Тюремная камера была тесной и промозгло-холодной, в воздухе стоял вездесущий дух зловонных миазмов и гнили. Сквозь небольшое зарешеченное окно из запруженного людьми двора доносился громкие выкрики и смех, но сам Йейтс молчаливо сидел на краю узкой койки, опершись локтями на расставленные колени и обхватив руками опущенную голову. Надзиратель, гремя ключами, открыл массивную дверь, однако узник не поднял глаз.
– Когда я понадоблюсь, ваше благородие, просто постучите, – шмыгнув носом, сказал тюремщик.
Виконт сунул ему монету:
– Спасибо.
Йейтс вскинул голову, прочесал пальцами длинные темные волосы и сцепил руки на затылке. Дневная щетина затеняла смуглые, привлекательные черты, сюртук был порван, галстук отсутствовал, на штанах и рубашке виднелись пятна крови и грязи. Бывший капер отправился в тюрьму явно не без сопротивления.
– Что, тоже пришли позлорадствовать? – хриплым голосом спросил он.
– Вообще-то, я пришел помочь.
На лице арестанта промелькнуло и тут же исчезло трудноопределимое выражение.
– Это вас Кэт попросила?..
– Я еще не видел ее, – мотнул головой Девлин и подтянул вперед единственный в камере хлипкий стул, который зловеще пошатнулся, принимая на себя вес визитера. – Расскажите мне, что случилось.
Йейтс язвительно хмыкнул:
– Вы женаты на дочери моего злейшего врага. Приведите хоть один довод, с какой стати я должен доверять вам.
– Воля ваша, – пожал плечами Себастьян и поднялся. – Хотя позволю себе заметить, так уж сложилось, что Джарвис и мой злейший враг тоже. А судя по нынешнему положению вещей, я – ваш единственный шанс.
Долгую минуту арестованный не отпускал взгляда Девлина, затем тяжело выдохнул и прикрыл рукой глаза.
– Присаживайтесь. Пожалуйста.
Виконт сел.
– Говорят, вас застали над телом Эйслера. Это правда?
– Правда. Но, клянусь Богом, старик был мертв, когда я его обнаружил. – Йейтс потер ладонями лицо: – Что вы знаете о Даниэле Эйслере?
– Абсолютно ничего.
– Он один из… или вернее сказать, он был одним из крупнейших лондонских торговцев драгоценностями. Поговаривают, именно он продал Наполеону бриллиантовое колье, которое император преподнес Марии-Луизе в качестве свадебного подарка.
– Получается, Эйслер продолжал торговать с Францией?
– Ну конечно. Видите ли, все продолжают торговать с Францией. Континентальная блокада и королевские указы причиняют неудобства, но не более. Именно для такого случая Господь и создал контрабандистов, – выдавил слабую усмешку заключенный.
– И тут, полагаю, на сцену выходите вы?
Йейтс кивнул.
– Большая часть товара Эйслера поступала из Бразилии по какому-то особому соглашению, заключенному с португальцами. Но у него также имелись агенты, скупающие драгоценности по всей Европе. Многие некогда богатые семьи сейчас на грани разорения, а значит, стараются раздобыть денег любыми способами.
– И продажа фамильных драгоценностей – один из способов?
– Именно.
Себастьян изучающим взглядом окинул усталое, напряженное лицо собеседника:
– Так что же произошло минувшей ночью?
– Я пришел к Эйслеру, чтобы окончательно оговорить детали предстоящей сделки. И только постучал в дверь, как услышал в доме пистолетный выстрел. Дверь оказалась не заперта, поэтому я толкнул ее и как дурак бросился внутрь.
– Зачем?
– Что значит «зачем»?
– С какой стати рисковать самому угодить под пулю?
Йейтс пристально посмотрел на виконта. Глаза прищурились, на щеке дернулся мускул.
– Если бы вы стояли на крыльце вашего делового партнера и услышали в доме пальбу, вы бы убежали прочь?
Себастьян усмехнулся:
– Нет.
– То-то и оно.
– А где во время убийства находились слуги Эйслера?
– Этот тип был настоящим скрягой. Обитал в разваливающемемся на куски ветхом тюдоровском доме и держал в услужении только чету дряхлых стариков, которые ковыляли в постель сразу же после ужина. Кажется, их фамилия Кэмпбелл. Насколько мне известно, они проспали всю эту катавасию. Я чертовски уверен, что в глаза их не видел.
– В котором часу это случилось?
– Примерно в полдевятого.
– Значит, было уже темно?
– Ну да, темно. На столе в холле стояла одна жалкая свеча, но я обратил внимание, что справа от лестницы, в передней тоже горел свет. Там-то я и нашел Эйслера – на полу футах в десяти от входа в комнату. Его грудь напоминала кровавое месиво, но я подошел посмотреть, вдруг он еще жив. Не успел я наклониться над телом, как в дом влетел какой-то тип и поднял крик: «Что вы наделали?! Боже милостивый, вы убили его!» Я попытался возразить: «Какого черта?! Я обнаружил старика мертвым!» Однако этот идиот уже выскочил на улицу, горланя «Убийство!» и призывая ночную стражу. И тут я совершил вторую за вечер глупость: сбежал, вместо того чтобы остаться и объясниться с констеблями. Я же не знал, что тому недоумку известно, кто я такой.
– А он кто такой?
– Как оказалось, племянник Эйслера – некто Самуэль Перлман.
Приблизившись к маленькому, высокому окну, Себастьян задумчиво уставился в него.
– Неприглядная картина, правда? – через какое-то время произнес Йейтс.
– Честно? – обернулся Девлин. – Да, неприглядная. Вам не приходит в голову, у кого могли быть мотивы убить Эйслера?
– Вы серьезно? – рассмеялся контрабандист. – Вряд ли вам удастся разыскать кого-либо, кто имел бы дело с Эйслером и не испытывал желания прикончить этого ублюдка. Это был жадный, злобный сукин сын, который извлекал удовольствие из бедственного положения других людей. Откровенно говоря, просто удивительно, как он дожил до своих преклонных лет – подозреваю, только из-за того, что его боялись.
– Боялись? Почему?
Йейтс дернул плечом и отвел взгляд.
– Старик пользовался репутацией мстительного типа. Я уже говорил: он был злобным ублюдком.
– А у вас, часом, не было причин желать его кончины?
Собеседник какой-то миг помолчал, пожевывая нижнюю губу, затем повернулся и посмотрел Девлину прямо в глаза. И Себастьян понял, что арестант солжет, прежде чем тот открыл рот.
– Нет, не было.
Глава 5
Девлин пытливо всмотрелся в темное от щетины, напряженное лицо узника:
– Знаете, если только вы не горите желанием станцевать в пеньковом галстуке под звон колоколов церкви Гроба Господня, вам следует отвечать мне честно.
Подбородок Йейтса отвердел.
– Я же сказал: у меня не было причин убивать Эйслера. Да, мерзавец мне не нравился, но если каждый из нас примется расправляться с теми, кто пришелся не по душе, в Лондоне вскорости не останется народу.
Оттолкнувшись от окна, виконт направился дать сигнал тюремщику.
– Если вспомните что-нибудь полезное, дайте знать.
– Почему вы мне помогаете? – задержал его вопросом Йейтс.
Запнувшись, Девлин оглянулся:
– Вы отлично понимаете, почему.
Взгляды мужчин скрестились. Затем арестант отвел глаза, и Себастьяну на миг сделалось очень тревожно.
– А лорд Джарвис, часом, не может стоять за этим? – поинтересовался он.
Хотя Девлин и не знал причин вражды между Джарвисом и Йейтсом, ему было известно, что это давняя и лютая неприязнь. До сих пор бывший капер оставался в живых только потому, что обладал доказательствами фактов, которые, выплыви они на свет Божий, уничтожили бы влиятельного вельможу. Сен-Сир понятия не имел, что это за доказательства. Однако наличие обличительных сведений удерживало недругов в состоянии шаткого равновесия, когда ни один из них не мог погубить другого, не погубив при этом себя.
Такое положение дел, как подозревал Себастьян, не могло длиться вечно. И хотя Девлину не хотелось в этом признаваться, но будь он любителем биться об заклад, поставил бы на Джарвиса.
– Барон меньше всего желает видеть меня в петле. Он знает о возможных последствиях, – заметил Йейтс.
– Я бы тоже так рассудил. Но тогда возникает вопрос: почему Джарвис ничего не предпринимает, чтобы этого избежать? – Если кто и располагал властью, достаточной для снятия обвинений с арестованного, так это макиавеллевски коварный королевский родственник.
Но узник только покачал головой и пожал плечами, словно ответ ускользал от него.
Пробираясь обратно через лабиринты коридоров и переполненный тюремный двор, Себастьян оказался вынужден внутренне отгородиться от моря бледных, отчаявшихся лиц и несмолкаемого хора умоляющих возгласов: «Сжальтесь над бедняжкой Джеком!», «Господин хороший, подайте фартинг! Всего фартинг!»
Когда-то, меньше двух лет назад, Девлин оказался почти в таком же бедственном положении, как и Рассел Йейтс. Обвиненный в убийстве, он избрал участь беглеца и отчаянно пытался поймать извращенного душегуба и обелить собственное имя. Себастьян слишком хорошо знал, как работает британское «правосудие».
Шансы на то, что Йейтса оправдают, были ничтожны.
Тяжелые, окованные железом главные двери тюрьмы захлопнулись за визитером, и виконт остановился на тротуаре, чтобы втянуть в легкие глоток чистого воздуха. Вокруг него завертелась суматоха улицы, известной под названием Олд-Бейли: скрипели оси телег, возницы сыпали проклятьями и хлестали кнутами лошадей, продавец выпечки выкрикивал: «Свежие пироги! С пылу с жару!», из соседней таверны тянуло хмельным духом эля. Но Себастьяну казалось, что к нему прилип запах тюрьмы – отвратительный, маслянистый смрад упадка, безнадежности и надвигающейся смерти.
Непрекращающийся стук молотков обратил внимание Девлина на пятачок возле Двери должников, где бригада плотников сколачивала эшафот с помостом для казни двух разбойников, которая должна была состояться на следующее утро. До недавнего времени приговоренных к смерти узников вешали в Тайберне, к западу от города. Обреченных мужчин, женщин и детей везли туда по лондонским улицам в открытых телегах в сопровождении шумной, подвыпившей толпы. Но с той поры, как поля вокруг Гайд-парка застроили элегантными особняками богачей, аристократические обитатели Мэйфера стали возражать против нескончаемых дурно пахнущих процессий. Поэтому казни перенесли сюда, на улицу за стенами Ньюгейтской тюрьмы. По слухам, когда вешали известного преступника – или женщину, – арендовать лучшее для обзора место у окна одного из окрестных зданий стоило целых две, а то и три гинеи.
Человек с таким красочным прошлым, как Рассел Йейтс, запросто мог привлечь толпу в двадцать, если не больше тысяч зрителей.
Виконт заметил, что его грум неподвижно застыл на высоком сиденье экипажа, не отрывая мрачного взгляда от рабочего, который взбирался на помост, чтобы установить на место толстую перекладину с вбитыми в нее массивными железными крюками. Родного брата Тома повесили здесь за кражу в возрасте тринадцати лет.
Себастьян намеревался отправиться в Сент-Ботольф-Олдгейт и осмотреть место убийства Даниэля Эйслера. Но внезапно ощутил ту же крайнюю усталость, которая отражалась на лице юного слуги, подумал о своей измятой одежде и суточной щетине и о необходимости выразить соболезнование скорбящей вдове старого друга.
Проведя ладонью по темной от пота шее ближней к нему лошади, Девлин велел груму:
– Поезжай домой, позаботься о гнедых, а потом возьми выходной и отдохни.
Лицо подростка вытянулось.
– Только не говорите, будто собираетесь нанять извозчика. – Сам Красавчик Браммель, непревзойденный законодатель мод и манер, провозгласил, что джентльмену не подобает ездить в наемном экипаже, а Том принимал суждения записного денди близко к сердцу.
– Собираюсь. После нынешней ночи гнать эту пару обратно в Кенсингтон было бы верхом жестокости.
– Оно-то так, хозяин, но… извозчика?..
Виконт рассмеялся и отошел от коляски.
Себастьян был знаком с Энни Уилкинсон столько же времени, сколько и с Рисом, – правда, на момент их первой встречи она была веснушчатой Энни Бомонт, отважной семнадцатилетней супругой лихого кавалерийского капитана Джейка Бомонта. Немногие из офицерских жен «следовали за барабаном» вместе с мужьями, поскольку походная жизнь была трудной и смертельно опасной. Но Энни, дочь полковника, росшая по армейским лагерям от Индии до Канады, преодолевала тяготы военных кампаний, не теряя бодрости духа и веселости нрава. Девлин помнил, как однажды в Италии в холмах за пределами лагеря на Энни напал бандит, и она хладнокровно выстрелила грабителю в лицо. Когда Джейк Бомонт умер от сабельного ранения, осложнившегося заражением крови, молодая вдова вышла замуж во второй раз за крупного, костлявого шотландца, который скончался в Вест-Индии от тропической лихорадки всего через несколько месяцев после свадьбы.
Пускай Рис Уилкинсон был у Энни третьим, но Себастьян никогда не сомневался в силе ее любви к добродушно-веселому валлийцу. Из всех мужей именно Рис смог подарить ей ребенка. И сейчас, поднимаясь по лестнице в тесную квартирку Уилкинсонов, которая находилась на узкой улочке Йоменс-роу неподалеку от Кенсингтон-сквер, Девлин задавался вопросом, легче или тяжелее станет от этого для Энни ее утрата.
Поначалу виконт намеревался всего лишь послать свою визитную карточку с приписанными словами соболезнования. Но у двери его встретила запыхавшаяся девчушка-служанка, которая присела в торопливом книксене и выпалила:
– Лорд Девлин? Миссис Уилкинсон просила передать, что будет очень рада вас видеть, если вы пожелаете подняться наверх.
И он последовал за прислугой по голым, узким ступеням в убогое жилище, на которое молодую семью обрекла продолжительная болезнь кормильца.
– Девлин, – приветственно протянула обе руки ступившая навстречу хозяйка. – Я надеялась, что ты придешь. Хотела еще раз поблагодарить тебя за попытки… за поиски… – ее голос надломился.
– Энни, я так сожалею. – Себастьян сжал ладони вдовы, не сводя глаз с ее лица. На бледной коже высоких скул и тонкой переносицы по-прежнему виднелись брызги веснушек, хотя и поблекшие до цвета коричной пыли. В юности Энни была неуклюжей и почти смешной – одни худенькие руки-ноги и широкая, крупнозубая улыбка. Повзрослев, она превратилась в изящную красавицу, высокую и стройную, со своеобразными, но прелестными чертами лица и густыми пшеничными локонами. – Скажи, что мне сделать для тебя – и я сделаю.
Ее руки в его ладонях задрожали.
– Посиди и просто поговори со мной, хорошо? Большинство моих знакомых, похоже, предположили, будто я либо до беспамятства напичкала себя лауданумом, либо, овдовев уже в третий раз, должна спокойно это переносить. Не могу решить, что обиднее.
Хозяйка провела визитера к старому, продавленному дивану, возле которого кудрявая девочка играла разномастными лошадками, и обратилась к дочери:
– Эмма, подойди и поздоровайся с его милостью.
Поднявшись, малышка аккуратно поставила одну ножку за другую и с озорным смешком присела в реверансе. Она была высокой для своего возраста, тоненькой, как мать, с темными волосами и серыми глазами, как у отца, и своей собственной лукавой ямочкой на щеке.
– Привет, – заговорил Себастьян, опускаясь на корточки. – Помнишь меня?
Эмма бурно закивала.
– Ты подарил мне басни Эз… Эзопа, – ответила она, запнувшись на странном имени. – А папа каждый вечер читал мне одну из них. – Слегка выгнутые бровки чуть нахмурились. – Вот только вчера он не пришел домой вовремя.
Девлин поднял глаза на измученное лицо Энни. Несколько месяцев тому назад, когда Рис пригласил приятеля на ужин, виконт действительно принес девочке книгу.
– Если хочешь, я могу почитать тебе сейчас, – предложил он.
– Да нет, не надо, – отказалась малышка с широкой улыбкой, напоминавшей больше мать, чем покойного отца. – Но все равно спасибо. – Она еще раз присела в реверансе и вернулась к своим игрушкам.
Себастьян медленно поднялся.
– Я сказала ей, – заговорила Энни, – но, думаю, она еще не осознает случившегося. Что мы понимаем о смерти в четырехлетнем возрасте? – голос вдовы опять задрожал, и Себастьян снова взял ее за руку.
Они посидели какое-то время в молчании, не сводя глаз с девочки, которая возила по узору вытертого ковра маленькую бронзовую лошадку на колесиках, нашептывая:
– Цок-цок, цок-цок…
Затем Энни приглушенным голосом спросила:
– Мой муж покончил с собой, Девлин? Скажи мне честно. Я не стала бы его винить – до того ему было плохо. Даже не знаю, как он выдерживал все это время.
Себастьяна на миг охватило дурное предчувствие. Одно дело питать подобные подозрения самому, и совсем иное – услышать их из уст жены покойного.
– Я не заметил ничего, чтобы предположить такое, но пока невозможно что-либо утверждать.
Веснушки ярко проступили на мертвенно побледневшем лице.
– Будет вскрытие?
– Его делает Гибсон. Если хочешь, могу заглянуть к нему в хирургический кабинет и потом дам тебе знать, что обнаружил Пол.
Кивнув, вдова тяжело сглотнула, прежде чем ответить:
– Да, пожалуйста. Я предпочла бы услышать от тебя… если это правда.
– Энни… – Девлин немного поколебался, затем решительно продолжил: – Я знаю, с той поры, как Уилкинсона комиссовали, вам приходится туго. Позволь мне…
– Нет, – с нажимом перебила его собеседница. – Спасибо тебе, но нет. В Норфолке живет моя бабушка, которая давно предлагала приютить нас, если мы вдруг останемся без крыши над головой. Когда все закончится, мы с Эммой уедем к ней.
Себастьян вгляделся в старательно хранившие спокойствие черты.
– Ладно. Но пообещай, что если когда-либо окажешься в нужде, обязательно дашь мне знать.
– Со мной все будет хорошо, Девлин, не волнуйся.
Он поговорил с ней еще какое-то время о прежних счастливых днях, об их полке, об Италии и Пиренеях. Но, уходя, легонько дотронулся кончиками пальцев до ее щеки и напомнил:
– Ты не пообещала мне, Энни.
Она наморщила нос, вызвав в памяти ту девчушку, почти ребенка, какой была в их первую встречу.
– Со мной все будет хорошо. Честно.
Себастьян не стал настаивать, но по дороге домой в наемном экипаже не мог отделаться от странного чувства, словно каким-то образом подвел и Энни, и своего умершего друга.
Глава 6
Девлин обитал неподалеку от угла Брук-стрит и Дэвис-стрит, в городском доме с эркерными окнами. Элегантное, но небольшое жилище не так давно полностью устраивало хозяина. Но со времени своей женитьбы на мисс Геро Джарвис виконт подумывал, что, возможно, следует переехать в особняк побольше и пороскошнее. Правда, когда он заговорил об этом с женой, та в свойственной ей манере твердо посмотрела на супруга и сказала только:
– Мне нравится наш дом.
Сейчас виконтесса в отделанном синей тесьмой изумрудно-зеленом прогулочном платье, которое было ей весьма к лицу, сидела боком на скамеечке перед туалетным столиком и, наклонив голову, застегивала элегантные темно-синие полуботиночки. Себастьян на минуту задержался на пороге, прислонившись плечом к дверному косяку и глядя на жену. Просто ради удовольствия.
Леди Девлин шел двадцать шестой год. Ее называли скорее интересной, чем хорошенькой, и ростом она была выше, нежели, по мнению многих, полагалось женщине. Римский профиль, острый ум и подчас пугающую беспощадность леди унаследовала от своего влиятельного отца, лорда Чарльза Джарвиса. Но навеянные идеалами Возрождения взгляды – и убеждение, будто богатство и привилегии налагают обязательства отстаивать права социальных низов, – были присущи исключительно ей.
Геро не слишком понравилась Себастьяну при их первой встрече. Поскольку тогда он приставлял к виску баронской дочери пистолет, то подозревал, что антипатия была взаимной. Уважение друг к другу пришло постепенно, даже помимо их воли; сопутствующее ему физическое влечение удивляло – и приводило в смятение – обоих.
Их брак был таким же непростым, как и приведшие к нему причины, и супруги еще только проторяли путь к взаимопониманию и к чему-то большему – чему-то глубокому и могущественному, одновременно и манившему, и страшившему Себастьяна. Страсть вспыхнула быстро; для доверия и открытости требовалось время, усилия и некое преодоление себя, а Девлин сомневался, готовы ли они к этому шагу. Им с Геро еще многое предстояло узнать друг о друге. И Себастьян вдруг осознал, что своими действиями ставит под угрозу те хрупкие отношения, которые им удалось к этому времени построить.
И в то же время понимал, что выбора у него нет.
Подняв глаза, виконтесса поймала мужа на разглядывании и улыбнулась.
– Что за ужасная манера, – обронила она, – подкрадываться и шпионить за людьми.
– Я вовсе не подкрадывался. На самом деле я натворил достаточно шуму.
Она сдержанно фыркнула:
– Не у всех же зрение и слух, как у хищной птицы. – По-прежнему улыбаясь, жена поднялась со скамеечки, подошла к нему и положила руки на плечи, всматриваясь в лицо. Ее улыбка угасла, и Девлину подумалось, что, возможно, Геро знает его лучше, чем ему представлялось, потому что она спросила: – Твой друг мертв?
– Сторож обнаружил тело сегодня утром в Гайд-парке.
– Ох, Себастьян, мне так жаль.
Обхватив ее щеки ладонями, он поцеловал Геро долгим и крепким поцелуем, затем прислонился лбом ко лбу жены, глубоко вдохнул, прежде чем отпустить ее, и легким тоном поинтересовался:
– Снова на опрашивание?
Геро кивнула и отошла, чтобы положить в ридикюль записную книжку в тканевом переплете.
– Да, нашла еще одного подметальщика улиц, который согласился побеседовать со мной.
– А я-то думал, они все до единого охотно согласятся на разговор, учитывая, сколь щедро ты готова платить за привилегию выслушивать их болтовню.
– Ты удивишься, но многие из этих детей боятся откровенничать, – обронила жена, отыскивая что-то среди заколок для волос и книг на своем туалетном столике. – И я понимаю их опасения. Судя по тому, что я регулярно слышу, их недоверие к представителям власти более чем оправдано.
Себастьян поймал себя на улыбке. После изысканий на самые различные темы – от эмансипации католиков и работорговли до законов о труде и экономических причинах нынешнего увеличения количества проституток в Лондоне – теперь Геро взялась за статью о нищих ребятишках, которые влачили жалкое существование, подметая улицы Лондона. Исследовательница так увлеклась проектом, что подумывала написать несколько таких статей и объединить их в книгу под названием «Рабочая беднота Лондона».
– Ах, вот, нашла. – Выудив из россыпей карандаш, виконтесса выпрямилась, заметила улыбку мужа и проворчала: – Ты подсмеиваешься надо мной.
– Угу. Но это не означает, будто я не восхищаюсь тем, что ты делаешь.
Геро сунула карандаш в ридикюль и потянулась за перчатками.
– Зато мой отец, нечего и говорить, шокирован. Не пойму, чем он обеспокоен больше: опасением, что я подхвачу какую-нибудь ужасную болячку от одного из этих несчастных, или подозрением, что его дочь превращается в слезливую даму-благотворительницу.
– Твой отец наверняка понимает, что ты не такая.
Из ее уст вырвался мягкий смешок.
– К этому времени уже должен был понять. Для того чтобы разливать бесплатный суп или преподавать в воскресной школе, я слишком на него похожа.
Отвлекаясь от натягивания перчаток, Геро подняла глаза. Неизвестно, что она разглядела в лице мужа, но ее веселье тут же улетучилось.
– Случилось что-то еще, да? Помимо смерти Риса Уилкинсона?
Себастьян кивнул.
– Ты читала утренние газеты?
– Еще нет. А что? Что произошло?
– Рассела Йейтса арестовали за убийство торговца бриллиантами из Олдгейта.
Черты Геро хранили сдержанное спокойствие. Дочь лорда Джарвиса весьма искусно умела скрывать собственные мысли.
– А он действительно убил?
– Йейтс утверждает, что невиновен. Я верю ему.
– И можешь доказать его невиновность?
– Не знаю. Ясно одно: если не докажу, его повесят.
Виконтесса потянулась за шляпкой и, отвернувшись, сосредоточила все внимание на своем отражении в зеркале, водружая на голову отделанный бархатом убор. Как и большинство лондонского общества, леди Девлин отлично знала, что нынешняя супруга Йейтса когда-то была возлюбленной Сен-Сира. Ей также было известно, что минувшей осенью между любовниками произошло нечто, приведшее к браку Кэт Болейн с бывшим капером и отправившее Девлина катиться по пропитанной бренди наклонной, откуда он с трудом выбрался совсем недавно. Но тем осведомленность жены и ограничивалась, и Себастьян не был уверен, что готов рассказать ей все остальное.
– Я должен это сделать, – добавил он.
Геро тщательно выровняла шляпку и медленно повернулась обратно лицом к супругу:
– Опасаешься, что я стану возражать? Закачу истерику и надуюсь у себя в комнате в припадке ревности?
– Нет, – невесело хмыкнул он, – но…
– Ты только что выразил восхищение моими исследованиями. Думаешь, я не восхищаюсь тем, что делаешь ты? Считаешь меня способной злиться из-за твоих стараний спасти человеческую жизнь только потому, что у тебя общее прошлое с женой этого человека?
Себастьян покачал головой. Протянув руку, он обхватил ладонью подбородок Геро и, наклонившись, легонько провел губами по ее губам.
– Вы просто диво дивное для меня, леди Девлин, – произнес он, смешивая их дыхания.
Жена улыбнулась. Но Себастьян заметил тень в ясных серых глазах и понял: даже если Геро никогда не выкажет недовольства его действиями, это не означает, будто сложившаяся ситуация ее не тревожит.
Точно так же, как тревожит его самого.
Глава 7
У юного подметальщика, по виду не старше восьми-девяти лет, было круглое лицо с широко расставленными глазами и короткой верхней губой и рыжеватые волосы, спутанные и грязные, словно мокрое сено.
Он сидел на нижней ступеньке церкви Святого Джайлса, зажав в руке дешевую разлохмаченную метлу, и, откинувши голову, вглядывался в Геро. Плисовые штаны мальчугана светили дырками, поношенный мужской пиджак был настолько велик, что фалды свисали чуть ли не до щиколоток, а рукава пришлось подкатать, словно прачке. Каждый дюйм открытой взгляду чумазой кожи рук и босых ног напоминал по цвету старое дерево, но светло-карие глаза оживленно блестели, а черты лица были подвижными и выразительными, когда паренек обозревал все великолепие платья и широкополой бархатной шляпки собеседницы.
– Вы взаправду виконтесса? – слегка шепелявя, спросил он.
– Да. – Геро кивнула в сторону стоявшего у кромки тротуара элегантного экипажа. – Видишь мою карету?
Оборванец, назвавшийся Драммером, вперился в блестящую желтую карету, упряжку породистых черных лошадей, кучера в ливрее и ожидавшего с бесстрастным лицом лакея и восторженно выдохнул:
– И вы хотите поговорить со мною?!
– Совершенно верно. Хочу узнать, как долго ты уже работаешь подметальщиком.
Круглое личико наморщилось от напряжения мысли. В Лондоне сотни бедных ребятишек зарабатывали себе на жизнь, убирая грязь и навоз с переходов на городских улицах. Это было в некотором роде попрошайничество, хотя дети действительно оказывали услугу прохожим. Поскольку подметальщики делили участки между собой и работали на одном и том же месте в течение нескольких лет, те, кто зарекомендовал себя достойными доверия, вскоре становились известными в округе и могли получать дополнительные деньги, выполняя мелкие поручения, придерживая лошадей или доставляя покупки окрестным жителям.
– Ну-у, – протянул мальчишка, – я начал аккурат после того, как папку схоронили, а тогдашней зимой мне десять стукнуло. Сейчас-то мне двенадцать, так что, почитай, два года с лишком мету.
Геро украдкой внесла исправление в сделанную запись.
– А твоя мать жива?
– Нет, миледи. От кишечной хвори преставилась, после отца и полгода не прошло. Знаете, он был каменщиком, но свалился с лесов и до того расшиб ногу, ажно помер. Я поначалу пробовал сетки для волос плести, как мама, только сноровки не хватало. А потом увидал, что другие ребята деньги получают за уборку улиц, потому купил себе метлу и взялся за это дело. Вообще-то, этот угол за мной и еще одним парнишкой, Джеком, но он недавно занедужил.
– А где ты живешь?
– Обычно мы с приятелями снимаем комнату в меблирашках вон в том переулке. Только ночевка стоит целых три пенса, а зима на носу, вот я и откладываю деньги, чтобы купить себе справные ботинки.
– Так где же ты сейчас спишь?
– Туточки и сплю, миледи. Ежели свернуться клубочком под дверью, то ночной сторож обычно не замечает. А вдруг даже заметит и прогонит, я сразу возвращаюсь, только он уйдет.
Геро запретила себе представлять тот страх, одиночество и голод, которые наверняка преследовали ребенка, съежившегося ночью на холодных каменных ступенях. Но исследовательнице все равно пришлось прокашляться, прежде чем она смогла задать следующий вопрос:
– И сколько ты в среднем зарабатываешь подметанием?
– В среднем? – смутился паренек.
– Сколько ты зарабатываешь за день?
– Вчера наскреб только два с половиной пенса, потому как сухо. Посуху заработок совсем никудышный. Хорошо после дождя, а пуще ливня: нанесет грязищи, а потом распогодится, народ и вывалит на улицу. В удачный день у меня аж десять пенсов выходит. Только метлы в грязь шибче снашиваются. Метла-то стоит два с половиной пенса и в сырую погоду стирается всего за пяток дней, а в сухую держится и две недели.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |