Анализ книги показывает, что были два основные фактора, определяющие эту эволюцию: осмысление проявлений бессознательного, целью которого являлось создание "языка описания" бессознательных процессов (сам Юнг понимал эту работу как анализ структуры бессознательного), и реализация Юнгом своих основных экзистенциальных проблем и устремлений. Для уяснения сказанного рассмотрим один пример - формирование понятия "Анимы".
В теоретической системе Юнга "Анима" - это архетип, который широко используется при интерпретации проявлений бессознательного. Интересно, как Юнг приходит к этому понятию. Сначала в его снах-видениях-фантазиях появляется образ прекрасной слепой девушки, которая находится в компании с Ильей-пророком и огромной черной змеей. Затем образ девушки вытесняется женским голосом, в котором Юнг узнает одну из своих пациенток. Этот голос ведет активную полемику с Юнгом, утверждая, например, что его истолкование - это искусство или что Юнг как художник сам творит содержание бессознательных переживаний.
Именно этот психический материал, утверждает Юнг, и приводит его к идее "Анимы".
«Я подумал, что эта "женщина во мне" лишена собственных речевых центров и объясняется с моей помощью. Она говорила со мной не однажды, причем обстоятельно. Меня крайне занимало то, что какая-то женщина существует внутри меня и вмешивается в мои мысли. В самом деле, думал я, может, она и есть "душа" в примитивном смысле слова, и я спросил себя, почему душу стали называть "anima", почему ее представляют как нечто женственное. Впоследствии я понял, что эта "женщина во мне" - некий типический, или архетипический образ в бессознательном всякого мужчины, я назвал его "Анима"»135.
Последний этап формирования понятия - элиминирование чувственных манифестаций "Анимы" и наращивание теоретических признаков этого понятия. "Анима" по Юнгу - это не только вечный врожденный образ женщины, но и связь сознания с бессознательным, а также женская природа и логика в мужчине, наконец, это источник и символ Эроса и жизни.
Основной вопрос здесь следующий: из каких соображений, каким образом Юнг набрал основные теоретические признаки "Анимы"? Вряд ли ему мог помочь приведенный психический материал, ведь из него Юнг мог почерпнуть весьма немногое, а именно, что ему приснилась некая прекрасная девушка, а потом с ним общался и спорил голос, напоминающий голос одной его пациентки. Как из всего этого можно получить понятие "Анимы" совершенно неясно. В то же время достаточно очевидно, что понятие "Анимы" небесполезно в психотерапевтической практике, а также, что оно отвечает эстетическим и культурологическим взглядам Юнга. Не означает ли сказанное, что понятие "Анимы" вовсе не выплыло из глубин бессознательного, а было сконструировано самим Юнгом? Другое дело, что в качестве эвристического толчка могли выступить соответствующие фантазии Юнга, но из того же материала бессознательного на другом этапе эволюции личности Юнга, вероятно, выплыло бы не понятие "Анимы", а какое-то другое.
Конструирование Юнгом понятий, конечно, не могло продолжаться бесконечно, оно пришло к своему завершению, когда он полностью реализовал свою личность, то есть разрешил в своем сознании и жизнедеятельности основные волновавшие его экзистенциальные проблемы. Анализ книги Юнга показывает, что главные из них были следующие: проблема Бога, проблема теодецеи, проблема смерти и отношения к ней, понимание истории и культуры, понимание человека, объяснение природы психических заболеваний. Кстати, одно из центральных понятий теории Юнга - архетип "самость", связан как раз с представлением о самореализации ("самодостаточности") личности.
«Тогда же, между 1918 и 1920 годами, - пишет Юнг, - я начал понимать, что цель психического развития - самодостаточность. Не существует линейной эволюции, есть некая замкнутая самость. Однозначное развитие возможно лишь вначале, затем со всей очевидностью проступает центр»136.
На мой взгляд, этот материал убедительно демонстрирует, что новые знания и представления о психике, например, выраженные в понятиях «анима», «самость» или «бессознательное», Юнг получает не столько из изучения самой психики, сколько осознания и объективации состояний и потенций своей души. Помогают ему на этом пути схемы. История с Богом на троне, столь непочтительно разрушившим храм церкви, истолкование сновидений и других проявлений бессознательной деятельности - все это примеры схем, без которых Юнг не смог бы осознать и объективировать свои состояния и желания. В то же время, поскольку Юнг использует полученные знания и представления в качестве инструментов (средств) психотерапевтической работы и, кроме того, оформляет их понятийно (то есть осмысляет на основе психологических категорий), постольку можно утверждать, что на основе этих личных знания и представления Юнг создает общезначимые психологические представления и понятия. Таким образом, прорисовывается следующая последовательность: оригинальная личность (в данном случае, Юнг) - осознание и объективация ее потенций и желаний, осуществляемые путем схематизации (то есть, лишь при условии создания схем) - получение в процессе схематизации новых знаний и представлений - создание на их основе научных понятий и новых научных знаний (для этого в свою очередь может понадобиться еще одна группа схем; именно последние имел ввиду Кант, вводя свое представление о схематизмах рассудка).
Таким образом, представления о Боге, архетипах, самости, задающие картину юнгеанской реальности, были созданы под влиянием двух обусловленностей: реализации установок и интенций личности Юнга и ряда объективных обстоятельств (заимствование на раннем этапе развития идей Фреда, необходимости разработать средства для работы с пациентами и др.). Выше я проанализировал не менее убедительный случай – представление о реальности, конституированные Эмануэлем Сведенборгом. Они не в меньшей степени были обусловлены личностью автора, но и рядом объективных обстоятельств (например, представлением о науке того времени, необходимостью связать Священное писание с картезианством). В недавно вышедшей книге «Мышление и творчество» я рассмотрел и другие случаи зависимости картины реальности, с одной стороны, от личности творца, с другой – объективных условий и обстоятельств.
В этом смысле нужно уточнить наш тезис: картина реальности, формирующая начиная с античности, складывается не только под влиянием самостоятельного поведения человека, давая разные варианты в соответствии с типом личности, но и под влиянием общих условий и обстоятельств. В рамках религиозно-мифологической картины, невзирая на все ее трансформации, все же понятно, как устроен мир: его создали боги и он населен богами и людьми. Другое дело, новая реальность, встающая перед античным человеком, реальность, обусловленная мышлением, философией, наукой, а также рациональными практиками - судопроизводства, хозяйственной и политической деятельности и другими. Эта реальность уже не укладывается в религиозно-мифологическую картину, с ней рождается совершенно другой мир. Античный человек, отвечая на вызовы времени, состоящие в формировании личности и мышления, создает и новые практики, осваивает новый опыт. В качестве становящейся и мыслящей личности он по-новому любит, иначе готовится к смерти, по-другому разрешает конфликты. Необходимое условие всего этого, то есть включения в новый опыт и практики, выработка новых представлений о мире, с одной стороны, и новых представлений о самом себе – с другой.
Возьмем, к примеру, сферу любви. С одной стороны, Платон рисует в «Пире» новое представление о самой любви (это гармония, стремление к целостности, благу и бессмертию), с другой – о любящем человеке. Говоря в своих диалогах, что «лучше любить, чем любимым», Платон обращает внимание на то, что правильная любовь требует от человека духовной работы, изменений, стремления к реализации своих идеалов (а любимый может ничего этого не делать). В этом отношении любовь – это и то, что объективно существует, что вне человека (любовь как бог-Эрот), и то, что характеризует поступки человека (он стремиться найти свою половину, вынашивает духовные плоды и т. д.), наконец, любовь – это также и свойство личности, ценности и установки человека, переходящего к самостоятельному поведению. Заметим, Платон вынужден одновременно выстраивать три дополняющих и предполагающих друг друга реалии – представление о новой реальности, человеческих поступках и действиях в рамках этой реальности, но также и о самой личности (любящий в качестве своеобразного философа).
Другой пример – понимание Платоном загробного мира. Опять это понимание неотделимо от поступков человека: последний должен продумать свою прежнюю жизнь и осуществить выбор дальнейшей судьбы; он, если хочет избежать наказаний на том свете, должен жить правильно. Но при этом Платон неявно характеризует и личность, например, указывая, что именно философ в первую очередь выбирает правильную жизнь и судьбу и поэтому становится бессмертным.
О том же говорят и «правовые» исследования Аристотеля137. Минимизация конфликтов предполагает как представление о спорах и их разрешении, так и о том, что такое «справедливость». Справедливость это, с одной стороны, свойство личности (ценятся, как пишет Аристотель, «справедливые судьи»), но, с другой – объективная характеристика действительности и поступков человека (справедливость – это «следование законам» и «середина ущерба и выгоды, ограничивающая произвол»). Опять же богатство по Аристотелю – это и бесконечное накопление денег и такая жизнь, которая не является благом. То есть богатство выступает и как объективная реальность, и как поступки человека, и как характеристика его личности.
Почему же приходится задавать указанные три стороны? А потому, что речь идет о конституировании самостоятельного поведения. Действуя самостоятельно, человек может опереться только на самого себя и на внешний мир. Справедливый человек это тот, кто действует, исходя из справедливости в себе самом и справедливости как объективной реальности вне человека. Связывает же обе эти характеристики само справедливое действие (поступок). Однако реконструкция показывает другое: все три стороны новой действительности (характеристика мира, деятельности человека и его личности) обусловлены новыми практика и опытом человека.
Здесь может возникнуть и такой законный вопрос: как от отдельных представлений о реальности (любви, загробном мире, добродетельной жизни и т. п.) античный человек приходит к целостной картине мира? Во-первых, заметим, что все отдельные представления в античной культуре формируются в контексте единой практики мышления (В данном случае можно заметить, что различие, например, систем Платона и Аристотеля в плане мышления все же второстепенно, по сути, Аристотель продолжает и завершает дело своего учителя). Поэтому между указанными отдельными представлениями нет противоречий. Но, конечно, важна и рефлексия целого, чем и занимаются крупные философы. Например, в «Тимее» задачу сборки целого Платон вменяет демиургу, а в «Метафизике» Аристотеля ту же задачу решает разум. Если демиург «строит и ткет» космос, сходно с тем как Платон конституирует любовь или государство, то разум в «Метафизике» нормирует (мыслит) мышление, вполне похоже на то, как это делает сам Аристотель, например, в «Аналитиках». Другими словами, я хочу сказать, что характер сборки картины мира в античности зависит от личности философа, что, впрочем, удобно для античного человека. Как личность он выбирает ту картину мира (Демокрита, Платона или Аристотеля), которая ему больше подходит. С точки же зрения античного мышления, все эти разные картины мира - всего лишь варианты единого подхода и умозрения.
С точки зрения наших сюжетов, интересно рассмотреть, как в рамках личностной реальности понимается человек. Естественно, по-разному. Но если иметь в виду, например, наших героев, то можно заметить, что для них человек, как правила, выступает в одной ипостаси – главным образом, как средство, удовлетворяющее их потребности и интересы. Даже К.Юнга можно подозревать в этом грехе. В его воспоминаниях, в частности, можно прочесть следующее.
«Ребенком я чувствовал себя одиноко, и я одинок до сих пор, поскольку я знаю, и я должен объяснить и напоминать людям то, что они не знают и, в большинстве случаев, не хотят знать… С некоторыми людьми я был очень близок, по крайней мере до тех пор, пока они были как-то связаны с моим внутренним миром; но затем могло случиться так, что я вдруг отстранялся, потому что не оставалось ничего, что могло меня с ними связывать. До меня с трудом доходило, что люди продолжают существовать – даже когда им уже нечего сказать мне… Я мог увлекаться многими людьми, но стоило мне проникнуть в их суть, волшебство исчезало. И я нажил себе множество врагов. Но всякий человек, если он человек творческий, не принадлежит себе. Он не свободен. Он – пленник, влекомый демоном»138.
Тем не менее, Юнг не был асоциальной личностью, не забудем, что предпосылки, которые я здесь анализирую, нельзя трактовать как причины. А вот Миллиган или Дита, действительно, совершили преступление против людей и не переживали по этому поводу. Свои жертвы они рассматривали как средства для решения личных проблем. В их реальности человек не обладал автономией, правами, независимостью, они не чувствовали Другого как самого себя, не могли взглянуть на мир его глазами, встать в его позицию, сопережить его боль и страдания. Есть еще один замечательный пример репрезентации мироощущения таких асоциальных личностей – роман Джона Фаулза «Коллекционер» (вышел в свет в 1963 г.).
Главный герой романа Фредерик Клегг, безусловно, наш персонаж. Он из неблагополучной семьи139, замкнулся в мире фантазий. Выиграв не тотализаторе крупную сумму, Фредерик получает возможность реализовать любые свои желания. Таким желанием для него становится заполучить понравившуюся ему незнакомую студентку Миранду Грей140. Фредерик покупает стоявший на отшибе загородный дом, обустраивает в ней подвальную комнату, из которой без его помощи невозможно самому выбраться, затем, применив насилие, похищает Миранду и держит в этой комнате, надеясь склонить к тому, чтобы она его полюбила и стала женой. Он прекрасно понимает, что нарушил закон, но рассчитывает, что никто ничего не узнает, поскольку он все продумал и предусмотрел. Миранда пытается убежать из своей тюрьмы, убить Фредерика, но у нее ничего не получается. Тогда она, пересилив отвращение, склоняет его к любви, исходя из аргумента, что «никто не может держать в заключении того, кто отдал ему себя». Но и из этого ничего не получается, поскольку у Фредерика совершенно другой образ любви, надуманный и книжный. Поступок Миранды убивает чувство Фредерика, он, не скрывая, начинает ненавидеть и третировать ее. Когда Миранда заразилась от своего тюремщика гриппом, перешедшим в тяжелое воспаление легких, Фредерик, чтобы все не раскрылось, отказывается вызвать врача. Болезнь заканчивается трагично – Миранда умирает в мучениях. Немного попережевав, пофантазировав и полностью себя реабилитировав, Фредерик тайно хоронит Миранду, и тут же начинает думать о новой жертве.
Вот несколько примеров его рассуждений, показывающих, как Фредерик истолковывает свои действия по отношению к Миранде и почему он рассматривает их как большое благо для нее141.
(Во время похищения, после того, как Фредерик усыпил Миранду хлороформом) «Я вдруг ужасно взволновался: смог, добился чего хотел. Такое дело. Перво-наперво заклеил ей пластырем рот, затем привязал ее ремнем к койке, без спешки, без паники, все по плану…Она еще не очнулась, но мне впереди было слышно, как она дышит, с хрипом, тяжело, как от простуды, так что я понимал – с ней все нормально». (44)
«Знаете, на что это все было похоже, вроде охотишься за бабочкой, за нужным экземпляром, а сачка у тебя нет, и приходиться брать двумя пальцами, указательным и средним (а у меня это всегда здорово получалось), подходишь медленно-медленно сзади, и вот она у тебя в пальцах, и тут нужно зажать торакс, перекрыть дыхание, и она забьется, забьется…Это не так просто, как бывает, когда усыпляешь их в морилке с эфиром или еще чем. А с ней было в сто раз трудней – ее-то я не собирался убивать, вовсе этого не хотел». (56)
«Я не давал ей газет. Не давал ей слушать радио или смотреть телевизор…Ну конечно, мне не хотелось, чтобы она была сломлена, у меня не было такой цели, как у гестапо. Но я подумал, если она окажется отрезанной от внешнего мира, тогда будет больше думать обо мне». (58-59)
(После попытки Миранды совершить побег). «По-настоящему мне и больно-то не было, но шок был ужасный, я ведь ничего подобного не ожидал. И это после того, как я вел себя с ней вполне благоразумно. Другой на моем месте давно бы голову потерял». (61)
«Связал ей за спиной руки.
Говорю, мне самому неприятно, что приходится быть таким подозрительным, только ведь вы – все, что у меня есть в этой жизни. Только ради этого и живу…Говорю, если вы уйдете, я на себя руки наложу.
- Вам надо лечиться.
Я только хмыкнул
- Я хотела бы вам помочь.
Вы думаете я сумасшедший, раз сделал то, что сделал. Я не сумасшедший. Просто вы – ну, просто вы – единственная. Больше никого нет». (67)
«Я не хотел хвалить себя. Просто хотел, чтобы она хоть на минуту задумалась о том, что с ней сделал бы любой другой на моем месте, если бы она оказалась в его власти». (78)
«Просто ничего особенного не происходило. Просто были все эти вечера, которые мы проводили вместе…Никто никогда не поймет, как мы были счастливы…то есть, конечно, это я был счастлив, но случались такие минуты, когда, думаю, и она тоже, несмотря на все, что она тут говорила». (80)
«Ну ладно, вы думаете, я ненормальный, раз вас здесь держу. Может, это и так. Только я вам скажу, что таких ненормальных целая куча набралась бы, если бы у людей были на это деньги и время. Между прочим, и сейчас таких случаев много, только мы не знаем об этом». (86)
«Вот чего она никогда не понимала, а это для меня самое важное было иметь ее при себе. При себе иметь – и все, этого мне было довольно. И ничего больше не надо было. Просто хотел при себе ее иметь и чтоб все волнения наконец кончились, чтоб все было спокойно». (112)
(После безуспешной попытки Миранды полюбить Фредерика). «Все вспоминал и вспоминал, как на картинке видел, вот стою голый, вот лежу, и как себя вел, и что она могла подумать. Прямо видел, как она смеется надо мной там, у себя внизу….
Я был на все способен. Мог запросто ее убить. Все, что я потом сделал, все было из-за этой ночи.
Получалось вроде, что она была глупая, глупая как пробка. Конечно, на самом-то деле это было не так, просто она не понимала, какая любовь мне нужна. Как правильно со мной себя вести…Она была как все женщины, ничем не отличалась…Я ее больше не уважал…
Эти фотографии (когда я ей наркоз дал) – я на них иногда смотрел. С ними-то мне не надо было торопиться. И они мне не дерзили. Так что я все мог». (119-120)
(После требования фотографироваться обнаженной). «Или вы это сделаете, или вам придется сидеть взаперти. Обходиться без прогулок, без хождения наверх, без ванн. Без ничего…Чем вы лучше уличной девки? Я вас уважал, думал, вы выше этого, а вы что сделали? Я-то думал, вы не такая как все…На все готовы, на любую гадость, только чтобы заполучить то, что вам надо…
Да или нет? – говорю.
Она схватила со стола пузырек с тушью и швырнула в меня. С тем я и ушел. Запер дверь на засов. Ужин ей не понес…
Не могу толком объяснить, только я был доволен. Я понял: раньше я был слабовольным, теперь – отплатил за все, что она мне говорила, за все, что она обо мне думала…подумал: теперь-то ты ниже меня во всех смыслах, так теперь и будет всегда. Может, раньше она такого не заслужила, но потом-то так себя повела, что вполне этого заслужила. Теперь у меня были веские причины ее проучить, чтоб знала, что к чему». (124-125)
(Незадолго до смерти Миранды). «Я даже чувствовал так, что вот эта ее болезнь к лучшему, потому что, если бы она не заболела, было бы опять много всего такого, что раньше было». (130)
(После смерти Миранды). «Я все думал о ней, даже подумал, может, и моя вина в том, что она сделала, из-за чего потеряла мое к ней уважение, а потом подумал: нет, она сама во всем виновата, сама напросилась и получила по заслугам». (269)
Сначала Миранда для Фредерика просто большая прекрасная бабочка, которую нужно поймать, затем способ реализации мечты, потом неблагодарная тварь и уличная девка (вдребезги разрушила его мечту), наконец, он не знал, как от нее отделаться, но помогла болезнь и смерть. Интересен и дискурс Фредерика: похищение и насилие выносится за скобки, а дальше схема такая – другие бы сделали с вами, что захотели (изнасиловали, убили), а не делаю, поэтому вы должны быть мне благодарны и обязаны по гроб. То, что выносится за скобки, как бы забывается, то есть налицо символическая амнезия. Другой вариант дискурса: на самом деле Миранде со мной хорошо, чтобы она там не говорила, а если она пытается убежать или недовольна, то просто не понимает своего счастья; в этом случае она сама виновата и наказание для нее является справедливой карой. Реальность Фредерика задается его личностью, и в этой реальности нет места человеку, любви, состраданию, пониманию, хотя наш герой постоянно говорит, что его никто не понимает. Нет места всем этим человеческим чувствам и состояниям и в реальности Миллигана и Диты.
Представление личности о самой себе. В структуру самостоятельного поведения входит принятие решений, выбор, предпочтения. Если социум не является в данном случае авторитетом, то, спрашивается, на что человек может опираться, если он хочет быть эффективным? Напрашивается ответ, на самого себя. Но что это означает и можно ли действовать, только реализуя себя? Может ли человек понять, кто он есть? Сегодня он один, завтра - другой, в одной ситуации он такой, в другой – иной. Да, и нельзя не учитывать требования социума. Выход был найден в том, что вместо себя личность создает (посылает) образ, который, с одной стороны, кажется ей приемлемым, с другой – удовлетворяет общество. Этот образ фиксирует характеристики человека, значимые одновременно для него и общества. Многие сознательные поступки людей, - замечает Т.Шибутани, - зависят от того, как они представляют самих себя»; человек «действует, как если бы он был определенным типом человека, характеризующимся определенным комплексом черт»142.
Один из первых и здесь был Августин. В «Исповеди» он задает образ себя сначала как человека греховного, но ищущего истину и Бога, затем как христианина, соединившегося с Богом. В этом качестве Августин задает себя через понятие «внутренний человек».
«Внутренний человек, - пишет С. Неретина, - начинается с любви к Богу, эта любовь порождается "неким светом и неким голосом, неким ароматом и некой пищей, и некими объятиями»143.
«Этот свет, голос, аромат, пища, объятия внутреннего моего человека, - читаем мы в "Исповеди", - там, где душе моей сияет свет, который не ограничен пространством, где звучит голос, который время не заставит умолкнуть, где разлит аромат, который не развеет ветром, где пища не теряет вкуса при сытости, где объятия не размыкаются от пресыщения. Вот что люблю я, любя Бога моего»144.
А вот как характеризует себя К.Юнг, он считает, что в нем живет две личности – обычная (Юнг называет ее «номер 1») и эзотерическая («номер 2»).
«Но существовал и другой мир, и он был как храм, где каждый забывал себя, с удивлением и восторгом постигая совершенство Божьего творения. В этом мире жил мой "Другой", который знал Бога в себе, он знал его как тайну, хотя это была не только его тайна... "Другой", "номер 2" - типичная фигура, но осознается она немногими... мир моего второго "Я" был моим, и все же у меня всегда оставалось чувство, что в том втором мире было замешано что-то помимо меня. Будто дуновение огромных миров и бесконечных пространств коснулось меня, будто невидимый дух влетал в мою комнату - дух кого-то, кого давно нет, но кто будет всегда, кто существует вне времени»145.
Представление личности о себе является конструкцией, во-первых, поскольку человек создает его, опираясь на доступные ему образцы и культурные формы, во-вторых, в том смысле, что хотя такое представление предполагает знания и рефлексию, реальное поведение человека может сильно отличаться от заданного в его представлении о себе. Можно согласиться с Т,Шибутани, который пишет, что «предположения, которые человек делает относительно себя самого, не обязательно должны быть точными; если они последовательны, его поведение будет также в значительной мере последовательным»146.
Если у Диты Синициной и Фердинанда о себе были явно неадекватные представления, то у Миллигана их не было вообще. Некоторые его личности, например, Артур и Рейджен, пытались охарактеризовать себя, но сам Миллиган был сделать этого не в состоянии. И понятно почему, для создания представления о самом себе, необходимо уметь подводить свои разные состояния и поступки под одну схему, а часто иметь и идеал себя. Например, свои разные состояния и поступки как христианина Августин смог подвести под схему «внутреннего человека», которая в свою очередь, опиралась на образ Христа. В современной культуре образы и идеалы себя заимствуются от родителей или от значимых Других, например, друзей, героев литературы, кино, ТВ или эстрады. Поскольку поведение Миллигана в разных ситуациях было очень различным, а конституирующей инстанции у него не сложилось, нащупать схемы, под которые эти разные типы поведения и поступки можно было подвести, не представлялось возможным. Впрочем, у Билли и не было такой потребности.
Личная история человека. Роман «Воскресение» Толстого написан почти в жанре личной истории. Нехлюдов вспоминает свои поступки в прошлом и намечает дальнейшую линию жизни. При этом он явно истолковывает свою прошедшую жизнь в перспективе духовного спасения, на которое он нацеливается. «Вчера и сегодня, - горько и жестко констатирует Нехлюдов, - я мерзавец и негодяй, хотя считал себя порядочным и честным человеком, но я раскаиваюсь, я буду искупать свою вину и грехи, и я стану лучше». Дело в том, что в разных ситуациях и в разное время жизни личность ведет себя по-разному, так что иногда кажется – это совершенно разные люди. Однако представление о себе или представление о человеке, которое составляют о нем другие люди, часто не меняются. Кроме того, эти представления нередко прямо противоположны истинному положению дел. Так, Нехлюдов до суда был уверен, что он человек прямой и правдивый, да и окружение его, вероятно, так думало. На самом же деле Нехлюдов был далек от того образа, который он по поводу себя нарисовал и выставлял на публику.
Пожалуй, один из первых похожую ситуацию пытается разрешить св. Августин. Он обнаружил, что его представление о себе не отвечает ни реальному его поведению, ни образу верующего в Иисуса человека. Если Августин скажет, что он, как человек, погрязший в грехе и все еще не поверивший полностью в Бога, – не он, не Августин, это будет неправда. Если же он скажет, что Августин – это не человек, прорывающийся к Богу, проклинающий свою прежнюю жизнь, то и в этом случае, он погрешит против истины. Тогда Августин и вводит личную историю, позволяющую ему, во-первых, разнести свои разные «личности» во времени (в прошлой жизни жил один Августин, а в настоящей живет другой, а в будущей, возможно, на свет родится третий Августин в виде «внутреннего человека»), во-вторых, связать все эти три «личности» за счет единой личной истории (все эти три Августина есть он сам в прошлом, настоящем и будущем).
Интересно, что для конституирования личной истории Августину пришлось переосмыслить и понятие времени. Устанавливаясь в мире заново, личность в средневековой культуре нащупывает и новые принципы, в частности, для понимания времени.
«В тебе, душа моя, - пишет Августин в «Исповеди», - измеряю я время…Только потому, что это происходит в душе, и только в ней существует три времени. Она и ждет и внимает, и помнит: то, чего она ждет, проходит через то, чему она внимает, и уходит туда, о чем она вспоминает. Кто станет отрицать, что будущего еще нет? Но в душе есть ожидание будущего. И кто станет отрицать, что прошлого уже нет? Но и до сих пор есть в душе память о прошлом. И кто станет отрицать, что настоящее лишено длительности: оно проходит мгновенно. Наше внимание, однако, длительно, и оно переводит в небытие то, что появится»147.
«Христианство с его догматом о боговоплощении, - разъясняет П.Гайденко, - позволяет по-новому взглянуть и на память, и на историю. Не в уме только, а в человеческой душе, неразрывно связанной с плотью, теперь заключена онтологически значимая реальность, и не случайно время как форма бытия души, как единство воспоминания, восприятия и ожидания становится предметом внимания у Василия Великого, Григория Нисского, Августина и др.»”148.
Действительно, в средние века человек (и “простец” и “высоколобый”) отождествляет себя, прежде всего, с Творцом, поскольку считает себя созданным “по образу и подобию” последнего. Как творец Бог является личным для каждого средневекового человека. Личный же Бог, по мнению П. Гайденко, “предполагает и личное к себе отношение; отсюда изменившееся значение внутренней жизни человека: она становится теперь предметом глубокого внимания, приобретает первостепенную религиозную ценность”149.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |