Мне нужно, чтобы ты забрала письмо, которое я оставлю для Кира, оно будет лежать рядом со мной на кровати. Отдашь ему, когда будешь уверена, что вы одни и за вами никто не следит. Я хотел тоже отправить ему письмо по почте, но понял, что мне так много нужно ему сказать, что я закончу его писать уже перед самым своим концом.
Спрячь письмо. Под одежду, куда угодно, но чтобы его никто не увидел. После этого вызови полицию и "скорую", чтобы констатировали смерть.
Все именно в таком порядке!
И только после этого позвони Киру.
Никаких разговоров по телефону, ни слова о моем письме ни тебе, ни ему. Все только при встрече с ним и только наедине.
Встретишь полицию, расскажешь такую версию: договорились встретиться у меня, ты приехала, дверь открыта, я уже был мертв.
Я побоялся на самом деле оставлять открытой дверь, вдруг кому-то пришло бы в голову зайти. Хотя этого и не было в моих видениях, но сейчас рисковать нельзя.
Проследи, чтобы никто не видел, как ты открываешь дверь, надень перчатки, чтобы не оставить отпечатков пальцев. После этого уничтожь ключи огнем Зверя, чтобы не оставить никаких следов.
Изольда, ты должна четко осознавать, чего я от тебя хочу. Я хочу полного самоконтроля, никаких истинных эмоций. Предатель очень близко, и вы должны быть втройне осторожны, пока не узнаете, кто это. Играй, лги, притворяйся - что угодно, чтобы все поверили именно в твою версию событий.
Ну вот, пожалуй, и все.
Напоследок повторюсь, я очень люблю вас. Будьте счастливы.
Я знаю, ты сильная, ты справишься со всем, что встретится у тебя на пути. Прошу об одном, никогда не теряй веры в себя, девочка моя.
Ты была права, я старый искусный кукловод, но это мой последний акт.
P.S. Уничтожь это письмо сразу, как только прочтешь.
С любовью,
В.П. Золотаревский".
Ниже шла его размашистая подпись и, как и было обещано, адрес, по которому я должна была ехать.
Я выронила письмо и залилась рыданиями. Этого не могло быть, это все неправда. Так не должно быть!
- Зверь, скажи, это ведь все неправда? - взмолилась я между всхлипами. - Скажи! Он ведь жив, правда?
"Такие письма в шутку не пишут, - пробормотал Зверь. - Я думаю, тебе нужно успокоиться и пойти по адресу".
Я только мотала головой и отчаянно ревела. Мне казалось, мир рухнул. Все было нереальным, неправильным. Это же Золотаревский, бессмертный старик! Он не победим, он вечен!
Через пять минут я стала пытаться себя успокоить, получалось плохо.
Дрожащими руками подняла письмо с пола, пробежала его еще раз глазами, а потом сожгла прямо в руке. Слезы струйками стекали по подбородку, капая на свитер.
Одевалась резкими движениями, чуть не отломав "собачку" на замке сапога. Нашла шапку, которую еще ни разу не надевала в этом сезоне, натянула ее по самые глаза, сунула в карман куртки ключи из конверта, надела перчатки, как и было велено, и вышла за дверь.
На улице было уже совсем темно. Поднявшийся к вечеру ветер, снова замел весь двор, пришлось пробираться через сугробы.
Я ничего не видела из-за слез, застилавших глаза. Споткнулась и свалилась в снег, едва сошла с крыльца. Слезы душили, мне казалось, что я сейчас умру, мозг отказывался верить в реальность происходящего.
Я поднималась из сугроба не меньше пяти минут. Сначала просто лежала, свернувшись калачиком, и ревела, уткнувшись лицом в снег. Мне нужно было выплакаться, выжать из себя все переживания и эмоции здесь и сейчас, потому как, когда я доберусь до квартиры Золотаревского, я должна абсолютно контролировать все свои чувства. Он верил в меня, он просил...
От моих горячих слез снег таял и тут же замерзал, превращаясь в лед. Я кусала губы, бессильно сжимала руки в кулаки и снова разжимала их, пытаясь заставить боль убраться подальше и восстановить самоконтроль. Мне хотелось выть во весь голос, но я боялась привлечь внимание, слава Богу, двор был слабо освещен, и моей агонии никто не видел.
Кое-как успокоившись, поднялась на ноги, потратив оставшиеся силы, чтобы удержать равновесие. Мое тело казалось чужим, тяжелым и неповоротливым, координация движений нарушена.
За все это время Зверь не проронил ни слова, дав мне время выплакаться. Я была одна: я и мое горе. Я даже представить не могла, что я так сильно люблю старика, такого доброго великодушного человека, пусть и всегда полного загадок. Я столько раз обвиняла его во всех смертных грехах и столько же раз ошибалась. И вот сейчас настал момент, когда извиняться поздно, моих слов никто не услышит. Я могу шептать извинения или же кричать во весь голос - это не имеет значения, до адресата они уже никогда не дойдут, потому что он ушел. Навсегда. Наверное, человеческий мозг слишком мал, чтобы осознать всю глубину и весь ужас слова "навсегда", поэтому моя истерика только усиливалась при мысли об этом. Навсегда - это так страшно.
Будь моя воля, я бы ревела всю ночь, забившись в какой-нибудь угол, где бы меня никто не видел и не слышал. Но последняя воля Владимира Петровича, высказанная в письме, не позволила мне отдаться своим эмоциям, несмотря на всю боль и отчаяние, клокотавшие во мне и разрывающие изнутри, я твердо знала, что должна встать и идти.
Кое-где снега намело до пояса, я пробиралась по нему медленно, словно старушка, норовя нырнуть носом в сугроб практически после каждого шага.
Мой двор представлял собой прямоугольник, ограниченный четырьмя длинными домами, выезд из двора был узким, в нем не могли бы разъехаться и две машины, поэтому приходилось сначала пропускать выезжающих, и только потом въезжать самой. В этот вечер на въезде во двор встретились два одиночества. Мало того, что все замело, так оба водителя не желали пропускать друг друга. Я видела свет фар, темные фигуры, размахивающие руками, крики и ругательства.
"Так вот почему Золотаревский приказал идти пешком!" - первым понял Зверь.
Он был прав, я бы элементарно не смогла даже покинуть свой собственный двор.
- Старый кукловод, - прошептала я с грустной улыбкой. Наверное, если бы меня кто-нибудь видел, испугался бы. Уверена, улыбка на заплаканном распухшем лице больше напоминала гримасу.
Я бочком протиснулась мимо машин, перегородивших проход, только покачав головой, услышав те ругательства, которыми их обладатели осыпали друг друга. В этот момент их поведение казалось полным ребячеством, таким мелочным и глупым. Как можно тратить столько сил и времени на то, чтобы облить другого грязью чисто из принципа, когда можно просто пропустить человека? И пусть прав ты, а не он, какое это имеет значение? Пусть он едет и упивается своей победой, какое тебе до этого дело? Но, видимо, никто из водителей не думал, как я, или же не торопился домой к семьям этим снежным вечером. Вокруг умирают люди, а они тратят свою жизнь на ругань...
Я обошла спорящих и вышла на дорогу. Здесь трудилась снегоуборочная техника, и почти не было сугробов.
Я втянула голову в плечи, еще сильнее натянула шапку на глаза и двинулась в нужном направлении.
"Зверь, - попросила я, - приведи меня в порядок, пожалуйста. Иначе мне не удастся сыграть нужную роль".
Я чувствовала, как отекли веки от слез. Должно быть, я выглядела отвратительно.
"Хорошо, - откликнулся Зверь. - Попытайся расслабиться".
Я расслабилась после двух вздохов и без особых усилий. Когда я встала из сугроба и поставила себе четкую цель - добраться до дома Владимира Петровича - стало немного легче. Боль уползла куда-то вглубь и затаилась там, мозг начал функционировать.
Я просто шла вперед, слушая, как снег скрипит под ногами, ветер утих, и ничто не мешало моему передвижению.
Я шла вдоль дороги по тротуару, опустив голову и смотря только перед собой. Возле меня остановилась машина, из окна высунулся парень с доброжелательной улыбкой, предлагая меня подвести, но я одарила его таким убийственным взглядом, что он немедленно поднял стекло и, вдавив педаль газа, скрылся за поворотом.
Дом Золотаревского находился в нескольких километрах от моего, гораздо ближе, чем я могла подумать. Я преодолела это расстояние минут за двадцать, не было бы снега, наверное, и десяти хватило. К тому же, я шла, не торопясь, силясь привести свои чувства в порядок и осознать, что действительно сегодня произошло. С осознанием получалось плохо. Четко поставленная перед собой цель заставила встать и двигаться, но прийти в себя окончательно я так и не смогла.
Владимир Петрович жил в элитном районе, однако, не в новосторое. Квартиры здесь стоили очень дорого, но в то же время не пестрили излишествами: не было ни навороченных камер слежения, ни шлагбаумов, ни консьержек, которыми любят себя окружать современные богачи. Обычные многоэтажные дома старого фонда, на подъездах металлические двери с домофонами.
Найдя нужный мне подъезд, я обнаружила, что дверь с кодовым замком на нем сломана и открыта настежь. Кто-то заботливый наклеил на дверь записку: "Граждане, не дергайте дверь. С утра приедут ремонтировать".
Мне снова захотелось улыбнуться. Старый кукловод и здесь все продумал. Действительно, как бы я объясняла свое появление в квартире Золотаревского, если подъездную дверь открыть мне было некому?
Я осторожно вошла в подъезд, огляделась: никого.
Я тщательно стряхнула с себя снег: и с одежды и с обуви. И только потом пошла верх по лестнице.
Сориентировавшись по номерам квартир, я прикинула, что нужная мне квартира находится на седьмом этаже. Подниматься на лифте не рискнула, боясь столкнуться с кем-нибудь из соседей, поэтому и выбрала лестницу.
Поднималась медленно, то и дело оглядывалась и замирала от каждого шороха. Было еще совсем не поздно, всего-то девять часов вечера, и были высоки шансы наткнуться на обитателей дома. А в письме Золотаревского было ясно сказано: никто не должен меня видеть, пока я не вызову полицию.
Не вышло бы из меня шпиона, шпионы передвигались осторожно, но быстро, мне же с моим способом передвижения понадобилось довольно много времени, чтобы преодолеть какие-то семь этажей.
Вот она, квартира с нужным мне номером. Но, прежде, чем войти, я решила перестраховаться. Ошибок быть не должно, я готова была на все, только чтобы не обмануть ожидания старика.
"Зверь, улучши мне слух", - попросила я.
"Выполняю", - Зверь тоже был напряжен и немногословен.
Подъезд наполнился тысячами звуков, так, что в первое мгновение я испугалась и присела, оглядываясь. Но вокруг никого не было.
В соседней квартире семья садилась ужинать, хозяйка накрывала на стол, ее муж вполголоса возмущался, что такими темпами они дождутся завтрака, а не ужина. Бормотал нудно, на не зло. Их сынишка, судя по голосу, мальчишка лет десяти, рассказывал о школе, про Ваську из "А" класса, с которым они поссорились в этот день и доказывал, что это противный Колька разбил окно в спортзале, а потом все свалил на него.
Убедившись, что никто из обитателей этого жилища не собирается подходить к входной двери, я приблизилась к другой квартире, находившейся на лестничной площадке.
Здесь было слышно, как работает телевизор, шла мыльная опера, где фигурировали Педро и Мария. Также я услышала мерное дыхание обитателя квартиры. Никаких лишних звуков, никакого движения.
Убедившись, что опасности нет, я подошла к двери Золотаревского. Аккуратно достала ключи из кармана, стараясь не издать ни звука, медленно вставила ключ в замочную скважину, еще раз огляделась и только потом повернула ключ. Раздался отвратительный громкий скрежет. Я вздрогнула и только потом сообразила, что мой слух по-прежнему улучшен.
"Пардон", - виновато пробормотал Зверь, исправляя оплошность.
Дверь была закрыта на два ключа. Открыв второй замок, я замерла, слушая громко бьющееся сердце. Мне было по-настоящему страшно.
Наконец, я решилась и медленно открыла дверь, придерживая ее, чтобы она не издала ни единого скрипа.
В прихожей царил полумрак. Мои ноги ступили на мягкий коврик.
Я аккуратно прикрыла за собой дверь, но закрывать на ключ не стала.
Помедлила еще пару секунд, а потом, не разуваясь, двинулась в комнату, откуда лился яркий свет.
Все было именно так, как и обещал Владимир Петрович. И, не смотря на мои тайные надежды, его письмо не было ни шуткой, ни розыгрышем, ни проверкой.
Он лежал на огромной двуспальной кровати посередине большой аскетически обставленной комнаты. Лежал на спине, руки сложены на груди, одет был в черный костюм-тройку, даже галстук не забыл.
Несмотря, на весь ужас происходящего, Золотаревский выглядел величественно. Все как он и обещал: будто бы просто уснул.
Я подошла ближе на негнущихся ногах, не сводя глаз с его лица. Он выглядел как живой, казалось, мгновение, и его веки дрогнут, он откроет глаза, улыбнется своей доброй отеческой улыбкой и скажет: "Девочка моя..."
Но напрасно я тешила себя глупыми надеждами. Он не встал и не улыбнулся. Его грудь не вздымалась от дыхания, кожа была безжизненно бледной.
Я все же подошла ближе, поборола инстинктивный страх перед мертвым, сдернула с руки перчатку и дотронулась до его шеи, надеясь почувствовать пульс. Его кожа была холодной. Похоже, он умер еще несколько часов назад.
Я отступила назад, закрыв лицо руками.
"Тише, - сказал Зверь. - Вот теперь точно не время для истерик".
- Знаю, - прошептала я.
На бежевом покрывале, на котором лежал Золотаревский, я увидела белый конверт. На нем почерком Владимира Петровича было написано: "Киру".
На глаза снова навернулись слезы. Я упрямо вытерла их тыльной стороной ладони и решительно взяла конверт, потом спрятала его во внутренний карман куртки.
Что ж, часть моей миссии выполнена. Продолжим.
Но я все же помедлила, остановилась возле кровати.
Говорят, что мертвые вскоре после смерти слышат все, что говорят им живые. Так это или нет, я не знала, но очень надеялась, что легенды на пустом месте не рождаются.
- Владимир Петрович, - тихо произнесла я, - если вы меня слышите, я хочу сказать вам спасибо за все, что вы для меня сделали. Я никогда вас не забуду... И, клянусь, я буду достойна вашей веры в меня...
Мне никто не ответил, не включилось оставленное для меня голосовое сообщение, не пришел курьер, чтобы принести мне письмо с ответом. Тишина. Только мы со Зверем и мертвый человек в холодной пустой квартире.
Я вытянула руку с ключами вперед и выпустила огонь. Пламя уничтожило металл, будто бумагу, не оставив на ладони даже пепла.
Я выдохнула. Ну что ж, великий кукловод, пусть все будет по-твоему.
Я набрала в легкие побольше воздуха.
- Владимир Петрович! - громко закричала я. - Владимир Петрович! - и бросилась в прихожую.
Не требовалось никакого актерского мастерства, чтобы на глаза выступили слезы, которые и так просились наружу.
- Помогите!
Я выбежала на лестничную площадку и начала стучать в ту дверь, за которой смотрели сериал.
- На Помощь!
За дверью послышался шорох домашних тапочек, волочащихся по полу.
Не дожидаясь, пока появится соседка, я достала телефон и набрала номер "скорой", демонстративно, в подъезде.
Как в этот момент щелкнул замок, отворилась дверь и на пороге появилась пожилая женщина в полосатом махровом халате. Она удивленно уставилась на меня из-под толстых стекол очков.
- Тут человек! Он умирает! Или умер! Помогите! - тем временем уже кричала я в трубку. - Помогите!
- Назовите адрес, - спокойно ответила девушка, видимо, уже привыкшая к истерикам.
- Адрес? Адрес... - я сделал вид, что забыла адрес и обратила полные паники глаза на соседку Золотаревского. - Какой здесь адрес?!
Женщина опешила, но все же ответила.
Я, старательно заикаясь, повторила адрес девушке из "скорой", та в свою очередь заверила меня, что бригада уже выехала и попросила меня успокоиться.
- Что случилось? - набросилась на меня соседка, уже оценившая мой испуганный вид и открытую дверь в квартиру Золотаревского. - Владимиру Петровичу плохо?
- Мне кажется, он умер! - закричала я, схватив ее за рукав. - Я пришла, дверь открыта, а он... он там! - мой палец указал на дверь. - Он холодный!
- Батюшки святы! - ахнула женщина, мгновение помедлила, видимо, решая, связываться ей или нет, но хорошее в ней победило страх и желание не вмешиваться, наверное, у нее были теплые соседские отношения со стариком.
Женщина перекрестилась и решительно прошла в квартиру Золотаревского. Я же, старательно изображая испуг, засеменила за ней.
Почему только изображая? Я удивлялась сама себе, но едва я бросилась тарабанить в дверь этой бедной женщины, мой страх исчез. Я чувствовала пустоту и ледяную уверенность в каждом своем движении и слове. Я обещала Владимиру Петровичу, а значит, я обязана сделать все идеально, у меня была цель, чувства оставим на потом.
Женщина вошла в освещенную комнату и испуганно вскрикнула потом бросилась к телу стрика, дотронулась до него и снова закричала:
- Господи! Совсем холодный!
- И не дышит! - выдала я свою реплику.
- А такой бодрый был... - она осеклась, оценивая сцену смерти, костюм, галстук позу. Теперь и я заметила несколько баночек с таблетками, стоящими на прикроватной тумбочке, а рядом бокал с недопитым коньяком. - Боже мой... - ее глаза стали испуганными. - Да тут нужно полицию, а не "скорую" вызывать!
Я сделала умоляющие глаза.
- Ладно, - сдалась она. - Сейчас позвоню, - женщина нашла взглядом стационарный телефон на стене и пошаркала к нему, потом снова обернулась ко мне: - А ты ему кто? Дочь? - и ответила сама себе: - Так у него, вроде, сын...
- Я у него работаю, - быстро ответила я. - Договорились, что зайду вечером, он даст мне книгу, а прихожу, а он... - мой голос сорвался.
- Понятно, - протянула женщина. - Я в полицию, а ты его сыну позвони. Телефон знаешь?
Я послушно закивала. Все-таки это была отличная идея - привлечь соседей, теперь моя версия событий выглядела еще более натуральной.
Когда соседка начала набирать номер, я выскользнула с соседнее помещение, щелкнула выключателем, это оказалась кухня, правда не менее огромная, чем комната. Я вышла, потому что не хотела, чтобы женщина услышала, как мой голос из испуганно-истеричного становится спокойным и безжизненным.
Кирилл взял трубку после первого гудка.
- Я тебя слушаю.
У меня сжалось сердце от того, что я должна была ему сказать. Это все было неправильно, несправедливо. Не должны умирать такие люди, ни за что не должны...
- Ты в городе? - спросила я.
- Да, - его голос стал настороженным. - Я дома. Что случилось?
Я сглотнула, слова из себя пришлось выдавливать, язык отказывался произносить то, что должен был.
- Владимир Петрович... - вот теперь мой голос сорвался по-настоящему.
- Что с ним? - тон Кирилла стал требовательным и напряженным.
- Он... он умер, - выдохнула я. В трубке была тишина, я даже испугалась, что связь прервалась. - Ты меня слышишь?
- Да, - голос Кирилла изменился до неузнаваемости. - Где ты?
- У него в квартире.
- Что ты?... А, к черту, не важно... Сейчас приеду.
Я не успела ничего ответить, когда услышала гудки. Зажмурилась.
"Все правильно, - заговорил, молчавший до этого Зверь. - Ты все делаешь правильно. Успокаивайся".
"Я спокойна".
"Еще спокойнее. Сейчас, когда Кирилл приедет, ты не должна добить его еще и своими переживаниями".
"Знаю", - кажется, теперь я была способна лишь на односложные ответы.
Меня знобило. Я подняла руку к волосам и обнаружила, что на мне все еще надета шапка. Я стянула ее нетерпеливым движением и сунула в карман куртки.
Мне хотелось забиться в угол и ждать приезда Кирилла тут, но это было бы неправильно. Если бы я, и вправду, только что обнаружила тело старика, у меня сейчас была бы та самая истерика, которая случилась у меня дома. Поэтому сесть и спокойно ждать - поведение, которое не может не вызвать подозрений.
Я заставила себя вернуться в комнату, взглянула на труп, вздрогнула и отвернулась, позволила глазам наполниться слезами.
- Позвонила? - спросила соседка.
Я кивнула.
- Он выехал.
- Бедный парень, - пробормотала она, звучало искренне, все любили Золотаревского.
В дверь постучали, и я бросилась открывать. Приехала "скорая", и я тут же проводила их в комнату.
Молодой врач так же, как и я несколько минут назад, проверил пульс и покачал головой. Потом посмотрел на таблетки и бокал.
- Стакан коньяка и десять таблеток этой дряни, - он кивнул на баночку, - уже смертельная доза, и лошадь свалит.
Я отошла в сторону, спрятавшись за спиной соседки, и старалась не отсвечивать. Мозговая деятельность постепенно приходила в норму, словно выплывая из густого тумана.
Приехала полиция, вошли трое в штатском. Последний в руках нес чемоданчик.
Я сглотнула с облегчением, в глубине души я боялась, что приедет Дима Мартынов. Конечно, это был глупый страх, он же не единственный полицейский в этом городе. Но все же не хотелось попадаться ему на глаза, тем более с третьим уже по счету трупом.
Полицейские прошли в комнату. Последний бесцеремонно положил свой чемоданчик на кровать возле ног Золотаревского, достал из него резиновые перчатки и тут же отправился снимать отпечатки пальцев с бокала и банки с таблетками.
- Судя по прикиду, самоубился, - весело сказал самый молодой из прибывших.
Я прикусила язык, хотя мне чертовски хотелось многое высказать этому парню по поводу его веселья. Но нельзя. Не хватало еще привлечь к себе лишнее внимание. Да и мои нравоучения ничего не изменят. Был человек и нет больше человека. Разве ему хуже или лучше от цинизма этого парня? Как мертвому припарка, так, кажется говорится? Вот то-то и оно, мертвому уже все безразлично.
Мужчины разговаривали между собой, один что-то записывал, другой продолжал исследовать помещение, убрал бокал в прозрачный пакет и положил в свой чудо-чемоданчик, стал обходить комнату в поисках подозрительных вещей, которые могли бы стать уликами.
Я отошла к окну и замерла там практически без движения и тайком разглядывала помещение.
Квартира старика была большой, но в то же время без излишеств. В обстановке преобладали светлые тона. Все просто: кровать, тумбочка, комод, тяжелые шторы на окнах, большой мягкий ковер на полу. Я с сожалением смотрела на этот самый бежевый ковер, теперь он был весь истоптан и пропитан грязью. Не знаю, какое мне дело до ковра, но меня этот факт почему-то расстроил. Все было неправильным, невозможным.
На комоде я увидела фотографию в рамке. На фото был сам Золотаревский, только лет на двадцать моложе, еще не такой седой, он держал на руках темноволосого мальчонку лет пяти-шести с большими серьезными глазами.
Я поморщилась, мне показалось жутким кощунством, что все эти посторонние люди видят такое личное фото, которое явно много значило для старика.
Еще раз хлопнула дверь, я вскинула голову, эти шаги я бы не спутала ни с чьими другими. И пусть это было так же неправильно, как и все происходящее, и чересчур эгоистично с моей стороны, но появление Кирилла было для меня как глоток свежего воздуха в душном помещении.
Все тут же посторонились, даже веселящийся до этого паренек вмиг стушевался и отошел в сторону.
Кирилл молча подошел к кровати, на которой лежал старик, у него было такое лицо, что мне показалось, что он сейчас упадет рядом с ним. Но я ошиблась.
Глаза Кирилла блеснули, он по-прежнему молча обвел присутствующих бешеным взглядом. Его челюсти были плотно сжаты. Чуть дольше его взгляд задержался на мне.
- Кто-нибудь мне объяснит, что произошло? - его голос прозвенел в наступившей тишине.
Первым очнулся тот полицейский, что был постарше.
- Капитан Ивлин, - представился он. - Мы прибыли по вызову. А вы, собственно?
- Его сын, - в голосе Кирилла сочетались ярость и паника.
- Могу я попросить ваши документы?
Кирилл потянулся и извлек из внутреннего кармана куртки паспорт, молча протянул его капитану, испепеляя его взглядом.
Полицейский спокойно взял документ, открыл, посмотрел на фото, потом на Кирилла, сравнивая. Черт бы побрал полицию и их спокойное отношение к смерти!
- Да, сын, - пробормотал капитан, кивая. - Золотаревский Кирилл Владимирович, - потом вернул паспорт.
- Итак, что произошло?
Я просто физически чувствовала энергию, исходившую от Кирилла.
Капитан хмыкнул.
- Похоже, ваш отец покончил с собой. Сделаем вскрытие, проверим пальчики, но, скорее всего, уголовное дело не будет возбуждено.
- Покончил с собой? - по сравнению с остальными Кирилл говорил очень громко. - Что за бред?!
- Да, старики кончающие с собой, это что-то новенькое, - весело брякнул молоденький.
Он не смотрел на Кирилла, и ему повезло, я бы до смерти испугалась, если на меня ТАК посмотрели.
- Приструните своего недомерка, или я его сам придушу, - прошипел Кирилл.
Я чуть не упала. Ничего подобного мне от Кирилла слышать не приходилось. Он всегда был предельно вежлив.
Старик был прав, его смерть настолько потрясла Кирилла, что самоконтролем здесь и не пахло.
Самое странное, что от его тона стушевался даже капитан.
- Извините парня, - пробормотал он. - Это наш стажер. Учится.
- Тогда пусть учится держать язык за зубами.
Меня пробирал озноб от его голоса. Я поежилась.
В этот момент бригаде "скорой" поступил новый вызов, они отдали какие-то бумаги капитану и откланялись. Молодой врач обошел Кирилла по дуге, стараясь не приближаться к нему, попрощался и вышел.
С уменьшением количества присутствующих, стало легче дышаться.
Капитан взял показания у соседки, дал что-то подписать и отпустил домой. По лицу женщины было видно, что она уходит с огромным облегчением и уже сама не рада, что стала участником этой ужасной истории.
После этого настал мой черед. Полицейский расспросил меня о том, как я попала в квартиру и обнаружила труп.
Я рассказала свою версию событий. Кирилл сидел в кресле и испепелял меня взглядом, ловил каждое мое слово и хмурился все больше. Я поставила блок чувств, силясь удержать самоконтроль, и он не мог пробиться через него. Но и без своего дара он прекрасно видел, что все это полный бред, и я бы не поперлась к Владимиру Петровичу на ночь глядя за какой-то книгой. Я была благодарна небесам за одно: он молчал, не произносил ни слова, просто сидел и молча смотрел на меня, пока я рассказывала, а капитан записывал.
Информация была собрана, приехали люди, чтобы забрать тело.
Кирилл встал и подошел ближе, когда тело его отца упаковывали в черный пакет. Казалось, его запал иссяк, он не произносил ни слова, а на его лице не наблюдалось никаких эмоций. Мне хотелось подойти и обнять его, но я почему-то тоже стояла столбом.
Капитан записал все необходимые контакты, в том числе телефон Кирилла и пообещал, что он с ним свяжется и сообщит, когда можно будет проводить похороны. Потом попрощался и ушел вместе с экспертом с чемоданчиком и пареньком-стажером, который словно воды в рот набрал после вспышки Кирилла.
Мы остались вдвоем.
Кирилл, как подкошенный, рухнул в кресло и обхватил голову руками.
В квартире повисла страшная, звенящая тишина.
Я не знала, что сказать или сделать. Кирилл не произносил ни слова и не шевелился, этакая статуя.
Я постояла несколько минут, бессильно заламывая руки. Мне хотелось помочь ему, подойти, обнять и утешить, но я чувствовала свою беспомощность и неспособность что-либо исправить.
Я медленно и беззвучно вышла из комнаты, прошла в прихожую, заперла дверь, а потом так и замерла возле нее.
"Зверь, мне уйти?"
Я не была способна мыслить ясно, я нуждалась в совете.
"А чего ты сама хочешь?" - ответил он вопросом на вопрос.
"Я хочу помочь ему, но ничего не могу сделать".
Ощущение беспомощности и бесполезности было невыносимым.
"Тогда не оставляй его одного, - посоветовал Зверь. - Хочешь помочь, наберись терпения".
Я кивнула ему и своим мрачным мыслям, отошла от двери.
Из комнаты не доносилось ни звука.
Я сделала неуверенный шаг в сторону спальни и остановилась, потом решительно повернулась и прошла на кухню, включила там свет.
Я не хотела оставлять Кирилла, но сейчас он во мне не нуждался, ему нужно было побыть одному, и я не собиралась ему докучать.
Странно было находиться в квартире, хозяина которой только что увезли в морг. Я стояла в окружении вещей старика, которыми он уже никогда не сможет воспользоваться. Чайник, холодильник, стол, посуда в шкафу со стеклянными дверцами... Он пользовался всем этим ежедневно, пил чай или кофе по утрам и отправлялся в офис, где встречался с нами, с его детьми, коими он всех нас считал. И кто-то из этих "детей" воткнул ему нож в спину, предал безжалостно и беспощадно...
Как?! Мне хотелось выкрикнуть это. Как такое вообще возможно? Кто-то из людей, которым он доверял больше всех на свете, оказался предателем, работающим на наших смертельных врагов. Этот кто-то приходил ежедневно в офис, делал вид, что сочувствует общим проблемам, изображал скорбь из-за смерти Илоны, приходил на ее похороны... При мысли об Илоне стало еще больнее. Этот загадочный кто-то, возможно, присутствовал при ее пытках, видел ее мучительную смерть, стоял и равнодушно смотрел, как она умирает, а быть может, и участвовал в ее истязании...
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |