Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим» 7 страница

Закончив свою речь, она взглянула на него и с удивлением заметила, что он вот-вот рассмеется. Минуту-другую он молчал, затем повернулся, чтобы лучше рассмотреть двух спутниц Ой-Боюсь. Она тоже посмотрела на них.

Горе и Страдание сидели в сторонке, не подозревая, что за ними наблюдают, и смотрели вдаль, в горы, в сторону Высот. Они откинули покрывала, но Ой-Боюсь все равно не могла рассмотреть их лица, так как они сидели спиной к ней и к Пастырю. Ее поразил тот факт, что теперь они казались намного сильнее и выше, чем тогда, когда она впервые увидела их ожидающими ее у подножия гор.

В этот момент в них было нечто необыкновенно величественное, и их позы выражали какое-то удивительное рвение. Они быстро переговаривались друг с другом, но голоса их звучали так тихо, что Ой-Боюсь не могла уловить, о чем они беседуют. Возможно ли это? Да, возможно! На самом деле, они смеялись! Ой-Боюсь была совершенно уверена, что они разговаривают о чем-то, что заставляет их трепетать от радости.

Пастырь несколько мгновений рассматривал их без слов, затем снова повернулся к Ой-Боюсь. Глаза его смеялись, но он сказал довольно серьезно: «Да, думаю, ты права, Ой-Боюсь. На мой взгляд, они и вправду выглядят так, как будто радуются своему заданию. И может быть, даже по-своему привязаны к тому, кому служат». Тут он все-таки рассмеялся вслух.

Горе и Страдание снова закрыли лица и оглянулись посмотреть, что происходит. Но Пастырь собирался сказать им еще кое-что, прежде чем поторопить их в путь.

Улыбка сошла с его лица, и он очень серьезно спросил: «Любишь ли ты меня настолько, чтобы полностью довериться мне, Ой-Боюсь?»

Она взглянула на него с тем пораженным видом, который был так свойствен ей, когда она чувствовала, что он готовит ее к новым испытаниям. Затем нерешительно проговорила: «Ты знаешь, что я действительно люблю тебя, Пастырь, — настолько, насколько способно любить мое маленькое холодное сердце. Ты знаешь, что я люблю тебя и жажду доверять тебе настолько же, насколько люблю. И что я жажду любить тебя и доверять тебе еще больше».

«Сможешь ли ты доверять мне, даже если все на свете будет говорить, что я обманываю тебя? И что я все время обманывал тебя?»

Она посмотрела на него в изумлении, совершенно сбитая с толку. «Ну да, — сказала она, — я уверена, что смогу, потому что одно я знаю точно — ты не способен лгать. Не может быть, чтобы ты обманул меня. Я знаю, меня очень часто пугает то, что ты просишь меня сделать, — добавила она смущенно, — но именно так усомниться в тебе я бы никогда не смогла. Я же боюсь себя, а не тебя. Даже если весь мир будет говорить, что ты обманул меня, я буду знать — это невозможно».

«О Пастырь, — умоляла она, — не говори мне, что ты действительно думаешь, что я в тебе сомневаюсь. Даже когда я более всего боязлива, труслива и презренно слаба, ты знаешь... ты знаешь — я доверяю тебе. И в конце пути я уверена, что смогу сказать: милость твоя возвеличила меня».

Какое-то время он молчал и только очень нежно, чуть ли не с жалостью, смотрел на припавшую к земле фигуру у своих ног. Затем чуть позже очень тихо сказал: «Ой-Боюсь, а что если бы я и вправду обманул тебя? Что тогда?»

Теперь наступила ее очередь замолчать. Она пыталась осознать его слова, это немыслимое предположение, и придумать, что бы ответить. Что тогда? Может быть, она никогда больше не сможет доверять ему, не сможет любить его? Может, ей придется жить в мире, где нет Пастыря, остаться со своей разбитой мечтой? Знать, что обманута тем, в ком была уверена, тем, кто, казалось, не способен обмануть? Потерять его?

Вдруг она разрыдалась, а потом, чуть погодя, посмотрела ему прямо в лицо и сказала: «Господь мой, если ты можешь меня обмануть — пожалуйста. Это ничего не изменит. Пока я существую, я должна любить тебя. Я не могу жить без любви к тебе».

Он возложил руки на голову Ой-Боюсь, потом прикоснулся к ней так нежно и мягко, как никогда раньше, и повторил, будто сам себе: «Мне позволено обмануть ее, если смогу». Затем, не проронив больше ни слова, он повернулся и ушел.

Ой-Боюсь подобрала маленький, холодный, как лед, голыш, лежавший на земле там, где она стояла, и положила его в сумочку. Потом, дрожащая, она присоединилась к Горю и Страданию, и они продолжили свое путешествие.

Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим»
Часть первая «Вечером водворяется плач…»

Глава 13
В долине Потерь

Туман в горах рассеялся, сияло солнце, и путь давно уже не казался нашим героиням таким приятным и легким. Тропа все еще вела их не вверх, а вдоль склона горы. Но в один из дней за поворотом дороги перед их глазами открылась широкая долина. К их удивлению, тропа как будто ныряла прямо вниз по склону горы в долину, совсем как в начале путешествия, когда Ой-Боюсь пришлось посетить Египет.

Все трое резко остановились, переглянулись, потом посмотрели вниз, в долину, и дальше, туда, где она заканчивалась. Подъем на тот склон был почти таким же крутым, как и на скалу Рана. И они увидели, что спуск и восхождение потребуют не только огромных затрат энергии и усилий, но также займут много времени.

Ой-Боюсь стояла, глядя на эту картину, и в тот момент пережила самое суровое и жестокое из всех испытаний, которые ей пришлось перенести в этом путешествии. Неужели ей придется еще раз отклониться с пути, да еще таким ужасным образом? К этому времени они взобрались намного выше, чем раньше. Действительно, если бы тропа, по которой они следовали, повернула вверх, они несомненно вскоре были бы уже на снежных вершинах и подошли бы к Высотам, где текли исцеляющие ручьи. А там уже ни один враг не смог бы до них добраться.

А сейчас вместо этого тропа вела их все дальше в долину, такую же глубокую, как сама долина Унижения. Теперь они должны потерять всю набранную за долгое и утомительное путешествие высоту. Им придется начать все заново, так, как будто они никогда и не начинали восхождение и не вынесли так много трудностей и испытаний.

У Ой-Боюсь замерло сердце, когда она посмотрела вниз, вглубь долины. Практически впервые за все это время она спросила себя: не правы ли все-таки ее родственники? Может, ей не нужно было следовать за Пастырем? Как можно идти за тем, кто требует так много, просит делать такие невозможные вещи, кто забрал у нее все? Что касается достижения Высот, то, сойди Ой-Боюсь сейчас вниз, она потеряет все, чего добилась за время путешествия. Она будет не ближе к цели, чем тогда, когда отправилась в путь из долины Унижения.

На протяжении одной черной, ужасной минуты Ой-Боюсь обдумывала возможность повернуть назад, не следовать больше за Пастырем. Ей нет смысла идти дальше. Ведь ее абсолютно никто не принуждает. Она шла этой странной тропой с двумя своими проводниками только потому, что таков был выбор Пастыря. Это был не тот путь, по которому ей самой хотелось бы идти. Теперь она может выбирать за себя. Сразу закончились бы ее страдания, и она могла бы распоряжаться своей жизнью, как ей самой заблагорассудится, без Пастыря.

В течение этих страшных мгновений Ой-Боюсь показалось, что она увидела пучину ужаса, существование, где нет Пастыря, за которым можно идти, которому можно доверять, которого можно любить, — вообще нет никакого Пастыря. Нет ничего, кроме своего собственного ужасного эго. С тех пор ей всегда казалось, что тогда она заглянула прямо в ад. Опомнившись, Ой-Боюсь пронзительно взвизгнула — по-другому не скажешь.

«Пастырь, — закричала она, — Пастырь! Пастырь! Помоги мне! Где ты? Не покидай меня!!» В следующее мгновение она уже держалась за него, дрожа всем телом, вновь и вновь сотрясаясь от рыданий. «Ты можешь делать все что угодно, Пастырь. Можешь просить все, что пожелаешь, только не дай мне повернуть назад! О Господь мой, не дай мне уйти от тебя. Сделай так, чтобы я не отвернулась и не оставила тебя, а пошла за тобою». Затем, все еще держась за него, она прорыдала: «Если ты способен обмануть меня и не сдержать своего обещания — можешь сделать это, правда. Только не дай мне уйти от тебя! Не позволь мне повернуть назад. Этот путь казался таким странным, что я с трудом могла поверить, что он — тот самый, истинный». И она снова горько зарыдала.

Он поднял ее и собственноручно отер слезы с ее щек. Затем сказал своим сильным, радостным голосом: «О том, чтобы ты повернула назад, и речи нет, Ой-Боюсь. Никто не может исторгнуть тебя из руки моей, даже твое собственное дрожащее сердце. Разве ты не помнишь, что я говорил тебе раньше? „Это промедление — не к смерти, но к славе Божией“. Ты еще не забыла урок, который только что выучила, правда же?

Также верно и это: „что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после“. Овцы мои слышат голос мой и идут за мной. Следовать по этой дороге, хоть она и кажется странной, для тебя совершенно безопасно. А теперь я даю тебе еще одно обещание: „Уши твои будут слышать слово, говорящее позади тебя: „вот путь, идите по нему“, если бы ты уклонилась направо и если бы ты уклонилась налево“».

На мгновение Пастырь умолк. Ой-Боюсь все еще стояла, прижавшись к нему, потеряв дар речи от благодарности и облегчения, что он был рядом. Потом он продолжил: «Вынесешь ли ты это, Ой-Боюсь? Сможешь ли ты потерять или лишиться всего, что приобрела за все время путешествия к Высотам? Спустишься ли ты по тропе Прощения в долину Потерь только потому, что это я избрал ее для тебя? Будешь ли ты продолжать доверять мне и любить меня?»

Она все еще держалась за него, и теперь от всего сердца повторила слова одной женщины, очень давно подвергшейся такому же испытанию: «Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом» (Руфь 1:16). Она сделала паузу, запнулась на мгновение, а затем шепотом продолжила: «И где ты умрешь, там и я умру и погребена буду; пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою». (Руфь 1:17).

Так был сооружен еще один жертвенник — в начале спуска в долину Потерь. И еще один камешек добавился к тем, что лежали в сумочке, которую Ой-Боюсь все еще носила с собой. После этого все вместе они начали свой путь вниз. И когда они шли, Ой-Боюсь услышала, как две ее спутницы тихо запели:

Куда твой Любимый идет,
Прекраснейшая из жен?
Прямо иль, может, свернет?
Поищем Его вдвоем.

Следующий куплет исполнил сам Пастырь:

Вот мой Любимый пошел в Свой сад,
Где пахнут так сладко цветы,
Он там, среди лилий и тучных стад,
Там сможем Его найти.

А два последних куплета Ой-Боюсь спела сама. Сердце ее было так переполнено радостью, что казалось, даже ее немузыкальный голос изменился и зазвучал так же мелодично, как остальные.

Также и я пошла за Ним вслед,
В долину цветов и плодов,
Увидеть деревьев гранатовых цвет,
Вдохнуть аромат садов.

И вдруг в душе загорелся восторг,
Я устремилась вперед,
Душа рванулась, как птица в полет,
Ведь Он там стоит, меня ждет!

При всей своей крутизне спуск в долину оказался на удивление легким. Возможно, из-за того, что всеми силами своей души Ой-Боюсь желала удовлетворить и порадовать Пастыря. Ее так испугала и потрясла промелькнувшая перед ней ужасная картина существования без него! Она почувствовала, что никогда уже не сможет быть прежней. Это, однако, открыло ей глаза на тот факт, что глубоко, в самой глубине своего сердца, она страстно желала только одного — не обещанных Пастырем вещей, а его самого. Все, чего она хотела, — это вечно следовать за ним.

Другие желания могли сильно волновать и смущать ее. Но теперь в самой глубине своей души она знала, что ничто не может заполнить или удовлетворить ее сердце, кроме него. «На самом деле, только одно важно, — сказала она себе, —любить его и делать то, что он велит. Остальное не имеет значения. Я точно не знаю, почему это так, но это так. Все время любить — это страдание. Любовь — это скорбь. Но любить его — это прекрасно, несмотря ни на что. И если я перестану любить его — я умру». Итак, как уже было сказано, они добрались до долины очень быстро.

Следующий сюрприз заключался в том, что, хотя после свежего, бодрящего воздуха гор долина сначала и произвела несколько мрачное впечатление, она оказалась необыкновенно красивым и мирным местом. Она была очень зеленой, и поля ее были усыпаны цветами, так же, как и берега тихо протекавшей по ней речушки.

Как ни странно, там, внизу, в долине Потерь, Ой-Боюсь чувствовала себя более отдохнувшей, более спокойной и довольной, чем в любом другом месте. Казалось, что и две ее спутницы тоже странно преобразились. Они по-прежнему держали Ой-Боюсь за руки, но их прикосновения теперь не причиняли ей страдания. Как будто они шли рядом с ней просто как подружки, радуясь, что они вместе.

Также они постоянно пели. Иногда язык этих песен сильно отличался от того, которому они уже научили Ой-Боюсь. Но когда она просила объяснить ей значение слов, они только смеялись и качали головами. Вот одна из многих песен, распеваемых тремя путницами в долине Потерь. Она тоже была из старого сборника, столь любимого Ой-Боюсь.

Ты — мой Любимый и любишь меня,
И вот в чем Твоя мечта:
Чтобы во мне отраженьем была
Святая Твоя красота.
Да сбудется это, когда всю меня
Очистишь Ты силой святого огня.

В поля, мой Любимый, мы вместе пойдем,
Что жатвы живут ожиданьем;
В саду возрожденном мы смело начнем
Ненужных ветвей обрезанье.
Яви Твою волю и дел мастерство,
Богатство плодов сад подарит свое.

Благоуханный вдохнем аромат,
Лоза вновь пустит ростки,
Деревьев прекрасен и нежен наряд:
От горьких корней расцвели.
Любимому я не могу отказать,
Ему сладость фруктов моих вкушать.

Правда, когда Ой-Боюсь смотрела на горы по другую сторону долины, она недоумевала, каким образом им удастся когда-нибудь взойти на них. Но оказалось, что она может спокойно бродить в ожидании по долине так долго, как захочет этого Пастырь, и быть при этом довольной. Одно ее особенно утешало. После трудной и скользкой дороги в горах, где она часто падала и так болезненно хромала, Ой-Боюсь заметила, что по этим зеленым полям она может ходить, не спотыкаясь и совсем не чувствуя ни своих ран, ни шрамов, ни онемевших конечностей.

Все это казалось ей странноватым, так как она и вправду находилась в долине Потерь. И безусловно, она никогда еще не была так далеко от Высот. Однажды она спросила об этом Пастыря. Самым чудесным было то, что здесь он часто гулял с ними, говоря с улыбкой, что это — одно из его любимых, часто посещаемых мест.

В ответ на ее вопрос он сказал: «Я рад, Ой-Боюсь, что ты тоже начинаешь ценить эту долину, но я думаю, тебе стало так легко именно из-за жертвоприношения, которое ты совершила наверху».

Это тоже сильно озадачило ее, и она сказала: «Но я заметила, что после других жертвоприношений, которые ты велел мне совершить, путь обычно казался труднее и испытаний бывало больше, чем раньше».

Он снова улыбнулся и тихо заметил, что самое важное в жертвоприношениях — это то, что они делают невозможное возможным. И хорошо, что в данном случае это принесло ей мир, а не великие борения. Ой-Боюсь заметила, что он проницательно и довольно странно смотрел на нее, пока говорил. И хотя в этом взгляде была удивительная нежность, было в нем и нечто другое, что она видела раньше, но пока не могла понять. Она подумала, это «нечто» состоит из сочетания двух вещей — не жалости, нет, это было не то слово, скорее, великого сострадания и непоколебимой решимости.

Когда она осознала это, то вспомнила слова, сказанные одним из слуг Пастыря еще в долине Унижения, еще до того, как Пастырь позвал ее на Высоты. Этот человек сказал: «Любовь прекрасна. Но она также страшна. Страшна в своей решимости не позволить ничему недостойному или порочному остаться в возлюбленном».

Когда Ой-Боюсь вспомнила об этом, то подумала с легкой дрожью: «Он никогда не будет доволен, пока я не стану тем, чем он желает меня видеть». И поскольку она все еще была Ой-Боюсь и пока не была готова изменить свое имя, она добавила с болезненным страхом: «Интересно, что он думает делать дальше, и будет ли это очень больно?»

Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим»
Часть первая «Вечером водворяется плач…»

Глава 14
Место помазания

Следующее, что задумал Пастырь, на самом деле было прекрасно. Вскоре после этого разговора тропа перестала виться и петлять по долине и привела их к подножию гор на другой ее стороне. В этом месте горы поднимались стеной гораздо круче и выше, чем скала Рана.

Однако когда Ой-Боюсь с двумя своими спутницами добралась до этого места, она увидела, что там возле маленькой хижины их ожидает сам Пастырь. И вдруг, о чудо! Прямо в том месте, где утесы были выше и круче всего, они обнаружили канатную дорогу, протянутую от этой точки до отдаленной вершины. На стальном тросе висели сиденья, на которые можно было усесться вдвоем и унестись прямо на вершину, легко и безо всяких усилий. Правда, при первом взгляде на эти хрупкие с виду воздушные кресла, медленно плывшие так высоко над землей, Ой-Боюсь почувствовала головокружение и запаниковала. Она подумала, что никогда не сможет добровольно сесть в одно из них, чтобы подняться над этой устрашающей пропастью. Там была только маленькая подставка для ног, и больше ничего, что могло бы удержать ее при падении.

Это ощущение, однако, прошло почти сразу, так как Пастырь, улыбнувшись, сказал ей: «Пойдем, Ой-Боюсь, мы сядем с тобой в первые два кресла, а Горе со Страданием займут следующие за нами. Все, что тебе нужно делать, — это довериться креслу, и оно отнесет тебя в полной безопасности наверх — туда, куда я желаю тебя отправить. С твоей стороны не требуется прилагать никаких усилий».

Ой-Боюсь шагнула и опустилась в одно из кресел. Пастырь сел рядом с ней. Две их спутницы заняли следующую пару сидений. Через минуту они уже плавно и ровно двигались по направлению к Высотам, которые раньше казались такими недосягаемыми. Путникам ничего не оставалось делать, кроме как отдыхать и наслаждаться чудесным видом. Хотя кресла иногда немного раскачивались, ни у кого не кружилась голова, и они поднимались все выше и выше, пока долина внизу не стала похожа на маленький зеленый коврик. А вокруг подобно башням возвышались сверкающие белые пики Царства Любви. Скоро они были уже намного выше того места, до которого дошли по горам с другой стороны. Но тем не менее продолжали двигаться дальше.

Когда же они достигли конца канатной дороги и встали с воздушных кресел, то очутились в таком красивом месте, какого Ой-Боюсь еще никогда не доводилось видеть. Хотя это были еще не сами Высоты Царства Любви, наши путники уже приблизились к пограничным землям. Повсюду вокруг них расстилались великолепные альпийские луга, усеянные цветами. Берега маленьких журчащих ручейков заросли калужницей, а землю ковром покрывали лютики, первоцветы, фиалки и розовые примулы. Островками росли яркие пучки нежных фиолетовых цветов. По всему полю синее полуденного неба, как самоцветы, огоньками сияли горечавки. Они были похожи на драгоценные камни с королевской мантии.

Словно башни возвышались вдали чистые, белоснежные пики. Они напоминали крышу из сапфиров и бирюзы, уходящую в безоблачное небо. Солнце светило так ярко, что казалось, можно было увидеть, как цветы прорастают из земли и раскрываются, чтобы принять славу его лучей. Со всех сторон доносились звуки колокольчиков коров и коз. Воздух наполнился множеством птичьих голосов. Но над всем этим возвышался один мощный голос. Казалось, он заполнял собой всю окрестность.

Это был голос могучего водопада, который низвергался с огромной скалы. Его стремительные воды брали свое начало на самих Высотах. Он был так невыразимо прекрасен, что ни Ой-Боюсь, ни ее спутницы не могли вымолвить ни слова. Они стояли, глубоко вдыхая чистый, напоенный ароматами хвойных деревьев горный воздух.

Пробираясь вперед, путешественницы на каждом шагу останавливались и наклонялись — то нежно прикоснуться к какому-нибудь прекрасному цветку, то окунуть руку в прозрачный ручей. А иногда они просто стояли среди окружающего их великолепия и смеялись от радости. Пастырь вел их через луга, где влажная, пахучая трава росла почти по пояс, — к могучему водопаду.

Затем путники оказались у подножия скал. Они стояли в прохладной тени, ощущая на лицах легкие брызги воды. Здесь Пастырь велел им остановиться и взглянуть вверх. Ой-Боюсь — крошечная фигурка у подножия мощных скал — смотрела, запрокинув голову, на бесконечный бурный поток, стремящийся вниз с Высот. Она подумала, что никогда еще не видела ничего более величественного и потрясающе прекрасного. Ее почти ужасала высота скалистого выступа, с которого воды бросались, чтобы разбиться о камни внизу. У подножия водопада громоподобный голос вод был просто оглушительным. Но казалось также, что он был исполнен грандиозного и внушающего благоговейный страх смысла. Он был неописуемо прекрасен.

Пока Ой-Боюсь стояла и слушала его, она поняла, что слышит всю полноту величественной гармонии, весь оркестр. Он играл первоначальный мотив той песни, которую далеко внизу, в долине Унижения, пели все маленькие ручейки. Теперь ее исполняли тысячи и тысячи голосов, но более стройно и согласованно — в долинах внизу никто никогда не слышал ничего подобного. Тем не менее это была та же самая песня.

С высот мы в прыжке летим,
Шумя, вниз, в долины спешим.
Всегда в низины бежим мы,
Быть ниже всегда хотим мы.

«Ой-Боюсь, — раздался рядом с ней голос Пастыря, — что ты думаешь об этом падении великих вод, об их самозабвении и самоотдаче?»

«Я думаю, это и прекрасно, и страшно, — отвечала она, чуть дрожа. — Я никогда не видела ничего подобного».

«Почему же страшно?» — спросил он.

«Из-за прыжка, который они должны совершить. Эта ужасная высота, с которой им нужно броситься вниз и там разбиться о камни. Я просто не могу смотреть на это».

«Посмотри лучше, — сказал он снова. — Проследи глазами за одной только каплей воды с самого начала ее падения с края скалы до того момента, как она достигнет дна».

Ой-Боюсь так и сделала. И открыла рот от изумления. Сорвавшись с края скалы, капли воды становились крылатыми существами, ожившими от радости, летящими в полном самозабвении восторга оттого, что отдают себя. Она могла бы подумать, что смотрит на сонм ангелов, парящих и спускающихся на крыльях радуги, восторженно поющих на лету.

Она все смотрела и смотрела. Затем сказала: «Похоже, они считают это прекраснейшим делом на свете. Как будто бросаться вниз — значит отдаваться неописуемой радости и восторгу».

«Да, — отвечал Пастырь взволнованным голосом, — я рад, что ты заметила это, Ой-Боюсь. Это Водопады Любви, текущие с Высот Царства Любви. Ты снова повстречаешься с ними. Скажи мне, воды прекращают радоваться, когда разбиваются о камни внизу?»

Ой-Боюсь снова взглянула туда, куда он показывал. И заметила, что чем ниже падали струи воды, тем, казалось, они становилась легче, как будто и вправду спускались на крыльях. Достигнув камней внизу, все воды текли вместе в великолепном единстве, образуя бурный, стремительный поток, победоносно кружащийся в водовороте между камней.

Смеясь и радостно журча, воды спешили все ниже и ниже, через луга к следующей пропасти, к следующей кульминации своей самоотдачи. А оттуда они снова бросятся вниз, в далекие долины. Камни не мешали им. Похоже, что каждое препятствие на их пути было только еще одной чудесной возможностью найти способ обойти его или каким-то образом преодолеть. Повсюду раздавались звуки смеющейся, торжествующей воды.

«На первый взгляд, этот прыжок и вправду выглядит ужасным, — сказал Пастырь, — однако, как видишь, сама вода не находит в этом ничего страшного, она не колеблется и не отступает, но ликует и поет, потому что движение это для нее естественно. Самоотдача — ее жизнь. У нее только одно желание — течь ниже и ниже, отдавая себя без остатка, ничего не удерживая. Ты видишь, что, когда она повинуется этому восхитительному стремлению, препятствия, казавшиеся такими ужасными, становятся совершенно безобидными и приносят только еще больше радости». Сказав это, он повел Ой-Боюсь и ее спутниц на залитые солнцем поля и велел им следующие несколько дней хорошенько отдохнуть там и подготовиться к последней части путешествия.

Услышав эти слова — «последняя часть путешествия», — Ой-Боюсь почувствовала, что от счастья у нее подкашиваются ноги. Более того, сам Пастырь был с ними все это время, не отлучаясь ни на час. Он много рассказывал им о том Царстве, куда они направлялись. Благодать изливалась из уст его, и куда бы он ни шел, всюду распространялись сладкие благовония. С какой благодарностью Ой-Боюсь осталась бы там на всю жизнь! Она бы и не думала добираться до Высот, если бы не ее кривые ноги, перекошенный рот и боязливое сердце.

Солнце, однако, светило вовсе не всегда — даже там, на границе с Высотами, случались мглистые дни, когда сияющие пики полностью скрывала завеса тумана. И если бы наши путницы не видели их раньше, они не могли бы с уверенностью утверждать, что эти горные вершины и вправду существуют и находятся рядом, совсем близко, за туманом и облаками.

Однако время от времени в тумане появлялся просвет. И тогда, словно в раскрытом окне, показывалась ослепительная белизна. На мгновение в этом отверстии мог блеснуть один из исчезнувших пиков, как бы говоря: «Не бойтесь, мы все здесь, хоть вы нас и не видите». Потом снова сгущался туман, и небесное окно закрывалось.

В один из таких дней Пастырь сказал Ой-Боюсь: «Когда ты снова отправишься в путь, вокруг может быть сильный туман и облачность. Возможно, тебе даже покажется, что все увиденное здесь, на Высотах, было лишь сном или игрой твоего воображения. Но ты уже видела реальность, а пытающийся скрыть ее туман и есть иллюзия.

Твердо верь в то, что ты видела. Даже если дорога на Высоты будет казаться неясной и ты засомневаешься, по той ли тропе ты пошла, помни обещание: „И уши твои будут слышать слово, говорящее позади тебя: „вот путь, идите по нему“, если бы вы уклонились направо и если бы вы уклонились налево“. Иди всегда вперед по тропе послушания до тех пор, пока я не вмешаюсь. Даже если окажется, что она поведет тебя в такие места, где тебе будет трудно поверить, что это я отправил тебя туда.

Помни, Ой-Боюсь, все то, что ты видела до того, как оно покрылось туманом. Никогда не сомневайся, что Высоты — там, впереди. И будь совершенно уверена — что бы ни произошло, я намерен привести тебя туда, как обещал». Когда он закончил свою речь, в туманной завесе образовался еще один просвет, и над путниками засиял один из пиков Высот, окаймленный голубыми небесами.

Прежде чем снова опустилась завеса тумана, Ой-Боюсь нагнулась и сорвала несколько растущих у нее под ногами цветков горечавки на память об увиденном. И сказала себе: «Они на самом деле выросли на нижних склонах Высот. Это залог того, что вершины всегда там, на своем месте, даже если они снова станут невидимыми».

В последний день их пребывания в тех местах Пастырь сделал нечто прекрасное. Он отвел Ой-Боюсь в сторону и отнес ее прямо на вершину одной из Высот — в Царство Любви. Он поднял ее на высокий, ослепительно белый пик, возвышавшийся, словно великий трон, среди других пиков, расположенных вокруг.

Там, на вершине горы, он преобразился перед ней. И тогда Ой-Боюсь узнала в нем того, кем он был на самом деле, о чем она смутно догадывалась всю дорогу. Перед ней стоял сам Царь Любви, властитель всего Царства Любви. Он был облачен в сверкающие чистотой белые одеяния. Но поверх них на нем была надета мантия пурпурного, синего и алого цветов, расшитая золотом и драгоценными камнями. На голове его была царская корона. Ой-Боюсь поклонилась ему и опустилась на колени у его ног. Но смотревшее на нее лицо было лицом того же Пастыря, которого она любила и за кем последовала наверх, к Высотам. Глаза его были по-прежнему полны нежности и кротости, но также в них светилась сила, воля и власть.

Он простер руку, без слов поднял Ой-Боюсь и повел к месту, откуда с самой высокой из вершин можно было обозревать, как на ладони, всю окрестность. Стоя там, рядом с ним, Ой-Боюсь не помнила себя от счастья. Ей было видно все Царство Любви. Далеко-далеко внизу были равнины, и долины, и великое море, и пустыня. Она даже подумала, что узнала долину Унижения. Там она прожила так долго, там познакомилась с Пастырем. Но это, казалось, было так давно, словно в какой-то другой жизни.

Со всех сторон вокруг Ой-Боюсь были снежные вершины Высот. Ей было видно, что у основания все эти горы были абсолютно отвесными. Чуть повыше все они были одеты лесами, потом их покрывала зелень альпийских лугов, а затем — снег. Куда бы она ни посмотрела, всюду росли белые цветы, обычные в это время года. Их полупрозрачные лепестки сияли ослепительной белизной в лучах солнца.

В сердцевине каждого цветка была как бы корона из чистого золота, и они наполняли воздух сладчайшим ароматом, который был совершенно незнаком Ой-Боюсь. Их маленькие лица и золотые венчики были повернуты вниз и смотрели в долины. Цветов было так много, что ни один человек не смог бы определить их количество. Как «великое облако свидетелей», они наклонились, чтобы рассмотреть, что же происходит в мире внизу. И куда бы ни пошел Царь со своими спутницами, эти цветы в белоснежных одеяниях склонялись у их ног. А потом поднимались вновь, жизнерадостные, незапятнанные, издающие благоухание нежнее и сладостней прежнего.

На самом высоком пике, куда Царь привел Ой-Боюсь, находился жертвенник из чистого золота. Он так сверкал на солнце, что Ой-Боюсь не могла на него смотреть, ей пришлось сразу отвести глаза. Однако она чувствовала, что на нем горит огонь и от него поднимается благоухающее облако дыма.

Дата добавления: 2015-11-04