Однако концепция эмоционально-стрессовой психотерапии указывает существо — единый эмоционально-стрессовый психо-биологический механизм всех этих приемов, кристаллизуя их в стройную клиническую систему (метод, направление). Сами собой включаются сюда многочисленные приемы терапии творчеством, искусством, общением с природой, целебная увлеченность спортом и т. д. Клиницизм метода требует дифференцированного применения эмоционально-стрессовых приемов в соответствии с особенностями клиники.
Конкретные эмоционально-стрессовые методики
Методика коллективной эмоционально-стрессовой гипнотерапии больных алкоголизмом В.Е. Рож-нова (Рожнов, 1975; Рожнов и Бурно М., 1979)
Эта методика наиболее оформилась, сложилась и достаточно подробно описана в литературе. Существует также вариант этой методики применительно к больным истерическимневрозом(Каравирт, 1980).
Методики в духе эмоционально-стрессовой увлеченности Терапия общением с природой
Существо просветляющего, одухотворяющего действия природы на человека заключается, видимо, прежде всего в благотворном, часто неосознанном эффекте созвучия человеческой природы со своей материнской основой, природой-матерью, из которой мы все вышли. В лесу, на поляне и просто в сквере человек, даже не вдумываясь в это, чувствует единый план строения природы (у ящерицы, лягушки тоже глаза, пальцы, дыхание; в лопухе разветвляющиеся сосуды, подобные кровеносным, и зеленая кровь растения питает лист, как красная кровь питает ткань человеческого организма, и т. д.). У многих при этом возникает приятное ощущение родства с природой, радостное успокоение, люди как бы душевно заражаются от природы ее сиюминутной «радостью бытия», неспособностью, например, домашних животных чисто человечески тревожиться за себя, если нет непосредственной опасности, их блаженством в безмятежной расслабленности (собака, кот).
Просто и методически удобно пробуждать в пациентах живой интерес к природе или обращать их серьезное внимание на этот имеющийся уже интерес, рассматривая в уютной обстановке коллективной психотерапии слайды видов природы на экране, разбирая и разглядывая живые цветы, камни, пригласив в группу человека с умницей-собакой и т. д. Делать это следует мягко, неназойливо, не огорчаясь, не хмурясь, что кого-то это так и не заинтересовывает, помня, что каждому свое и, в конце концов, неважно, какие именно методики подействуют тут эмоционально-стрессово. Хорошо спрашивать пациентов о названиях трав, цветов, кактусов на слайдах, чтоб заинтересовать поначалу названием, двумя-тремя словами о жизни цветка и его пользе для человека (например, лекарственной). Немудреный, но верный способ пробудить чувство к природе — помочь человеку узнать ее подробнее (знаешь название цветка — и уже больше тепла к нему).
Целебно действующее выращивание цветов с чтением о них, воспитание собаки, художественное фотографирование, рисование, описание природы — это уже более сильные эмоционально-стрессовые приемы, в которых общение с природой потенцируется терапией творчеством, библиотерапией. В кропотливом внимательном наблюдении за некоторыми насекомыми, подробности жизни которых важно знать для сельского хозяйства (под руководством профессионалов-зоологов, не способных тут обойтись без армии любителей), ясно звучит уже благотворный, поднимающий душу момент общественно-полезной деятельности (см., например, подобное официальное задание по раскрытию тайны опыления гречихи в журнале «Юный натуралист», 1980, № 6, с. 36).
Для практической работы необходимо клинически учитывать, что циклоид склонен воспринимать природу со всей живой, полнокровной непосредственностью, естественностью, не отделяя себя от природы, восторгаясь, например, в своем слайде сочно-красными маками, лиловыми иван-чая-ми. Вообще ему обычно созвучнее естественные полевые и лесные цветы, нежели садовые. В субдепрессивном состоянии он тянется к веселым, ярким краскам природы, чтоб «зажечься» от них.
Психастеник так же естественно относится к живой природе и тоже склонен ее одухотворять, но здесь нет той чувственности, красочности, непосредственности, а есть лирически-задушевная, внешняя скромность с наполненностью размышлениями, например, о едином плане строения живого. На слайдах психастеника видим нередко уютные места природы, без высокого неба, растения, снятые крупным планом, в которых пациент как бы растворяет, рассасывает свою тревогу, проникаясь светлым покоем. Из поэтов и писателей, глубоко изображающих природу, циклоиду и психастенику с их реалистичностью более созвучны Кольцов, Фет, Тютчев, Аксаков, Пришвин, Солоухин, Астафьев.
Шизоид или шизофренический пациент нередко обнаруживает в отношениях с природой и ярко-пряную (иногда несколько вычурную) чувственность, и философическую углубленность. В их слайдах даже в рисунке веток, переплетающихся растений говорит часто нечто геометрически-символическое, аутистически-чопорное, много места отдается высокому небу, зловещим облакам, космическим настроениям. Тут не просто мягкая нежность, душевность к домашним животным, как близким к человеку живым существам, тоже способным радоваться и огорчаться, привязываться, защищать хозяина, а часто фанатическое преклонение перед животным или даже насекомым, воспринимающим мир непосредственно, без мысли, а значит «ближе к истине». Этим пациентам из писателей созвучнее Topo, Серая Сова, Швейцер. Бывает, здесь самыми глубокими и одухотворяющими оказываются общения с насекомыми и камнями.
Истерический пациент наслаждается природой чувственно-ярко, но с той или другой позой, например позой размышления.
Таким образом, работая индивидуально и в группе, каждому пациенту важно помогать особенно, то есть сообразно его собственным душевно-защитным механизмам, раскрывая их и целебно совершенствуя.
Из общеобразовательных книг о природе (о работе с этой методикой) могут помочь врачу и пациенту известные книги Дарвина, Фабра, Тимирязева, Сабанеева, Ферсмана, Лункевича, Дм. Зуева, Плавильщикова и книги современных авторов — А.Н. Стрижева и И.Д. Лаптева.
Терапия творчеством
Лечебное творчество, т. е. сообщение, передавание другим людям своей индивидуальности в мыслях и в переживаниях, научное или художественное самовыражение, целебно уточняющее, утверждающее, просветляющее личность, следует понимать широко. Это не только писание рассказов, стихов, очерков, рисование, лепка, чеканка, выпиливание, но и творческие поиски природных предметов (корней, сучьев, камней), в которых звучат индивидуальность, особенность, настроение художника, передающиеся зрителю. Несущие в себе особенность автора пироги к групповому чаю также могут считаться лечебным творчеством. Самый «удобный» вид творчества, с которого советую начинать, если трудно в этом отношении работать с недоверчивым пациентом, — это попытки делать художественные слайды (художественная фотография вообще). Пациент в группе постоянно смотрит слайды своих товарищей, врача, начинает понемногу понимать, что дело тут не в таланте, не в мастерстве, а в том, чтобы выразить свою индивидуальность, особенности личности, что возможно сделать самой дешевой камерой и что, оказывается, так помогает другим в группе лечебно улучшиться. Испытав же ощутимую помощь от такой терапии, пациент уже относится к этому как к серьезному и важному для него, а не просто развлечению слайдами, как думал раньше. Важно постоянно подчеркивать: у нас не литературный или фотографический кружок, а попытки выразить себя, дабы стало легче. Нужно клинически помочь пациенту творчески работать по-своему, в духе собственной душевной защиты.
Терапия общением с искусством
Клиническое существо методики — неназойливо, мягко способствовать тому, чтобы пациент нашел созвучное себе в искусстве и целебно наслаждался этим «стрессом созвучия», дабы совершенствоваться духовно, приближаться к найденному идеалу. При этом психастенические пациенты находят, например, особенное созвучие с произведениями Некрасова, Чехова, Л. Толстого, как и циклоиды — с живописью Тропинина, Саврасова, Левитана. Фламандская живопись, живопись Кустодиева, произведения Пушкина, А.И. Островского обычно созвучны циклоидам, но приятно бодрят, благотворно освежают, оживляют психастеников и астеников, не удовлетворяя некоторых шизоидов своей «круглой сочностью», «ограниченностью анализа». Шизоидам, шизофреническим пациентам бывают особенно близки произведения Лермонтова, Гессе, Достоевского, картины Врубеля, Чюрлениса. В подобном клиническом духе возможно говорить о скульптуре, о музыкальных произведениях. Пусть, главное, пациент научится не огорчаться, не отчаиваться, что ему что-то в искусстве не нравится, непонятно, тогда как другие от этого в восторге. Каждому свое. Отсылаем читателя по этому вопросу к работам В.Е. Рожнова и A.B. Свешникова (1979), Л.С. Брусиловского (1979).
Терапия коллекционированием
Советуем здесь клинически помочь пациенту в соответствии с его особенностями и состоянием коллекционировать то и так, чтоб это воздействовало на него в духе эмоционально-стрессовой приподнятости, увлеченности (Рожнов, Бурно М., 1974).
* * *
Таким образом, при клинической работе с этими методиками следует сообразовывать наши советы, психотерапевтические намеки, подборы слайдов, музыкальных произведений с клиническими особенностями — определенными структурами — картинами циклоидной, психастенической и другой душевной самозащиты, разумно способствуя этой самозащите, совершенствуя ее. Важно, чтобы и сам пациент, познавая элементы типологии личностей, знал, к чему он более расположен, в чем его способность и сила.
Для успеха работы с указанными методиками важно, чтобы врач прочувствовал моменты благотворного эмоционально-стрессового воздействия на самом себе, участвовал в этой терапии также и каким-то своим собственным художественным творчеством, подчеркивая тем и свою особенность в сравнении с особенностями пациентов, вдохновляя примером. Необходимый для такого рода работы эмоциональный контакт с пациентом, подчеркиваю, возникает в том случае, когда врач искренне интересуется личностью пациента и сам, в свою очередь, открывает пациенту свою индивидуальность (например, в домашней переписке).
Нельзя забывать о моменте общественной полезности всякого эмоционально-стрессового лечебного воздействия в духе увлеченности. Даже своими коллекциями можно быть ощутимо полезным людям, знакомя их, в сущности, и со своим портретом, который складывается из созвучных коллекционеру марок, открыток или старинных предметов.
Эмоционально-стрессовая психотерапия — самая жизненная психотерапия. Ее идеал — психотерапевтическое способствование увлеченности профессиональным делом и счастью с близкими людьми. Как совершенствуется, усложняется хирургия, например, лазерами, электроникой, так не стоит на месте и психотерапия, усложняясь, в частности, в плане описанного научно-клинического эмоционально-стрессового воздействия в широком смысле. При этом сам врач должен проникнуться эмоционально-стрессовым состоянием, многое нужно ему узнать из искусства, философии, биологии, фотографии, преломить все это клинически для насущной работы с современными пациентами. Для клинического психотерапевта, как уже отмечено, нет вопроса: какой клинический психотерапевтический метод сильнее? Однако, если врач своими душевными особенностями и психотерапевтическим воспитанием расположен к эмоционально-стрессовой психотерапии в различных конкретных видах, то, естественно, он и в других методах своей психотерапевтической работы обнаружит благотворные эмоционально-стрессовые включения. Когда с проникновенностью говорим пациентам, находящимся в гипнотическом состоянии, что на душе мягко, легко и светло, что в этом состоянии уже не усложняешь, как раньше, не запутываешься в назойливых, тревожных мелочах, а понимаешь ясно, что все проще и глубже, видишь отчетливо-оптимистически свое место среди природы и людей, то это уже не просто внушение и гипноз.
Приведу конкретный клинический пример эмоционально-стрессовой психотерапии
Пациент С, 1938 года рождения, инженер-электромеханик. Воспитывался в трудовой семье московских инженеров вместе со старшим братом. В 25 лет закончил технический вуз и работает там до сих пор в проблемной лаборатории. Перенес в детстве коклюш, свинку, корь, скарлатину, длительно страдал хроническим тонзиллитом, отитом. В 17 лет удалены миндалины.
Считает, что болен настоящим заболеванием столько времени, сколько себя помнит.
Душевные расстройства, испытываемые с детства, сам делит условно на шесть основных групп, сочетающихся обычно друг с другом, но с преобладанием того или другого расстройства.
I. Тоскливость с отсутствием каких-либо желаний, включающая в себя также слабодушие, тягостное беспредметное чувство обреченности, угрызения совести и душевную ранимость. Нередко тоскливость сопровождается беспредметным страхом, тревогой, боязнью сойти с ума. Возникающее при этом «активное нежелание жить» проникнуто мыслью, что «смерть не выход».
II.Деперсонализационно-дереализационные расстройства, которые больной обозначает как состояния «болезненного нарушения или искажения привычного восприятия» при ясном понимании этого или «дезориентация». При «физической дезориентации» не может правильно оценить на знакомой улице расстояния и их соотношения. При «эмоциональной дезориентации» старые предметы в своей комнате кажутся не вполне знакомыми, узнает их лишь по формальным признакам. И диван, и приемник, и тетрадки на столе — все в таком же положении, как оставил, уходя из дома, но «что-то делает их чужими» («не могу определить свое, действительное отношение к настоящему», «неверные чувства»). При «нравственной дезориентации» не может почувствовать скверный поступок, понимая только головой, что это скверно (вдруг «рассыпается» нравственная установка). При «умственной дезориентации» не может разобраться в схеме, которую сам придумал, собрал и пустил в работу. «Дезориентацией», проникнутой тоскливостью, считает и особое «тяжкое состояние отсутствия видимых критериев», «нет полного ощущения себя, возникают бесконечные «зачем» и «почему» по любому поводу, на которые не находишь положительных ответов» (например, «зачем вдыхать?», «зачем выдыхать?»). Все слова теряют смысл оттого, что он не может воспринимать их по-своему. Любимая мелодия на время становится «чужой»: непонятно, как могло это нравиться. Не склонный по природе своей раздражаться, повышать голос, вдруг в этом состоянии «наорет», вообще поведет себя агрессивно или, наоборот, слишком тихо, покладисто, «очень правильно». Так, в трудной служебной ситуации предлагает собственное правильное решение. Окружающие с ним согласны. «И только позже, — рассказывает, — обнаруживаешь, что решение правильное, но не мое, не свойственное моему характеру, от болезни оно, не от характера. То есть не решил, а сневротизировал — лучше не скажешь. Лучше бы я ошибся, но ошибся по-своему. Когда что-то не по-своему — это так тягостно! Время, потраченное на это,— не мое — ушло напрасно. Когда чувствуешь, думаешь не по-своему, утрачивается смысл жизни. Когда в тебе все совершается как бы само собой, страшно потерять рассудок, потому что не знаю, что придет в голову и что сделаю в следующий момент (придет, например, навязчивая мысль ударить кого-то)*. По мере смягчения этого состояния все больше чувствуешь себя самим собой». Или, например, он соблюдает в этом состоянии все правила уличного движения, и это опять ему тягостно, потому что это не он, его натуре это не свойственно.
* Здесь намечается переход от деперсонализации к навязчивостям, обнаруживается общий их депрессивный корень. В свою очередь, словами пациента, «из навязчивостей вытекает утрата собственного мироощущения». |
III. «Фобии» — острые беспричинные страхи и тревоги, которые могут достигать степени «замирания в ужасе». Например, боится «возможного телефонного звонка как такового»: кажется, что «если зазвонит телефон, то у меня разорвется сердце (или что-нибудь в этом роде), но вот телефон зазвонил и ничего не случилось, но я тем не менее со страхом жду нового звонка». Сравнивает этот страх с ощущением, будто сидит на скользкой мокрой крыше на большой высоте и «чуть шевельнусь — все к черту». В эти периоды возникает страх броситься с моста в реку, если идет по мосту, или страх выброситься из окна своей квартиры на девятом этаже. Даже в спокойном состоянии впоследствии допускает, что в это время мог бы выброситься. Несколько помогают смягчить страхи в эту пору какие-то механические действия (перекладывает книги, перебирает коллекцию открыток, готовит обед).
IV. Болезненное возбуждение, «будто волнение перед экзаменом». Никогда не знает, во что выльется это состояние в следующий момент («известно только, что ни во что хорошее оно не выливается»). В отличие от естественного состояния повышенной активности, в этом возбуждении всегда звучит момент «эмоциональной дезориентации», воспринимаемой как болезненное. Раздражительность в рамках этого расстройства может, как он думает и чувствует, перейти в агрессивность. Потому он пытается избегать в это время контактов с людьми. Так, однажды в подобном возбужденном состоянии, чувствуя, что склонен сорваться на домашних, уехал на велосипеде подальше от дачи. Остановился на торфяной кромке среди камышей, клюквы и мха. Четверо мужчин рвут камыши, нагружая ими лодку. «Доходчиво, вежливо» сказал им:
—Мужики, ну, сорвали немного, и хватит.
—Тебе больше других надо?
Схватил наперевес доску, и они убежали.
V. «Депрессивная простуда». Это отдельные случаи повышенной температуры тела, озноба, познабливания, жара, своеобразная мышечная слабость и утомляемость, разнообразные кожные ощущения. Например, «постоянно в той или иной мере ощущается что-то вроде ожога кожи, как это бывает при солнечном ожоге». Усиливаясь, это ощущение может доводить до «невыносимых состояний». Чисто соматические (не психопатологические) болезненные расстройства (язвенные, холециститные, страдает этими болезнями, настоящий ожог и т. д.) страшны только тем, что вызывают указанные выше душевные «соматические» явления. Например, легко переносит сильную головную боль, если только она не «невротизирует», т. е. не возбуждает душевно-соматические страдания. «При этом, — пишет пациент, — никогда не знаешь, в какой мере то или иное явление окажется невротизирующим: весьма болезненная и долгая операция может пройти вполне сносно, тогда как небольшая царапина способна вызвать почти что обморок».
Динамика развития приступа «депрессивной простуды» — последние лет пятнадцать. Вдруг среди хорошего самочувствия днем возникает тоскливая напряженность с трудновыразимым, но отчетливым оттенком «простудное™». Затем появляется «тепловой дискомфорт» с чередованием или сочетанием «болезненного жара» и «болезненной зябкости» при одновременном «болезненном обострении чувствительности кожи». Одежда начинает «шерстить», иногда почти невыносимо. Ночью, в полусне, жар или зябкость уже достаточно сильны, весь другой день держится жар, но температура пока нормальная, слабости, недомогания и насморка нет. Ощущение жара «просто изводит, обостряясь при физической или душевной нагрузке, при приемах пищи, при изменении внешних условий (температуры, влажности)». С утра нарастает «неопределенная головная боль и стеснение в голове», а потом при ощущении явного облегчения повышается температура тела до 37,5°. Тут уже хочется почитать, вздремнуть, поесть, делается ясней и светлей на душе. Появившиеся насморк, головная боль, недомогание и прочее подобное — все это почти не идет в счет на этом фоне. Но как только температура становится нормальной, ухудшается душевное состояние, и те же головная боль, насморк, слабость, тошнота, сердцебиение делаются мучительными, кажется, что это уже никогда не кончится, все валится из рук и т. д. Но вдруг в один из дней состояние само по себе улучшается, и в течение нескольких часов «простуда» совершенно угасает.
Если в детстве и юности температура в этих состояниях поднималась до 39,5° с ощущением явного облегчения, когда температура уже выше 39°, то в последние 15 лет, как было уже указано, «нервная» температура не поднимается выше 37,5°.
VI. Обсессии— навязчивые скверного содержания мысли («от мелкого хулиганства до крайнего злодейства»), реализация которых кажется неизбежной. Чувствует, что не может противостоять навязчивостям. Значительная острота этих состояний «просто ошеломляет», и, видимо, поэтому, как считает пациент, здесь в остром состоянии как бы отсутствуют признаки, «тени» перечисленных выше расстройств, но спадает острота — и налицо «дезориентация». Эти состояния «обрушиваются» на больного «кошмарной лавиной» особенно с 1965 г. Хотя психиатры с самого начала твердо ему сказали, что «эти дикие мысли» никогда не будут реализованы, ему до сих пор кажется, что это все дело случая; понял только, что «эти состояния характеризуются еще и стремлением избежать реализации». Типичные примеры содержания навязчивостей: «устроить жуткий скандал в трамвае» («план обычно придумывается мгновенно и отличается удивительной виртуозностью, во всяком случае, нарочно ничего подобного так быстро не придумаешь: ясно, кого ударить, кому надвинуть шляпу — и конфликт готов»); острая мысль-желание выброситься из своего окна на девятом этаже, прыгнуть с моста. Во всех этих случаях старается уйти от возможного скандала или опасности, «действуя остатком рассудка».
Динамика описанных расстройств в течение жизни и лечение (до специального эмоционально-стрессового воздействия)
До 23 лет преобладали смешения тоскливости (I) с «депрессивной простудой» (V), мучили ночные страхи. В 23 года упал с мотороллера. Сознания не потерял, даже не ушибся, лишь немного «ободрался», но перепугался, а ночью охватил ужас. Стал разбираться, чего же боится, и решил, что столбняка. Утром пошел сделать противостолбнячную прививку, но достаточно острый страх столбняка и вообще смерти от других возможных причин держался еще два месяца (думалось, что поздно сделал противостолбнячную прививку и т. д.). Так «открылись» особые острые «фобии» (III) и обсессии (IV). Стал ходить к терапевтам, искать у себя болезни, и нашли язвенную болезнь с локализацией язвы в двенадцатиперстной кишке и ге-патохолецистит. Обсессии резко усилились весной 1965 г. (27 лет) в терапевтическом отделении больницы, где С. находился с обострением язвенной болезни и гепатохо-лецистита. Там резко ухудшилось душевное состояние, когда в разговоре с врачом обрадовался предстоящей выписке (возникли «кошмарной лавиной» навязчивости: желание вмешаться в обход, ударить больного, убить врача и выброситься в окно). Выбежал в страхе из палаты в холл, пытался, чтоб отвлечься от навязчивостей, набирать номер в телефоне-автомате, но успокоиться не мог даже в беседе с врачом. Больного выписали с новым дополнительным диагнозом «диэнцефальный синдром», направив в районный психоневрологический диспансер.
В городском транспорте охватывали острые навязчивые мысли-желания: с подробной, необыкновенной изобретательностью рисовалось в воображении, как, например, можно максимальное количество людей одновременно столкнуть под поезд метро. На высоте испытывал навязчивое желание броситься вниз или кого-либо сбросить, возникало навязчивое желание повредить людей острыми предметами. Подобные навязчивые желания до сих пор не реализовыва-лись, но «лавина» их «хуже смерти», возникает чувство, что «сошел с ума». Врач диспансера после краткой беседы заключил, что в диспансере С. «делать нечего».
С 1965 по 1972 г. (до 34 лет) не мог получить квалифицированной помощи. Невропатологи направляли к психиатру, участковый психиатр считал, что с «неврозом навязчивости» не следует лечиться у психиатров. Только в 34 года, когда болезненное состояние усугубилось во всех своих проявлениях, по настоянию родственников пошел к одному психиатру-консультанту и лечился лекарствами амбулаторно. В разных дозах, в комбинации и в отдельности получал аминазин, этаперазин, галоперидол, сонапакс, тизерцин, мелипрамин, амитриптилин, триптизол, седуксен, эунок-тин и многое другое. Поначалу стал получать 10 мг этапера-зина и 5 мг седуксена per os. Это сразу принесло «сильное облегчение». Но через несколько дней дозы пришлось повышать, давать корректор, возникли нейролептические явления, резко обострились особенно деперсонализационные расстройства и обсессии. Это «принесло такие страдания, в сравнении с которыми оказалось мелочью все то, против чего это лечение было направлено». Через два месяца после начала лечения с введением новых препаратов произошло такое «беспросветное» сгущение болезненных расстройств, так понизилась душевная сопротивляемость им, что однажды в этом же 1972 г., проглотив 50 мг триптизола, по дороге домой от врача и по совету врача, не смог уже добраться до дома, так как замучили обострившиеся навязчивые желания броситься под машину, под поезд метро. Вынужден был пойти к жившему поблизости брату. В квартире у брата на двенадцатом этаже почувствовал, что «попался в ловушку», обязательно выбросится сейчас из окна или выбросит своего годовалого племянника, не сможет уйти отсюда. Был неотложно вызван психиатр, больной стационирован в Московскую психиатрическую больницу № 3. Находился в больнице более 1,5 месяцев с ухудшениями и без лечебного успеха от лекарственного лечения. «Перемучивался» дома.
В июне-июле 1972 г. также без успеха лечился в нашей психотерапевтической клинике (психиатрическая больница № 12): индивидуальные беседы, аутогенная тренировка, гипнотерапия, функциональные тренировки, транквилизаторы в обстановке «чудесного психотерапевтического контакта с врачом». Через несколько месяцев после выписки из клиники больному удалось попасть на прием к московскому психотерапевту, знаменитому особенно своими научно-популярными книгами. Психотерапевт выслушал его внимательно и сказал, что дело серьезно, плохо, и он тут помочь не сможет. Сам больной обозначил заключение этого врача печальным словом: «крышка». Однако важно, что больной выслушал все это с некоторым удовлетворением — ему стало несколько легче хотя бы от того, что врач понял, почувствовал, как ему тягостно. Он спросил врача, что бы тот сам все-таки делал на его месте. Врач сказал, что прежде всего попытался бы «отбиться» от лекарств, например, с помощью голодания, и помог больному лечь в отделение лечебного голодания больницы Ганнушкина. Лечение в этом отделении (осень 1974 г.), как считает С, сняло то резкое ухудшение, что принесли лекарства. С тех пор нейролептики и антидепрессанты не принимает, если не считать литий. Карбонат лития осторожно под моим наблюдением пробовал принимать в январе 1980 г. по 1/4 табл. (1 табл. — 0,3 г) в день и через 3 недели пришлось отменить препарат вследствие соленого вкуса во рту, неприятной жажды, слабости и неприязненного отношения к препарату в связи с этим — при лабораторных анализах, не улавливающих концентрацию лития в крови.
Представляется важным обобщенное сегодняшнее мнение больного о действии на него лекарств. Нейролептики и антидепрессанты основательно ухудшали состояние и вызвали глубокую неприязнь к ним. С. объясняет: «Когда болтаюсь в одном из своих болезненных состояний, рано или поздно (обычно через 1—2 недели) возникает ощущение просвета, с теми же лекарствами все «беспросветно». С лекарствами тягостно, без них, пока не отвык, — еще хуже. Испытанные комбинации, смягчающие страхи, «переводящие» их в безразличие — димедрол+тройчатка, эуноктин+радедорм, все в малых дозах. Но и от этих лекарств, особенно эуноктина, трудно отвыкнуть. Больной отмечает, что нейролептики, антидепрессанты и многие транквилизаторы, которые пришлось ему принимать, «анестезируют», но это усугубляет тягостное ощущение ускользания собственной индивидуальности, «ощущение робота». «Эти лекарства вызывают или усиливают, — пишет он,— дезориентацию до ужасов, столько там нового, незнакомого, неясного в плане изменения собственного мироощущения».
Тоскливость (I) и психосенсорные расстройства (II), часто смешанные друг с другом, занимают 90% времени среди всех болезненных расстройств. Все группы расстройств по-своему тяжелы и количественно несравнимы. Какое из болезненных расстройств неприятнее — зависит только от ситуации. Например, если отправляется на электричке к тетушке в пансионат в соседний город, то, понятно, предпочитает «кожный дискомфорт» навязчивым мыслям-желаниям выбросить кого-то в окно электропоезда.
Последние десять-пятнадцать лет считает самым основным, ведущим, проникающим во все остальные болезненные расстройства, наметившийся с детства деперсона-лизационно-дереализационный момент — «отсутствие естественного мироощущения, т. е. того, что делает человеческую жизнь человеческой и именно моей, хотя внешне, для других, это незаметно».
Жил все время вместе с родителями. С 1976 г., после смерти матери, живет вместе с отцом, работает и после лечения голоданием (1974) больничных листов у психиатра не получал, превозмогал себя, а в последние годы стало, как считает, вследствие психотерапевтического вмешательства особого характера, существенно легче справляться с собой.
Работа (инженер-электромеханик) не увлекает, много «канцелярщины». Но защищать диссертацию или перейти на другую работу нет желания и сил. В свободное время с охотой занимается хозяйством. С детства любит принадлежащую их семье подмосковную дачу — большой старый дом с резными наличниками и большим садом, расположенный у самого леса.
Отношения с женщинами не были для него проблемой, считает, что нет здесь особенностей, но не было и «желания что-то строить вместе», если не считать одну женщину, в которую был влюблен, но она его никогда не любила. Это был бы исключительный случай, когда он мог бы жениться, отставив мотив, что для семьи он нездоров. От будущей жены хотелось не доверия и прощения его болезни, а понимания болезни и взыскивания, «втыка» за жалобы. Сейчас относится ко всему этому проще, встречи с женщинами редки. «Синдром отмены» тяжел для него и в лекарствах, и в сексе.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |