Часто бывает внезапный туман, — если потеряешь ориентировку, уклонишься хоть на два километра в сторону, попадешь к немцам. Таких случаев, правда, не было, в эскадрилье никто не терял ориентировку. Летя без штурмана, с пассажиром, не знаешь, что делается в воздухе, самому невозможно смотреть вокруг...
Моторы капризны, технический состав перебирает моторы сам, в полевых условиях, и хотя авиамеханики работают самоотверженно и случаев отказа материальной части по вине техника не было, — на моторы слишком полагаться нельзя, потому что машины старые, в мирное время половина их была бы забракована...Померанцев хорош собою: ростом высок, волосы у него светлые, глаза — чистые, внимательные, спокойные. Человек он здоровый, но в его правильно очерченном лице заметна усталость.Да и не мудрено!
Вот, для примера, что я кратко записал вчера о работе его звена только за последние шесть дней. 27 мая — десять полетов (три часа пятьдесят одна минута в воздухе), 28 мая — четыре полета, 29 мая — четыре, 30 мая — десять полетов (четыре часа двадцать шесть минут в воздухе), 31 мая — шесть, а 1 июня уже к пятнадцати часам — два полета.
Тысяча пятьдесят восьмой, бреющий...
Ночь на 3 июня.
Итак, от большого зеленого поля, разбрызгав росу, отрывается маленькая, ничем, кроме смелости летчика, не вооруженная У-2. Командир первого звена связи старший лейтенант Померанцев отправился в свой тысяча пятьдесят восьмой за эту войну полет. На борту машины — пассажир, которому сказано, как и когда он должен выпустить белые и зеленые ракеты, ибо самому летчику этим в пути заниматься некогда.Над самолетом — белая, похожая на день, ночь; внизу — в пяти метрах под неподвижно висящими колесами — верхушки сине-лиловых сосен, лунки болотных прогалин, а впереди по заданному курсу — «Большая деревня», которую все, кроме летчиков эскадрильи связи, зовут Ленинградом.
У-2 летит, и характерный, знакомый всем наземным частям, замаскированным в этих лесах, звук мотора предупреждает зенитчиков: «Не стреляйте, свои!..» Переменчивым рокотом разносится этот звук по лесам, но никто ни в небесах, ни на земле не видит распростертой над кронами деревьев в медленном, неторопливом полете легкой, совсем не военной машины: только на секунду закроет она своим абрисом небо от устремившего взоры вверх часового и исчезнет, словно накрытая ветвями, четким силуэтом, врезанным в белую ночь.
Вот и озеро — белесая гладь. Машина скользит над ним, как жучок-плавунец. В поверхности озера, как в зеркале, отражается внимательное лицо глядящего вперед летчика... Вот немцы, видны их окопы, их зенитные батареи... Ежели ветерок в их сторону, они начинают стрелять. Видны огненные шары трассирующих снарядов, Померанцев рассчитывает: этот вот пройдет выше, этот — потухнет, врезав в воду свою коротенькую дугу далеко от машины влево, а этот... огненный шар стремительно мчится прямо к машине, еще секунда — и пути их пересекутся... Но маленький самолет, припавший к самой воде, пропускает смертоносный шар в метре над своими свистящими крыльями... Пассажир отирает ладонью внезапно вспотевшие щеки, а Померанцев, обернувшись на миг к нему, улыбается. В переговорной трубке слышен его здоровый, счастливый голос: «Ну, как? Красиво горел?»
И самолет вновь вздымается на маршрутный предел своей высоты — три метра над поверхностью озера, чтобы никакой «мессершмитт», кружащийся коршуном в облаках, не увидел...Пока пассажир все еще раздумывает о своем пилоте: «Неужели он каждую ночь, да еще несколько раз, так летает?» — У-2 уже бежит по росистой свежей траве ленинградской земли.Припечатанный пятью сургучными бляхами пакет («Серия Г. Весьма срочно и совершенно секретно») для командующего Ленфронтом вручен затормозившему мотоциклисту, а пассажир шагает к гостеприимно раскрывшей черную дверцу «эмочке». И, отъезжая, видит: самолет уже истаивает в предутреннем белом небе. Померанцев спешит до зари вернуться домой — к недопитому стакану чая и букету черемухи, к разговору со своим штурманом Мироновым о «Севастопольских рассказах» Льва Николаевича Толстого...
Ну а мне, пассажиру воздушного связиста, надо денька хоть на два — в Ленинград. Сдам материалы в ТАСС, «отпишусь», похожу по городу, посмотрю, как он дышит сейчас, и — по воздуху, по воде ли — обратно, в лесную армию!
Первыми за время блокады Ленинграда населенными пунктами Ленинградской области, в которых нашим войскам удалось освободить от гитлеровского ига местное население, были деревни Мгинского района, расположенные южнее Войбокалы.
3 декабря 1941 года ударная группа войск генерала И. И. Федюнинского (состоявшая из 311-й, 285-й, 80-й стрелковых дивизий, 6-й бригады морской пехоты, 122-й танковой бригады, артиллерийских и других частей) двинулась в наступление от линии железной дороги, проходящей через Жихарево и Войбокалу, освободила деревню Шум, блокировала опорные пункты гитлеровцев в деревнях Тобино, Падрило, Опсала, Овдокала и в совхозе «Красный Октябрь». Вскоре эти пункты были освобождены, 54-я армия устремилась в наступление дальше...
Естественно, что, находясь у летчиков-истребителей и связистов, ночуя в Шуме, я не мог не поинтересоваться теми бедами и лишениями, какие выпали на долю населения соседних деревень при немцах, и захотел узнать, как освобожденные колхозники и совхозники восстанавливают свое сельское хозяйство.
В те же дни, когда я жил у летчиков, я посетил некоторые из этих пунктов, в частности совхоз «Красный Октябрь», колхоз «Новый быт» и Мгинский райисполком, расположенный, до освобождения Мги, в селе Шум {74}.
Глава четвертая.
В роте снайперов-истребителей
5–12 июня 1942 г.
Ленинградские впечатления. — На пути в роту. — Старший o лейтенант Байков. — Дела у речушки Назии. — Три снайпера. — Мужская беседа. — Деревня Городище и 128-я стрелковая дивизия 8-й армии.
Ленинградские впечатления
5 июня.
Лес у дер. Городище
В Ленинграде я был лишь сутки, потому впечатления у меня остались только самые общие. Город приведен в такой порядок, при котором в нем установился почти нормальный (конечно, в условиях блокады) свой, особенный военно-трудовой быт: население города вновь работает на рубежах обороны, занялось огородами, заготовкой торфа, лесоразработками и разборкой на дрова ветхих деревянных домов; ремонтирует жилища и разрушенное городское хозяйство. Начала увеличиваться выработка электроэнергии; восстанавливаемые понемногу важнейшие заводы ремонтируют танки, выпускают всё в большем количестве вооружение и боеприпасы, строят маленькие самоходные, с автомобильными моторами металлические катера — «тендеры», предназначенные для перевозок через Шлиссельбургскую губу. Оживилась боевая работа Краснознаменного Балтийского флота: в Финский залив — к островам Лавенсари и Сескар — вышли торпедные катера; морская авиация стала успешно топить немецкие транспорты и боевые корабли.
На Ленинградском фронте — относительное затишье.
Пополняются, готовясь к новым боям, войска, уходят в поиск разведчики, укрепляются оборонительные сооружения и зенитная оборона-Город стойко выдерживает воздушные налеты и артобстрелы.{75}
На пути в роту
10 июня. День.
Лес у дер. Назии. Штаб 128-й сд
К маю — июню на всех рубежах активной обороны Ленинграда устрашающий врага размах приняло истребительное движение — суровый и жестокий, но необходимый метод борьбы с гитлеровскими захватчиками. Наши снайперы-истребители, еще недавно мирные, а теперь ожесточенные злодеяниями гитлеровцев люди, мстят врагу за все, что тот учинил на нашей советской земле. Ежедневно и еженощно они охотятся на врага в одиночку, и каждый их выход в свои стрелковые ячейки — грозный вызов всем полчищам гитлеровцев: «Убирайтесь! На нашей земле вам — только могила!»
В частях Ленинградского и Волховского фронтов таких одиночек-охотников были сначала десятки, теперь — сотни, даже, пожалуй, тысячи. Они объединяются в боевые коллективы, в которых лучшие охотники передают свой опыт новичкам и руководят специальными курсами. Из этих снайперов, наконец, составляются целые воинские подразделения.
Мне давно хотелось побывать в одном из таких подразделений.
Вчера вечером в редакции «Ленинского пути» я узнал, что в 128-ю дивизию, где есть рота снайперов-истребителей, собираются ехать на своей машине кинооператоры Ленинградской кинохроники Богоров и Зозулин. С ними едет и фотокорреспондент ТАСС Г. И. Чертов. Я решил воспользоваться оказией.
Рота снайперов-истребителей находится на правом фланге дивизии, то есть у самого Ладожского озера. От озера линия фронта идет в общем строго на юг, километра три тянется по разбитым лесам и болотам, затем на протяжении следующих пяти километров пересекает превращенную войной в зону пустыни территорию Синявинских торфоразработок. В двух километрах далее к югу, у развалин деревни Гонтовая Липка, линия фронта проходит поперек старинного Путиловского тракта (идущего от Ленинграда через Синявино и Путилово к реке Волхов).Весь этот десятикилометровый участок занимают стрелковые полки 128-й дивизии: справа, у озера, — 374-й; посередине, против Рабочего поселка № 8 (сильнейшего узла обороны гитлеровцев) — 741-й, а южнее, вдоль Черной речки, — 533-й.Снайперы роты, в которую я направляюсь, ходят для истребления гитлеровцев во все три полка.Я пишу эти слова на командном пункте 128-й дивизии. От Городища мы ехали сюда час, искали дорогу. Приехали под дождем, сначала в заградроту, потом сюда, на КП дивизии.С комиссаром дивизии и комиссаром ее штаба договорились о работе в подразделениях. И поехали километра за четыре вперед, в разбитую, но все же прелестную деревушку Назию, ютящуюся на берегу реки. Деревушка часто подвергается артиллерийским обстрелам, дня за два до нас разрушена ее старинная церковь. Почти все дома, брошенные жителями, пусты, в них разместились только АХЧ, да редакция дивизионной газеты, да кухня, рассылающая обеды по отделам штаба и по некоторым частям.
С комиссаром штаба долго выбирали дом, где бы остановиться, но все в таком состоянии, что выбрать трудно. Наконец выбрали, повалили платяной шкаф, Чертов лег в шкафу, я — на доске, положив ее на вещи... Грязь, опустошение... Отдохнуть трудно, — решили вернуться на КП.
Здесь начальник политотдела, старший батальонный комиссар Яремчук, рассказывает нам о роте снайперов-истребителей.
За короткий срок рота уничтожила пятьсот сорок восемь гитлеровцев. Каждый из них был подстрелен в систематической, умелой и беспощадной охоте. Эта рота по к нынешнему дню состоит из семидесяти семи человек, — значит, в среднем на одного бойца приходится от восьми до девяти убитых врагов.
Но самое удивительное: уничтожив пять с половиной сотен фашистов, то есть положив в землю полностью батальон немцев, сама рота не потеряла ни одного человека убитым, и только трое в роте были ранены. Один из них сегодня уже вернулся в строй.
Счет истребленных гитлеровцев ведется строго, проверяется тщательно, придирчиво, и потому, даже если допустить возможность в редких случаях отдельных преувеличений или ошибок, сообщенная мне цифра потерь гитлеровцев может измениться весьма незначительно.Яремчук называет лучших снайперов — алтайца Кочегарова, Седашкииа (который сейчас ранен), Селиверстова.
Решаю немедленно отправиться в эту роту. Мои спутники остаются до утра со своей машиной в штабе дивизии.
КП роты истребителей
...Расстался со спутниками, шагаю в роту один под дождем, ориентируясь по карте и компасу. Вот искомый березнячок на болоте, зеленая чаща принимает в себя разрывы воющих в воздухе мин, доносит треск пулеметных очередей; сие означает, что я приблизился к переднему краю. Командир роты Байков, предупрежденный по телефону, встречает меня, ведет в низкий бревенчатый сруб, утвержденный на болотных кочках и замаскированный ветвями.
Старший лейтенант Байков
10 июня. Вечер.
КП командира роты
При первом взгляде на человека, встретившего меня, я не подумал, что он и есть командир грозной, всему фронту известной роты. Парень лет двадцати, гладко причесанный, с задорным лицом и насмешливыми глазами задиры и забияки совсем не произвел на меня впечатления воина дисциплинированного, выдержанного, точно рассчитывающего свои слова и поступки. Так, подумалось мне, рубаха-парень, но уж больно дерзкие у него глаза, любит, наверное, похулиганить... Ну да что с такого возьмешь — мальчишка!
Я не удивился медали «За отвагу» на его гимнастерке — в такой роте должны быть отважны все, — но удивился трем зеленым «кубарям», украшавшим каждую из его зеленых петлиц. — Старший лейтенант?
— Точно, — ответил он и, почему-то смутившись, добавил: — Представили к званию капитана уже давно, да чего-то не пришло еще утверждение!
— А где командир вашей роты? — спросил я, осматриваясь в полумраке, не разгоняемом двумя крошечными оконцами справа и слева от двери. — А это я! — просто ответил парень, и так я узнал, что он и есть Александр Федорович Байков, о котором мне уже было известно, что накануне войны, год назад, ему действительно было девятнадцать лет, что, едва окончив тогда семилетку, избрав своей специальностью изготовление дамских сумочек, портфелей и чемоданов, он стал учеником галантерейного цеха, а в порядке комсомольской общественной нагрузки трудолюбиво занялся в своем цехе культработою...
Не представляю себе, как удалось ему стать командиром роты, уложившей здесь, на подступах к Ленинграду, невероятное количество гитлеровцев и не потерявшей при этом ни одного человека убитым?!
Обо всем этом предстоит мне узнать в подробностях.
В бревенчатом срубе, который не совсем правильно называть блиндажом, потому что он не врыт в землю (болото!), — чистота, опрятность, порядок. Я приписываю их прежде всего воздействию политрука роты Торжкова, балтийца-моряка, защитника Ханко, с которым знакомлюсь, войдя в блиндаж.
Наблюдаю хорошие исполнительность и дисциплинированность бойцов, входящих на КП по множеству надобностей. Располагаясь в лесу вокруг блиндажа, на березовых скамеечках, вокруг вбитых в болотные кочки рубленых столиков, они простодушно веселятся: слышны песни под баян и гитару, смех, шуточки... А ведь каждый из бойцов роты — кто сегодня, кто вчера — леживал по многу часов в торфяном болоте, снайперскими своими выстрелами навлекая на себя шквалы минометного, пулеметного и даже пушечного огня...
Я сказал о первом своем впечатлении политруку, но он ответил весьма решительно:
— В этой роте я только со второго мая, человек здесь новый: такую бодрость и непреклонность духа за какой-нибудь месяц я бы создать не успел. Разумеется, по-флотски за чистотой и дисциплинированностью слежу, но дело тут не во мне: это все Александром Федоровичем Байковым создано. Конечно, такой дружной и боевой роту сделали в общем-то мы, коммунисты, Байков у нас кандидат, я — член партии. Вот еще заместитель мой — замполитрука Михайлов Виктор Дмитриевич... Ну, надо сказать, и народ к нам подбирался лучший — по доброй воле, с отличными характеристиками!..
Усевшись с Байковым за маленький, срубленный из тонких неокоренных березок стол, я проговорил с ним весь вечер.
Байков родился на Смоленщине, в городе Вязьме, в 1940–1941 годах приобрел военную специальность в Лепельском минометном училище, начал войну лейтенантом, командиром минометного взвода, в октябре попал в 128-ю дивизию. С 27 октября уже ходили в наступление на 8-й поселок, — он участвовал как пехотинец.
Затем, когда в дивизии были организованы курсы минометчиков, его назначили командиром минометного взвода, через месяц направили в заградбатальон, стоявший у Верхней Назии как резерв командира дивизии.
21 декабря противник прорвал оборону на территории Гонтовой Липки, и батальон получил приказ ликвидировать прорыв. Во взводе Байкова было всего пятьдесят мин. Выпустив их, взвод пошел в наступление как пехотный, удалось захватить два немецких сорокадевятимиллиметровых миномета и около пятисот мин. Их тут же применили. Это помогло всему батальону свободно продвигаться, — артиллерия наша почти не вела огонь: было мало снарядов... За ликвидацию прорыва Байкова наградили медалью «За отвагу».
Дела у речушки Назии
Ночь на 11 июня.
КП командира роты
Вечер незаметно переходит в белую ночь. Связной командира роты Иван Бордюков, протопив «для сухости» чугунную печурку, застелив плащ-палатками и простынями соломенные тюфяки на нарах, зажигает фитилек самодельной плошки. Байков продолжает рассказывать; подсев к столу, его слушает и политрук Торжков. — Двадцать девятого декабря мы — заградбатальон — были отведены обратно в резерв, и с этого дня я стал готовить снайперов. Так, приходили по шесть, по девять человек с полка, и мы, таким образом, организовали взвод снайперов. В их числе были Седашкин, Статуев, Овчинников — теперь люди знатные. После прохождения курсов мы их распределяли по полкам.Я готовил три партии — каждую по месяцу (январь, февраль, март). С апреля набрали четвертую, этих снайперов мы уже не отпустили в части, а оставили при дивизии как резерв.
Внимательно слушавший политрук Торжков извлекает из нагрудного кармана затрепанную записную книжку, справляется по ней:
— Этот выпуск состоялся двадцать второго апреля — двадцать восемь человек. Они составили взвод истребителей — три отделения, которые по требованию командира полка рассылались в ту или иную стрелковую роту. Первый раз взвод пошел охотиться тридцатого апреля, выполнял задачу три дня. Вскоре дали нам еще двадцать человек из резерва, мы их тоже подготовили и оставили у себя. Так стало два взвода, и они начали называться ротой.
Второй взвод начал охоту с тринадцатого мая, группы охотились по девятнадцатое, потом возвращались, отдыхали, шли снова. Этот взвод истребил в мае сто восемьдесят одного гитлеровца.
— Восьмого мая, — продолжает Байков, — приехали к нам из армии еще двадцать человек, имевших только шестидневную снайперскую подготовку. Мы их тоже превращали в снайперов, образовав из них третий взвод. Он начал действовать с первого июня.
Пока второй и третий взводы обучались, я с первым взводом ходил по полкам на истребление гитлеровцев. Сейчас ходят уже все взводы роты...
На месячных курсах люди прежде всего проходили стрелковое дело, а в остальное время занимались тактикой, топографией и саперно-маскировочным делом. Стрелковым делом занимались так: при выводе взвода на учебу делились по отделениям. Одно — стреляло, другое занималось наводкой, третье — измерением расстояний. Таким образом, рабочий день был уплотнен. Подготовку проводил я лично, и сам я в настоящее время — снайпер...В записной книжке политрука Юрия Петровича Торжкова есть много точных, можно сказать — бухгалтерских записей. Слушая вместе со мной Байкова, подливая нам в алюминиевые кружки чай, он одновременно сделал для меня несколько выписок. Вот одна из них:
Счет на 10 июня 1942 года
1-м взводом кандидата ВКП(б), лейтенанта Озерова Влад. Николаевича,
2-м взводом беспартийного, мл. лейтенанта Иванова Дмитрия Ивановича,
3-м взводом комсомольца мл. лейтенанта Константинова Георг. Васильевича.
За время существования истребительной роты от взвода до роты, то есть с 1 мая, уничтожено 215 фашистов, а считая с теми, которые были уничтожены истребителями роты до сформирования роты, всего 548 фашистов.
В том числе по 2-му и 3-му взводам истребили гитлеровцев: Назаров Мих. Ник.. боец, беспартийный, 1908 г. р. (в прошлом завхоз) — 8
Тутов Фед. Макс., ст. сержант, комсомолец (кондитер) — 6
Лазуткин — 10
Шеногин Ив. Григ., ст. сержант, кандидат ВКП(б) (слесарь) — 6
Поляков Ник. Ив., ст. сержант, коммунист, 1905 г. р. (строитель) — 2
Джога Карп Яковлев., сержант, комсомолец (шахтер) — 7
Карпов Вас. Иван., комсомолец, 1917 г. р. (формовщик) — 4
Зайцев Антон Тимоф., сержант, беспартийный, 1924 г. р. (колхозник) — 4
Кочегаров, 1908 г. р. (охотник) — 112
Рочев Фед. Мих., сержант, комсомолец, 1918 г. р. (гармонист, колхозник) — 8
Глазко Фил„ Фил., сержант, комсомолец, 1920 г. р. (шофер) — 9
Александров Ген. Вас., мл. сержант, комсомолец, 1923 г. р. (студент) — 7
Седашкин Александр Ник., ст. сержант, 1904 г. р.. канд. ВКП(б) (кочегар) — 123
Статуев Александр Мих., ст. сержант, 1917 г. р.. канд. ВКП(б) (завскладом) — 71
Пашков Федор Иванович, мл. сержант, беспартийный — 30
Евстифеев Сергей Вас. (3-й взвод), участник чапаевских действий и у Щорса был, беспартийный, боец, за два раза, то есть четыре дня — 7
Я даю здесь эту выписку не полностью. В списке Торжкова перечислены двадцать пять человек. В конце списка Торжковым подбит итог: «Всего — 442» и сделано примечание:
«Остальных — истребил 1-й взвод. Все бьют немцев винтовкой, и все — во время охоты».
Закончив со мной разговор, Байков и Торжков вышли из блиндажа сделать какие-то распоряжения.
Белая ночь ясна. Доносится орудийный гул, где-то неподалеку хлопают мины, а моментами лесную тишину раздирает ожесточенная стрельба по пролетающим над нами фашистским самолетам.Ложась спать на нарах, рядком с Байковым, я задаю ему вопросы, и он отвечает мне:
— Когда первый раз идешь в бой, кажется страшным, а уже в наступлении обо всем забываешь, становишься смелым, мужества набираешься. Мальчишеское озорство (а я был здоровый озорник!) помогло. Важно: с детства я никогда не терялся. И позже — в докладах старшему начальнику: хоть сам маршал приди! А еще уменью подойти к массе помогла моя культработа, знаю интересы бойца, до тонкости понимаю его. А вот симулянтов узнаёшь сразу, потому что в детстве, хулиганя, сам был таким...
Три снайпера
11 июня.
КП командира роты
Засыпая, слышал разговор:
—...Как фашист падает? Наблюдал я в стереотрубу. Если угодишь крепко — медленно падает. А если ранят — подымут гам: «Пропало все!» Немцы трупы своих всегда стараются утащить. У них это очень быстро делается. Во время наступления один фриц остался в блиндаже, выскочил и — на бойца со штыком. Но боец не растерялся, сам проткнул его штыком и еще пулей добил...
Это Байков тщился удовлетворить любопытство своего связного Бордюкова, который обижен, что его «не пускают в снайперы».
Только было заснул, явились кинооператоры и Чертов — их не устроил ночлег в политотделе. Здесь, на КП роты истребителей, им, как и мне, оказано отменное гостеприимство. Горел огонек — фитилек на блюдечке с жиром. Был чай в ведре. Были разговоры. А потом нам уступили свои места, все полегли спать. Сон хороший — мягко, сухо, тепло. Однако, изрядно промокнув вчера под дождем и затем не просушившись, я простудился.
Зачинатели истребительного движения в 128-й дивизии и самые опытные снайперы — Седашкин, Статуев и Кочегаров. Их прежде всего и захотелось мне повидать. Седашкин 18 мая был ранен и только вчера, в день моего приезда сюда, вернулся в роту.
Вызванный командиром роты, он пришел ко мне в блиндаж — суровый, кряжистый, серьезный, с орденом Красной Звезды на своей выцветшей и залатанной гимнастерке, глянул на меня пристально свинцовыми глазами, вытянулся.
— Старший сержант Седашкин А. И. (он так и сказал «А. И.», вместо «Александр Иванович») явился по вашему приказанию! — низким и сильным голосом «доложил» он мне, приставив к пилотке огромную ладонь.
Я сразу прикинул взглядом, как он, кочегар и алтайский охотник, брал на вилы медведя, как враз душил своими ручищами волка и как, легко играючи топором, рубил в тайге стволы вековых деревьев.Мне трудно было заставить Седашкина чувствовать себя «свободно» со мной, когда «по моему приказанию» он бочком, стеснительно присел на краешек скамьи перед столом, глядел не на меня, а на мои «шпалы» старшего командира, пожелавшего невесть зачем «спытать» его солдатскую душу. И никак не мог с докладного, официального языка перейти на простую, конечно гораздо более свойственную ему, да, вероятно, и очень сочную русскую речь.Я сразу узнал, что образования у него — никакого, что в его таежной семье грамотностью считалось знание звериных и птичьих повадок, что в охотничьей артели он работал по договорам, а с 1928 года, «когда стали всех в колхоз соединять», выехал в Барнаул и поступил работать на производство, кочегаром на хлебокомбинат... Мобилизованный осенью сорок первого года, он сразу попал в 128-ю дивизию, на фронт.
Положив свои мощные руки на стол, Седашкин заговорил сухо, скупо:
— Двадцать первое декабря было. Я пошел в наступление, ходили мы семьдесят человек пулеметчиков, минометчиков, и — из всех семидесяти — нас, стрелков, восемнадцать было, командиром отделения я ходил. Уничтожили всего триста пятьдесят человек, а из нас, восемнадцати стрелков, осталось тринадцать. А всего мы потеряли своих двадцать три человека.
Мы вышибали немцев, вклинившихся в нашу оборону. После боя я ходил по полю боя, обнаружил в блиндаже офицеров — восемь человек. Бросил две гранаты, убил семерых, одного ранил и добил. Документы и прочее — осталось. Эти у меня не в счету, потому что нашего начальника не было и я не считал их.
Зимой было еще: я и Кочегаров вытащили из-под огня шесть наших человек убитых и одного раненого. Сутки, однако, лежали под немецким взглядом, и раненый тот замерз. У немцев их снайперы подстерегали нас, я всех увидел, одного снял с трубы избы. За другим снайперам два дня охотился. Обманул его — шапкой мотал, — убил его...
Восемнадцатого мая командир роты Пятьсот тридцать третьего полка, куда мы прибыли (пять снайперов со мной, я — шестой), попросил выследить их снайпера и снять. Я, значит, два дня выползал вперед и не мог ничего обнаружить. Видел только попа ихнего и не стрелял (в шляпе, в белом халате, и виски длинные). Мои снайперы стреляли и не попали. А я не стрелял потому, что не обязан был, надо было приказание выполнить, снайпера снять. На третий день я его обнаружил — на сосне, замаскированного, и снял с первого выстрела.
Другой начал его подбирать, я и другого убил. И сразу оборотился назад, зная, что их ротный миномет будет бить, потому что я обнаружил себя уже. И покуда до траншеи лез — метров двадцать, — он тридцать пять мин выпустил, и меня ранило в голову осколком, уже в траншее. Лежал в санбате с восемнадцатого мая до десятого июня. Самочувствие хорошее.
Из ста двадцати трех гитлеровцев, которых в снайперской охоте убил Седашкин, сто пять были истреблены им еще в его бытность в 374-м стрелковом полку, а рассказывать мне он счел нужным только о восемнадцати, убитых им с тех пор, как перешел в состав истребительной роты.
В общем, доброго разговора с Седашкиным у меня так и не получилось, я понял, что «разговориться» со мною он мог бы только вне «службы», у какого-нибудь костра-дымокура в лесу. Я оставил его в покое, его сменил вошедший в блиндаж снайпер Александр Михайлович Статуев...
Этот оказался человеком другого толка. Веселый, ясные, живые серые глаза, пленительная улыбка, открывающая здоровые зубы и скрывающая недостаток крепкого, загорелого лица — слишком выпяченную верхнюю губу; она никак не сочетается с его ребячески вздернутым носом и придает лицу двадцатичетырехлетнего парня несвойственное ему стариковское выражение... Но это, только когда он не улыбается, а улыбка у него почти не сходит с лица.
Не с этой ли улыбкой он и убивает немцев?
Статуев тоже — старший сержант, образование у него семиклассное, до войны он служил завскладом промартели в Кинешме, где его жена с двумя детьми живет и сейчас, работая продавщицей в продовольственном магазине.Находясь в 374-м стрелковом полку, Статуев истребил пятьдесят два немца и, вступив в роту снайперов, — еще девятнадцать. Награжден медалью «За отвагу», готовится из кандидатов ВКП(б) стать членом партии, в свободные часы старательно читает военную и политическую литературу.В составе 128-й дивизии он почти с начала войны — с 10 июля 1941 года, был тогда бойцом, с дивизией прошел весь ее путь...
Записал я и его рассказ, который он вел охотно, толково, — о том, как ходит он в паре с Овчинниковым, о ложных ячейках («...шапку гражданскую поставишь! Раз, — веревочку на сто метров кидал из миномета, — чучело качалось, внутрь чучела — вязевая палочка... У нас были три ячейки — основная, запасная и ложная, на двоих...»), о методах прицеливания и боковых поправках на ветер, о кратком своем дневнике...
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |