кровного, единственного, рожденного вопреки ожиданиям, после того как прошло столько
времени, в глубокой старости и уже выросшего? Если бы это был камень, железо, сам
адамант, - не подался ли бы и он, не был ли бы тронут видом отрока, разумностью его
слов, чистотою его души? Он услышал, что "Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения,
сын мой" (Быт. 22:8), и более не расспрашивал; он видел, как отец связывает его, и не
противился; он был возложен на дрова и не соскочил; он видел нож, занесенный над ним,
и не пришел в ужас. Что может быть чище этой души? Итак, осмелятся ли еще сказать,
что все это не причинило Аврааму никаких страданий? Если бы кто-нибудь намеревался
убить своего врага, неприятеля; если бы это был даже зверь, - неужели он сделал бы это
без скорби? Нет, нет. Поэтому, прошу тебя и умоляю: если ты потерял сына или дочь, не
плачь так непристойно и не терзай себя, но подумай, что Авраам заколол собственного
сына и не плакал, не сказал горького слова. И Иов скорбел, сколько следует скорбеть
отцу, любящему детей. Но то, что мы делаем теперь, есть скорее дело недругов и
противников. Если бы ты стал скорбеть и плакать в то время, когда кого-нибудь взяли во
дворец и там стали венчать на царство, я назвал бы тебя не другом венчанного, но
недругом и противником. Но я не знаю, скажешь ты, куда он ушел? Почему же не знаешь,
скажи мне? Хорошо ли он жил, или худо, ясно, куда он пойдет. Я потому, скажут,
скорблю, что он ушел из жизни грешником. Но и в этом случае следует радоваться тому,
что пресечены грехи, и он еще не увеличил их; помогать же ему, насколько помощь
возможна, следует не слезами, но молитвами, умилостивлениями, милостынями и
приношениями, потому что не напрасно это придумано, и не всуе предстоящий пред
алтарем, при совершении страшных таинств, восклицает: за всех, принявших во Христе
успокоение, и за тех, кто творит память о них, - это совершается по установлению Св.
Духа. Ведь, если детей Иова очистила жертва отца, что же удивительного, если умершим
будет дано некоторое успокоение, когда мы делаем за них приношения? Итак, не будем
безрассудно оплакивать умерших, но будем плакать о тех из них, кто скончался в
богатстве и не сумел получить от богатства ничего, облегчающего судьбу души их; о тех,
кто имел возможность очиститься от грехов и не захотел воспользоваться этим. Будем
плакать об этих людях, каждый наедине и все вместе, и не один день, не два, а всю нашу
жизнь, и поможем им по мере сил. Придумаем помочь им чем-нибудь: хоть немного, но
поможем. Как и какими способами? Молясь сами, убеждая других творить молитвы за
них, постоянно подавая за них милостыню бедным. Какую цену имеет это дело?
Послушай, что говорит Бог: "Я буду охранять город сей ради Себя и ради Давида, раба
Моего" (4 Пар. 19:34). Но если одна память о праведном имеет такое значение, какую же
цену будет иметь то, когда ради него будут совершены и дела? Не напрасно узаконили
апостолы творить память об умерших при совершении страшных таинств. Они знали, что
умершим будет великая выгода, что они получат от этого много пользы. Когда весь народ
стоит, простирая руки, и сонм священников с ними; когда предлежит страшная жертва, -
как мы можем не умилостивить Бога, молясь за тех людей? Но это мы говорим о тех
людях, кто принял смерть в вере; оглашаемые же недостойны воспринять это утешение,
они лишены всякой подобной помощи, кроме одного средства помочь им. Какого же?
Можно неустанно подавать за них бедным, и это даст им некоторое успокоение. Таким
образом не смерть есть зло, но смерть во грехах. Не хотите ли вы, чтобы я сказал любви
вашей, откуда в нас страх смерти? Любовь к царству небесному не поразила нас, желание
будущих наград не возгоралось в нас, - потому что мы презрели бы тогда все настоящее.
Тот, кто всегда боится геенны, не будет бояться смерти. Дозвольте мне, братья,
благовременно сказать вам: не будьте детьми по уму, но умалите себя во зле. Малые дети
боятся ласки, но не боятся огня, и, если их случайно поднесут к зажженному светильнику,
они неосторожно протягивают руку к светильнику и к огню: боятся пустой маски и не
боятся действительно страшного огня. Хочешь ли я скажу и другую причину, почему мы
не боимся смерти? Мы не ведем строгой жизни, в нас нет доброй совести. Если бы это
было, ничто нас не испугало бы, ни смерть, ни потери в имуществе, ничто подобное. Дай
мне уверенность в том, что я получу царство небесное, да тогда заколи меня, если
хочешь, хоть сегодня: я буду благодарен тебе за это, потому что ты ускоряешь для меня
наслаждение теми благами. Но я боюсь, скажет кто-нибудь, умереть несправедливой
смертью? Что говоришь ты, скажи мне? Ты боишься несправедливой смерти, а
справедливой хочешь? Но кто же этот несчастный и жалкий человек, что предпочитает
справедливую смерть, когда можно умереть несправедливо? Если следует бояться смерти,
то конечно такой, которая постигает нас по заслугам, потому что принявший
несправедливую смерть чрез это самое вступает в общение со всеми святыми.
Большинство из тех, кто угодны Богу, приняли несправедливую кончину, - и первый
Авель. Он не погрешил против Каина, не оскорбил его, но был убит за то, что чтил Бога.
Бог же дозволил это - любя его, или ненавидя? Очевидно, дозволил потому, что любил и
восхотел сотворить ему большую награду за это неправедное убийство. Не видишь ли
отсюда, что следует бояться не несправедливой смерти, а того, чтобы умереть в грехах?
Авель умер несправедливо, Каин жил стеная и трепеща. Кто же, скажи мне, блаженнее?
Тот, кто получил праведное успокоение, или живущий в грехах? Умерший несправедливо,
или тот, кто получил праведное наказание? Что, скажи мне, преступнее убийства? Однако,
сделавший его некогда мог явить правду. Выслушай, как это случилось. Некогда
мадианитяне, желая навлечь на иудеев гнев Божий и надеясь восторжествовать над ними
чрез то, что лишат их благоволения Владыки, нарядили девушек в нарядные одежды и,
поставивши в виду войска, обольстили иудеев, введя их в непотребство. Увидевши это,
Финеес выхватил меч и поразил двух осквернявших себя, - обоих он убил при самом
грехе их, - убил не потому, что ненавидел умерщвленных, но чтобы не погибли другие.
Убийство совершилось, но последовал счастливый конец - спасение всех погибающих:
убил двух, а спас неисчислимое множество. И как врачи, отсекая сгнившие члены,
спасают все тело, так и он сделал, и это было вменено ему в правду. Итак, не будем
безрассудно оплакивать умерших; будем плакать о тех, кто умер во грехах: эти достойны
плача, воплей и слез. Какая надежда, скажи мне, остается тому, кто ушел во грехах туда,
где нельзя сложить с себя грехи свои? Пока они были здесь, была может быть великая
надежда, что они покаются и исправятся. Но после того как они сошли в ад, где нельзя
приобрести что-нибудь покаянием ["во гробе", - говорится, - "кто будет славить Тебя"?
(Пс. 6:6)?], не достойны ли они слез? Итак будем плакать об умирающих так, - я не
препятствую. Будем плакать, но не безчинно, - не рвя на себе волос, не обнажая плеч, не
царапая лицо, но с тихой душой источая необильные слезы. Это принесет нам пользу,
потому что оплакивающий так умершего сам гораздо лучше позаботится, чтобы с ним не
случилось того же самого. И еще когда ты видишь такую картину: несут по улице
мертвого, за ним идут осиротевшие дети, жена-вдова рыдает, слуги плачут, друзья
печальны, - тогда вспомни о суетности всего существующего и о том, что оно ничем не
разнится от тени и сновидений. Подумай о дворцах великих и славных людей и о том, как
теперь они срыты до основания; вообрази, как эти люди были сильны, а теперь исчезла
даже самая память о них. "Многие из властелинов сидели на земле, тот же, о ком не
думали, носил венец" (Сир. 11:5). Тебе недостаточно этого? Подумай тогда о том, что
может случиться с тобой еще раньше смерти, в то время когда ты спишь: не в силах ли
тогда убить тебя даже незначительный зверь? Со многими часто случалось, что
небольшой зверек, упавший с крыши, повредит глаз или причинит какую-нибудь другую
опасность. Поразмысли об этом и не удивляйся блестящей внешности людей, не дивись на
самодовольно закинутую голову, на щегольское платье, на коней и слуг. Подумай о том,
чем все это кончится. Если ты дивишься видимому, я покажу тебе в живописи гораздо
лучше этого. Но как мы не удивляемся, в то время когда видим существо того, что
изображено в живописи, потому что оно - одна грязь, так и то. И то - тоже грязь, или
лучше: оно таково, прежде чем разрушиться и превратиться в прах. Покажи мне
надменного человека, когда он в лихорадке и лишился самообладания, - и тогда я буду
разговаривать с тобой и скажу тебе: где теперь те, кто, в сопровождении толпы слуг,
тщеславясь выступал на улице? Где одетые в шелковые одежды, раздушенные
благовонными мастями, содержащие приживальщиков, не покидающие театра? Где те
роскошные пиры, толпы музыкантов, услужливость льстецов, безмерный смех, покой
души, широкие планы, жизнь изнеженная, праздная и роскошная? Все прошло, все
исчезло. А что сталось с телом, на которое тратилось столько попечений, о чистоте
которого так заботились? Пойди к гробнице, посмотри на прах, на пепел, на червей, на
отвратительный вид места: посмотри и рыдай горько. И если бы наказание ограничилось
только прахом! Но ты теперь от этого гроба и от этих червей перенесись мыслью к тому
безсмертному червю, к скрежету зубовному, ко тьме кромешной, к огню неугасимому, к
тем страшным невыносимым мукам, к жизни безконечной. Здесь и блага и страдания
имеют свой конец, - конец весьма близкий, - а там то и другое продолжается на веки
вечные, по качеству же они так отличаются от теперешних благ и несчастий, что нельзя и
выразить это. А что сталось с многочисленными украшениями? Куда девалась
изнеженность, угодливость слуг, обилие имущества и владений? Какой ветер, ворвавшись,
все это вымел? Для чего дорогие и ненужные расходы на погребение, - расходы, которые
приносят значительный ущерб погребающим и никакой пользы умершему. Когда ты
слышишь, что Владыка воскрес из мертвых без одеяния, - оставь ради этого безумные
заботы о погребении. Христос, когда говорил: так как вы видели Меня алчущим и
накормили, жаждущим и напоили, нагим и одели, - Он не прибавил: умершим и погребли.
Если же Он даже живым повелевает не иметь ничего больше, кроме покрывала, тем более
- умершим. Чем же мы оправдаем себя, когда тело, которое отдано гниению и червям,
украшаем, о Христе же, алчущем, жаждущем, нагом и страннике - не печемся? Но и
умерший, лежащий на ложе, говорят, носит на себе знаки своего звания и богатства, когда
он одет в блестящую одежду, когда бедные и богатые провожают его, когда народ
соблюдает благоговейную тишину. Вот особенно это и достойно осмеяния; да оно вскоре
и изобличится, как цвет опадающий. Как только мы переступим порог городских ворот и,
предавши тело червям, возвратимся назад, где будет, снова спрашиваю тебя, то
многочисленное собрание? Что станется с воплями, с волнением? Где светильники, где
хоры женщин? Не сон ли все это? А что те крики? Куда девались многочисленные уста,
вопившие и убеждавшие быть мужественными, потому что никто не безсмертен? Не
теперь следовало это говорить, когда он не слышит; но в то время, когда он хищничал,
когда был корыстолюбив, тогда следовало сказать, немного изменивши: не годится быть
безстрашным - никто не безсмертен. Если бы тебе построили дом там, где ты не имел
намерения оставаться, ты счел бы для себя это дело убыточным. Но поистине ты хочешь
богатеть там, откуда часто приходится уходить, раньше чем наступит вечер. Воздержись
от безумия, укроти пожелание. То же самое следует сказать - мужайся! - тому, кто терпит
несчастие. Если это и безполезно для того, кто уже прошел ристалище, - пусть услышат
это те, кто болеет такими же недугами, как и он, и кто идет к тому же концу. Так как они,
опьяненные деньгами, раньше ни о чем подобном не думают, - то пусть они придут в
разум хотя в это время, когда самый вид лежащего подтверждает слова; пусть будут
научены, помышляя о том, что немного позднее провожающие и их отведут на тот
страшный суд и для получения возмездия за то, что они дурно поступали здесь. Итак,
чтобы нам не потерпеть одного и того же вместе с теми, - постараемся измениться,
насколько это в наших силах, и исправиться, чтобы быть причастниками и будущих благ
во Христе Иисусе, Господе нашем, Которому слава и держава со Отцем и животворящим
Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
СЛОВО 32
О мужестве и храбрости.
Трусливой и робкой делает душу отсутствие просвещения, - делает не чрез природу, но
чрез свободное изволение. Когда я вижу, что человек, когда-то мужественный, стал теперь
трусом, я не говорю, что это порок природы, потому что природное - неизменно. Когда
затем я вижу, что теперешние трусы вдруг становятся смелыми, я опять прихожу к тому
же решению: так и ученики были очень робки, прежде чем были научены тому, что
надлежало, и прежде чем удостоились дара Духа; позднее же они стали храбрее львов. И
Петр, не выдержавший угроз девушки, был казнен чрез распятие, терпел бичевание и не
молчал, подвергаясь тысяче опасностей. Конечно, не следует уклоняться от борьбы, но не
следует и напрашиваться на нее; тогда и для нас победа будет славнее, и для дьявола
поражение унизительнее. Итак,мы должны храбро стоять, если вовлечены в борьбу; если
же мы не званы, - оставаться в покое и ожидать времени борьбы, чтобы явить вместе и
презрение к славе, и храбрость. Быть храбрым безрассудно - часто есть свойство простых
людей. Но чтобы пользоваться обстоятельствами для дела, в удобное время, с
соответствующей выдержанностью и благоразумием, - на это нужна великая и
удивительная душа. Храбр только тот, кто имеет силу внутри себя, - он храбр, хотя бы
был повержен на ложе, - также как без этой силы я не сказал бы, что он сильнее девушки и
жалкой старухи, хотя бы телесными силами он поднял гору с ее основания. Это потому,
что тот борется с безтелесным злом, на что этот не смеет даже взглянуть. Хочешь ли
научиться, что никакая сила не превозможет того, кто огражден высшею помощью, и нет
никого слабее, чем тот, кто лишен ее, хотя бы он был окружен тысячами войск? Давид,
будучи совсем молодым, и по молодости лет оставшийся в отеческом доме, отправляется
своим отцом навестить братьев. Явился он навестить их уже в то время, как война
началась - начал ее чужеземец Голиаф - и весь народ вместе с царем трепетал. Между тем
Давиду хотелось быть зрителем, и вот он пошел посмотреть на новое для него и
удивительное дело, что один человек стал против нескольких мириад. Он и говорит: кто
этот чужеземец, что так поносит воинство Бога живого? Что будет человеку, который
убьет его (1 Цар. 17:26-27)? Саул, узнавши об этом, посылает за юношей, который не знал
ничего, кроме пастушеского дела; но, видя его лета, он отнесся к нему с невниманием.
Потом, узнавши от него, как он справлялся с медведями, когда они нападали на стадо,
Саул захотел вооружить его собственным оружием. Но он, надевши, не мог носить его.
Это случилось для того, чтобы в чистоте явилась сила Божия, действующая чрез него, и
чтобы происшедшее не было приписано оружию. Так как ему было неловко в оружии, он
снял его и, взявши пастушескую сумку с камнями, с этим пошел на твердыню из плоти.
Когда Голиаф увидел, что тот идет на него с одной пастушеской сумкой и камнями, он
обратился к нему приблизительно со следующими словами: не думаешь ли ты, что
ведешь, как когда-то, стадо и гонишь собак? И не потому ли вышел ты на борьбу со мной
с таким оружием, как будто хочешь гнать какую собаку? Но вот опыт научит тебя, что не
тебе воевать с первым встречным. После этих хвастливых слов, он бросился бегом,
подхватив свое тяжелое вооружение и потрясая оружием. Но он начинал борьбу веря в
силу своего оружия; оградивший же себя верою и высшею помощью сначала словами
унизил тщеславие чужеземца, сказавши ему: ты идешь против меня с щитом и копьем и
думаешь победить собственными силами, а я иду во имя Господа Бога (1 Цар. 17:45).
После этих слов Давид вынул из пастушеской сумки камень, как будто хотел отогнать
собаку, подошедшую к стаду, и, нанесши, при помощи пращи, чужеземцу удар прямо в
лоб, повалил его; потом, поспешно подбежав к нему и выхватив у него меч, отсек им у
него голову, принес ее к царю и таким образом положил конец войне. Царь получил чрез
него спасение, и весь народ воспрянул духом. И было дано увидеть удивительное и
неожиданное дело: вооруженный в полное оружие поражен невооруженным, и опытный в
войне - тем, кто не знал ничего, кроме пастушеского дела. Для чего это и почему? Потому
что одного ограждала высшая помощь, сопутствующая ему; другой же, лишенный ее, был
предан в руки его. Конечно, высоко и дивно не допускать пожелания, зарождающегося в
нас, но, уклоняясь, погашать его. Но если это нам не по силам, будем хотя бороться и
всячески задерживать его. Здесь дело не так обстоит, как у атлетов. У последних, если не
повергнешь, ты не одержал победы; здесь же, если тебя не повергли, ты победил и поверг
врага. И это понятно. Там сражаются за победу: если один повержен, другой получает
награду; здесь не так, но дьявол стремится к нашему порабощению. Поэтому, когда я
полагаю конец тому, о чем он старается, я победил. Он направляет свои усилия не к тому,
чтобы низвергнуть, а к тому, чтобы низвергнуть вместе с собой. И победа его - не в
награде, а в общей гибели. Если бы ты даже часто терпел поражения, ты не уклоняйся из-
за этого от борьбы. Не получать ран есть удел тех, кто не борется; те же, кто идет на войну
с большим воодушевлением, они получают раны и терпят поражения. Никто, видя
солдата, возвращающегося с войны раненым, не стал бы укорять его за это; безчестно,
напротив, бросить оружие и убежать с войны. Пока кто-нибудь стоит с оружием в руках,
не найдется человека, настолько несправедливого в военном деле, который бы поставил
ему в вину то, что он терпел поражения и на короткое время отступал. Если кто сам не
захочет нанести себе обиду, другой не в силах будет сделать это. Ведь вот ни оружие, ни
машины внешних врагов часто не в силах бывают взять твердынь городов; предательство
же одного или двух человек, живущих внутри, без труда отдает их во власть врага. Если
тебя не предадут внутренние твои мысли, злой дух ничего тебе не сделает, хотя бы
употреблял тысячи средств. Что скажем мы о матери Маккавеев, этой благородной
женщине? Не женщина ли она была? И не дала ли семь детей своих сонму святых? Не
видела ли она, как они мучились? Не терпела ли и сама мучения с каждым отдельно?
Когда их подвергали пытке, и она принимала удары, - потому что она была мать.
Подумай, как она подготовила их к борьбе, как построила Богу семь храмов. Стоял тиран
и отступил, побежденный одной женщиной. Он осаждал оружием, она победила
ревностью; он разжигал плавильную печь, а она еще сильнее воспламеняла свой дух; он
подготовлял войско, а она вручала себя ангелам. Она видела тирана преисподней и думала
о царе, царствующем свыше; видела преисподние муки и исчисляла горние награды;
видела теперешнее мучение и размышляла о будущем безсмертии. А что Исав? Не больше
ли он был Иакова? Не перворожденный ли? Не возлюбленный ли сын у отца? Но предав
себя чрез грех, лишился и первородства и был принужден служить меньшему. Сказал,
говорится, Господь Ревеке чрез священника: "два племени во чреве твоем, и два
различных народа произойдут из утробы твоей; один народ сделается сильнее
другого, и больший будет служить меньшему" (Быт. 25:23). Посмотри на прорицание,
ясно предуказавшее ей все, что совершится. Бьющиеся и играющие во утробе младенцы
уже все предсказали с точностью. И, наконец, жена узнала не только то, что она родит
детей, но и то, что они распространятся в народы, и меньший будет господином над
большим. "И настало время родить ей: и вот близнецы в утробе ее. Первый вышел
красный, весь, как кожа, косматый (…). Потом вышел брат его, держась рукою
своею за пяту Исава; и наречено ему имя Иаков" (Быт. 25:24-26), - так что почти уже от
начала Бог указал, что меньший, как сказано, будет владычествовать над большим.
Держал, сказано, рукою пятку Исава: это было знаменьем того, что он превзойдет того,
кто кажется сильным. Но уже время обратиться со словом к блаженнейшему Павлу. Я
пламенею любовью к этому мужу и потому не устану непрерывно обращаться к нему.
Пусть никто не смущается этим моим решением. Если бы мы были кругом обложены
варварами, и если бы неприятели устроили нам в строю безчисленные затруднения; если
бы затем полководец варваров, который располагал бы безчисленными осадными
машинами, все у нас привел бы в замешательство, наполнил смущением и великим
страхом, угрожал разрушить и предать огню самый город, а нас всех обратить в рабство;
если бы он, сам вдруг попавшись в плен к нашему царю, был пленником приведен в
город, - не сбежались ли бы все мы вместе с женами и с детьми на это зрелище? Вот
теперь и у нас война наступила. В то время как иудеи все наполняют смущением и
страхом и замышляют многие ухищрения против безопасности Церкви, глава же врагов
Павел, более всех старавшийся об этом, проповедовавший и все наполнивший смущением
и страхом, и его-то именно Господь наш Иисус Христос, Царь наш, связал и привел
пленником, - неужели мы все не выйдем на это зрелище, чтобы видеть его ведомого
пленным? И ангелы на небе, видя его связанным и ведомым, ликовали, - не потому, что
видели его связанным, но потому, что представляли, скольких людей освободит он от
оков; не потому, что видели ведомым за руку, но потому, что размышляли о том, скольких
он имеет возвести от земли к небу; не потому, что видели ослепленным, но потому, что
думали о тех, кого он имеет извести из мрака. Поэтому, оставивши всех других, я спешу
обратиться к Павлу. Павел и любовь к Павлу заставляют нас сделать этот скачок. Есть ли
что пламеннее сердца человека, который прошел всю вселенную, претерпел насилие,
биение камнями, оковы, - и это все затем, чтобы освободить связанных и привлечь их к
себе? И не как борющийся совершал он свои подвиги; но будто идя к готовой и верной
победе, воздвигал он победные памятники, срывая, опустошая, уничтожая до основания
укрепления дьявола и все заграждения демонов; он не останавливался, устремляясь
вперед от этих к тем и от тех к этим, и, подобно отличному полководцу, каждый день, а
лучше сказать, каждый час воздвигал победные памятники. Проникнув в одной одежде во
вражеский строй, он взял неприятельские города вместе с людьми. Язык Павла был
луком, копьем, стрелами и всем. Он произносил только звук, и слова его, поражая врагов
сильнее всякого огня, изгоняли демонов, а людей, потерявших власть над самими собой,
возвращали себе. Когда он изгнал злого демона, безчисленное множество заклинателей
сожгли свои магические книги и обратились к истине, и как на войне, после того как
башня упала или тиран низвергнут, все, кто был вместе с ним, побросавши орудие,
сбегаются к полководцу, так и тогда было: когда демон был низвержен, все побежденные,
побросавши книги, вернее уничтоживши их, устремились к ногам Павла. А он, превращая
весь мир как бы в один лагерь, нигде не останавливался, но все делал, словно у него были
крылья: то восстановлял хромого, то воскрешал мертвого, то иного ослеплял, - я говорю о
маге. Даже заключенный в темницу, он не успокоился, но и там привел в себя стража,
совершив этот прекрасный плен. Удивляются Давиду за то, что он одним только камнем
поразил Голиафа. Но если бы наследовали дела Павла, то увидели бы, что то - ребяческое
дело, и что насколько различаются между собой пастух и полководец, столько же разницы
между этим и тем, потому что тот уничтожил мысленного Голиафа и не бросая камня, но
одним словом истребил все полчище дьявола. Как лев, ревущий и дышащий огненной
пастью, так страшен был для всех и он, когда приходил. Он появлялся постоянно
повсюду: приходил к этим, шел к тем, возвращался к этим, уходил снова к другим, -
появляясь быстрее ветра и управляя всей вселенной, как одним домом или судном,
вытаскивая тонущих, спасая окутанных тьмой, давая приказания морякам, сидя у
кормового весла, наблюдая за носом, натягивая канаты, принимаясь за весла, поднимая
паруса, смотря на небо, будучи сам всем - и моряком, и кормчим, и заведующим носом
корабля, и парусом, и судном, все терпя, чтобы уничтожить зло других. И как атлет, сам
борясь, бегая, вступая с бой, или солдат, разбивая стены, сражаясь на суше и на море, - так
он участвовал во всех видах борьбы, разжигал ревность и, овладевая единолично
вселенной и всех побеждая одним своим словом, сам был для всех неприступен. Не так
звуки множества труб, упавши на стены города Иерихона, уничтожили их, так громкий
голос Павла сравнял с землей дьявольские укрепления и врагов привлек на свою сторону.
Он был спущен чрез окно со стены, чтобы вознести поверженных на землю. Как солдат,
если бы он, воюя с целым миром, попал в самую средину неприятельских войск и
нисколько не пострадал, - так Павел, являясь один среди варваров и эллинов, повсюду на
суше, повсюду на море, оставался невредимым. И как искра, попадая в солому и сено,
изменяет горючий материал сообразно своей природе, так и он, приходя ко всем, всех
привлекал к истине. Что, скажи мне, славнее славой этого мира, чем Нерон, что выше?
Что напротив незначительнее или непочетнее Павла? Тот был тиран, совершил много
блестящих дел, воздвиг множество славных победных памятников, имел повсюду
громадное богатство, безчисленное войско, ему подчинена была большая часть вселенной,
в его распоряжении был царственный город, пред ним преклонялся весь синклит; в
царских палатах он ходил в блестящей одежде; если нужно было взяться за оружие,
являлся в золотом оружии, украшенном драгоценными камнями; если приходилось
выходить в мирное время, облачался в пурпур; за ним ходили много телохранителей и
много оруженосцев; он считался господином суши и моря, был самодержец, август,
кесарь, царь, у него не было ни в чем недостатка, что составляет славу, но и мудрые, и
могущественные, и цари трепетали его и боялись. Кроме того, о нем была еще молва, что
он жесток и безстыден; он хотел быть богом, презирал всех идолов и самого Бога всех; его
почитали как бога. Но противопоставим ему, если будет позволено, Павла. Он был
киликиянин, занимался кожевенным делом, был беден, несведущ во внешних науках, знал
только по-еврейски, - язык, над которым многие издевались, - жил часто впроголодь и
спать ложился голодный; раздетый, он не имел чем накрыться. И не только это, но он был
брошен в темницу вместе с разбойниками, чародеями, грабителями могил, убийцами; по
приказанию того же Нерона его, как преступника, подвергали бичеванию. Так кто же из
них славнее? Не правда ли, что большинство не знает даже имени того, а этого
прославляют ежедневно и эллины, и варвары, и скифы, и те, кто живет у самых пределов
вселенной? Кто почетнее? Тот, кто побеждает, находясь в оковах, или побеждаемый,
облеченный в пурпур? Стоящий внизу и наносящий удары, или сидящий наверху и
поражаемый? Повелевающий, но чьих приказаний не слушаются, или тот, кто получает
приказания, но не придает им никакого значения? Кто один, но побеждает, или тот, кто с
безчисленным множеством войск терпит поражения? Если побеждать славнее, чем быть
побежденным, то Павел вообще славнее. И не то только удивительно, что он победил, но
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |