Примечание к части. я безумно хочу спать

я безумно хочу спать. но ещё больше - порадовать любителей Нити. вы долго ждали, заюшки, я очень рада выложить эту огроооомную (14 страниц 11 шрифтом) главу, чтобы вы её распробовали. люблю вас. спасибо за публичку, зачёт в карму!:-*

Глава 17.

И я пошёл, зацепившись с ним взглядом, словно дурная рыбёха: она ещё сопротивляется, дёргает на себя леску, но губа уже проткнута намертво, и крючок заставляет кожу сладко-больно саднить при каждом рывке спиннинга. Он смотрел на меня так серьёзно, с какой-то грустью даже, точно мои босые ноги двигались сейчас не по прохладному деревянному полу в его комнате, а прямо по кровоточащему в его вскрытой грудине сердцу.

И в эту секунду я понял Джи. Не знаю, как так произошло, я просто медленно ступал по полу и смотрел ему в глаза. Я вообще ничего не соображал в тот момент – он вытряс мои мозги всего одной фразой-приказом, но я понял. Этот сукин сын боится. Он так сильно боится сейчас – до дрожи, возможно, до тихой истерики. Ведь это он делает со мной: он смотрит, он говорит, он ждёт там, на кровати, такой напряжённый и до безумия серьёзный. Значит, и ответственность несёт он. Отшутиться теперь не выйдет – это бы разрушило всю нашу и без того странную дружбу.

И он боялся сейчас до колик, этот страх был разлит в воздухе – что я сделаю что-то, что разорвёт его мягкое, тёплое, такое нежное сердце. Что я высмею его или обижу. Что я раню его чувства – какими бы они ни были.

Он открылся мне, когда так серьёзно посмотрел и сказал идти к нему. Шутки кончились, и он понимал, что происходит. И страшно, но я, кажется, тоже понимал это.

Семь шагов. Всего семь. От порога его комнаты, по чуть шершавым доскам старого паркета… Семь, я не считал, но я знаю это точно – семь шагов разделяли то, что было и то, что начиналось сейчас. Мне стало настолько жарко, настолько душно, я ощутил, как голова начинает кружиться, а ноги заплетаются в этих длинных штанинах его одежды. Будто он уже опутал меня, и не было никаких сил, а что страшнее – желания вырываться из этих липких, таких мягких нитей…

Твёрдый, ощутимый толчок головы в мой живот – такое странное чувство. Я притягиваю его ещё сильнее, вжимаю, стараясь совсем лишить воздуха. А он только обнимает за поясницу крепче – даже не пытаясь отстраниться – будто ему достаточно дышать моим животом и совсем не требуется кислород.

– Ты тёплый.

Он бубнит что-то, и я не слышу этого, потому что он говорит в живот. Но я перестаю душить его и просто ощущаю руками волосы – жестковатые, местами запутавшиеся. Они ещё влажные от недавнего ливня, и немного грязные. Но это его волосы. Я дышу животом. А он утыкается в него подбородком и смотрит мне в глаза – снизу вверх, так невинно, будто это не я тут стою, Фрэнк Айеро, а его мамочка. Ох, Джерард, не смотри так, а? Просто не смотри так на меня, это нечестно…

– Ты тёплый, – повторяет он, прыгая подбородком по моему животу, и это нифига не приятно.

– А ты острый, – говорю, не переставая закапываться пальцами в его волосы. В мокрые, жёсткие. Чуть сальные… В его волосы.

В ответ он только поворачивает голову, теперь прижимаясь щекой. А я случайно задеваю его ухо – и он дёргается, как от электрошока. Что-то идиотски-вредное поднимается внутри меня, и я радостно запускаю палец внутрь, обводя ушную раковину. Джерард шумно выдыхает и сжимает мою поясницу сильнее, чтобы я не так сильно чувствовал, что его начинает трясти, наверное.

– Чёрт, Фрэнки, не надо, а?

– Почему нет? Или ты забыл помыть уши? – мой безымянный палец уже внутри, и там тепло и узко, мне нравится.

– Идиот… – Джерард дёргает головой, освобождая ухо, и вдруг резко хватает меня за грудки своей же футболки.

Невероятная секунда полёта, я еле успеваю выставить руки, чтобы не разбить ему нос своим лбом. Он так и держится за ткань, и рисунок некрасиво вытягивается под его кулаками, из улыбки превращаясь в оскал. Смотрит снова так, как я не хочу, чтобы он смотрел на меня. Так серьёзно, но глаза, как у пьяного вдрызг. Смотрит, будто чего-то ждёт. Он провоцирует меня, чтобы я тоже что-нибудь сделал, чтобы разделил с ним груз ответственности.

Хрен тебе, обойдёшься.

Чувствую, что мы соприкасаемся тем, чем нам, по-хорошему, не следует прикасаться друг к другу. От этого безумно горячо и стыдно, жар разливается по всему телу с низа позвоночника до кончиков ушей, оттуда, где я намертво прилип к нему. Ещё никогда не лежал на возбуждённом парне, и, чёрт… Это странно.

Только на мгновение я закрыл глаза, чтобы как следует прочувствовать эту странность, запомнить её во всех деталях, как он резко, нагло поцеловал меня, успев непонятным образом засосать губы. Его зубы, острые и мелкие, хотели с силой сомкнуться до щелчка, как мне показалось. Но он удержался от того, чтобы сделать меня калекой, – они только жёстко прошлись по моим обеим губам одновременно, вытягивая, а потом с громким звуком выпуская на волю, и мне этого хватило, о, господи, – в паху нестерпимо дёрнулось, и я уверен, чёрт, что он ощутил это.

– У тебя ноги холодные, – сказал я ему, а он в ответ, кажется, запустил в мою спину ногти до самых лёгких, не иначе, потому что это было больно, и я просто свалился на него сверху, чуть не разбивая нос.

– Блять… – я не закончил своё проклятие – снова мой рот оказался в его губах. Он вообще даст мне договорить?

Ладно… Ладно, ладно, я вру. Мне совершенно не хотелось разговаривать с ним. Вы это знаете, и я это знаю. И он тоже знал это. Поэтому просто трахал своим невозможным языком между моих губ – я не знаю, кто и когда научил этого парня целоваться так. Это, блять, нечестно. Это удар ниже пояса, и я уже схлопотал такой стояк, что проще пойти играть им в бильярд, чем говорить: «О, Джерард, ты такой замечательный друг для меня. Почувствуй, насколько».

Это обидно, но я только с силой сжимаю его голову – честно, я надеюсь, что это будет хоть немного больно, и делаю расстояние между своими губами ещё меньше, ещё уже для его языка, от чего у Джи, кажется, просто сносит крышу напрочь. Он вообще знает, что иногда надо уметь вовремя остановиться?

Вонзаясь пальцами ещё больнее в мою несчастную спину, он просто нагло раздвигает свои бёдра и обхватывает мои ноги сверху – это настолько неоднозначно, что я подавился бы слюной от неожиданности, но она вся пропадает в его рту и размазывается по щекам, и затея не удаётся.

Зато Джи удаётся всё – его член уже прожёг дыру во мне, а тормоза отказали совсем – я почувствовал, как он робко, но подался вверх бёдрами, вжимаясь в мой пах сильнее, и я сошёл с ума в этот момент...

Сейчас я понимаю, что это было нервное, но тогда мне казалось, что я умру, серьёзно, ещё немного – и я умру.

Меня начало трясти крупной дрожью, а голове стало так мягко – оказывается, я безвольно скатился с его лица вбок и теперь лбом уткнулся в простынь, а ртом – в его жёсткое плечо. Я так сильно хотел и ещё сильнее боялся, что совершенно потерялся в этих взаимоисключающих противоположностях. У меня начиналась самая обычная истерика. Джерард не обращал на моё состояние никакого внимания – он больше не стеснялся и, не переставая, тёрся об меня, всё подаваясь бёдрами вперёд и вверх, доводя меня до полуобморока своими движениями.

Его безумные руки продолжали впиваться в мою спину, и дышать было больно – я почти зарылся носом в простынь, я не понимал ничего, кроме оглушающего пульса в мозгу, который рождался где-то внизу живота и тошнотворной сладостью поднимался по позвоночнику до самой головы. От этого расплавляющего удовольствия я готов был кончить, и я боялся этого, боялся до безумия. Меня морозило арктическим холодом от каждого его толчка, а следующий уже сжигал жаром, мне никогда ещё в жизни не было так плохо и страшно, и одновременно – настолько непередаваемо хорошо. Я просто погибал в этих ощущениях.

Казалось, что я уже умер.

Вдруг руки Джерарда ожили. Не знаю, когда понял это, может, только в тот момент, когда почувствовал его почему-то холодные пальцы под резинкой штанов. Он на мгновение остановился, раздумывая или решаясь, лично я крайне плохо соображал, что происходит… Но когда его ладонь полностью оказалась на моей голой заднице – вот тут я по-настоящему испугался.

Что-то явно щёлкнуло в моём мозгу.

Это сработал предохранитель – он выбил мои пробки, выплеснул в кровь столько адреналина, что мое подскочившее из груди сердце впору было ловить где-то изо рта.

Меня подкинуло вверх, и руки даже десяти сумасшедших Джерардов не смогли бы удержать моё очнувшееся тело – только что я лежал на нём сверху, и вот уже сижу внизу, у кровати, потирая отбитый экстренным манёвром зад.

– Фрэнк?

– Э-э…

– Ты в порядке?

Молчу.

– Что это было?

Блять, будто я знаю, что это было! И вообще, это я должен тебя спрашивать – какого хрена сейчас было, чокнутый-Джерард-потерявший-тормоза…

Он замолчал и с какой-то тоской уставился на меня сверху, снова приподнявшись на локтях. Взгляд был до того растерянно-невинным, что сердце защемило так больно, и я почувствовал подкатывающую к горлу тошноту.

Откуда только взялись силы, но я вскочил на ноги, схватил его толстовку с капюшоном и, пока надевал её, нёс какую-то бессвязную ахинею: что-то про маму, которую не предупредил об уходе, про школу и уроки, про мистера Блома, который хочет от меня лучшей успеваемости, про репетиции… Я путался в рукавах и сторонах его кофты, я отчаянно боялся, что моих тупых слов не хватит до того момента, как я всё-таки окажусь одетым, поэтому просто озвучивал всё, что проносилось в моей дурной голове. Я не смотрел на Джерарда, но чувствовал кишками, как он смотрит на меня. Закончив с толстовкой, я только на секунду поднял глаза на него…

Он молчал и смотрел. Спокойно, вроде бы. Даже с каким-то мазохистским интересом. И невылитой концентрированной болью, будто толстовка эта была единственно ценной и безумно дорогой вещью всей его жизни, расставание с которой было равносильно смерти…

Я потерялся окончательно. Унимая панику, я, кажется, бросил ему что-то вроде: «Увидимся, Джи» и понёсся вниз, вниз по лестнице, торопливо напялил на ноги мокрые противные кеды и бегом, со всей бессильной злобы и дури полетел домой – быстрее, быстрее, не замечая глубоких луж и ветра в лицо, недоумевающих прохожих и холода…

Никогда я не бегал так самозабвенно раньше. Очнулся только лицом в своей подушке, выдохшийся, лишённый кислорода и мозгов, с ноющим чувством в паху, с жуткой злобой на себя. Я чувствовал, что сделал что-то нехорошее. Точнее, я не мог поступить иначе: это было что-то иррациональное и дикое, но заложенное природой в самую подкорку мозга, как у животного: «Страшно – беги, спасайся бегством, не думай, не останавливайся, просто беги». Так действуют все, от мышей до оленей, ещё не видя пожар в лесу, но уже чувствуя его внутренностями и бессознательно начиная двигаться в противоположную огню сторону.

Это сейчас я могу мыслить такими красивыми образами и облекать произошедшее в слова. А тогда – я помню всё так хорошо, словно это было вчера – я просто лежал лицом в подушке и хотел сдохнуть. Я поступил очень и очень плохо, но ирония в том, что как бы я ни поступил в тот момент, включая вариант, что я бы остался там, с ним, до конца, – всё это было бы скверно в любом случае.

А пока я просто лежал и ненавидел себя всей душой за то, что имел тормоза. Ненавидел Джи за то, что он их, наоборот, совершенно не имел. Ненавидел маму, которая уже несколько раз стучала в дверь и спрашивала, в порядке ли я. Нет, мам, я, блять, в полном беспорядке, прости меня. Я нюхал, не переставая, ворот его толстовки, который так отчётливо пах Джерардом. И думал, думал о том, что я, сука, люблю его запах. Я был настолько зол на себя и всё вокруг, что уснул вот так: лицом в подушку и с перепутанными, вывалившимися наружу мыслями.

А на следующий день не пошёл в школу.

Ночью у меня сильно поднялась температура, и мама утром констатировала наложением ладони на лоб – простуда. Не было плохо, меня даже не лихорадило. Было просто очень жарко и как-то странно, а ещё был сильный кашель, который начинался откуда-то из желудка, если верить моим искажённым ощущениям реальности. Это был первый случай после долгого периода, в который я чувствовал себя хорошо, и он напомнил мне, что я – счастливый обладатель слабого организма, который любит и умеет болеть, и который, вообще-то, стоит беречь получше, если не хочешь сдохнуть раньше времени.

Мама ходила хмурая. Она на полдня отпросилась с работы и ухаживала за мной, как могла: пичкала какими-то таблетками, поила всякой дрянью и даже пыталась накормить, но у неё ничего не вышло. Я не прислушивался, но, кажется, она называла меня оболтусом и раздолбаем. Бубнила что-то о том, что я мог бы и поберечься – чтобы снова не скатиться в пучину непроходящих хронических простуд и инфекций. Мне было пофигу, если честно. Мой мозг работал в каком-то экономном режиме и выдавал странные абстрактные образы вместо привычной картинки мира. То мне казалось, что я уже умер и это – мой персональный ад, то почему-то становилось жутко смешно, когда мама высыпала очередной порошок в кружку с тёплой водой: я был уверен, что это какой-нибудь яд, и вот теперь-то мне точно осталось недолго. Но минуты тикали, часы шли, а я жил, выкашливая свои лёгкие наружу и истекая соплями.

– Пожалуйста, выпей ещё вот это и постарайся дожить до вечера, – мило сказала мама, уходя на работу. Я едва заметно кивнул, желая только одного – хотя бы немного поспать, потому что во сне я не чувствовал, как кашляю, и если это и было больно или неприятно, ко мне не имело уже никакого отношения.

Дверь хлопнула, и я остался один. Я, кажется, жаловался на мамину заботу? Так вот, знайте, я самый неблагодарный мудак из всех существующих. Потому что в том состоянии, когда дойти до туалета ты можешь только по стеночке и то с перерывами на отдых, мамина опека была более чем кстати. Когда остаёшься один в болезни, кажется, что весь мир против, и все кинули тебя, бедного-несчастного, на произвол судьбы, забыли и больше никогда не вернутся. Да, мысли глупые, но для воспалённого болезнью мозга они были в самый раз.

Потолок такой белый. И с еле заметными трещинками. Если следить за ними долго, не отрываясь, кажется, что они слегка шевелятся. А ещё это было очень похоже на запутанную автодорожную карту штатов – честно. Дороги, дороги, пересекающиеся, большие, маленькие, они куда-то вели, но я уже перестал следить – веки совершенно отяжелели, и я, наконец, провалился в муторный сон.

– Хэй, чувак, ау, – кто-то осторожно тряс меня за плечо, и мне пришлось медленно просыпаться, приходить в себя. Я открыл глаза и увидел ангельскую шевелюру Рэя и Майки, который держал меня за плечо. – Ну наконец-то. Ты так глубоко спал, мы думали, что ты коньки отбросил. Не пугай так больше.

– Ага, – прохрипел я в ответ и зашёлся в приступе сухого разрывающего кашля.

– Ох, блин, ты реально хреново выглядишь, – сказал Рэй, протягивая мне кружку с каким-то пойлом. Они уже успели похозяйничать у меня на кухне, молодцы.

– Как вы попали в дом? – нет, ну а что? Это было очень важно – знать, как можно попасть внутрь моей крепости при закрытой на ключ двери.

– Вообще-то через окно в твоей комнате, – смутился Майкл. – Джи сказал, что тут обычно открыто.

«Вот мудак» – пронеслось в моей голове, но потом я оценил заботу и даже попытался улыбнуться.

– А где он сам? – выдавил я неслушающийся голос наружу.

– Дома, и выглядит он не многим лучше тебя, чувак, – усмехнулся Торо. – Как вас, придурков, угораздило? Вчера был такой ливень – даже штормовое предупреждение давали по штату. Не судьба была прогноз посмотреть, а потом уже ехать кататься?

Я только снова стал кашлять в ответ, и когда закончил – Рэй всё-таки впихнул мне кружку в руки.

– Морс. Пей уже, не косись с таким видом. Мамин рецепт, лечебный.

И я пил. А потом слушал про то, как Майкл полдня возился с Джерардом так же, как моя мама со мной. А потом про то, что было сегодня в школе. Сегодня Блом докапывался до Майки с теми же разговорами, что и ко мне вчера, и к моему удивлению, друг отнёсся к ним намного серьёзнее.

– А что, он ведь прав. Если есть возможность получить стипендию и учиться дешевле – глупо упускать этот шанс. Так что надо поднапрячься, Фрэнки.

Я только скривился. Сейчас я хотел одного – чтобы кашель переставал разрывать мои внутренности. А о стипендиях можно и потом подумать.

Часа через пол они ушли, и пока Рэй перелезал через подоконник, я на прощание успел поймать Майки за штанину.

– Передай Джи… – я прервался, чтобы прокашляться, говорить реально удавалось с большим трудом, – пусть поправляется поскорее. Передай, я хочу видеть его вредную задницу здоровой.

Майки кивнул, улыбнувшись, и полез на улицу.

Торо оставил ещё одну кружку со своим чудодейственным морсом на тумбе, к слову, тот оказался довольно вкусным. А я, почему-то опять уставший – от кашля, соплей и разговоров, снова стал спать.

Целая грёбаная неделя. Целая грёбаная неделя прекрасных осенних солнечных дней с редкими ночными ливнями выпала из моей жизни, потому что я болел. Это именно то, почему мне следует беречь себя: там, где нормальный человек справляется за три-четыре дня, я буду валяться и умирать неделю. Это не лечится. Просто врождённая слабость, что дали – с тем и живи, и радуйся, мать твою.

Я, собственно, и радовался. Не в смысле, когда болел, а во всё остальное время. Мама никогда не делала из меня болезненного доходягу, всегда обращалась со мной как со здоровым ребёнком, хотя многие врачи, по которым мы гуляли в детстве очень часто, крутили ей у виска, говоря, что обычный подход угробит меня. Но лично я уважал её за это; только благодаря подобной родительской адекватности я чувствовал себя нормальным, а не каким-то ущербным мудаком, который вечно сидит в углу на физкультуре и пыхает себе в рот баллончиком от астмы.

Мама часто говорила мне: хочешь быть здоровым – живи, как здоровый. В меру разумного, конечно, но всё-таки. Чрезмерное окружение себя всякими лечебными штуками меняет психологию, человек не может чувствовать себя нормальным, если постоянно окружён напоминаниями о своей слабости и немощи. Я знал это в шестнадцать и остался верным своим взглядам сейчас, когда мне далеко за тридцать. Мало что изменилось с тех пор.

Мне стало достаточно хорошо только к выходным, настолько, что я настоял – с понедельника пойду в школу, даже если мама привяжет меня к кровати. И она сдалась. Она всегда сдавалась тогда, когда видела: я готов вырывать свою правду зубами.

А в субботу вечером мама зашла в комнату странно-задумчивая. Она с кем-то говорила по телефону, я слышал, а потом зашла ко мне, даже не постучав.

– Подойди к телефону, милый.

– Это Майки? – я дочитывал «Властелина» и совершенно не хотел отрываться сейчас от книги. – Скажи, что я перезвоню.

– Это межгород. Давай скорее.

Я побежал к телефону. Если межгород – то это Лала. А с ней я был бы очень рад сейчас поговорить. Да и междугородняя – дело недешёвое. Их мама работала где-то в управлении связи, поэтому им на междугородние звонки предоставлялись ощутимые скидки.

– Да? – спросил я, зажимая трубку между ухом и подбородком.

– Мама сказала, что ты снова болел, мелкий?

Я чуть не подавился, но вовремя взял себя в руки. Этот родной, хрипловатый от табака голос я узнал бы из тысячи, даже если бы он звонил мне раз в год. И да, этот человек не любил ходить вокруг да около и жевать сопли.

– Пап, вообще-то, ты не позвонил на мой день рождения. Так что иди-ка на фиг, – я улыбнулся в трубку, потому что на том конце заливисто и от души расхохотались, а потом закашлялись. «Кашель заядлого курильщика», – подумал я, а вслух сказал ему:

– Привет, пап.

– Привет, мелкий.

– Не называй меня так.

– А что, ты уже вырос? – улыбается, гад. Я всё ему прощу, и «мелкого», и забытое поздравление, и то, что он ушёл из семьи. Я слишком сильно привязан к нему, и он – я точно знаю это – любит меня, несмотря ни на что.

– На сантиметр.

– Ого! – неподдельное удивление, граничащее с лёгкой иронией. – Ещё немного, Фрэнк, и ты перейдёшь в группу «средне-мелких»,– снова хохочет, но это не обидно, совершенно. Он никогда не хотел меня обидеть, просто так сложилось с самого детства – называть меня странными прозвищами.

– Как ты там? – спрашиваю не из вежливости, а потому что на самом деле интересно. Последний раз мы общались почти полгода назад, и с тех пор, казалось, прошла вечность.

– Барабаню, как ещё. Иногда катаемся недалеко, иногда играем по округу, в целом, как обычно, – он немного задумался, а потом сказал, – а ещё зовут преподавать ударные в какой-то детский клуб, – я слышал, что он хочет казаться незаинтересованным, ведь это так «не круто» – рокеру со стажем что-то кому-то преподавать. Но я помнил своё детство так ярко и отчётливо: все наши долгие посиделки в гараже над инструментами, первые уроки на ударных, первая гитара, первый раз – смотреть и слушать, как папа играет в группе… Это была магия, волшебство, круче всяких ужасов, зомби и кровищи, на которые я подсел много позже. Если бы не папа – я не держал бы сейчас в руках гитару и не любил бы музыку так, как люблю её. Он открыл мне этот мир, он научил жить в нём и дарить ему своё тепло и любовь, получая взамен счастье. И я прекрасно знал, насколько крутым учителем он мог бы стать, поэтому просто сказал:

– Это круто, пап. Я не шучу, это реально круто. У тебя бы это здорово получилось. Посмотри на меня – ведь ты мой первый и единственный учитель. Я даже завидую тем ребятам, что будут заниматься у тебя.

– Ну, я ещё не согласился, – смутился он, но я уже слышал: чаша сомнений сейчас сильно накренилась в сторону, чтобы сказать клубу «да». – А ты сам как? Как на новом месте? Не сильно гнобят в школе?

Я улыбнулся. Все мысли последних дней как-то выветрились из головы, но ощущение того, что тут здорово – осталось.

– Тут здорово, – сказал я. – В школе нормально. Еще не успели понять, что меня можно гнобить, – усмехнулся я. – Тут классные ребята, с которыми я подружился. Я играю в школьной группе, а руководитель музыкального клуба – мой лучший друг. Ты бы слышал его, он классно играет. Тут через залив видно Нью-Йорк, а ещё мы съездили на концерт The Misfits в мой день рождения. Было нереально круто!

– Ого! – искренне удивился отец. – И мать тебя без проблем отпустила?

– Ну, – смутился я, вспоминая, как всё это было на самом деле, – ей пришлось. Мы её уговорили, – туманно закончил я.

– Ясно, – одобрительно сказал он, – значит, у тебя на самом деле хорошие друзья, держись их.

Я снова улыбнулся в трубку, и хоть папа не видел этого, мне казалось, что он мог почувствовать.

– А с девчонками как? Уже нашёл себе подружку? – его масляную улыбку можно было ножом резать и намазывать на хлеб.

Я как-то резко вспыхнул и при этом серьёзно растерялся. Я был влюблён по уши, и при этом «с девчонками» у меня было по-прежнему херово…

– Эм, ну…

Он всё-таки рассмеялся в голос.

– Главное: предохраняйся, мелкий. А там уже поймёшь, что и как.

Я сам начал подхихикивать, представляя всю эту идиотскую ситуацию, поэтому просто сдавленно поблагодарил его за совет.

– Кстати, Фрэнк, – он как-то резко посерьёзнел, заставляя этим тоном меня заткнуться. – Я мог бы приехать в Ньюарк перед Новым годом.

Он замолчал, а у меня просто перехватило дыхание – господи, приехать! Он мог приехать, и я бы показал ему всё: свой чердак, школу, Гудзон, я бы заставил его до глубокой ночи слушать своё нытьё под гитару, а ещё лучше – усадил бы за барабаны, и чтобы мы вместе сыграли что-нибудь, как тогда, в детстве, когда я и аккорды некоторые толком взять не мог – из-за размера пальцев…

– Так что, мелкий? Чего замолчал?

Я заставил себя открыть рот.

– Я просто обалдел, пап. Если ты приедешь… Чёрт, это будет офигенно.

Он улыбался. Я знал, что он улыбался сейчас, и эта улыбка его была только для меня.

– Замётано. Уговоришь мать? Даже если не выйдет – я остановлюсь у друга. Может, так даже будет лучше – не говори Линде, ей тяжело даются наши разговоры, а про встречи я вообще молчу.

Я горько усмехнулся. Не знаю, почему они разошлись. Может, маме надоела такая неопределённость, какую ей предлагал отец. Может, причина была в другом. Мне могло казаться, но я почему-то верил в то, что мама до сих пор любит его.

Не было скандалов и разборок, в одно прекрасное в своей печали утро они просто сказали мне, что папа переезжает к деду, мол, за ним нужен уход. Как же, уход. Придумали бы что получше. Этот старый пердун ещё меня переживёт.

Я обожал деда до безумия, тем более – он тоже был музыкантом. Ещё больше – оттого, что он был очень, ну просто крайне острым на язык крепким стариком, который ни дня не проводил без какой-нибудь истории, которую самолично отыскивал на свою задницу. В этом плане, да, за ним нужен был присмотр. Помню, как отец рассказывал: дед вдруг оделся и вышел на улицу, не говоря, куда идёт и на сколько. Под вечер он пошёл искать его по всем окрестным пабам, а нашёл на детской площадке, спящим на траве со шляпой на лице – конечно, пьяным.

Я любил их обоих очень сильно: отца, маму, и поэтому, наверно, уважал их решение. Хотя, сказать, что это разбило меня и раскидало на все четыре стороны – не сказать ничего. Я был сломлен, я был потерян. Мне казалось, что мир никогда не станет прежним. Но нет, время шло, я жил, и постепенно осколки моей души притянулись друг к другу и склеились, как могли.

– Я не скажу ей, пап. Только приезжай, окей?

– Хорошо, мелкий. Я рад, что ты будешь ждать. Тогда, до декабря?

– До декабря. Бывай, – я улыбнулся тишине и коротким гудкам в трубке.

Как же здорово, что он позвонил. Или это мама позвонила ему? А, не важно. Главное, мы поговорили, и я слышал его голос. И грамотно увёл разговор с темы болезни: не самый лучший вариант как потратить время в разговоре с человеком, которого не слышишь по полгода.

А в понедельник я увидел его.

Это была только макушка тёмных растрёпанных волос, мелькнувшая в толпе и скрывшаяся за поворотом, и я еле осадил себя, чтобы не броситься вдогонку. Майки, шедший рядом, не понял бы меня.

Джерард болел всего три дня, у него не было кашля, только небольшая температура и насморк. По словам Майкла, он больше ныл о том, что умирает, но правды в его словах не было ни грамма. Как бы то ни было, он был здоров, и он был в одном со мной здании, а это уже более чем достаточно, чтобы моё сердце колотилось как на стометровке на время. Между прочим, я бегал лучше всех в классе.

– Слушай, подожди секунду? Я сейчас вернусь, – и, не дождавшись ответа Майки, я кинулся к ближайшей лестнице, чтобы посмотреть расписание на первом этаже. Джерард заканчивал той же парой по времени, что и наш класс, и это радовало. Надо было поймать его после уроков, и… И что? А хрен его знает, что. Главное – поймать его… Поймать…

Это слово засело в моём мозгу, и когда я вернулся к скучающему Майклу, я не сразу услышал, что он говорит мне.

– Эй, Фрэнки? Тебе говорили когда-нибудь, что ты порой как обдолбанный выглядишь?

– Э? – удивился я. – С чего это?

– Ну, ты иногда будто выпадаешь из реальности и смотришь такой в пустоту, не реагируя ни на что. Это пугает, чувак, – он улыбался своей ехидной улыбочкой, и я не удержался от хорошего тычка ему под рёбра – чтобы меньше скалился над болезными. Кашель еще не прошёл до конца, но я знал: это минимум на неделю-другую, поэтому не было повода беспокоиться.

– Пойдём уже поедим? – сказал я, когда хихикающий Майкл перестал от меня убегать, сшибая других ребят в коридоре. Как раз было время обеденного перерыва, и мы отправились в столовую. Джерарда там не было, зато через пять минут присоединился Торо.

– Завтра репетиция. Мы уже вовсю пилим, будешь догонять, - запыхавшись, сказал он, подсаживаясь к нашему столику.

– Угу, – пробубнил я, пережёвывая сэндвич с салатом и сыром. Гадость полнейшая в школьном исполнении, но я очень хотел есть.

– Сегодня у тебя, Рэй? – Майки спросил таким тоном, что я почему-то насторожился. На первый взгляд, сказано было совершенно обычно, но, чёрт, что-то резануло мне слух, и я напрягся оттого, что не мог понять – с какой стати это произошло.

– Ага, – Торо теперь тоже жевал, и отвечать с набитым ртом можно было только односложно.

– И как у Майки успехи? – поинтересовался я. Они рассказывали, что друг всё-таки сдался и согласился, чтобы Рэй учил его на гитаре. Это было забавно, если учесть то, что до этого я совершенно не верил в удачный союз долговязого Майки и гитары. Он как минимум выглядел с ней забавно, поэтому я начинал глупо хихикать просто оттого, что представлял его играющим.

– Нормально. Учимся держать гитару и ставить первые аккорды, – Рэй уже дожевал и теперь довольно улыбался, попивая сок из соломинки и иногда поглядывая на друга из-под приопущенных век.

– Я верю в тебя, чувак, – я похлопал Майки по плечу, отчего он подавился соком, – не посрами нашу до жути музыкальную компанию своей немузыкальностью.

– Иди ты, – сказал он, прокашлявшись. – Я ещё всем вам задам жару, – он показал мне средний палец.

Я рассмеялся, и мы пошли в класс – нужно было успеть оказаться там до звонка.

Не помню, как отбрехался вечером – то ли придумал разговор с Бломом, то ли пожаловался, что живот прихватило, и сказал Майклу не ждать – тем более, что они с Рэем шли «учиться держать гитару» к нему.

Зато отлично помню, как нёсся потом по полупустым коридорам школы: после последней пары все стремились поскорее разойтись по домам. Пару раз на моём пути попадались учителя и кричали вслед, чтобы я перешёл на шаг, – но я не мог. Я должен было поймать его… Поймать.

Добежав до класса Джерарда, понял, что опоздал. Внутри оставались ещё несколько девчонок, но и они уже собирались уйти. Как же я расстроился… Мне казалось, что я вот-вот зареву – настолько было обидно не встретить его тут. Я поплёлся по лестнице вниз, вышел из школы и зачем-то пошёл не домой, а в сторону футбольного поля и баскетбольно-волейбольной площадки за ним.

И был вознаграждён. И наказан одновременно. За углом, прижатый к стене уже знакомым светловолосым хером, стоял Джерард. Он явно не был в восторге от нашей встречи, а я просто как шёл – так и встал, вылупив на них глаза.

Дылда повернул голову, и его взгляд источал злость и ненависть.

– Чего встал, мелкота? Вали, куда шёл.

Голос был приятен, но каждое слово, вывалившееся из этого рта с пухлыми и, сука, обкусанными от недавнего поцелуя, губами, хотелось вбить кулаком обратно, так, чтобы они уже никогда не выпали наружу снова.

Я не двигался и даже не смотрел на него больше. Я смотрел на Джерарда. Выглядело так, что он сейчас разревётся, как девчонка. Придурок. Делать это в таком месте, практически – у всех на виду. Каким надо быть идиотом, чтобы дойти до такого?

– Можно тебя на минутку? – спокойно сказал я, не отрывая взгляда.

– Твой знакомый, что ли? – гадко улыбнулся дылда, чёрт, даже имени его не помню.

– Одноклассник брата, – вяло ответил Джи, не сводя с меня влажных глаз.

– Так пускай валит, что ты ему?

– Это важно, Джерард, – настойчиво и тихо повторил я, глядя в эти затягивающие испуганные глаза цвета верескового мёда.

Какое-то время мы все тупо молчали, потом Джи перевёл глаза на дылду и сказал:

– Я быстро, Берн, подожди, ладно?

– Какого хрена? Мы так не договаривались.

– Чёрт, я сказал, – просто подожди тут, окей? – он говорил зло, но оттолкнул его довольно мягко, и я пошёл вперёд, сунув руки в карманы, слыша, как Джерард шаркает ногами за мной следом.

Мы завернули за угол, чуть дальше в школьной стене была приоткрытая дверь – я знал, что это подсобка – чулан, где хранился различный спортивный инвентарь, всякие приспособления для занятий на улице и прочая фигня. Я зашёл туда, поджидая, когда Джерард тоже зайдёт внутрь, и закрыл за ним дверь.

Стало темно, но я отчётливо слышал рядом дыхание и, почти не целясь схватил его за рубашку, впечатывая в дерево. Что-то глухо стукнуло – кажется, он ударился затылком, но промолчал, а я задел ногой какую-то железяку, и она с лязгом свалилась, утянув за собой ещё что-то.

– Какого хрена ты творишь? – зло зашептал я, стараясь говорить как можно ближе к уху Джерарда. Получалось, что я говорю в его шею, но меня лично это мало волновало.

– В смысле? – совершенно пофигистично спросил он, оставаясь каким-то безвольным, как медуза на берегу.

– Нахрена устраивать эти представления прямо за школой? Вам что, больше негде делать это?

Вот тут он напрягся. Хоть какая-то эмоция, это хорошо.

– Это единственное, что ты хотел спросить? Ты – заботливая мамочка?

Я сильнее сжал его рубашку и, чуть потянув на себя, снова ощутимо приложил его о дверь.

– Ауч! Какого хрена, Фрэнки?

– Я – не заботливая мамочка, Джи. Просто я не понимаю, зачем ты делаешь это, – я замолчал, собираясь с духом. – Он тебе нравится?

– Что?! – такое неподдельное удивление, господи, кажется, я слишком громко выдохнул от облегчения. – Нет, конечно!

– Тогда зачем, Джи? Нахрена, объясни мне, я ни черта не понимаю.

– Слишком долго объяснять, – так устало и обречённо, мне даже стало не по себе.

– Я никуда не тороплюсь.

– Зато я тороплюсь, Фрэнки. Меня ждут.

– Блять… – я шумно втянул носом воздух, чтобы снова не вписать его в дверь. – Если ты сейчас же не расскажешь мне, какого хрена ты обжимаешься с этим парнем, я сам пойду к нему и врежу по яйцам. И мне срать, если потом он врежет мне – это будет на твоей совести.

Джерард сначала замер, насторожившись, а потом как-то обмяк, осел, и я окончательно уткнулся губами в его тёплую, мягкую шею.

– Полгода назад. Меня жутко доставали в этой школе. Почти каждый день. Потрошили шкафчик, на ходу сдирали сумку и портили тетради с набросками. А, ну это типа тетрадей с лекциями, только у меня там наброски... Клеили всякие идиотские и очень злые сообщения на спину, и я мог ходить так целый день – ни одна живая душа в этой грёбаной школе не говорила мне об этом, я понимал только по нарастающему смеху за спиной. Рэй в прошлом году ходил в другую школу, всего год, что-то там было с финансами у его родителей, Майки – учился в другом здании. Это делали козлы из спортивного клуба. Я думал, что перестану появляться тут совсем. Они просто заебали меня, Фрэнки, настолько, что я не мог подойти даже к школьной ограде – меня начинало тошнить и трясти от слабости и ненависти. Я ведь не делал ничего плохого... Ничем не заслужил подобного обращения...

Он как-то шумно вздохнул, и я почему-то подумал, что он, возможно, плачет сейчас, склонившись головой ко мне и упираясь лбом в плечо.

– А потом, после какой-то из драк, ко мне подошёл Бернард. Я не знал тогда, кто он, знал только, что учимся на одном потоке. Он помог подняться после очередного невинного, блять, издевательства, и привести себя в порядок, я думал, что он на самом деле хочет стать мне другом. Мы сблизились, стали чаще общаться, а потом он признался, что я ему нравлюсь. Что он хочет встречаться. Я как-то не обратил внимания, но когда мы начали общаться – нападки в мою сторону сами собой прекратились. Нет, со мной не стали мило здороваться и улыбаться при встрече, но сухой нейтралитет был куда более приятен, чем то, что было до этого.

Джерард замолчал, переводя дух, а я вдыхал запах его волос и собирался с духом, чтобы дослушать до конца.

– Я отказал ему. Просто сказал, что я «по девочкам», но он очень крутой чувак и с ним здорово дружить. И вот тогда он вывалил всё говно на меня. Он признался, что руководит спортивным клубом, и что именно он попросил ребят отстать от меня. И если мы поссоримся – вряд ли они продолжат относиться ко мне нормально.

Джерард начал мелко дрожать, и я не придумал ничего лучше, как обнять его за шею и спину, не крепко, но достаточно, чтобы он понял – мне не всё равно.

– Если бы ты мог понять, как же я был сломан тогда – ты бы не спрашивал меня ни о чём, Фрэнки. Не всем дано идти напролом и быстро бегать… Мне казалось, что я никогда не стану нормальным для этих людей. Что они никогда не примут меня таким, какой я есть, или просто оставят в покое. Я мог бы отказать Бернарду и довести себя до того, что я снова перестал бы ходить в школу, и меня бы исключили, уже без права восстановления. Но я решил прогнуться и согласился встречаться с ним. Летом, в какой-то момент, когда Рэй и Майки точно знали уже, что будут с этого года учиться тут же, я хотел порвать с ним все отношения: ведь теперь я был не один, и это было бы не так херово. Но он как-то узнал про Майкла. И предупредил, что брату учиться ещё два года, и не факт, что испортить ему жизнь будет сложнее, чем мне. Он не запугивал, но, блять, был чертовски убедителен. Вот и вся история, Фрэнки. Так что не я выбираю, где зажиматься, понял теперь? – как-то зло закончил он, поднимаясь с моего плеча.

Я молчал, переваривая сказанное. Всё было хреново, но не настолько, чтобы стоять тут и плакать, правда. Мои руки сползали с его спины – он снова прислонился к двери, и становилось больно держать их там.

– Ты пойдёшь сейчас и прекратишь это всё, – вдруг сказал я уверенно.

– Что? – неверяще спросил он. – Ты вообще слушал меня?

– Я слушал, и говорю – ты пойдёшь, и скажешь этому уёбку, чтобы он валил нахрен.

– Не собираюсь. Я хочу спокойно закончить школу, чуть больше полугода я как-нибудь переживу.

Я снова схватил его за грудки и вжал в многострадальную дверь.

– Зато я не переживу, понял ты? – зашипел я ему в шею, от чего Джерарда передёрнуло. – Я не собираюсь видеть этого хера рядом с тобой до конца учебного года, я просто въебу ему, или тебе, или вам обоим, и будь что будет.

– А тебе не всё ли равно, Фрэнки? – устало сказал Джерард. Я не видел его лица в темноте, только очертания, но мог бы поспорить – он закрыл глаза.

Я устал что-то говорить и доказывать, я просто поцеловал его, приоткрытыми губами попадая в подбородок. Дневная щетина, не меньше. Он замер, а я поднялся выше, затягивая его нижнюю губу внутрь рта. Такая обкусанная, чуть солёная от крови в трещинках. Это был мой Джерард, вкусный – я чувствовал это языком, зализывая его ранки.

Джи как-то тихо простонал, приоткрывая губы мне навстречу, но не делая кроме этого больше ничего. Я понял, что он говорил этим. «Покажи, покажи, что тебе не всё равно. Заставь меня верить тебе, потому что я уже никому не верю больше». И я заставлял. Заставлял верить, скользнув внутрь между его губами, заставлял верить, кусая его вялый язык, заставлял верить, поглаживая его ухо рукой и прижимаясь всем телом к нему.

Через какое-то время я опустил лицо вниз, чтобы отдышаться, и сказал ему:

– Мне не всё равно, Джи. Чёрт, я бы хотел этого, но мне не всё равно. Поэтому пойди и скажи ему идти нахер. Ты больше не один, ты не один, слышишь? И мы вместе как-нибудь справимся с этими козлами. Ты не грёбаная мать Тереза и не должен отдуваться за всех. Просто знай: вместе мы это переживём, чем бы всё не закончилось, но перестань заниматься этим, просто пойди сейчас и закончи эту херь, хорошо?

Он молчал, и я уже было запереживал от этой давящей тишины.

– Хорошо… – еле слышно, но для меня это было словно небесный гром. В голове вертелись тысячи неприятных, каверзных вопросов, типа: «Ты спал с ним?» или «Кто научил тебя так целоваться?», но я крепко держал свой язык за зубами. Какая нахрен разница, когда он сейчас тут, со мной?

– Я дождусь тебя здесь?

– Господи, нет, Фрэнки. Не надо включать мамочку, я всё-таки парень. Сказал – сделаю, значит сделаю, имей совесть. Иди домой. И просто верь в меня, хорошо?

Он легко оттолкнул меня, открыл дверь и почти скрылся за ней, но я успел схватить его за рукав и торопливо, коротко поцеловать куда придётся – вышло где-то между подбородком и губами. Джерард улыбнулся и оставил меня в темноте.

Надеющегося. Задумавшегося.

И ошалевшего от запоздалого понимания того, что я сейчас натворил.

Глава 18.

– Майки, боже ты мой, да не сгибай ты так палец, он должен полностью прижимать струны, это чёртово баре!

– Да я стараюсь, неужели не видишь?! – парень, раздражённо прикусив кончик языка, пытался держать свой указательный палец прямо и ровно, при этом равномерно зажимая им все струны по грифу.

Выглядел он при этом презабавно: сидящий в позе лотоса на кровати в комнате друга, скорчившийся над гитарой в три погибели, с отросшей чёлкой, то и дело лезущей в глаза, и длинными тонкими пальцами врастопырку, мучительно пытающимися уместиться на грифе гитары. Несомненно, он был великим начинающим рокером, но… не в этот момент.

Рэй сидел прямо за ним, раздвинув колени, обхватывая с обеих сторон руки друга и пытаясь хоть как-то помочь, выглядывая из-за плеча.

– Да вот же оно, ты сгибаешь безымянный на струне, и всё – рука превращается в скрюченную лапку дохлой мыши. А ну соберись! – не сдавался Торо, прижимая палец Майкла там, где нужно, и отжимая – где нет. Это был адский труд, и оба уже порядком вспотели, борясь с гитарой и непослушной кистью Уэя.

Майкл морщится ещё сильнее, старательно пытаясь совладать с деревянными пальцами, и – о чудо! – комнату робко оглашает довольно чистый ми-мажор.

– Аллилуйя! – вопит Рэй и с тяжёлым выдохом опрокидывается назад на кровать, оставляя Майки в одиночестве всё увереннее и увереннее повторять этот чудесный аккорд.

Он выходит неплохо, и спина друга сама собой распрямляется, плечи – раскрываются, и он проводит по струнам, довольно улыбаясь.

– А я не так уж и плох, а? – радостно оглядывается на неподвижно смотрящего в потолок Торо, подмигивает ему.

– Точно. Ты просто гений, Майки. Грёбаных десять минут мы мучили сраный ми-мажор. Идея учить тебя гитаре уже не кажется мне такой радужной, твою мать… – Рэй бурчит, заканчивая фразу очень тихо, но друг всё слышит. – Ауч! Идиот! Рёбра мне сломаешь! – Майкл неожиданно расслабляется и свободно падает назад – прямо на Торо, больно ударяясь затылком о грудину, но даже не замечая этого. Как же приятно – просто полежать на нём вот так, зная, что он не видит лица, и поэтому бесстыдно улыбаться потолку.

Голова Уэя-младшего мерно вздымается в одном ритме с лёгкими Рэя, и это движение даже укачивает. Он такой тёплый, такой родной и знакомый. Если бы кто-то захотел перетянуть его внимание, Майкл подумывал о том, что решился бы на убийство. Шутка, конечно, но, как известно, в каждой шутке…

Они лежали вот так – друг на друге, в полном молчании –довольно долго. Может, пять минут, а может – десять. Ни у кого не возникло желания проверить время.

– Ты тяжёлый, – наконец сказал Рэй. Он смотрел в потолок и думал о том, насколько тело Майки может быть неощутимым. Вроде – достаточно длинный, и плечи широкие. Но он лежал сверху так удобно на его паху и животе, что совершенно не доставлял дискомфорта. Только голова – довольно увесистая, и лёгким приходилось трудиться с удвоенной силой, раздвигая рёбра под лишней тяжестью.

– Я нормальный, – лениво ответил Майкл, отодвигая гитару, в которую вцепился, точно в спасательный круг при кораблекрушении.

На самом деле он чувствовал себя сейчас очень похоже. Несмотря на вязкую тишину и тепло друга под ним, в голове Уэя бушевала тысяча мыслей – от самых безобидных до довольно похабных. Он лежал на Рэе! И это было так нормально, раз тот не возмущался, что только гитара, нервно зажатая в руках, не давала ему скатиться в мир развратных фантазий. А с фантазиями у Уэев всегда было всё в порядке. У обоих.

Они помолчали ещё какое-то бесконечно долгое время, думая каждый о своём.

– Что ты делаешь? – Майкл решил разбавить тишину, потому что его начинало заносить в мыслях. Все его ощущения, всё восприятие мира сейчас сконцентрировалось где-то между лопаток, где под тканью его рубашки и джинсой штанов было… Ну вот, опять понесло. Пряжка ремня Рэя неприятно врезалась в основание шеи, а голове стало жёстко на рёбрах, и он поёрзал, спускаясь чуть ниже и укладываясь на мягком животе. Там что-то недовольно заурчало, и парень улыбнулся.

– Я размышляю, – тихо сказал Торо, зачем-то укладывая обе руки на лоб друга, одну поверх другой.

– М? О чём?

– Пф-ф… Ты серьёзно хочешь об этом поговорить? – удивился Рэй. – Раньше тебя не особо интересовали чьи-то размышления.

– Чьи-то – это не твои, – упёрто парировал Майкл.

Пальцы Торо как-то сами собой уже некоторое время возились в его волосах, и это всё приводило Уэя младшего в состояние чувственного транса. Но от последней фразы они замерли, а сверху удивлённо прозвучало:

– Хм, это что-то новенькое. Чем обязан такой чести? – голос Рэя был довольно ироничен, но не только. Зная его такое количество лет, Майкл сразу понял – вопрос с подковыркой. В том смысле, что за сарказмом друг прятал реальный интерес.

– Ну, – со вздохом сказал Уэй, – скажем так: потому что ты – это ты.

– О, да, – лёгкое разочарование в голосе. – Это, конечно, многое объясняет.

Майкл еле удержал язык за зубами, чтобы не спросить: «А что конкретно ты хотел узнать? Почему ты – особенный для меня?», но вовремя спохватился и вернул разговор в прежнее русло:

– Так о чём ты размышляешь?

– Честно?

«Хорошо, Рэй, давай поиграем».

– Нет, соври мне, детка… – страстным голосом пропел Майкл, а потом закончил нормально: – Ну конечно, честно, мне на самом деле интересно. Обычно ты не такой молчаливый. И не такой неподвижный.

Торо негромко захихикал, отчего голова на животе мелко затряслась. Парень повернул голову набок, приложившись ухом. Там на самом деле что-то булькало. В глубине Рэя.

– Просто мне нравится, как ты нагло развалился на мне. Не часто приходится чувствовать себя в роли дивана – оказывается, это не так уж и плохо, – явно улыбаясь, сказал друг, совершенно смутив этим Майкла. Это было настолько мило и странно, что краска начала заливать его лицо и уши. «Хорошо, что он не видит. Стыд и позор тебе, Уэй. Где твоё хвалёное самообладание?»

– Так о чём всё-таки ты думал? – стараясь казаться спокойным и серьёзным, спросил Майкл и почувствовал, как замершие пальцы Рэя в его волосах снова начали неторопливо двигаться, перебирая пряди.

– О будущем, как ни банально это звучит. Чёрт, чуть больше полугода – и всё, экзамены и гуд-бай, школа. С одной стороны – радостно, с другой – нереально страшно. Странно.

– Почему? – Майкл не вполне понимал, о чём друг говорит. Он не заглядывал даже дальше следующей недели, не то что в следующий год. «Всё тлен, – говорил он себе, отчасти повторяя слова брата. – Живи сегодня и радуйся тому, что у тебя, возможно, есть завтра. Или нет», – на этих словах Джерард растягивал свои губы в тонкой и невероятно широкой улыбке, отчего его лицо превращалось в маску безумного. Майкл любил, когда брат дурачился, потому что это не мешало ему порой выдавать дельные вещи.

– Ну, чёрт, как объяснить, – одна рука вырвалась из перепутанных волос друга, неприятно дёрнув прядь, и можно было предположить, что теперь терзала волосы самого Рэя – он всегда прочёсывал пальцами свои непослушные кудри, когда думал или немного нервничал. – Вот ты столько лет живёшь, как по писаному. Ты знаешь, что тебе делать. Ходишь в школу, учишься, делаешь задания, и только в свободное время можешь заниматься чем-то на выбор. А теперь – бах! Обрыв! – он экспрессивно взмахнул руками, изображая этот самый «бах!», – после чего снова вернул каждую на своё место. – И ты понимаешь, что по большому счёту всё время у тебя превращается в свободное. И ответственность за каждый выбор теперь полностью на тебе... Чёрт, это пугает.

Они недолго помолчали, Майкл обдумывал сказанное, а Торо просто не знал, что ещё добавить к этому.

– Ты не хочешь поступать? Ты же хотел пойти на кинооператора? – осторожно спросил Уэй, переворачиваясь на живот и оказываясь в неоднозначной позе, опираясь локтями на кровать по бокам от тела Рэя и переплетая пальцы на его животе. Он перевернулся, потому что было важно видеть лицо друга. Было важно смотреть в глаза. Они довольно редко разговаривали вот так, как сейчас: серьёзно и совершенно не дурачась. Майкл даже не обратил особого внимания на двусмысленность позы – он перевернулся, поддавшись желанию срочно встретиться взглядом с Торо, услышав голос и прочувствовав его настрой.

Рэй завёл освободившиеся руки за голову наподобие подушки и лишь мимолётно посмотрел на Майкла, после возвращая взгляд в потолок. Вздохнул.

– Хочу, Майки.

– Тогда в чём дело? Поступишь – и ещё несколько лет будешь жить, как по писаному. А после – ещё всю жизнь, когда устроишься на работу… – он саркастически хмыкнул, но Рэй не разделил его иронии.

– А ещё я хочу заниматься музыкой. Я не могу не играть. Я живу, когда играю, и задыхаюсь, когда долго не беру гитару в руки. А что будет, когда я поступлю? Если я поступлю… Будет ли у меня время? Или я стану всё меньше и меньше играть, переставая быть собой, теряя себя где-то между беготнёй из дома в колледж и обратно? И ещё клуб этот…

– Школьный? А с ним что не так? – удивился Майкл.

– Я руководитель. Тебе сложно объяснить всю подноготную, но… Короче, эти бешеные дети, им нужен человек, который сможет держать их всех под каблуком. Иначе они развалят мой клуб к чёртовой матери. Я и так сильно переживал, когда пришлось год учиться не с вами…

«Мой клуб…». Это звучало так мило и во многом было правдой: Рэй столько сделал для него, практически – поднял из небытия. Теперь были понятны его опасения. Майкл не был туп, он просто не задумывался об этом раньше.

И тот год в другой, более простой школе… Это было стрёмное время, Майкл хорошо помнил. Тогда школа пошла навстречу и не афишировала, что лучший их гитарист и руководитель музыкального клуба вообще-то учится в другом месте сейчас. Фактически, это была чистой воды афера, и Рэй подыгрывал, как мог, никогда не говоря там, что играет. Он просто перетерпел год кое-как, бесконечно ожидая его окончания. Вскоре его отец вернул работу и дела семьи Торо пошли в гору, но перевестись обратно в прежнюю школу за три месяца до конца учебного года парню никто не позволил – и Рэю пришлось сжать зубы и доучиваться, мечтая, чтобы всё это поскорее закончилось.

Наверное, именно тот год дал ему понять, что Рэя много не бывает, его бывает только мало, очень мало и «чёрт возьми, я скоро сдохну, где этот Рэй?». И сейчас мысли Майкла плавно перекочевали в русло – «а что же будет с нашим общением, когда он поступит?».

– Если честно, я думал о Фрэнке, – решил продолжить Торо, вырвав своей фразой Майкла из бесполезных размышлений о туманном будущем. – Мне кажется, он бы справился. Но чёрт – опять – только на год. Да и Фрэнк сейчас такой… Потерянный какой-то. Может и не согласиться.

– Рэй, тебе всё равно придётся отпустить свой клуб. Ты не сможешь быть там папочкой вечно, – сказал Майкл, как вдруг Торо подорвался и оперся на локти, уставив взгляд глаз в друга.

– Должен, должен, я и без тебя знаю, что должен! – расстроенно выпалил он, и Уэй залип на том, как его губы активно и влажно проговаривают слова. – Только мне с того легче, думаешь? Это нахрен разбивает мне сердце, когда я осознаю, что должен пустить всё на самотёк. Это несправедливо!

Майкл смотрел то в глаза, то на губы Рэя и вдруг ощутил, что что-то заискрило в воздухе между ними, это было какое-то странное чувство – хоть между их лицами и было достаточно места, но эта двусмысленная поза и громко говорящий Торо были так необычны… Ещё немного, и Уэй, не отрывая взгляда от глаз друга, решился бы на что-то запрещённое, его так и тянуло к этому лицу в обрамлении недлинных, стоящих смешной шапкой, кудрей, он физически чувствовал, как хочет оказаться близко к нему, ткнуться носами, почувствовать вкус…

– И вообще, слезь с меня уже, – Рэй недовольно заёрзал, отводя глаза и скидывая с себя Майкла. – Я чай сделаю с сэндвичами. Есть хочу, – он встал с кровати и пошёл к двери комнаты. – Между прочим, можешь помочь, – кинул он от входа развалившемуся звездой другу.

– Угу, – дверь за Торо уже закрылась, а Майки продолжал лежать, раскинув руки и ноги, и смотреть в потолок. Он опять чуть не сорвался. Чуть не сделал что-то, что будет выглядеть очень странно для Рэя. Что может навсегда перечеркнуть их дружбу. Устало закрывая лицо руками и сдвигая очки на лоб, он с силой прошёлся пальцами по глазам, разминая их под веками. Следовало лучше держать себя в руках. Ему не хотелось проиграть ещё до того, как игра начнётся.

Когда он спустился на кухню, Торо уже заварил чай и сейчас нарезал сыр. Вокруг на кухонном столе в полнейшем беспорядке валялись листья салата, нарезанный кольцами болгарский перец и даже одинокий томат с зелёным хвостиком.

– Ты выглядишь как злая мачеха, которая колдует над волшебным яблоком для Белоснежки, – усмехнулся он, глядя на сосредоточенного над доской с сыром Рэя с ножом в руке.

– Лучше заткнись и налей чаю, мистер умник, – друг уже начал складывать красивые треугольные башенки сэндвичей, как в дверь настойчиво, многократно позвонили.

– Ты ждёшь гостей? – удивился Майкл, наливая кипяток в кружки.

– Да нет. Мама на дежурстве, отец в рейсе. Хер знает, кто это.

Неопрятно вытерев мокрые руки о джинсы, Рэй пошёл к входной двери.

– Ого! Привет, Фрэнки, – донеслось из коридора, и Майкл с удивлением выглянул из кухни. В прихожей на самом деле стоял всклокоченный и запыхавшийся Айеро. Было видно, что он бежал сюда, и это было странно.

– Что-то случилось? Фрэнк? – Майкл подошёл ближе, рассматривая друга, который пока не мог сказать ни слова – только глубоко дышал, восстанавливая нормальный ритм для сердца и лёгких.

– Уф, чёрт, – наконец вырвалось из него с хрипами. – Нет, всё нормально. Уф! Чего вы тут делаете?

– Перекусить собираемся, – сказал Рэй, направляясь обратно на кухню, успокоенным тем, что всё в порядке.

– И меня накормите? – нахально поинтересовался Фрэнк, на что Майкл только улыбнулся:

– Кто про что, а Айеро – про жратву. Заходи уже, оголодавший. Ты поэтому так бежал?

– Не совсем, – парень смутился, скидывая свои кеды у входа. – Просто бежалось, вот я и бежал.

Никто ничего не сказал, но все посмотрели с пониманием. Вот она, настоящая мужская солидарность – иногда существуют вещи, о которых говорить совершенно не обязательно – и так всё предельно ясно.

Они сидели наверху, в комнате Торо. Сэндвичи были съедены, а чай выпит, но разговор не клеился. Рэй лежал поперёк кровати и что-то негромко наигрывал на гитаре, которую до этого терзал Майкл, а сам Майки сидел у кровати на полу и листал устаревший и слегка потрёпанный комикс.

Фрэнк же должен был скоро взорваться к чёртовой матери, судя по его поведению. Сначала он сидел на стуле за столом и сводил с ума всех, мучая линейку – обычную линейку, которая в руках Айеро издавала просто адские звуки.

– Угомонись уже, Фрэнки, – не выдержал Майкл, и линейка тотчас полетела в угол стола, а сам парень вскочил и резво прошагал к шкафу с фигурками за стеклом.

Он весь был воплощением какой-то дикой энергии и дёрганости, и это порядком бесило всех находящихся в комнате.

– Фрэнк? – Рэй перестал играть и теперь следил за хаотическими передвижениями Айеро. – Может, сядешь?

– Э? – удивился тот, а потом вдруг неожиданно спросил: – Вы знаете, что у Джи были проблемы в школе в прошлом году?

– Ну... Это был по всем статьям один из самых херовых годов… – Торо отложил гитару в сторону. – Он рассказывал. Но сейчас вроде всё в порядке? Так что случилось?

– А больше он ничего не рассказывал? – не унимался Фрэнк, но оба друга смотрели на него с непониманием, ожидая, когда уже парень договорит до конца или хотя бы просто перестанет протирать своим задом дырку в стуле и бесконечно ковырять стол.

– Ничего он не рассказывал. Да в чём дело, Фрэнки? – не выдержал Майкл, уставившись на друга, не моргая.

Какое-то время все молчали, и даже Айеро замер, перестав ёрзать.

Картина была странной: Майкл и Рэй смотрели на Фрэнка, а тот, в ответ, смотрел на ребят, переводя взгляд с одного на другого и кусая губы.

– Чёрт! – вдруг вскочил он со стула. – Мне домой надо срочно, – кинул он и пошёл к двери. – До завтра, в школе увидимся!

Рэй и Майкл так обалдели, что даже ничего не сказали в ответ. Торо только проводил друга до двери и, закрыв её на замок, вернулся в комнату.

– Что это было, Майки? – недоуменно спросил он, прислонившись к стене спиной.

– А кто бы знал, я нифига не понял. Пришёл, пожрал, попрыгал по комнате и ушёл. Что-то странное происходит. Надо будет его выловить и запытать до получения вразумительных ответов. Правда, он странный какой-то последнее время…

– А я о чём? – улыбнулся Рэй.

– Мы ещё позанимаемся сегодня? – Майкл хитро посмотрел на Торо снизу вверх со своего уютного места у кровати.

– Э-э, нет, чувак, я умываю руки. Этого ми-мажора мне на сегодня хватило во как, – он провёл ребром ладони у горла. – Лучше пойди посуду помой, великий рокер. А я уберу ваше свинство – накрошили, как у себя дома.

Улыбаясь, Майкл отправился на кухню, звеня кружками и тарелкой.

Сегодняшний день уже привычно должен был закончиться ночёвкой у Рэя, который, кажется, даже привык к ним. И это грело сердце, заставляя сильнее и чаще толкаться в рёбра, разгоняя по телу сладкое предвкушение.

Когда Майкл оставался на ночь, они засыпали, слушая одни наушники на двоих, и Торо уже перестал неловко дёргаться от каждого случайного соприкосновения их тел. С ним надо было вести себя именно так: медленно, но верно, продвигаясь с каждым разом на шажок дальше. Так, чтобы в итоге Рэй сам не понял, как они оказались там, где, как верил Майкл, когда-нибудь окажутся.

И всё было просто отлично, вот только образ дёрганого Фрэнка периодически вламывался в его приятные мысли и сносил их, как ветер – карточный домик.

«Что с ним такое? Что вообще происходит?».

Глава 19.

– Фрэнк? Эй? – мой одноклассник Кристоф врезался в спину сзади, потому что я резко затормозил и замер, точно вкопанный, посреди коридора на первом этаже. Это было такое время перемены, когда вокруг тебя туда-сюда ходят люди поодиночке, парами или целыми группами, и ты либо двигаешься в общем потоке, либо застываешь, вляпываясь во что-то глазами, и получаешь сзади тихие маты от своего одноклассника.

– Да какого чёрта, чувак, мы опоздаем на физкультуру. Эй? – кажется, он несколько раз провёл у меня рукой перед глазами, но мне реально было не до него сейчас, поэтому он, в очередной раз послав меня, ушёл вперёд.

А я не двигался, как идиотский каменный истукан с недавнего урока истории, и смотрел туда, где впереди стояла небольшая группка старшеклассников, окружавшая кольцом отчуждения сцену для издевательств. В главных ролях были Джерард Артур Уэй собственной персоной и какой-то довольно упитанный парень, держащий его за грудки рубашки и вжимающий спиной в шкафчики. Он что-то говорил ему с ухмылкой, отчего народ вокруг громко хихикал, а Джерард старался сохранять похуистичное и гордое выражение лица, хотя лично я, зная его, на себе чувствовал дрожь его коленей и липкие ладони, а также дорожку противного холодного пота вдоль позвоночника. Но он старался, чёрт, он был молодец. Не истерил и просто взглядом слал всех нахер.

Я даже гордился им сейчас, хотя больше, всё-таки, волновался, но вмешиваться было бы глупо – ему и так не сладко, да и не сделают они ничего особенного в стенах школы – свидетелей много. Быть прижатым к шкафчику таким амбалом крайне неприятно, я сам прекрасно знал это по своей прошлой школе в Бельвиле, но… Но это лучше, чем быть избитым на заднем дворе той же школы, однозначно.

И чёрт, об этом я тоже знал не из сопливых статей из тупых ярких журналов для подростков. Я сам когда-то был там на месте жертвы и помнил, как это стрёмно, когда ты недостаточно ловкий или быстрый, или, не дай бог, слишком гордый, чтобы просто взять свою задницу в руки и заставить ноги отматывать мили в предельно быстром темпе. Потому что если тебя зажимают в углу двое или, ещё хуже, трое, просто оттого, что ты меньше, слабее, страннее... Да просто потому что, блять, твои шнурки в кедах розового цвета – и это уже достаточная причина, чтобы показать своё превосходство в виде вонючего дыхания и чешущихся кулаков, - это страшно, очень страшно.

Втройне страшно от того, что ты уже вне школьных стен, а это значит, что всем насрать на тебя. И даже учителя первым делом спросят: «Какой ужас! Это произошло в школе, Фрэнк? Нет? Ох, мне очень жаль, но в этом случае мы ничем не можем помочь. Мальчишки – они ведь такие, всегда дерутся?» – и снисходительно-фальшиво-участливая улыбочка на губах. Мальчишки? Дерутся? Вы, блять, видели этих «мальчишек»? В том парне, что тряс Уэя, было, по меньшей мере, два меня во все стороны. Но даже их размера им обычно мало – такие всегда ходят со своими миньонами: потому что без должной свиты теряют ощущение статуса короля всего этого дерьма.

Джерард ещё какое-то время смотрел на парня, он однозначно был из одной с ним параллели, а потом вдруг резко отпихнул его от себя и, показав средний палец, быстро зашагал в сторону столовой. И я потерял его из виду, когда он скрылся за поворотом.

Группа зрителей у шкафчиков постояла ещё пару мгновений, переговариваясь, и тоже разошлась кто куда. А я, пихаемый с разных сторон матерящими меня спешащими учениками, начал приходить в себя, заставил свои ноги оторваться от пола и медленно пошёл к тем шкафчикам, это всё равно было по пути к футбольному полю. О да, сегодня был футбол на улице, и я заранее готовился к очередному провалу в своей жизни.

Я ещё не успел поравняться со шкафчиком Джерарда, но уже ясно различил на нём кривую и очень заметную надпись чёрным маркером. Это был единственный исписанный шкафчик из всех своих уныло-серых соседей-близнецов. И в этот момент сзади на спину слегка напрыгнул Майкл, который задержался, чтобы зайти в туалет. Он был довольный, и я его понимал. Человеку мало надо для счастья, и облегчиться – явно в этом скромном списке. Я бы улыбнулся, но эта ёбаная надпись «не помадой» взорвала мне мозг.

– Эй, Фрэнки, не хочешь морозить коленки на футболе? Чего застыл? – он оптимистично обнял меня за плечо, пытаясь увлечь в сторону мужской раздевалки, но потом посмотрел на моё лицо и медленно перевёл взгляд на шкафчик, куда я так усердно пялился.

– Твою ма-а-ать… – процедил он, и его рука безвольно свалилась с моего плеча. – Вот же… Пошли давай, – он схватил амёбного меня за локоть и потащил-таки к раздевалкам, а мне было всё равно – я был в полной прострации и не знал, как бы я себя чувствовал и что делал, если бы обнаружил на своём шкафчике: «Фрэнк Айеро – главный педик школы»…

Мы молча переодевались, и я ничего не скажу, если скажу, что мы были полностью в своих мыслях и лица наши вряд ли излучали добро и радость.

– Это пиздец, – наконец изрёк Майкл. – Что за тварь сделала это? Руки бы поотрывал… – он говорил зло и тихо, и мне почему-то стало чуточку лучше от понимания, что я не один и Джерард тоже не один.

– У меня есть предположение.

Майкл вопросительно посмотрел на меня, и я, вздохнув и не переставая натягивать на себя вонючую футбольную форму, кратко рассказал о том, как однажды после репетиции столкнулся с девушкой и её дерзкой помадой у шкафчика Джерарда.

– Вот же мелкое дерьмо! Да кто она вообще такая, чтобы позволять себе подобное? У брата и так не всё гладко...

– Я бы сказал, всё очень не гладко…

– Не перебивай, блин! – Майки сверкнул на меня взглядом, закончив натягивать форму и проверяя защиту на ногах. – У него и так проблемы в школе, он много пропускает и хреново учится, а эта сучка добавила ему ещё килотонну говна в виде тыканья пальцем и злых шуток…

– Люди вообще крайне злые, особенно если они в большинстве. Особенно если они школьники. Особенно если появляется человек, которого прилюдно обозвали педиком школы…

– Ты можешь заткнуться? – Уэй младший был очень расстроен, а мне почему-то стало смешно. Кажется, это было нервное. Последнее время я много переживал и стал очень неуравновешенным.

Дата добавления: 2015-10-24