– Некоторые видят.
Взгляды супругов встретились, и Геро поняла, что Себастьян думает о том же, о чем и она.
– Парень находился не больше, чем в двадцати шагах от стрелка, – заметил Девлин. – Попасть было несложно.
– Понимаю. – Геро смотрела, как кот свернулся калачиком, зевнул и закрыл глаза. Принесенные Калхоуном мисочка с молоком и блюдце с рубленой говядиной были уже пусты. – Ты заявил властям?
– Нет. Я взял ноги в руки и дал деру.
– Прихватив кота.
– Он настаивал.
– А это точно «он»?
– Точно. Я проверил. – Наклонившись, Девлин поднял с пола манускрипт. – Если ты просматривала эту книгу, неудивительно, что тебе не спалось.
– Эта рукопись… странная. Мне не терпится услышать, что Абигайль Макбин сможет рассказать про нее. – Геро прислонилась к креслу и почувствовала, как пальцы мужа провели по ее коже, играя с завитками волос на шее.
– У меня дурное предчувствие, – обронил Себастьян.
Геро с серьезным лицом ответила на его взгляд:
– У меня тоже.
Глава 21
Вторник, 22 сентября 1812 года
В аристократическом обществе, где балы продолжались до рассвета, а завтраки подавались к полудню, утренние визиты начинались в три часа дня. К счастью для Геро, Абигайль Макбин давным-давно смирилась со своей репутацией безнадежно эксцентричной особы и не соблюдала великосветский распорядок.
Убежденная старая дева возрастом далеко за тридцать, мисс Макбин делила небольшой, но уютный домик в Камден-Тауне с юными племянником и племянницей, осиротевшими примерно полгода назад вследствие внезапной и трагической смерти их родителей. Когда Геро с потрепанной древней рукописью подъехала утром к жилищу приятельницы, из садика позади дома доносился детский смех.
У двери леди Девлин встретила светловолосая юная горничная, которая до того разволновалась при виде позвонившей в колокольчик настоящей виконтессы, что немедленно препроводила гостью к хозяйке дома, находившейся, как загадочно провозгласила служанка, «наверху».
«Наверху» на самом деле оказалось мансардой. Достигая вершины узкой лестницы, Геро услышала из-за приоткрытой двери в конце коридора голос приятельницы, нараспев произносивший:
– Angeli supradicti …[16]
Горничная, тоненькая девушка лет пятнадцати, на последней ступеньке запнулась и тяжело сглотнула, округляя глаза.
– Мисс Макбин там, миледи, – прошептала она, неожиданно взволнованно задышав, и указала дрожащей рукой на дальнюю дверь. – Я могу постучать, если хотите, но… – Служанка громко втянула в себя воздух, голос сошел на нет.
– Я сама объявлю о себе, – успокоила виконтесса провожатую, которая с облегчением присела в поспешном реверансе и торопливо побежала вниз.
– Agla, On, Tetragrammaton, – воскликнул голос в конце коридора.
Прикусив губу, чтобы не рассмеяться, Геро толкнула дверь.
По комнате медленно, размеренным шагом кружила невысокая, полноватая фигура, облаченная в белое льняное одеяние. Лицо скрывал низко надвинутый, как у монахов, капюшон, одна рука держала открытую книгу, другая – фляжку со святой водой из тех, что были в ходу у католических священников.
– Per sedem Adonay, per Hagius, o Theos …
Каждая произнесенная речитативом фраза перемежалась брызганьем из фляжки. На выскобленном деревянном полу комнаты был нарисован круг, в котором располагался странный набор предметов: глиняный сосуд с мерцающими углями, меч без ножен, пузырьки с благовониями. Помещение пропитывал острый аромат мирта и мускуса. Женщина в белом настолько сосредоточилась на чтении заклинания из книги и движении точно по кругу, что не заметила посетительницу, пока едва не столкнулась с ней.
Запнувшись, Абигайль Макбин вскинула глаза и открыла рот, но тут же захлопнула его, а затем разразилась звонким смехом.
– Господи! – воскликнула она с выраженным шотландским акцентом. – Вот это ты меня напугала – до потери сознания! На какой-то миг я, как безмозглая курица, перетрусила, что законы вселенной на самом деле изменились и это дурацкое заклинание сработало.
– Что?! Ты пыталась призвать меня?
Мисс Макбин откинула капюшон и отставила в сторону святую воду.
– Не совсем тебя, – указала она на ксилографию в своей книге. – Ангела Анаэля, который правит десятым часом вторника – по крайней мере так утверждает Пьетро д’Абано[17], написавший это еще в 1310 году.
– По-твоему, я похожа? – присмотрелась к рисунку Геро.
Шотландка с напускной серьезностью подняла раскрытую на иллюстрации книгу рядом с гостьей, словно сравнивая.
– Хм. Ну, ты, несомненно, женщина. Волосы у тебя не черные, нет и шестифутовых серых крыльев. Не говоря уже о жезле, увенчанном сосновой шишкой и украшенном лентами.
Виконтесса выдернула книгу из рук подруги и прочла вслух заглавие:
– «Гептамерон»… Я так догадываюсь, это один из твоих гримуаров?
– Именно. – Мисс Макбин стянула через голову свою хламиду и превратилась из экзотической, немного зловещей фигуры в одетую в обычное муслиновое платье полненькую женщину с миловидным округлым лицом, маленьким носом, пухлыми румяными щеками и буйно вьющимися рыжими волосами, которые она без особого успеха пыталась удержать скрученными в узел.
– Если ты не веришь в эти заклинания, – пытливо вгляделась Геро в приятное лицо хозяйки дома, – зачем их произносишь?
– Затем, что не вижу лучшего способа понять, чего пытались достичь эти чернокнижники и как они себя при этом чувствовали. – Абигайль кивнула на обтянутый телячьей кожей томик под мышкой у гостьи: – Что это?
Геро протянула приятельнице рукопись.
– Мне сказали, эта книга называется «Ключ Соломона». Слышала о такой?
Мисс Макбин взяла манускрипт внезапно утратившей твердость рукой.
– Слышала.
Глава 22
Себастьян благоразумно дождался полудня, прежде чем отправиться с визитом на Парк-стрит, в резиденцию своей тетушки, вдовствующей герцогини Клейборн. Формально особняк принадлежал не вдове, а ее сыну, нынешнему герцогу Клейборну. Однако герцог, тучный, добродушный мужчина средних лет, сознавал, что ему не тягаться с грозной матушкой. Вместо того чтобы притязать на собственность, он просто поселился с прирастающим семейством в гораздо меньшем доме на Хаф-Мун-стрит, оставив во владение леди Генриетте величественное громадное здание, где она царствовала уже больше полувека.
Старшая сестра нынешнего графа Гендона, урожденная леди Генриетта Сен-Сир была одной из немногих, знавших, что на самом деле, вопреки общепринятому мнению, она не приходится Девлину родной теткой. Но ни Себастьян, ни герцогиня не принадлежали к тем, кто позволяет незначительным формальностям влиять на свои душевные привязанности.
Тетушку виконт застал за завтраком, перед надкушенным тостом и чашкой чая. Подобно своему брату, Генриетта была кряжистой и плотной, с широким, грубоватым лицом и пронзительными голубыми глазами – отличительной чертой семейства Сен-Сиров. Она никогда не слыла красавицей, даже в юности, зато была до кончиков ногтей истинной дочерью графа и стала отменнейшей герцогиней. Всегда изысканно одетая, ухоженная и властная, она сделалась одной из гранд-дам лондонского общества. И очень редко покидала свою гардеробную раньше часу дня.
– Боже правый, тетя, – наклонился Девлин поцеловать морщинистую щеку. – Едва пробило двенадцать, а я вижу вас почти готовой к выходу. До чего… неприлично.
Герцогиня ласково стукнула племянника по уху и, хихикнув, поправила свой возвышающийся лиловый тюрбан, который Себастьян слегка сдвинул.
– Непочтительный мальчишка. Между прочим, я плохо спала нынче ночью. Все это громыхание и рокотание, клянусь, могли разбудить и мертвого. А теперь прекрати нависать надо мной, сядь и расскажи, зачем явился. Нет, не нужно подавать виконту чай, бестолковый вы человек, – остановила хозяйка дома незадачливого лакея, который чуть было не совершил именно эту ошибку. – Налейте ему эля.
Себастьян подтянул соседний стул.
– Почему вы столь уверены, будто я здесь не ради вашего приятного общества?
– Потому что я знаю тебя. И потому что читаю газеты. – Тетка умолкла, и легкая тень мрачного предчувствия сделала складки вокруг ее рта жестче. Генриетта настороженно восприняла недавнюю женитьбу Девлина на дочери лорда Джарвиса, однако никогда не одобряла и его отношений с Кэт. Себастьян знал, что она отнесется с порицанием ко всему, что могло бы снова привести племянника в круг общения его бывшей любовницы.
Герцогиня подалась вперед, пристально всматриваясь ему в лицо:
– Но прежде расскажи мне, как поживает твоя молодая супруга. Она хорошо себя чувствует?
– Геро? Сомневаюсь, болела ли она хоть раз в своей жизни. Я хотел спросить…
– Видела ее намедни на Бонд-стрит, – продолжила леди Генриетта, игнорируя попытку племянника сменить тему. – Она восхитительно выглядит – буквально сияет. Вот уж не думала, что когда-либо употреблю эти слова в отношении Геро Джарвис. Вы, случайно, не ждете прибавления? – лукаво глянула старая дама.
Себастьян ответил изумленным взглядом. Способность родственницы выведывать чужие секреты всегда производила на него впечатление граничащей со сверхъестественной.
– Немного рановато, не находите?
– Разве?
Девин помолчал, пока лакей ставил перед ним кружку эля, затем отхлебнул изрядный глоток.
– Я приехал узнать, что вы можете рассказать мне о Хоупах.
Губы герцогини тронула слабая, загадочная улыбка. Генриетта изящно отпила свой чай и спросила:
– О каких именно?
– О Генри Филиппе и Томасе.
– А-а. Ну, о Генри Филиппе нечего особо рассказывать. Видишь ли, он никогда не был женат и редко появляется в обществе. Странный человечек.
– Я слышал, он вроде бы собирает драгоценности.
– Да, собирает. Поговаривают, у него самая большая частная коллекция в Европе, хотя лично я никогда ее не видела.
– А как насчет Томаса? Он разделяет увлечение брата?
– Насколько мне известно, нет. Конечно, время от времени он покупает украшения для этой своей супруги. – Нос герцогини дернулся, сообщая племяннику, что Луиза Хоуп не относится к ее любимицам. – Однако главным образом он воображает себя кем-то вроде антиквария и покровителя искусств.
– Расскажите мне о жене Томаса.
– Луиза де ла Поэр-Бересфорд. Ее дядя – граф Тирон, маркиз Уотерфорд.
– А кто ее отец?
– Какой-то священнослужитель. Да еще где – в Ирландии.
– Выходит, Томас Хоуп был для нее очень даже выгодной партией.
– Разумеется. Хотя я слышала, когда с Луизой впервые завели речь об этом союзе, пролились слезы.
– Старший Хоуп довольно… непривлекателен. Даже с его баснословным богатством.
– Верно. Но, по слухам, дело было не только в этом. Барышня питала привязанность к кому-то, совершенно неподходящему – внебрачному отпрыску ее дяди или что-то в этом роде. Вне всяких сомнений, семья никогда не позволила бы ничего подобного. Так что в конце концов девица сдалась и вышла за Хоупа.
– Достойно восхищения, – отметил Себастьян с явственным сарказмом.
– Здравомысляще, – нахмурилась на него тетка.
– Досадно, что леди, похоже, так и не прониклась нежными чувствами к египетским саркофагам – да и к самому Томасу Хоупу, если уж на то пошло.
– Действительно. Боюсь, она превратилась в одну из тех особ, которые убеждены, что раз уж они несчастливы, то должны посвятить свою жизнь старанию сделать всех остальных такими же.
– Не жалуете Общество по искоренению порока, да, тетушка? – ухмыльнулся Девлин.
– Я всегда говорила, что нет ничего зазорного в толике порока, если только не злоупотреблять им. По мне, лучше человек с капелькой безнравственности, чем с избытком ханжеского лицемерия.
Себастьян рассмеялся и отпил еще глоток эля.
– Насколько мне известно, у Луизы сейчас гостит юный кузен из Ирландии. Вы с ним не встречались?
Хмурый взгляд собеседницы прояснился.
– Как же, встречалась. Блэр Бересфорд. Очаровательный юноша. Столь же привлекательный, как его двоюродная сестра, но без этой Луизиной самодовольной болтовни. Но, должна заметить, мне не по душе тот военный, с которым мальчик водит дружбу.
– Имеете в виду лейтенанта Тайсона?
– Да, его. Может, он и видный мужчина, и, бесспорно, Тайсоны – старинное, уважаемое семейство. Но с этим молодым человеком что-то нечисто. И не проси меня объяснить, поскольку я не смогу.
Герцогиня допила чай, отставила чашку в сторону и припечатала племянника пристальным взглядом.
– А теперь ты не услышишь от меня больше ни слова, пока не скажешь, каким образом Хоупы могут быть причастны к убийству Эйслера. И не пытайся утверждать, будто дело не в этом, потому что я тебя знаю.
– Мне ничего не известно об их причастности.
– Ха. Искренне надеюсь, ты не собираешься подозревать каждого, кто когда-либо покупал драгоценности у этого ужасного старика.
– Господи милостивый, – слегка округлил глаза Девлин. – Тетушка Генриетта… А вы-то что у него приобрели?
Герцогиня подняла руку, чтобы снова поправить тюрбан, хотя в этом и не было необходимости.
– Чудный бриллиантовый браслетик, который я недавно надевала в приемный зал королевы – тот самый, из-за которого Клейборн поднял такую суету, когда увидел. Вообще-то, я не связывалась с Эйслером напрямую, однако в происхождении вещицы не сомневаюсь.
– А с кем же вы имели дело?
– С ювелиром по имени Джон Франсийон. У него магазинчик на Стрэнде. Кстати, я видела его там несколько дней назад.
– Франсийона?
– Нет, я видела Эйслера в магазине ювелира.
– Когда это было?
– По-моему, в субботу. Когда я вошла, они шушукались в задней части зала. Я бы и внимания не обратила, не обставляй торговец их дело с такой таинственностью.
– Поэтому вы, естественно, обратили особое внимание, – улыбнулся Себастьян.
– Ну да. Хотя мне удалось только краем глаза заметить штучку, о которой шла речь – по виду огромный сапфир. После ухода Эйслера я поинтересовалась у Франсийона, предназначен ли камень на продажу. Тот очень занервничал, когда понял, что я видела драгоценность, и умолял никому о ней не говорить. Я бы и не рассказала, – добавила герцогиня, – если бы старика не убили.
Поднявшись, Себастьян запечатлел громкий поцелуй на щеке родственницы.
– Тетушка Генриетта, не знаю, что бы я без вас делал.
– Куда ты? – спросила герцогиня, между тем как племянник направился к двери.
– Нанесу визит вашему Франсийону.
Глава 23
Дождь зарядил снова задолго до того, как Себастьян добрался до Стрэнда. Низкие тучи лишили город всех красок, оставив только серую: серые мокрые улицы, тусклый серый свет, серое небо. В воздухе висели сырой дух мокрого камня, угольный дым и острые запахи близлежащей реки.
Оставив лошадей на попечении Тома, Девлин нырнул под козырек с черной отделкой и четкой надписью золотыми буквами: «ФРАНСИЙОН». Виконт толкнул дверь, в магазине прозвенел колокольчик, и пожилой мужчина за прилавком, вешавший на стену ботаническую иллюстрацию какой-то экзотической лилии, запнулся и обернулся.
Хозяин магазина выглядел лет на шестьдесят с лишком. Его темные волосы серебрились на висках, но движения оставались энергичными, а небольшая жилистая фигура – подтянутой и прямой. У Франсийона был высокий лоб, узкие губы и тонкий галльский нос его предков, французских гугенотов, покинувших родину более ста лет назад, после отмены Нантского эдикта[18]. Франсийоны вели свое дело в Лондоне в течение уже нескольких поколений, но в голосе ювелира все равно слышался легкий акцент, когда он спросил:
– Чем могу быть полезен?
Приблизившись к прилавку, Себастьян оперся на него ладонями.
– Мое имя Девлин. Я расследую обстоятельства смерти Даниэля Эйслера, и меня интересует крупный голубой бриллиант, который он продавал. Насколько мне известно, вы видели этот камень.
Что-то мелькнуло в глубине светло-карих глаз гугенота, но быстро спряталось за опущенными ресницами.
– Простите, но я ума не приложу, о чем идет речь.
– Уверены?
– Уверен.
Себастьян медленно обвел взглядом небольшой магазинчик. В витринах лежали разнообразные драгоценные камни: одни ограненные, отполированные и в оправе, другие в еще необработанном виде. Но стены были увешаны изображениями птиц и застекленными рамками со всякими насекомыми – от экзотических жуков до огромных, ярко окрашенных бабочек. Очевидно, хотя Франсийон выучился на ювелира, его интересы охватывали и другие стороны естествознания, помимо минералогии.
– Полагаю, процветание заведений, подобных вашему, в значительной мере зависит от его репутации как честного и порядочного. Увы, единожды утраченное доброе имя почти невозможно вернуть.
– Имя Франсийонов пользуется уважением вот уже больше сотни…
– Да, мне так и говорили. Вот почему я думал, что вы заинтересованы в том, чтобы его не связывали со скандальным случаем грабежа и убийства.
Прием был грубым и примитивным, зато действенным. Ювелир уставился на посетителя, стиснув челюсти, голос зазвучал сдавленно от сдерживаемого негодования.
– Что именно вы хотите знать о камне?
– Прежде всего мне любопытно, зачем Эйслер приносил его вам.
– Меня попросили подготовить иллюстрированный проспект по товару.
– И вы подготовили?
– Да.
– Что именно входит в такую подготовку?
– Обычно? Выявление дефектов, взвешивание, изображение в цвете. В данном случае, вид сверху и сбоку.
– Выходит, вы можете описать мне драгоценность.
– Могу. Хотя не уверен, что мне стоит это делать.
Девлин еще раз многозначительно окинул взглядом магазинчик.
Франсийон прочистил горло.
– Интересующий вас экземпляр – необыкновенного сапфирного оттенка алмаз с бриллиантовой огранкой, который на момент моего осмотра не был вставлен в оправу и весил больше сорока пяти карат.
Себастьян впервые получил веское доказательство, что такой камень действительно существует.
– Кому Эйслер собирался продать бриллиант?
– Не знаю. Меня в это не посвящали.
– Он не упомянул, откуда взялся камень?
– Нет.
– Однако у вас имеются предположения, не так ли? – спросил Девлин, наблюдая за лицом собеседника.
Франсийон сглотнул, но промолчал.
– Я слышал, большие голубые бриллианты весьма редки, – обронил Себастьян. – На самом деле настолько редки, что такому многоопытному ювелиру, как вы, наверняка известно обо всех подобных камнях.
– Мне ничего не известно о наличии сорокапятикаратного голубого бриллианта ни в одной из существующих коллекций.
– А как насчет той коллекции, которая пропала?
– Простите?
– Разве «Голубой француз» не был большим, сапфирного цвета алмазом? Он исчез вместе с остальными сокровищами французской короны в этом же месяце ровно двадцать лет назад. Вам это не кажется определенным… совпадением?
– «Голубой француз» крупнее – около шестидесяти семи карат. И другой огранки.
– Но бриллиант ведь можно переогранить? Мне кажется, любой, кто задумал бы продать этот камень, счел бы целесообразным изменить его внешний вид.
Встретившись с взглядом Девлина, ювелир отвел глаза.
– Не понимаю, с какой стати вы явились сюда и задаете все эти вопросы.
– Я здесь, поскольку Даниэль Эйслер мертв, и мне все больше кажется, что «Голубой француз» имеет отношение к его убийству.
– Но власти уже схватили человека, который в ответе за это преступление!
– Да, Рассела Йейтса посадили в Ньюгейт. Однако я не верю, будто он виновен. И принципиально возражаю против повешения невинных людей.
Франсийон поколебался, затем полез под прилавок, вытащил большой фолиант и положил его на витрину. Какое-то время полистал книгу, словно искал что-то, а потом развернул ее к виконту, указывая на полностраничную цветную иллюстрацию:
– Вот, видите? Это подвеска с орденом Золотого Руна, принадлежавшая Людовику XV.
Себастьян уставился на кричаще броское ювелирное изделие из золота и драгоценных камней. В центре подвески свернулся великолепный красный дракон, искусно вырезанный из продолговатого камня цвета бычьей крови. Десятки маленьких, прозрачных бриллиантов составляли крылья и хвост дракона; над ним покоился огромный шестигранный алмаз, а еще выше – желтый камень чуть поменьше. Однако наибольшее внимание привлекал огромный, глубокого сапфирного цвета бриллиант, лежавший в языках пламени, изрыгаемых пастью дракона. Внизу, почти незаметный по сравнению с крупным голубым камнем, висел и сам барашек, руно которого образовывали десятки мелких желтых камушков, оправленных в золото.
– А что это за крупный прозрачный бриллиант наверху?
– Его называли «Базу». Весил почти тридцать три карата и уступал по величине только «Голубому французу». Большие желтые камни, которые вы видите здесь и здесь – это желтые сапфиры, по десять карат каждый. Пять бриллиантов по пять карат. И без преувеличения десятки мелких камней. А в руне сплошь желтые бриллианты.
– И ни один из них не был найден?
– Только резной красный дракон, известный как «Кот-де-Бретань»[19]. Его нашли совершенно случайно, вскоре после кражи.
– Выходит, подвеска была разобрана на части.
– Да. – Франсийон закрыл книгу и засунул ее обратно под прилавок. – Но вы должны понимать, что подобные предположения не более чем чистой воды догадки. Эйслер не сказал ничего – ни единого слова, которое наводило бы на подозрения, что показанный мне бриллиант был «Голубым французом».
– Для кого предназначался проспект?
– Я уже говорил вам, Эйслер не признался. Но…
– Но?..
– Догадаться нетрудно.
– Имеете в виду Принни?
Ювелир пожал плечами и закатил глаза, однако ничего не ответил.
Девлин пытливо вгляделся в сдержанные черты маленького француза:
– Впервые услышав о гибели Эйслера, кто, вы подумали, его убил?
Франсийон изумленно хмыкнул:
– Вы шутите.
– О, я абсолютно серьезен.
Собеседник еще раз прокашлялся и многозначительно отвел взгляд.
– Ну, если хотите знать, я, естественно, предположил, что к этому может как-то оказаться причастным Перлман.
– Кто?
– Самуэль Перлман, племянник Эйслера.
– Часом, не тот, кто застал Рассела Йейтса над телом торговца?
– У Эйслера только один племянник, он же единственный его наследник.
– Я этого не знал.
Франсийон кивнул:
– Да, сын его сестры. Эйслер никогда не делал секрета из того факта, что презирает парня. Постоянно грозился лишить его наследства и оставить все свои деньги на благотворительность.
– Чем же Перлман вызвал такое неудовольствие дяди?
– Мистер Эйслер считал племянника… транжирой.
– А это действительно так?
Ювелир почесал кончик носа.
– Попросту говоря, подход Перлмана к деньгам и тратам значительно отличался от подхода самого Эйслера. Однако недовольство вызывалось не только этим. Покойный также возмущался недавней женитьбой племянника. Он, собственно, сказал мне в субботу, что это стало последней каплей. Последней каплей.
– Неподобающая партия?
– По мнению Эйслера. – Легкая усмешка собрала морщинки у глаз француза. – Отец невесты – архиепископ Даремский.
– А-а, – протянул Себастьян. – Скажите, а мистер Перлман участвовал каким-либо образом в дядиных сделках с бриллиантами?
Франсийон покачал головой:
– Я был бы удивлен, вырази он желание поучаствовать. Но даже если бы и выразил, тот никогда бы не согласился.
– Потому что считал племянника некомпетентным? Или непорядочным?
– Потому что мистер Эйслер никогда и никому не доверял, даже кровным родственникам. По моему опыту, каждый из нас смотрит на мир через призму собственного поведения. Если человек честен, он обычно полагает, что и все остальные будут с ним честны. Как следствие, он доверяет людям и принимает их слова за чистую монету – даже когда этого не следует делать. Поскольку сам он не обманывает и не жульничает, ему не приходит в голову, что другие могут обмануть его или обжулить.
– А Эйслер?
– Скажем так: Даниэль Эйслер всю жизнь боялся, что его облапошат.
– И это кому-либо удалось?
Смешливые морщинки у глаз ювелира сделались глубже.
– Даже самых хитроумных иногда облапошивают. Но если спросите у меня имена, я не смогу их назвать. Эйслер надежно хранил свои тайны.
Виконт наклонил голову:
– Благодарю за помощь.
Франсийон кивнул и вернулся к наведению порядка на стене за витринами.
Выйдя из магазина, Девлин остановился под козырьком, глядя на дождь. Мимо пробежала служанка, прикрывая голову шалью и постукивая деревянными башмаками по тротуару; на углу мальчишка с метлой старательно убирал с мостовой кучу мокрого навоза.
Себастьян повернулся и вошел обратно в магазин.
– Вам не приходит на ум, кого Эйслер боялся?
Франсийон оглянулся, задумчиво наморщив лицо, затем мотнул головой:
– Разве что мертвецов.
Утверждение поразило Себастьяна своей странностью.
Но сколько он не настаивал, ювелир наотрез отказался откровенничать дальше.
Глава 24
Обхватив ладонями пенную кружку, Пол Гибсон откинул голову на спинку старой скамьи в своем любимом пабе на Тауэр-Хилл. Под ввалившимися от усталости глазами хирурга темнели круги, щеки покрывала суточная щетина. Сидевший напротив него Себастьян отпил глоток своего эля и заметил:
– Чертовски плохо выглядишь.
Доктор хрипло хохотнул:
– Это само собой, но я, наверное, еще и старею. Было время, когда мог всю ночь бороться за жизнь какого-нибудь бедолаги, а потом с утра пораньше преотлично играть в крикет. А сейчас всего-то принимаю на рассвете писклявого младенца – и с трудом вылезаю из постели перед вечерней.
– Ну, и как твой писклявый младенец?
– И мать, и новорожденный чувствуют себя замечательно, спасибо. – Гибсон присмотрелся к лицу друга: – Знаешь, ты и сам смотришься не очень-то бодрым.
Девлин хмыкнул.
– Чем больше я узнаю о Даниэле Эйслере, тем запутаннее представляются обстоятельства его смерти. – Себастьян уже рассказал хирургу о визите нынешней ночью в древний особняк на Фаунтин-лейн, о пареньке, умершем у него на руках, и о любопытной беседе с ювелиром Франсийоном.
– А с этим племянником, Перлманом, ты уже говорил? – полюбопытствовал Гибсон.
– Еще нет. Сначала хочу съездить повидать Энни. Я так понимаю, ты уже закончил вскрытие тела Уилкинсона?
– Закончил.
– И что?
Доктор покачал головой.
– Я указал вероятной причиной смерти вальхеренскую лихорадку.
До своего долгого, шумного выдоха Себастьян даже не осознавал, что затаил дыхание.
– Энни будет рада это услышать.
– Думаешь, она поверит?
– Хочешь сказать, это неправда? – встретил Девлин обеспокоенный взгляд хирурга.
– Может, и правда. Я же сказал «вероятной причиной». Суть в том, что я не знаю доподлинно. – Гибсон сделал еще глоток эля. – Для такого человека, как Уилкинсон, наверное, было сущим адом превратиться в немощного инвалида.
– Но ведь Рис недавно обнадежил меня, будто ему стало лучше.
– Он солгал.
Оставив Тауэр-Хилл, Себастьян отправился в Кенсингтон, где нашел Энни Уилкинсон сидевшей на скамейке в маленьком, огороженном стеной садике на площади неподалеку от дома. Взгляд молодой женщины задумчиво следил за дочерью, которая пускала красный кораблик в оставленной дождем луже. День стоял туманный и холодный, но мать с девочкой были тепло одеты, и Себастьян подумал, что понимает потребность, выгнавшую их сюда, подальше от воспоминаний, которые наверняка заполонили, словно призраки, их тесную квартирку.
– Девлин, – подхватилась на ноги Энни, едва его увидела. – Что слышно?
– Я только что виделся с Гибсоном. Он сообщит коронеру, что Рис скончался от вальхеренской лихорадки.
Вдова прижала пальцы к губам:
– Благодарение Богу.
Повернувшись, они пошли рядом по дорожке. Эмма радостно побежала вприпрыжку впереди, сжимая в кулачке свою игрушку.
– Энни, ты говорила, тем вечером Рис часов в восемь-девять пошел прогуляться. Не знаешь, зачем?
– Он иногда гулял перед сном. А что? – сузившись, глянули на Девлина серые глаза.
– В тот день муж не показался тебе чем-то необычно обеспокоенным?
Вдова резко остановилась, вскинув голову. Черты ее лица напряглись.
– Если и показался, думаешь, я стала бы об этом распространяться?
– Энни, – мягко произнес Себастьян, – я на твоей стороне. Я просто хочу убедиться, что мы ничего не упускаем.
– Извини. – Спутница дрожащей рукой отвела со лба прядку волос, немного поколебалась, будто раздумывая над вопросом, затем сказала: – Рис уже долгое время был сам не свой. Это нелегко, ощущать, как рушится твое здоровье, обнаруживать, что ты не в состоянии делать простейшие вещи. Но в воскресенье он ничем не отличался от того, каким был днем или неделей раньше.
– У твоего мужа имелись враги?
– У Риса? Боже милостивый, нет. Ты же знал его. Порой он слишком поспешно выносил суждения, но никогда не наживал себе врагов. К чему ты клонишь? Ты ведь не думаешь, будто кто-то мог… будто кто-то убил его?
– Нет, я так не думаю. Но хочу удостовериться.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |