Э. А. ЖЕЛУБОВСКАЯ (ответственный редактор), 33 страница

Относя Наполеона к числу крупных действующих лиц — героев ре­волюционной эпохи 1789—1814 гг. на той ее стадии, когда она «драпи­ровалась... в костюм Римской империи», Маркс подчеркивает, что На­полеон осуществлял «задачу своего времени — освобождение от оков и установление современного буржуазного общества». Он «создал внутри Франции условия, при которых только и стало возможным развитие сво­бодной конкуренции, эксплуатация парцеллированной земельной соб­ственности, применение освобожденных от оков промышленных произ­водительных сил нации, а за пределами Франции он всюду разрушал феодальные формы в той мере, в какой это было необходимо, чтобы создать для буржуазного общества во Франции соответственное, отве­чающее потребностям времени окружение на европейском континен­те» ¹⁶. Луи Бонапарт был способен только пародировать Наполеона, а возглавляемый им государственный режим — пародировать наполео­новскую империю,— не только потому, что по своим личным качествам он был ничтожно мал по сравнению с подлинным Наполеоном («У одно­го звездой, в которую он верил, был собственный гений; у другого вера в свою звезду должна была заменить гений» ¹⁷,— так писал Маркс несколько позднее, в марте 1855 г., сравнивая обоих Наполеонов), но и по той причине, что и подлинный Наполеон выглядел бы карикатурой,

¹³ К. Mаркс и Φ. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 121.

¹⁴ Там же.

¹⁵ Там же.

¹⁶ Там же, стр. 120.

¹⁷ К. Μ а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 11, стр. 137.

20* 307

если бы спустя полстолетия, в исторических условиях середины XIX в., когда новая общественная формация уже полностью сложилась, он про­должал действовать в духе старой Империи.

Означает ли, однако, декабрьский переворот 1851 г., в результате которого государство оказалось возвращенным к «бесстыдно-примитив­ному господству меча и рясы», что французское общество очутилось позади того исходного пункта, который существовал накануне револю­ции 1848 г.? Иными словами, означает ли декабрьский переворот только возврат к империи? Нет, не означает: в стремительном развитии револю­ционных лет (1848—1851) французское общество приобрело опыт, которым оно не обладало до революции. Но несмотря на усвоенный опыт, «ему приходится еще только создавать себе исходный пункт для революции, создавать положение, отношения, условия, при кото­рых современная революция только и может принять серьезный ха­рактер» ¹⁸.

Какую же революцию имеет в виду Маркс? Ответ категоричен и не­двусмыслен: революцию пролетариата,— революцию, которая «может черпать свою поэзию только из будущего, а не из прошлого» ¹⁹. Как далеко до нее социальной революции, которую усматривал Прудон в бо­напартистском государственном перевороте! Для нового подъема рево­люции, для революции пролетариата, развивает Маркс свою мысль, пока отсутствуют необходимые «условия и обстоятельства». И он обо­сновывает это положение ходом дальнейшего изложения, тончайшим анализом сложных перипетий классовой борьбы революционного пери­ода. Он показывает, как в июне 1848 г. объединенными силами всех фракций французской буржуазии и всех ее партий было нанесено тяже­лое поражение восставшему против буржуазной республики париж­скому пролетариату; как после июньского поражения пролетариат, обес­кровленный, отступает на задний план революционной сцены и хотя при каждом следующем подъеме революционной волны он объединяется с тем из вышестоящих общественных слоев, который на данном этапе приходит в движение, он только разделяет с ними очередное пораже­ние. Весь послеиюньский период революции наглядно демонстрирует, что обессиленный пролетариат не был в состоянии «ни обрести свое прежнее революционное величие в самом себе, ни почерпнуть новую энергию из вновь заключенных союзов» ²⁰.

Но и буржуазия обнаруживает в ходе революции неспособность удержать власть в своих руках. Все ее фракции, одна за другой, устра­няются с политической арены. Вслед за вынужденным исчезновением господствовавшей до 28 мая 1849 г. республиканской фракции — фрак­ции трехцветных республиканцев, за поражением мелкобуржуазной демократии (13 июня 1849 г.), сменившая у власти буржуазных рес­публиканцев крупная роялистская буржуазия, запутавшись в неразре­шимых противоречиях, все более теряет способность к господству в условиях парламентарной республики. Ее «партия порядка», партия объединенных роялистов, орлеанистов и легитимистов, утрачивает пози-

¹⁸ К. Маркс и Φ. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 122.

¹⁹ Там же.

²⁰ Там же, стр. 127.

цию за позицией в пользу президента республики Луи Бонапарта, кото­рому сама же она, из боязни потерять завоеванное в борьбе с народом, давала все большую возможность упрочиться, «уступала один атрибут власти за другим». «Партия порядка», парламентская диктатура кото­рой бесславно завершилась отменой всеобщего избирательного права (31 мая 1850 г.), разлагается на свои первоначальные разнородные со­ставные элементы после перехода военной власти из рук Законодатель­ного собрания в руки президента и провала попыток буржуазного пар­ламента снова подчинить себе исполнительную власть. Обострение борьбы между Законодательным собранием и президентом приводит к окончательному разрыву Собрания с внепарламентской массой бур­жуазии, осуждавшей его борьбу против исполнительной власти и все настойчивее требовавшей «сильного правительства», под покровитель­ством которого она могла бы «спокойно заниматься своими частными делами». Буржуазия во имя сохранения своих материальных интересов готова была отказаться от политической власти и, следовательно, от пар­ламентарной республики, единственной государственной формы, в ко­торой было осуществимо совместное господство ее двух основных фрак­ций, была возможна коалиция орлеанистов и легитимистов. Лишенный поддержки собственного класса, армии, других классов, буржуазный парламент окончательно теряет жизнеспособность; вместе с его паде­нием гибнет парламентарный режим.

При таком исходе классовой борьбы революционных лет, при таких «условиях и обстоятельствах», когда ни одна из противостоявших друг другу в ходе революции основных общественных сил — ни буржуазия, ни пролетариат — не смогла добиться прочного перевеса над другой, в условиях глубокой усталости и бессилия каждого из этих двух антаго­нистических классов, истощивших друг друга во взаимной борьбе, и оказался возможным государственный переворот 1851 г. Его главный исполнитель — посредственная личность, носившая имя Бонапарта и во­образившая себя действительным Наполеоном — не гнушался никакими средствами, способными привести его к власти, доставить ему импера­торскую корону. Одним из орудий в его борьбе за власть явилось создан­ное в 1849 г. «Общество 10 декабря», объединявшее около 10 тысяч разного рода авантюристов, подонков буржуазного общества, неопреде­ленную, разношерстную массу парижских люмпен-пролетарских эле­ментов, служившую новоявленному узурпатору своеобразной «партий­ной боевой силой», выполнявшей роль его «частной армии». «Бонапарт, становящийся во главе люмпен-пролетариата, находящий только в нем массовое отражение своих личных интересов, видящий в этом отребье, в этих отбросах, в этой накипи всех классов единственный класс, на который он безусловно может опереться,— таков подлинный Бонапарт, Бонапарт sans phrase (без прикрас)» ²¹.

Но не только «Общество 10 декабря», не только перешедшая в руки Бонапарта, подкупленная им «армия порядка» привели его к власти. Истоки бонапартистского государственного переворота Маркс обнару­живает уже в выборах 10 декабря 1848 г., доставивших Луи Бонапарту президентское кресло голосами многомиллионного парцельного кресть-

²¹ Там же, стр. 168.

янства. Подлинный смысл этих выборов заключался в стремлении боль­шинства крестьян — продолжавших питать «мистическую веру в то, что человек по имени Наполеон возвратит им все утраченные блага». — вос­становить империю, которая освободит их от тяготеющих над парцеллой ипотечного долга и непосильного государственного налога ²². Если эта «навязчивая идея» парцельного крестьянства осуществилась только через три года после его голосования, то произошло это по той причине, что «городам удавалось в течение трех лет извращать смысл выборов 10 декабря и обманывать крестьян в их надежде на восстановление империи» ²³.

Бонапарт, таким образом, был в конечном счете приведен к власти голосованием «самого многочисленного класса французского обще­ства» — парцельного крестьянства, таков вывод Маркса. Он уточняет: не революционного, которое «стремится вырваться из социальных усло­вий своего существования, определяемых парцеллой» (эта часть кресть­янства сопротивлялась бонапартистскому государственному переворо­ту), а консервативного, которое «хочет укрепить эти условия и эту парцеллу... тупо замыкается в этот старый порядок и ждет от призрака империи, чтобы он спас его и его парцеллу и дал ему привилегирован­ное положение».

Многие страницы «Восемнадцатого брюмера» посвящены показу того, как трагически заблуждалось французское мелкое крестьянство середины XIX в., возлагая надежды на способность Бонапарта вернуть ему былое благополучие времен Наполеона. Маркс высмеивает химери­ческие потуги поддельного Наполеона «копировать деяния» своего дяди, следуя в точности «наполеоновским идеям». Он показывает, что пар­целла — упроченная Наполеоном форма собственности, являвшаяся в начале XIX в. «условием освобождения и обогащения сельского населе­ния Франции»,— превратилась «в закон, утверждающий его рабство и нищету», ибо неизбежным результатом раздробления землевладения явилось «прогрессивное ухудшение земледелия и прогрессивное увели­чение задолженности земледельца». Политика Луи Бонапарта в аграр­ном вопросе, предупреждал Маркс, потерпит крах, если он будет слепо цепляться за «наполеоновскую идею» парцельного крестьянского землевладения, отвечавшую потребностям своего времени — времени «неразвитой, юношески бодрой парцеллы», но не соответствующую по­требностям новой исторической эпохи, эпохи «отжившей парцеллы».

Так же обстоит дело с другими «наполеоновскими идеями», кото­рыми руководствуется Луи Бонапарт: централизованного государствен­ного аппарата, опирающегося на мощную, разветвленную бюрократию; господства духовенства, выполняющего роль орудия правительства; преобладающего значения армии. В исторических условиях середины XIX в., когда «интересы крестьян находятся уже не в гармонии с инте­ресами буржуазии, с капиталом, как это было при Наполеоне, а в непри­миримом противоречии с ними», политика, основывающаяся на этих

²² «Крестьянин был бонапартистом.— скажет Маркс позднее в «Гражданской войне во Франции»,— потому что он отождествлял великую революцию и принесенные ему ею выгоды с именем Наполеона». К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 17, стр. 349.

²³ К. M ар к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 207.

идеях, не способна привести к положительным результатам, кроме того результата, что карикатурные попытки второго Бонапарта имитировать первого рассеют иллюзии французского крестьянства о непреходящей чудодейственной силе наполеоновских преобразований. «Но пародия на империю,— заключает Маркс,— была необходима для того, чтобы освободить массу французской нации от ига традиций и выявить в чи­стом виде противоположность между государственной властью и об­ществом».

Эта государственная власть с ее громадной военно-бюрократической правительственной машиной представляет собой «ужасный организм-паразит, обвивающий точно сетью все тело французского общества». И Маркс делает свой знаменитый вывод: «Все перевороты усовершенст­вовали эту машину вместо того, чтобы сломать ее». Ее слом — задача грядущей революции. «Государственная централизация, в которой нуж­дается современное общество, может возникнуть лишь на развалинах военно-бюрократической правительственной машины, выкованной в борьбе с феодализмом» ²⁴.

Маркс вскрывает классовый характер бонапартистской государствен­ной власти и вместе с тем ее специфические черты. Он показывает, что при внешней самостоятельности, независимости, надклассовости эта государственная власть представляет собой особую форму господства крупной буржуазии. Разыгрывая роль «сильного правительства», она на деле вынуждена, чтобы устоять, вести полную противоречий полити­ку, «то привлечь, то унизить то тот, то другой класс», восстанавливая против себя все классы. «Бонапарту хотелось бы играть роль патриар­хального благодетеля всех классов. Но он не может дать ни одному классу, не отнимая у другого». И далее следует неповторимая картина постоянных шатаний действующего наугад, ощупью бонапартистского правительства, «практическая неуверенность которого представляет в высшей степени комический контраст с повелительным, категориче­ским стилем правительственных актов, рабски скопированным с указов дяди».

Так, считая себя представителем буржуазии, призванным обеспе­чить «буржуазный порядок», Луи Бонапарт издает декреты, охраняю­щие материальные интересы буржуазии, раздает ей железнодорож­ные концессии и другие блага. Одновременно он систематически сокру­шает ее политическую силу, без чего немыслимо его господство. Однако, способствуя росту материальной мощи буржуазии, он вновь воскрешает ее политическую силу. С другой стороны, считая себя, в противовес буржуазии, представителем крестьян и народа вообще, Бонапарт издает декреты, долженствующие осчастливить «низшие классы» в рамках буржуазного общества. Учреждаются ипотечные банки, которые, одна­ко, только увеличивают задолженность крестьян и концентрацию соб­ственности в интересах имущих классов; предпринимаются обществен­ные работы «в интересах народа», но они лишь увеличивают его налоговое бремя. Чтобы понизить налоги, производится конверсия 5%-ной ренты в 4 1/2%-ную «за счет» доходов рантье; чтобы вознагра­дить рантье, удваивается налог на вино для народа, покупающего его

²⁴ Там же, стр. 206—213.

в розницу, и вдвое сокращается для буржуазии, приобретающей его оптом. Но бонапартистский люмпен-пролетариат, вместе с самим Бона­партом и его окружением, должны обогащаться. Для этого служат бир­жевая спекуляция и прочие финансовые проделки.

Перед взором читателя предстает картина разнузданного шантажа и коррупции имущих классов, питательной средой для которых служит декабрьский режим, «самая проституированная... форма... государствен­ной власти» ²⁵, как скажет позднее Маркс. «...Предметом торговли,— читаем мы в «Восемнадцатом брюмера»,— становятся все государствен­ные учреждения, сенат, Государственный совет, Законодательный кор­пус, орден Почетного легиона, солдатская медаль, прачечные, общест­венные работы, железные дороги, генеральный штаб национальной гвардии без рядовых, конфискованные имения Орлеанского дома. Сред­ством подкупа делается всякое место в армии и в правительственной машине... Ко двору, в министерства, на вершину администрации и ар­мии протискивается толпа молодчиков... шумная, пользующаяся дурной славой, хищническая богема, которая напяливает на себя обшитые га­лунами мундиры с такой же смешной важностью, как сановники Сулука» ²⁶.

Уже в этом произведении, написанном на основе материала, не вы­ходившего за пределы февраля 1852 г. ²⁷, Маркс называет государствен­ный переворот 1851 г. «пародией реставрации империи». Он клеймит раболепие крупной финансовой и промышленной буржуазии, привет­ствовавшей декабрьскую узурпацию, изъявившей готовность во имя восстановления «порядка» и сохранения своей социальной власти отка­заться от политической власти. Против контрреволюционного акта 2 декабря, означавшего уничтожение важнейших демократических за­воеваний февральской революции — хотя формально он был осу­ществлен под флагом восстановления всеобщего избирательного права, отмененного «партией порядка»,— не восстал, да и не мог восстать окон­чательно обезглавленный в декабрьские дни 1851 г. пролетариат, не имевший, к тому же, никакого желания кровью своей отстаивать запят­навшую себя парламентарную республику и ее монархическое Законо­дательное собрание.

Знаменательны заключительные строки «Восемнадцатого брюмера», оказавшиеся вдвойне пророческими. «Но если императорская мантия падет, наконец, на плечи Луи Бонапарта, бронзовая статуя Наполеона низвергнется с высоты Вандомской колонны» ²⁸,— так закончил Маркс в марте 1852 г., за 9 месяцев до провозглашения Второй империи, свое произведение. Он имел в виду падение культа Наполеона I во Франции, которое считал неизбежным после опыта второй, пародийной империи второго Бонапарта. Подтверждение того, что именно так следует пони­мать в данном случае Маркса, мы находим в его предисловии ко второ­му изданию «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта», датированном июнем 1869 года. В нем Маркс констатирует, что заключительные слова

²⁵ К. Μ а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 17, стр. 342.

²⁶ К.Маркс и Ф. Э н ге ль с. Соч., т. 8, стр. 215, 216.

²⁷ См. К.Маркс и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 16, стр. 374.

²⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 217.

его сочинения «уже сбылись», с наполеоновской легендой во Франции покончено ²⁹. Но заключительные слова Маркса оказались пророческими и в другом, буквальном смысле. Бронзовая статуя Наполеона на Ван­домской площади в Париже, символ войн между народами и захвата чужих территорий, была доподлинно низвергнута вместе с Вандомской колонной в майские дни 1871 г. героическими парижскими коммунара­ми, «штурмовавшими небо» капиталистического мира.

Если собрать воедино все написанное Марксом о происхождении и истории Второй империи, все высказанное им на эту тему в переписке с Энгельсом и другими лицами, то получится весьма объемистый труд, разносторонне освещающий сущность декабрьского государственного режима, экономику и политику — внутреннюю и внешнюю — бонапар­тистской империи, расстановку классовых сил и классовую борьбу на различных этапах ее существования.

Мы не видим основания предъявлять Марксу — как это делает фран­цузский историк М. Рюбель — претензии в том, что «собственно эконо­мические явления, развитие индустриального базиса Франции при Наполеоне III... не стояли в центре его занятий», что «он оставил без внимания экономическое призвание (vocation) бонапартизма, а сосре­доточился главным образом на явлениях политического, военного и фи­нансового порядка» ³⁰.

Экономическому развитию Франции в 50—60-х годах Маркс уделял немалое внимание. Чтобы убедиться в этом, достаточно обозреть его научное и публицистическое наследство этих лет. Мы знаем, какая масса изученных им фактов стояла за каждым его утверждением, за каждым выводом. Только в результате систематического, пристального изучения состояния французской экономики Маркс мог вынести столь категорическое заключение — о том, что в эти десятилетия во Франции «буржуазное общество... достигло такой высокой степени развития, о которой оно не могло и мечтать. Промышленность и торговля разрос­лись в необъятных размерах» ³¹.

Это положение можно встретить в работах Маркса неоднократно, в разные периоды существования Второй империи. Так, в феврале 1860 г. он констатирует, что «фабричная промышленность сделала колоссальные успехи при Второй империи», он указывает на «беспре­цедентный рост экспорта, громадное развитие железных дорог и других средств сообщения», на небывалое ранее во Франции «расширение кре­дитной системы», знаменующее «эпоху в развитии французского кредита» ³².

Однако Маркс, в отличие от его буржуазных современников — на­шедших последователей и в наши дни — отнюдь не считал, что промыш­ленный и торговый подъем 50—60-х годов во Франции был обусловлен

²⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 375.

³⁰ См. М. Rubel. Karl Marx devant le bonapartisme. Paris, 1960, p. 150.

³¹ К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 17, стр. 341.

³² К. M ар к с и Ф.Энгельс. Соч., т. 15, стр. 4, 3. См. также Соч., т. 12, стр. 78. 313

установлением бонапартистского режима, являлся именно его вкладом, его «призванием». Маркс много писал в эти годы о небывалом подъеме экономики и в других капиталистических странах. Начавшись с осени 1848 г. в Англии, где «буржуазия отдалась мощному процессу промыш­ленного производства» ³³, он охватил затем Соединенные Штаты Амери­ки и, далее, Францию и другие страны европейского континента. «Про­цветание Англии и Америки вскоре оказало обратное влияние на евро­пейский материк... Как период кризиса, так и период процветания насту­пает на континенте позже, чем в Англии» ³⁴,— констатировали Маркс и Энгельс в ноябре 1850 г. И позднее, в конце 1852 г., Маркс указывал, что этот год был для Англии «одним из тех годов исключительного про­цветания, которые когда-либо переживала Англия» ³⁵.

Внимательно изучая процесс экономического развития стран Европы и Америки, Маркс отмечал, что экономический подъем, начавшийся в конце 40-х годов и приписываемый «восстановлению порядка и спокой­ствия» после революционных бурь 1848—1849 гг., в действительности был в огромной степени вызван открытием золотоносных рудников в Ка­лифорнии и Австралии и влиянием этого крупнейшего события на миро­вой рынок. Он высказал и мысль о том, что «февральская революция в последнем счете разбилась о Калифорнию и Австралию» и что «именно промышленное процветание и поддерживало так долго режим Луи Бона­парта» ³⁶. Таким образом, не бонапартистскому режиму Франция была обязана промышленным подъемом 50—60-х годов, а промышленному подъему этих лет — явлению отнюдь не исключительно французскому — бонапартистский режим был обязан столь длительным существованием.

Маркс не «оставил без внимания» прогрессивные экономические ме­роприятия правительства Наполеона III. Так, например, торговый дого­вор, заключенный им в январе 1860 г. с Англией, Маркс расценивал как «одно из добрых дел, которые был в состоянии совершить Луи Бона­парт» ³⁷. Он, однако, не мог не пожалеть о том, «что такие режимы, как наполеоновский, покоящиеся на усталости и бессилии двух антагони­стических классов общества, покупают некоторый материальный про­гресс ценой общей деморализации» ³⁸. Его вера в моральную стойкость рабочего класса Франции не была все же поколеблена. «К счастью,— писал он Франсуа Лафаргу,— рабочая масса не может быть деморали­зована. Физический труд — великое противоядие против всякой социаль­ной инфекции» ³⁹.

Неоднократно указывая на огромный рост промышленности и тор­говли во Франции в 50—60-х годах, на небывалые масштабы железно­дорожного строительства — заметим, что французское сельское хозяйст­во этого периода Маркс, напротив, считал деградирующим ⁴⁰,—он, од­нако, постоянно подчеркивал, что еще больше, чем промышленность

³³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 303.

³⁴ К.Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 464, 466.

³⁵ К. Μ а ρ к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 388.

³⁶ К. Μ а ρ к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 14, стр. 525.

³⁷ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 31, стр. 450.

³⁸ Там же.

³⁹ Там же. Франсуа Лафарг — отец Поля Лафарга.

⁴⁰ См., например, К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 12, стр. 80; т. 15, стр. 3, 4—5.

и торговля, в бонапартистской империи разрослись биржевая спекуля­ция, финансовое мошенничество, авантюризм акционерных компаний. Финансовая аристократия, указывал Маркс, не только не была слом­лена в результате революции 1848 г., но еще более окрепла ⁴¹. Она гос­подствовала в годы Второй империи. Государственный аппарат при этом режиме был превращен «в один огромный спекулирующий биржевой концерн» ⁴², участвовавший в колоссальных спекулятивных аферах крупных финансовых и промышленных воротил, вовлеченных в водо­ворот биржевого ажиотажа и хищнической наживы. Маркс неустанно разоблачал ростовщический характер кредитной системы бонапартист­ского режима, ее фальшивый демократизм, финансовые махинации ее заправил. Паразитические черты французского капитализма, отмечен­ные им уже в то время, привлекали его особое внимание потому, что именно эти черты получили наибольшее выражение в ходе «экономиче­ского творчества бонапартизма», составляя его специфическую особен­ность.

Наиболее тесно сросся государственный аппарат бонапартистской империи с авантюристической новой группой финансовой буржуазии, соперничавшей со старыми банкирскими домами, господствовавшими при Июльской монархии. Не случайно крах крупнейшего кредитного учреждения Империи Credit Mobilier, возглавлявшегося представителя­ми этой группы, братьями Перейра, расценивался тогда во Франции как начало конца господства Наполеона III. Оппозиционная печать незадол­го до краха Crédit Mobilier иронически подчеркивала, что катастрофиче­ски пали не только его акции, но и акции правительства.

Правомерно ли, далее, ставить Марксу в упрек, что «при рассмотре­нии учреждений сен-симонистской банкократии он отмечает лишь спе­куляцию, надувательство и финансовую авантюру» вместо того, чтобы «изучать явления в их многообразных взаимосвязях» ⁴³. Ни один уче­ный не владел этим даром — даром исследования явлений в их много­образных взаимосвязях — в таком совершенстве, как Маркс, и социаль­но-экономические явления бонапартистского режима не составляли в этом отношении исключения. Маркс отнюдь не ограничивался односто­ронним подходом к «учреждениям сен-симонистской банкократии» — Crédit Mobilier, Crédit Foncier и к другим финансовым учреждениям Второй империи, к которым он неоднократно возвращался и в своих статьях в «New-York Daily Tribune» и в строго научных произведениях. Деятельности одного только Crédit Mobilier он посвятил шесть специаль­ных статей, помимо множества разносторонних характеристик, данных им этому акционерному кредитному банку в ходе анализа общего эко­номического положения Франции в разные периоды существования бо­напартистской империи. С Crédit Mobilier мы встречаемся и на страни­цах «Капитала».

Уже в середине 50-х годов Маркс отмечал, что «применение формы акционерных компаний в промышленности знаменует новую эпоху в экономической жизни современных народов». Прогрессивная черта это-

⁴¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 78, 465. См. также Соч., т. 12, стр. 232.

⁴² К. Map «с и Ф.Энгельс. Соч., т. 9, стр. 105.

⁴³ M. R и Ь e l. Karl Marx devant le bonapartisme, p. 150. 315

го нового явления заключается в том, что «оно обнаружило такие про­изводственные возможности объединений, каких раньше и не подозре­вали, и вызвало к жизни промышленные предприятия в масштабе, недо­ступном для усилий отдельных капиталистов» ⁴⁴. Исходя из убеждения, что акционерные промышленные предприятия являются «могучим ры­чагом в развитии производительных сил современного общества» ⁴⁵, Маркс писал, например, в «Капитале»: «Капиталистические акционер­ные предприятия следует рассматривать как переходные формы от ка­питалистического способа производства к ассоциированному» ⁴⁶. Он пред­видел в дальнейшем возрастающую роль акционерных промышленных предприятий, которые пока «еще далеко не выработали себе надлежа­щую структуру» ⁴⁷.

Устанавливая черты, общие для акционерных компаний различных стран, Маркс выделял и то, что их отличало. Он не уподоблял пол­ностью французский Crédit Mobilier английским или американским ак­ционерным компаниям. Маркс видел в нем образец специфической кре­дитно-банковской формы, «которая... могла стать господствующей лишь в такой стране, как Франция, где ни кредитная система, ни крупная про­мышленность не развились еще до современного уровня». Маркс прямо заявлял: «В Англии или Америке что-нибудь подобное было бы невоз­можно» ⁴⁸.

Это положение, высказанное в «Капитале», вкратце резюмирует то. что было подробно обосновано Марксом ранее, в «Neue Rheinische Zei­tung». Так как в национальном производстве Франции, в отличие от Англии,— таков был ход его рассуждений — преобладает не промыш­ленность, а земледелие, то французские фабриканты, крупнейшие из ко­торых «являются мелкими буржуа в сравнении со своими английскими соперниками», не господствуют над французской буржуазией, и, следо­вательно, не способны, по примеру английских фабрикантов — «какого-нибудь Кобдена или Брайта» — стать «во главе крестового похода про­тив банка и биржевой аристократии», интересы которой во многом стал­киваются с интересами промышленных магнатов. Национальное достояние Франции оказалось, таким образом, в руках финансовой ари­стократии.

Растущая задолженность государства вследствие постоянного пере­веса его расходов над доходами и обусловленная таким несоответствием система государственных займов приводят во Франции к господству спе­куляции на государственных долгах, к господству государственных кре­диторов, банкиров, торговцев деньгами, биржевых волков ⁴⁹. Иными сло­вами, Франция является страной, «где объем национального производ­ства составляет непропорционально малую величину по сравнению с размером государственного долга, где государственная рента является важнейшим предметом спекуляции, а биржа представляет главный ры­нок для приложения капитала, желающего расти непроизводительным

Дата добавления: 2015-08-27