные палаты, потом каменные, в восемнадцатом веке
домом владел московский губернатор Салтыков, в девятнадцатом - московский
губернский предводитель дворянства Чертков. Чертков изучал русскую историю,
собирал рукописи и книги по истории России, создал огромную библиотеку и
хотел, чтобы она стала общественным достоянием. После его смерти со стороны
Фуркасовского переулка в специальной пристройке открыли читальный зал. Между
прочим, этот читальный зал посещали и Лев Николаевич Толстой, и даже молодой
Циолковский. Потом дом перестроили, пристройки стали сдаваться в аренду. В
частности, там был магазин семян "Иммер Эрнест и сын", так вот в этот
магазин любил захаживать Антон Павлович Чехов, покупал семена для своего
сада в Мелихове. Можешь себе представить, Туся? Вот здесь ходили Толстой и
Чехов, ходили так же запросто, как мы с тобой сейчас идем. Это совершенно
необыкновенное чувство, как будто переносишься на сто, двести, триста лет
назад и начинаешь видеть историю. Тебе это знакомо?
Наташа покачала головой и слизнула с губ капли дождя.
- Нет. Наверное, мне от природы не дано. Я вообще не очень увлекаюсь
историей. А про этот дом номер семь я знаю только то, что здесь снимали
эпизод для фильма "Возвращение Максима", где герои на бильярде играют, и
несколько эпизодов для "Семнадцати мгновений весны".
- Неужели? Это какие же?
- Особняк американской миссии в Берлине, где проходили сепаратные
переговоры, из-за которых весь сыр-бор, собственно, и разгорелся.
- Любопытно, я не знал. А Иринка? Она интересуется историей?
- Еще меньше, чем я. Я хотя бы в школе добросовестно училась, не все еще
позабыла, а она школьную программу через пень-колоду осваивала, еле-еле. И
ведь обидно, Марик, просто до слез обидно, у нее такая голова светлая,
память прекрасная, тоже от твоей мамы в наследство досталась, а Ирка еле-еле
на "троечки" вытягивала. Интереса к учебе никакого не было.
- И что, до сих пор нет? Как же она учится? - с беспокойством спросил
Марик.
- Да нет, сейчас-то все в порядке, за ум взялась, учится с удовольствием.
Даже наверстывает, как может, упущенное. Книги серьезные начала читать, а то
раньше ведь одни любовные романы на столе лежали. Ты теперь можешь за нее не
волноваться, она будет в порядке. Самое страшное мы уже пережили и оставили
позади.
- Бедная ты моя, бедная, - Марик неожиданно обнял Наташу, прижал к себе,
коснулся губами ее виска. - Взвалил я на тебя обузу... Кто же мог
предполагать, что Колю вскоре посадят, Ниночка попадет под машину, и девочка
останется целиком и полностью на твоих руках? Если б я знал, что так все
выйдет...
- То что было бы? Что изменилось бы? Ты бы не уехал? Или забрал бы дочь с
собой? Перестань, Марк, я терпеть не могу этих сослагательных причитаний.
Как случилось - так случилось, как сложилось - так сложилось.
Она осторожно высвободилась из его объятий и взяла Марика под руку. Вот
так, именно так, как она мечтала когда-то. Воспоминания о том единственном
случае, когда они вместе возвращались из магазина и он держал ее под руку,
долго еще будоражили ее девичье воображение. Должна была миновать четверть
века, чтобы все случилось так, как ей представлялось в мечтах. Странно...
И... Ненужно.
- А вот здесь, в доме семнадцать, в двадцать втором году была мастерская
по пошиву белья, она называлась "Трудшитье". Тут работала моя бабушка
Рахиль, мамина мама. Баба Раша обожала ходить в соседний дом Перлова, в
чайный магазин, она говорила, что без билета и визы попадает в другую
страну. И маму мою туда водила регулярно, потом мама - меня. У нас семейная
любовь к этому китайскому домику, - оживленно говорил Марик. - Я тоже до
самого отъезда часто сюда прибегал, стоял подолгу и вдыхал аромат молотого
кофе. А ты здесь бываешь?
- Редко. Только если оказываюсь неподалеку, а дома чай или кофе
закончились. Специально не приезжаю.
- А я специально приходил. Знаешь, стоял и представлял себе бабу Рашу, я
ведь ее совсем не помню, она умерла сразу после моего отца, мне и трех лет
не было. Но у мамы сохранилось много бабушкиных фотографий, и вот стою я в
магазине, разглядываю эту китайскую красоту и вижу бабу Рашу такой, как на
фотографиях. Иногда мне даже казалось, что я слышу, как она меня зовет.
Голос крови, что ли... И так мне хотелось в последние годы сюда придти,
встать вот здесь, закрыть глаза и увидеть бабушку. Тебе это знакомо?
- Нет, - сдержанно ответила Наташа, - я - поздний ребенок, когда я
родилась, все мои бабушки и дедушки или умерли, или на войне погибли, я
никого не застала. Мне не довелось побыть внучкой. Люсе повезло больше, она
знала одну из наших с ней бабушек.
- Прости, - снова сказал Марик, - у меня такое чувство, что я все время
говорю невпопад. Обижаю тебя или просто говорю что-то не то. И все время
извиняюсь... Глупо как-то все получается. Я так стремился приехать, так
рвался сюда, мне казалось, что это будет праздник, а получается так, словно
я прилетел на другую планету, где все непонятное, чужое, и я никому здесь не
нужен, и меня понять тоже никто не хочет.
Острая жалость сдавила ее сердце. Ну почему она так с ним разговаривает?
Разве он, Марик, виноват в том, что ей в жизни не всегда было легко и
весело? Нет, это ее жизнь, ее выбор. Да и кто сказал, что он сам порхает,
как беззаботный мотылек? Конечно, сейчас он благополучный и состоятельный
американец, живет в собственном доме и имеет собственный бизнес, но разве
мало тягот и унижений пришлось на его долю? Он подробно описывал их в
письмах к матери, и Наташа все эти письма читала и перечитывала по нескольку
раз. Каждый из нас делает свой выбор и проживает свою жизнь. Просто надо
уметь признавать свои ошибки, а не перекладывать ответственность на других.
- Давай зайдем, погреемся, - с улыбкой предложила она и взяла Марика за
руку.
Он молча кивнул. Они вошли в чайный магазин и сразу окунулись в теплый
пряный аромат свежемолотого кофе. Здесь обычно продавались неплохие конфеты,
а цены были ниже, чем в коммерческих палатках, поэтому магазин не пустовал.
Наташа и Марик встали у окна, по-прежнему держась за руки. Марик снял
забрызганные дождевыми каплями очки и сунул в карман. Она смотрела в его
глаза, такие же выпуклые и блестящие, как и двадцать лет назад, окаймленные
длинными густыми ресницами, держала его руку в своей руке и вдруг ощутила,
как время исчезло. Не было этих долгих лет разлуки, не было его женитьбы на
Татьяне, и его отъезда, ничего больше не было, а был тот Марик, которого она
любила. И она уже была не той Натальей Вороновой, родившей троих детей, но
растившей только двоих, измученной в борьбе за Иринку, истерзанной страхом
разоблачения, а прежней юной и влюбленной Наташей Казанцевой.
- А как Люся? Ты ничего о ней не рассказываешь. Она счастлива?
Наваждение исчезло. Как жаль...
- Не думаю, что она счастлива, - сухо ответила Наташа. - Вышла замуж без
любви, просто для того, чтобы считаться замужней дамой. Почти до сорока лет
ждала прекрасного принца, а в результате оказалась в Набережных Челнах с
мужем-инвалидом и маленьким ребенком. Девять лет назад она увезла с собой
маму, чтобы та помогала ей по хозяйству. Но об этом ты, вероятно, знаешь из
писем Бэллы Львовны. Если тебе интересны подробности, ты можешь ей
позвонить, у них есть телефон.
- Где у вас принимают кредитные карты? У меня рублей нет, а я хотел бы,
чтобы мы с тобой пообедали вместе.
Кредитные карты! Положительно, Марик решил, что едет в Западную Европу.
Наташа с трудом сдержала язвительную усмешку.
- Самое приличное из того, что рядом, - "ПиццаХат" на Тверской, недалеко
от памятника Пушкину, - ответила она. - Все остальное - рестораны при
гостиницах.
Ей отчаянно хотелось вернуться домой, она промокла и продрогла, и в то же
время хотела продлить эту прогулку с Мариком, так похожую на настоящее
свидание влюбленных. Она упорно цеплялась за свою юношескую мечту и
надеялась, что настанет хотя бы один момент, похожий на ее сладкие и
тревожные давние грезы. Пусть не тогда, пусть только сейчас, но она
переживет эту волшебную минуту иллюзии взаимной любви.
На Тверскую тоже отправились пешком, Марик, казалось, не замечал непогоды
и с упоением рассказывал Наташе обо всех встречавшихся на их пути зданиях и
о том, как он приходил сюда в юности, о чем думал в эти минуты, о чем
мечтал. Ей было не интересно, но она делала вид, что внимательно слушает, и
даже вопросы какие-то задавала, и кивала, и улыбалась. Про себя Наташа
решила больше не навязывать Марику тем для разговора, пусть сам задает
вопросы и сам рассказывает. В конце концов, он приехал в Москву, имея
собственные цели, у него были свои представления об этой поездке, свои
желания, свои интересы, и какое право Наташа имеет в это вмешиваться? Он
хотел пройтись по улицам, с которыми у него связаны счастливые и теплые
воспоминания, - пусть ходит. Он не хочет говорить о неприятном - и не надо.
Он хотел окунуться в свою юность, и Наташа не станет навязывать ему проблемы
немолодого обремененного ответственностью человека. Не за проблемами он сюда
ехал, а за радостью.
В ресторане они заняли столик на двоих и заказали пиццу и красное вино.
Наташа согрелась, и ситуация уже не казалась ей такой раздражающей.
- Сколько дней ты пробудешь в Москве? - спросила она, отпивая вино из
бокала.
- До десятого декабря.
- Как жаль! - вырвалось у нее. - Одиннадцатого у Иринки свадьба.
Порадовался бы за нее.
Марик равнодушно пожал плечами.
- Но я же все равно не смог бы там присутствовать, я ведь не родственник.
Я имею в виду - официально.
- Ты не прав. Все знают, что девочка - сирота и у нее никого нет, кроме
соседей по квартире, которые фактически заменили ей родственников. Твоя мама
будет на торжестве, это уже решено. И ты мог бы пойти, это выглядело бы
совершенно естественно.
Наташа ожидала шквал вопросов: кто жених, из какой семьи, где будет
организовано свадебное торжество, какое платье будет на невесте, какие
предполагаются подарки, что ему самому подарить дочери. Был и еще один
вопрос, которого она боялась, но к которому была готова: а почему на этой
свадьбе будет только Бэлла Львовна, но не будет Наташи с мужем? Сказать
Марику правду о том, что она боится быть узнанной отцом жениха, невозможно,
поэтому заранее была заготовлена версия о нежелании Иринки считаться протеже
известного режиссера Вороновой. Версия была, конечно, правдоподобной, ведь в
институте Ира твердо придерживалась именно этого. Но для отсутствия на
свадьбе выглядела, конечно, слабовато, ведь на торжестве предполагалось
присутствие только родственников, и никаких институтских друзей и подружек,
для которых появление Вороновой могло бы иметь хоть какое-то значение.
Однако никакого другого объяснения у Наташи не было, и она полагалась
исключительно на уверенность в голосе и способность заразить собеседника
своей правотой.
Но, вопреки ожиданиям, никаких вопросов не последовало. Марик начал
перечислять своих старых друзей, с которыми поддерживал переписку после
отъезда и с которыми хотел бы повидаться, рассказывал о тех, кто, как и он
сам, уехал в Европу и Америку, о том, как сложилась их жизнь и чего они
достигли, радовался их успехам и без конца повторял, что если бы они
остались в России, то вынуждены были бы прозябать в нищете и унижениях.
Наташа сначала пыталась горячо возражать, приводила в пример семью Инны
Левиной-Гольдман, ее отца и мужа, да и саму Инку: все сделали прекрасную
карьеру в бизнесе, процветают и на жизнь отнюдь не жалуются, сейчас строят
особняк за городом на месте старой дачи, ездят каждый на своей машине. Гриша
Гольдман - уважаемый врач, кандидат медицинских наук, он считается лучшим
диагностом среди московских врачей-гинекологов, к нему на консультации ездят
даже из других городов и платят огромные деньги. Но Марик как будто не
слышал ее, твердя одно и то же: там лучше, там свободнее, там прекрасно и
удивительно, и если бы он не уехал, его жизнь не состоялась бы. В какой-то
момент Наташа перестала слышать его, оглушенная внезапной догадкой: он
абсолютно безразличен к своей дочери, она ему не нужна и не интересна, и он
вовсе не пытается оценить результаты Наташиных трудов по взращиванию и
воспитанию Иры. Он давным-давно и думать о ней забыл. Тогда, в июне 1972
года, накануне отъезда в Израиль, он еще был здесь, в Москве, в их старой
коммунальной квартире, и проблемы одинокой стареющей матери и маленькой
дочери, растущей в неблагополучной семье, казались ему важными и серьезными.
Тогда он попросил Наташу не бросать их, заботиться о них, и она дала ему
слово. Однако как только самолет оторвался от взлетной полосы, вся эта жизнь
в Москве стала для него далекой и нереальной, она стала НЕ ЕГО жизнью,
потому что тогда, в 1972 году, не было возможности вернуться или просто
приезжать, тогда уезжали и расставались навсегда. Он забыл о своей дочери
через очень короткое время. Навалились новые заботы, устройство на новом
месте, поиски работы, безденежье, адаптация в чужой среде, изучение языка -
сначала иврита, потом английского. Родились дети. И все реже всплывала в его
памяти маленькая девочка - плод случайной связи с красивой, но нелюбимой
разбитной соседкой. Одна минута слабости - и родился ребенок. Еще одна
минута высокого душевного порыва не оставить этого ребенка без заботы - и он
взял с Наташи слово не бросать девочку на произвол судьбы. Две минуты,
только две минуты... А скольких седых волос и бессонных ночей стоили Наташе
эти минуты. Нет, она ни о чем не сожалеет, она любила Иринку и будет ее
любить как свою младшую сестренку, она все равно растила бы ее и
воспитывала, кормила и одевала ничуть не меньше и не хуже, чем если бы Марик
ни о чем ее не попросил. Но... В самые тяжелые минуты Наташа цеплялась за
мысль о том, что делает это ради человека, которого любила и который на нее
надеется. Он оставил дочь на ее попечении, и она не может подвести и
обмануть его доверие. И вот сейчас, сидя в уютном "ПиццаХате" и без аппетита
пережевывая жесткую пиццу, Наташа понимает, что ему все это было совсем не
нужно. Ему это безразлично. И если бы оказалось, что Ира сидит в тюрьме или
лечится от алкоголизма, что она превратилась в бродяжку или дешевую
вокзальную проститутку, у него в душе ничего не дрогнуло бы. Наверное, пожал
бы так же равнодушно плечами и промолчал, не задав ни единого вопроса.
* * *
За два дня до отъезда Марика Наташа вернулась домой около девяти вечера,
и тут же Вадим обрушил на нее неожиданное сообщение.
- Сегодня приходили из риэлторской фирмы, разговаривали с Бэллой
Львовной. Они предлагают нас расселить. Ты представляешь, Наташенька, у нас
будет своя квартира, отдельная! И нам это не будет стоить ни доллара, ни
копейки! Пойдем скорее к Бэлле Львовне, она нам все расскажет, и вместе
обсудим.
Глаза у мужа возбужденно горели, и понятно было, почему. Вадим никогда в
жизни не жил в коммуналках, не готовил на общих кухнях и не пользовался
общими для нескольких семей ванными и унитазами. Он был от природы брезглив,
любил чистоту и аккуратность и приходил в бешенство, увидев на ванне или
раковине недостаточно тщательно смытые следы мыльной пены. Конечно, норов
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |