Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим» 3 страница

«Вот тебе два обещанных проводника, — тихо сказал Пастырь. — С этого момента они будут твоими спутницами и помощницами, пока ты не преодолеешь крутые и трудные места».

Ой-Боюсь со страхом посмотрела на них. Конечно, они были высокие и казались очень сильными, но почему же у них закрыты лица? Чем дольше она рассматривала их, тем больше начинала их бояться. Они были так молчаливы, так сильны и загадочны. Почему они не заговорят? Почему не поприветствуют ее дружелюбным словом?

«Кто они? — прошептала она Пастырю. — Ты назовешь мне их имена? И почему они не разговаривают со мной? Они немые?»

«Нет, они не немые, — сказал Пастырь очень тихо, — просто они говорят на другом языке, Ой-Боюсь, на горном диалекте, который еще не знаком тебе. Но, путешествуя с ними, ты понемногу научишься понимать их язык.

Они хорошие учителя. Действительно, лучших найти трудно. Что касается их имен, я скажу их тебе на твоем языке, а позже ты узнаешь, как их зовут на их родном наречии. Эту, — сказал он, указывая на первую из молчаливых женщин, — зовут Горе. А вторая — ее сестра-двойняшка Страдание».

Бедная Ой-Боюсь! Щеки ее побелели, и дрожь прошла по всему ее телу. Она почувствовала, что так близка к обмороку, что ухватилась за Пастыря, чтобы не упасть.

«Я не могу пойти с ними, — выдохнула она. — Не могу! Не могу! О мой Господин, что ты делаешь со мной? Как я могу путешествовать в их компании? Это выше моих сил. Ты говоришь, что сам путь в горы такой опасный и трудный, что мне не взобраться туда одной. Почему же тогда, ну почему, ты даешь мне в спутники Горе и Страдание? Разве не мог ты отправить со мной Радость и Мир, чтобы они укрепляли, ободряли меня и помогали мне в пути? Я никогда не думала, что ты так поступишь со мной!» И она разразилась рыданиями.

Странная тень пробежала по лицу Пастыря, когда он выслушивал этот взрыв эмоций. Потом, взглянув на фигуры с закрытыми лицами, он ответил очень мягко: «Радость и Мир. Это те спутники, которых ты выбрала бы для себя сама? Помнишь, ты обещала мне принять тех помощников, которых я тебе дам, потому что веришь, что я выберу самых лучших? Ты все еще доверяешь мне, Ой-Боюсь? Ты пойдешь с ними или хочешь вернуться обратно в долину, ко всем своим родственникам и к самому Трусостраху?»

Ой-Боюсь содрогнулась. Выбор казался ужасным. Со Страхами она была слишком хорошо знакома, но Горе и Страдание всегда представлялись ей самым ужасным, с чем она могла бы столкнуться. Как может она отправиться с ними и довериться им? Это было немыслимо. Тогда она посмотрела на Пастыря и вдруг поняла, что не может в нем сомневаться, никак не может повернуть назад и не следовать за ним; что своим дрожащим, несчастным сердцем она все-таки любит его. Даже если он потребует невозможного, она не в силах ему отказать.

Она жалобно посмотрела на него, потом сказала: «Хочу ли я повернуть назад? О, Пастырь, к кому же мне идти? У меня во всем мире нет никого, кроме тебя. Помоги мне следовать за тобой, даже если это кажется невозможным. Помоги мне доверять тебе так же, как я жажду любить тебя».

Услышав эти слова, Пастырь неожиданно поднял голову и рассмеялся — смехом, в котором звучали ликование, торжество и восторг. Этот смех отразился эхом от скалистых склонов маленького каньона, где они стояли, и на какое-то мгновение показалось, что вся горная гряда смеется вместе с ним. Эхо взбиралось все выше и выше, прыгая с камня на камень, с утеса на утес, до самых высоких вершин, пока, наконец, последние слабые отзвуки не улетели, казалось, в самые небеса.

Когда постепенно стихли последние раскаты смеха, раздался очень мягкий голос Пастыря: «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!» (Песн. 4:7). Затем он добавил: «Не пугайся, Ой-Боюсь, только верь. Я обещаю, что ты не будешь опозорена. Иди с Горем и Страданием, и если ты не можешь принять их сейчас, то, когда подойдешь к трудным участкам пути, где тебе не справиться одной, уверенно вложи свои руки в их руки, и они точно приведут тебя туда, где я хочу тебя видеть».

Ой-Боюсь стояла не шелохнувшись и смотрела на Пастыря. На лице его сияло теперь такое счастливое, ликующее выражение — выражение того, кому самое большое удовольствие доставляет спасение и освобождение других. В ее сердце зазвучали слова гимна, написанного другим последователем Пастыря, и Ой-Боюсь тихо и радостно запела:

Горе тоску несет, слезы, печаль и боль.
Радостно мне, Господь, сладко в скорбях с Тобой.
Если они во мне, я ближе, Христос, к Тебе,
Ближе к Тебе, ближе к Тебе.

«Другие шли этим путем прежде меня, — подумала она, — и они могли потом даже петь об этом. Неужели тот, кто так силен и нежен, будет менее верен и милосерден ко мне, хоть я так слаба и труслива? Ведь так ясно, что самое большое наслаждение ему доставляет освобождать всех своих учеников от страхов и приводить их на Высоты». Вместе с тем ей пришла мысль, что чем скорее она отправится в путь с новыми провожатыми, тем скорее достигнет этих славных Высот.

Она шагнула вперед, глядя на эти две закутанные фигуры, и сказала с невиданной для нее смелостью: «Я пойду с вами. Пожалуйста, показывайте дорогу». Но даже сейчас она не смогла заставить себя взять их за руки.

Пастырь снова засмеялся, а затем сказал: «Мой Мир я оставляю с тобой. Моя Радость да исполнится в тебе. Помни, что я поклялся привести тебя на Высоты — на вершины этих гор и что ты не будешь опозорена, а сейчас, „доколе день дышит прохладою и убегают тени, возвратись, будь подобна серне или молодому оленю на расселинах гор“ (Песн. 2:17)».

Прежде чем Ой-Боюсь поняла, что происходит, он вспрыгнул на большой камень рядом с тропинкой, оттуда — на другой, потом на третий, с такой скоростью, что она едва могла уследить за его движениями. Он скакал вверх по горам, перепрыгивая с вершины на вершину, и так продолжалось, пока через несколько мгновений он не скрылся из виду.

Когда Пастыря уже совсем не было видно, Ой-Боюсь с двумя своими новыми спутницами начала восхождение на предгорье. Это было любопытное зрелище (если бы кто-нибудь мог это видеть) — Ой-Боюсь отправилась в путь, хромая, в сторону Высот и, съежившись, держалась как можно дальше от этих двоих с закрытыми лицами, делая вид, что не замечает рядом с собой их протянутые к ней руки. Но смотреть на это было некому, так как в одном вы можете быть уверены: развитие оленьих ног — это процесс тайный, требующий полного отсутствия зрителей.

Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим»
Часть первая «Вечером водворяется плач…»

Глава 5
Встреча с Гордыней

С самого начала путь в горы оказался намного труднее, чем Ой-Боюсь представляла себе. Прошло совсем немного времени, и она уже была вынуждена искать помощи своих спутниц. Каждый раз, со страхом хватаясь за руку либо Горя, либо Страдания, Ой-Боюсь ощущала, как ее пронизывает внезапная острая боль. Но когда она крепко сжимала их руки, то чувствовала, что в них есть невероятная сила. Оказалось, они могли поднять ее и даже пронести над теми участками пути, которые она считала для себя совершенно непроходимыми. Действительно, без их помощи эти преграды были бы непреодолимы даже для человека сильного, с натренированными ногами.

Прошло еще немного времени, и Ой-Боюсь начала осознавать, что нуждается в помощи Горя и Страдания не только из-за крутизны склонов и собственной хромоты и слабости. К своему удивлению и огорчению, она обнаружила, что путешествие было трудным из-за того, что повсюду встречались враги, которым наверняка удалось бы заставить ее свернуть назад, если бы она пошла одна.

Чтобы дать этому объяснение, нам нужно вернуться назад, в долину Унижения, и посмотреть, что происходило там в это время. Все члены клана Страхов пришли в великое негодование, когда обнаружили, что Ой-Боюсь удалось сбежать из долины и на самом деле уйти в горы в сопровождении Пастыря, которого они так ненавидели. Пока она была всего лишь уродом, несчастной маленькой калекой Ой-Боюсь, ее родственникам и дела не было до нее. Теперь же они находили совершенно возмутительным, что ее одну из всех так выделили и взяли жить на Высоты. Возможно, ей даже доверят службу во дворце самого великого Царя.

Кто она такая, эта Ой-Боюсь, что все это произошло именно с ней, в то время как остальные члены семьи просто тянут лямку в долине Унижения? Не то чтобы они сами хотели отправиться в горы, ни за что! Но они не могли пережить, что Ой-Боюсь сделала это.

Так случилось, что в глазах своих родственников Ой-Боюсь из маленького ничтожества вдруг превратилась в важную персону. Ее судьбой был обеспокоен не только узкий круг ее ближайших родственников, Страхов, но также и вся дальняя родня. Действительно, уход Ой-Боюсь разгневал все население долины, кроме слуг самого Царя. И они решили, что ее следует вернуть назад, дабы разрушить планы ненавистного Пастыря.

Самые влиятельные родственники собрались на большой совет — обсудить методы и наиболее эффективные средства поимки Ой-Боюсь и возвращения ее в долину.

Наконец было принято решение, что нужно как можно скорее отправить кого-нибудь за ней вдогонку, чтобы заставить ее вернуться. Но заговорщики не могли не признаться себе в том, что применение силы может оказаться невозможным, поскольку Ой-Боюсь, очевидно, находится под покровительством Великого Пастыря. Значит, нужно было найти какое-нибудь средство, чтобы обманным путем заставить ее возвратиться домой по собственной воле. Но как этого добиться?

В конце концов они единодушно решили послать за Ой-Боюсь дальнего родственника семьи, Гордыню. Выбор пал на него по нескольким причинам. Прежде всего он был не только сильным и могущественным, но также и красивым молодым человеком. И он мог, когда хотел, быть необыкновенно привлекательным. Страхи подчеркивали, что, если все остальные средства окажутся безуспешными, ему без колебаний нужно использовать всю силу своего очарования, чтобы уговорить Ой-Боюсь уйти от Пастыря.

Кроме того, было хорошо известно, что по природе своей этот молодой человек был слишком горд, чтобы смириться с поражением в любом своем начинании. Он никогда не сдавался, пока не достигал цели. Как всем было известно, признать свое поражение и вернуться без Ой-Боюсь было для Гордыни совершенно невозможно. Поэтому, когда он согласился взяться за это дело, все почувствовали, что вопрос почти решен.

И вот однажды утром, проведя всего несколько дней в пути, продвигаясь медленно, но верно, Ой-Боюсь с двумя своими спутницами увидела Гордыню, шагающего прямо к ним. Конечно, она была удивлена и обескуражена этой неожиданной встречей, и тревога ее была небезосновательной. Этот кузен всегда так презирал ее и игнорировал сам факт ее существования, что сначала ей даже и в голову не пришло, что он может заговорить с ней. Она ожидала, что он пройдет мимо, как обычно, с таким же высокомерным видом.

Сам же Гордыня, несколько часов шпионивший за ними, прежде чем показаться, был чрезвычайно рад обнаружить, что Пастыря не было рядом с Ой-Боюсь, хотя она и путешествовала под опекой двух сильных спутниц. Поэтому, когда они встретились, он подошел к ней довольно решительно, но с необычайно любезным видом и, к огромному удивлению Ой-Боюсь, остановился и поздоровался с ней:

«Ну, кузина моя, Ой-Боюсь, вот и ты наконец. Я просто выбился из сил, догоняя тебя».

«Как поживаете, кузен Гордыня?» — сказала бедная простодушная Ой-Боюсь. Конечно, ей следовало бы быть умнее и не приветствовать, а уж тем более не останавливаться и не разговаривать с одним из своих родственников из долины. Но так приятно, когда с тобой вдруг здороваются, как с равной, после многих лет пренебрежительного отношения. Кроме того, у нее пробудилось любопытство. Конечно, будь на его месте ужасный и отвратительный Трусострах, ничто бы не смогло заставить ее остановиться и заговорить с ним.

«Ой-Боюсь, — серьезно сказал Гордыня, учтиво взяв ее за руку (как раз случилось так, что этот участок тропы был не настолько крутым, и Ой-Боюсь высвободила свои руки из рук Горя и Страдания), — я специально проделал весь этот путь, чтобы попытаться помочь тебе. Я умоляю тебя, позволь мне сделать это и выслушай меня очень внимательно.

Моя дорогая кузина, ты должна отказаться от этого необычайного путешествия и вернуться со мной в долину. Ты не осознаешь ни истинного положения, в которое себя поставила, ни своего ужасного будущего. Тот, кто убедил тебя отправиться в это непристойное путешествие (Гордыня не мог заставить себя произнести вслух имя Пастыря), хорошо известен тем, что таким же образом он совратил и других беспомощных жертв.

Знаешь, что будет с тобой, Ой-Боюсь, если ты будешь упорствовать и пойдешь дальше? Все эти красивые обещания, которые он давал тебе, о том, что приведет тебя в свое Царство и там вы будете жить долго и счастливо, окажутся ложью. Когда он заманит тебя в дикие, пустынные части гор, он просто бросит тебя, и ты покроешь себя вечным позором».

Бедная Ой-Боюсь пыталась вырвать у него свою руку, ибо теперь она начинала понимать значение его появления и увидела его жгучую ненависть к Пастырю. Но как она ни старалась высвободить руку, он только сильнее сжимал ее. Ей пришлось усвоить урок: если раз послушаешь Гордыню, потом, как ни борись, избавиться от него будет труднее всего на свете. Ей ненавистны были его слова, но, поскольку рука ее была в его власти, они почему-то звучали ужасно правдоподобно.

И разве ей самой не приходили в голову те же самые мысли и разве не задумывалась она в глубине души о том, что сейчас говорил ей Гордыня? Даже если Пастырь не оставит ее (а в это она не могла поверить), разве не может тот, кто дал ей в спутницы Горе и Страдание, допустить (конечно, для блага ее души), чтобы она покрыла себя позором в глазах всех своих родственников и знакомых? Разве не выставит она себя на всеобщее посмешище? И кто знает, через что еще позволит ей пройти Пастырь (для ее же блага, возможно, но что даже представить себе страшно)?

Это ужасно — разрешить Гордыне взять тебя за руку, внезапно обнаружила Ой-Боюсь. Его слова имеют такую пугающую власть, а благодаря его прикосновению они попадают точно в цель с почти неотразимой силой.

«Вернись, Ой-Боюсь, — страстно призывал он ее. — Оставь это, пока не поздно. Глубоко в душе ты знаешь, что я говорю правду, ты будешь опозорена перед всеми. Брось, пока еще есть время. Ну разве это лживое обещание жизни на Высотах стоит того, чтобы ты заплатила за него такую высокую цену? Что же это, чего ты так ищешь там, в этом мифическом Царстве наверху?»

Совершенно против своей воли и просто потому, что оказалась в его власти, Ой-Боюсь позволила ему вытянуть из нее эти слова. «Я ищу Царства Любви», — сказала она робко.

«Так я и думал, — ухмыльнулся Гордыня. — Ищешь того, чего желает твое сердце, да? А теперь скажи, Ой-Боюсь, есть ли у тебя хоть капля гордости? Спроси себя честно, разве ты не настолько уродлива и безобразна, что даже в долине тебя никто по-настоящему не любит? Это горькая истина. Так можешь ли ты быть желанной в Царстве Любви, куда, говорят, допускается лишь безупречная красота и совершенство? Неужели ты действительно думаешь найти то, чего ищешь? Нет — снова говорю тебе, и ты сама это знаешь и чувствуешь. По крайней мере будь честной и брось это. Пойдем со мной, пока не поздно».

Бедная Ой-Боюсь! Желание повернуть назад казалось непреодолимым. Но в тот момент, когда она стояла, схваченная за руку Гордыней, и чувствовала, будто каждое его слово было зловещей правдой, перед ее внутренним взором возникло лицо Пастыря. Она вспомнила его взгляд, когда Он пообещал ей: «Я клянусь тебе, что приведу тебя туда и ты не будешь опозорена». Затем она как бы снова услышала, как он нежно повторяет, будто видя какую-то далекую, излучающую свет картину:

О, ты прекрасна, возлюбленная моя;
глаза твои голубиные.
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя,
и пятна нет на тебе!

Не успел Гордыня сообразить, что происходит, как Ой-Боюсь издала отчаянный крик о помощи, обращенный в сторону гор: «Пастырь, приди ко мне! Скорей! Не медли, о мой Господин!»

Послышался звук падающих камней, и в следующее мгновение Пастырь был рядом с ними на тропе, с грозным лицом и высоко поднятым над головой посохом. Достаточно было одного удара, и Гордыня тут же отпустил руку, которую так крепко держал, и бросился наутек вниз по тропе, спотыкаясь и поскальзываясь на камнях. Через минуту он скрылся из виду.

«Ой-Боюсь, — сказал Пастырь с мягким, но отчетливым упреком в голосе, — почему ты позволила Гордыне подойти к тебе и взять за руку? Если бы ты держала за руки своих помощниц, этого бы никогда не случилось».

Впервые по собственной воле Ой-Боюсь протянула обе руки двум своим спутницам, и они крепко сжали их. Но никогда еще это не было так болезненно и мучительно.

Таким образом Ой-Боюсь усвоила свой первый важный урок на пути вверх: если остановишься на переговоры с Гордыней и будешь слушать его ядовитые увещания, а тем более если позволишь ему дотронуться до тебя и схватить за руку, то потом станет невыразимо труднее переносить горе, а к сердечной муке добавится еще и горечь. Более того, с тех пор как Ой-Боюсь покинула долину, она еще никогда не хромала так сильно. В тот момент, когда она позвала на помощь, Гордыня наступил ей на ноги, и они стали еще более хромыми и больными, чем раньше.

Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим»
Часть первая «Вечером водворяется плач…»

Глава 6
В обход через пустыню

После встречи с Гордыней Ой-Боюсь вместе со своими спутницами продолжила свой путь, но из-за усилившейся хромоты могла передвигаться только медленно. Однако теперь Ой-Боюсь уже гораздо охотнее принимала помощь двух своих провожатых. Последствия этого столкновения постепенно прошли, и Ой-Боюсь смогла продвигаться быстрее.

Однажды за поворотом тропы, оцепенев от страха и изумления, Ой-Боюсь увидела расстилающуюся внизу огромную пустыню. Насколько хватало глаз простирались песчаные холмы. Не видно было ни деревца. Единственное, что нарушало монотонность этой пустыни, — высокие странные пирамиды, поднимавшиеся над барханами. Древние, седые, заброшенные и мрачные. К ужасу Ой-Боюсь, две ее спутницы приготовились спускаться по крутой тропинке, ведущей вниз.

Ой-Боюсь остановилась как вкопанная и сказала: «Не нужно туда ходить. Пастырь призвал меня на Высоты. Конечно, мы должны найти дорогу, ведущую вверх, а не туда, вниз». Но женщины знаками показали ей следовать за ними по крутой тропинке к расстилающейся внизу пустыне.

Ой-Боюсь посмотрела направо, налево, но, хотя это и казалось невероятным, другой дороги, по которой они могли бы продолжить свой путь наверх, не было. Тропа, по которой они шли, внезапно обрывалась, а со всех сторон вокруг них возвышались отвесные, как стены, каменистые утесы без единой точки опоры для ноги.

«Я не смогу спуститься туда», — выпалила потрясенная Ой-Боюсь. Ей стало плохо от страха. «Пастырь не мог иметь этого в виду. Никогда! Он позвал меня вверх, на Высоты. А это — противоречит всему, о чем он говорил».

Тогда она возвысила голос и отчаянно закричала: «Пастырь, приди ко мне. О, ты нужен мне! Приди мне на помощь».

В тот же миг он появился и стал рядом с ней.

«Пастырь, — воскликнула она в тоске, — я ничего не понимаю! Проводники, которых ты дал мне, говорят, что мы должны спуститься в эту пустыню. Но тогда мы повернем в сторону, совершенно противоположную Высотам. Ты же не это имел в виду? Ты не можешь противоречить сам себе. Скажи им, что нам не нужно туда идти, и покажи нам другой путь. Проложи нам дорогу, Пастырь, как обещал».

Он взглянул на нее и ответил очень мягко: «Это и есть та дорога, Ой-Боюсь, и тебе нужно пойти вниз по ней».

«О нет! — вскричала она. — Ты не можешь говорить это серьезно. Ты сказал, если я доверюсь тебе, ты приведешь меня к Высотам, а эта тропа ведет в обратную сторону. Это противоречит всему, что ты обещал».

«Нет, — сказал Пастырь, — это не противоречие, это отсрочка. Чтобы стало возможным самое лучшее».

Ой-Боюсь ощутила боль, как будто он ударил ее ножом в сердце. «Ты хочешь сказать, — проговорила она недоверчиво, — ты действительно хочешь сказать, что мне нужно идти все время вниз по этой тропе, в это дикое место, через пустыню, в противоположную сторону, неизвестно куда? Почему?» В голосе ее послышалось мучительное рыдание. «Может, пройдут месяцы или даже годы, пока эта тропа повернет назад к горам. О, Пастырь, ты хочешь сказать, что эта отсрочка — на неопределенное время?»

Он молча кивнул, и Ой-Боюсь опустилась на колени, почти упав у его ног. Он уводил ее в сторону, далеко от желания ее сердца, не делая при этом ни малейшего намека на то, когда приведет ее обратно. Когда она окинула взглядом эти бесконечные с виду песчаные холмы, единственная тропа, которую она видела, вела все дальше и дальше от Высот. А вокруг была одна пустыня.

Затем Пастырь очень тихо спросил: «Ой-Боюсь, любишь ли ты меня настолько, чтобы принять эту отсрочку? И то, что, как тебе кажется, противоречит моему обещанию? Ты спустишься со мной туда, в пустыню?»

Все еще лежа на земле у его ног, с раздирающими душу рыданиями, она сквозь слезы посмотрела вверх, на него, взяла его за руку и сказала, дрожа всем телом: «Я же люблю тебя, ты знаешь, что я люблю тебя. О, прости меня, что я не могу сдержать слез. Я спущусь с тобой в пустыню, пойду совершенно в противоположную сторону, если ты действительно желаешь этого. Даже если ты не можешь мне сказать, зачем это нужно, я пойду с тобой. Потому что ты знаешь, я действительно тебя люблю, и тебе дано право выбирать для меня то, что ты хочешь».

Было очень раннее утро. В небе высоко над ними и над молчаливыми просторами пустыни висел серп молодого месяца. А рядом с ним, как бриллиант, сияла утренняя звезда. В этом месте Ой-Боюсь построила свой первый жертвенник в горах — небольшое нагромождение камней. Затем, пока Пастырь стоял рядом с ней, она положила на жертвенник свою дрожащую, бунтующую волю. Откуда-то появился маленький язычок пламени, и через мгновение на жертвеннике уже не оставалось ничего, кроме кучки пепла. Точнее сказать, это Ой-Боюсь сначала подумала, что там остался один пепел. Но Пастырь велел ей присмотреться получше, и там, в золе, она увидела какой-то камешек темного цвета, совершенно обычный на вид голыш.

«Подними его и возьми с собой, — нежно сказал Пастырь, — на память о построенном тобой алтаре и обо всем, что он обозначает».

Ой-Боюсь вытащила камешек из золы, едва глядя на него и чувствуя, что до конца своей жизни, чтобы вспомнить этот жертвенник, ей не понадобится помощь сувениров. Как может она забыть его и свой первый мучительный опыт отказа от себя? Но она послушно положила камешек в маленькую сумочку, или мешочек, которую дал ей Пастырь.

И начался спуск в пустыню. С первых же шагов Ой-Боюсь с трепетом ощутила, как по всему ее телу прошла волна сладчайшей радости и умиротворения. Оказалось, что Пастырь решил сопровождать ее. Теперь Горе и Страдание не были ее единственными спутницами, он тоже был с ней. Когда Ой-Боюсь начала спускаться по тропинке, Пастырь затянул песню, которую она раньше никогда не слышала. Песня звучала так сладко и утешительно, что боль Ой-Боюсь стала постепенно стихать. Как будто эта песня говорила, хотя бы отчасти, о причине этой странной отсрочки. Вот что он пел:

ЗАКРЫТЫЙ САД

Закрытый сад ты, любовь моя,
Где не вкусить плода.
Весна запоздала, фонтан иссяк,
Живая нужна вода.

Северный ветер и южный!
Вы разбудите мой сад,
Чтобы оттуда повеял
Дивный весны аромат.

До пустыни они добрались удивительно быстро, хотя тропа действительно была очень крута. Поддерживаемая Пастырем, Ой-Боюсь совершенно не ощущала своей слабости. К вечеру первого дня они уже шли по песчаным холмам, направляясь к каким-то хижинам, построенным в тени одной из огромных пирамид. Там они собрались остановиться на ночлег. На закате, когда на западе небо стало огненно-красным, Пастырь повел Ой-Боюсь от хижин к подножию пирамиды.

«Ой-Боюсь, — сказал он, — на пути к Высотам всем служащим мне приходилось делать этот крюк через пустыню. Ее называют печь Египетская, «ужас и мрак великий» (Быт. 15:12,17). Здесь познали они многое, о чем иначе даже и не догадывались бы.

Авраам был первым из моих слуг, прошедших этим путем. Эта пирамида уже тогда, когда он впервые взглянул на нее, была седой и древней. Потом приходил Иосиф, со слезами и болью в сердце, и тоже смотрел на нее, усвоив урок огненной печи. С тех пор бесконечное множество моих людей проходило этим путем. Они приходили узнать секрет царственности. И вот теперь здесь ты, Ой-Боюсь. Ты тоже стоишь в этом ряду. Это великая честь, и ты, если захочешь, сможешь усвоить урок печи и мрака великого точно так же, как и твои предшественники. Те, кто спускается к этой печи, потом уже продолжают свой путь как принцы и принцессы, как те, в чьих жилах течет королевская кровь».

Ой-Боюсь взглянула вверх, на возвышающуюся громаду пирамиды, призрачно-черную на фоне закатного неба, одинокую в этой безлюдной пустыне. Тем не менее она показалась ей одним из самых величественных строений, какие ей доводилось видеть.

Вдруг откуда ни возьмись вся пустыня наполнилась людьми, бесконечной вереницей идущими мимо нее. Вот сам Авраам со своей женой Сарой, первые одинокие изгнанники в незнакомой земле. А вот и Иосиф, преданный братьями, израненный, проданный в рабство; со слезами тоскуя по отчему дому, он видел только эту чуждую пирамиду. Затем одного за другим она увидела бесчисленное множество людей. Они тянулись через пустыню нескончаемым потоком. Последний в этом ряду протянул ей руку. Ой-Боюсь взяла ее: вот, теперь и она сама — звено в этой великой цепи. Ясно и отчетливо услышала она слова:

«…Не бойся идти в Египет, ибо там произведу от тебя народ великий; Я пойду с тобою в Египет, Я и выведу тебя обратно» (Быт. 46:3, 4).

После этого Ой-Боюсь и Пастырь вернулись к хижинам — на ночлег. Утром Пастырь разбудил Ой-Боюсь и повел ее дальше. Но на этот раз он отворил маленькую дверцу в стене пирамиды и пригласил Ой-Боюсь внутрь. Там был проход, ведущий к центру сооружения, а оттуда на верхние этажи поднималась винтовая лестница.

Пастырь открыл другую дверь, ведущую из центрального зала на первом этаже в очень большую комнату, похожую на зернохранилище, и они вошли туда. Повсюду, кроме небольшого пространства посередине, были насыпаны большущие кучи зерна. Мужчины, стоявшие там, разными способами молотили всевозможные виды зерна. Затем они мололи его, у некоторых получалась мука мелкого помола, у других — крупного. Тут же на земле сидели женщины, и перед каждой был гладкий выдолбленный камень. Они мололи самые лучшие сорта пшеницы.

Понаблюдав немного за ними, Ой-Боюсь заметила, что зерна сперва толкут и выколачивают, пока они не раскрошатся. Но затем их еще мелют и колотят, и этот процесс продолжается, пока мука не станет достаточно мелкой для выпечки пшеничного хлеба высшего сорта.

«Видишь, — мягко сказал Пастырь, — как сильно отличаются методы помола для разных сортов зерна, соответственно его предназначению». Затем он процитировал: «Ибо не молотят чернухи катком зубчатым, и колес молотильных не катают по тмину; но палкою выколачивают чернуху, и тмин — палкою. Зерновой хлеб вымолачивают, но не разбивают его; и водят по нему молотильные колеса с конями их, но не растирают его» (Ис. 28:27, 28).

Наблюдая, как женщины толкут хлебные зерна своими тяжелыми камнями, Ой-Боюсь обратила внимание на то, как долго длится этот процесс, прежде чем получится и будет готова к употреблению мелкая белая мука. Потом она услышала голос Пастыря: «Я привожу народ мой в Египет, чтобы перемолоть его в мельчайший порошок, дабы он стал хлебом для других. Но запомни, что, хотя хлебные зерна и колотят, никто не молотит их вечно; но только до тех пор, пока вымолоченное и измельченное зерно не будет готово к употреблению. „И это происходит от Господа Саваофа: дивны судьбы Его, велика премудрость Его!“ (Ис. 28:29)».

После этого Пастырь отвел ее назад, в центральный зал, и оттуда они стали подниматься по винтовой лестнице, все выше и выше закручивающейся в темноте. На следующем этаже они вошли в другую маленькую комнатку. В центре ее находился огромный, плоский, как стол, гончарный круг. Рядом с ним стоял горшечник, обрабатывающий на этом круге какое-то изделие. Он крутил колесо и создавал из глины разнообразные предметы. Он резал, месил и формировал материал по своему усмотрению, а глина всегда оставалась лежать неподвижно на круге, покоряясь каждому его прикосновению — совершенно безропотно.

Когда они наблюдали за этим, Пастырь сказал: «В Египте я также создаю мои самые лучшие и красивые сосуды. Я приношу инструменты, какие считаю нужными для своей работы» (см.: Иер. 18). Затем он с улыбкой добавил: «Не могу ли Я поступить с тобой, подобно горшечнику сему? Вот, что глина в руке горшечника, то ты в Моей руке» (см.: Иер. 18:6).

Под конец он повел ее по лестнице на самый верхний этаж. Там они обнаружили комнату с печью, в которой золото переплавлялось и очищалось от всех шлаков. В плавильне находились также неотесанные куски камней и породы, содержащей кристаллы. Их положили в сильно раскаленную плавильню и оставили там на какое-то время. И вот, когда их вытащили, они оказались сверкающими драгоценными камнями. Они сияли так, будто внутри у них горело пламя. Стоя рядом с Пастырем и глядя на огонь, Ой-Боюсь услышала самое прекрасное его изречение:

«Бедная, бросаемая бурею, безутешная! Вот, Я положу камни твои на рубине и сделаю основание твое из сапфиров; И сделаю окна твои из рубинов, и ворота твои — из жемчужин, и всю ограду твою — из драгоценных камней» (Ис. 54:11, 12). Затем он добавил: «Мои самые редкие и драгоценные камни и мое самое чистое золото — это те, кто был переплавлен в печи Египетской». И он спел куплет из маленькой песенки:

Дата добавления: 2015-11-04