Российская академия наук институт российской истории 36 страница

Вполне вероятно, что его автор говорит о западноевропейских наем­никах литовского великого князя, а именно о крестоносцах. В мае 1380 г. Ягайло заключил тайный договор с Орденом, направленный против его дяди Кейстута, но вместе с тем позволявший ему, по справедливому за­мечанию Б.Н.Флори, бросить «все силы Великого княжества на вос­ток»238. В рамках этого соглашения Ягайло мог, что выглядит вполне ес­тественно, обговорить участие крестоносцев в своем выступлении против Москвы, заполучив тем самым поддержку весьма опытных и высокопро­фессиональных воинов, не раз встречавшихся с русскими на поле битвы и не раз их побеждавших. Возможно, что этим словом автор «Сказания», не вкладывая в него никакого конкретного содержания, хотел еще более усилить отрицательный образ западного соседа Руси, стремившегося, по­лагаясь на союз с нашим смертельным врагом на Востоке, не только по­живиться за ее счет, но и помешать ей обресги долгожданную свободу, а значит, сохранить над ней ненавистное владычество золотоордынских ханов. Возможно и третье объяснение наличия варягов в войске Ягайло. Русский книжник XV в., рисуя полную драматизма картину кануна Кули­ковской битвы, когда на Русь двинулись монголы и литва, в своей ре­конструкции событий столетней давности мог произвольно добавить к последним еще и крестоносцев-«варягов», полагая при этом, хорошо зная историю наших взаимоотношений с ними, что тогда эти недруги ни­как не могли остаться в стороне, не могли не участвовать в нашествии. Поэтому победа над монголами - это одновременно победа и над литвой, и над крестоносцами, что не только еще больше возвеличивало значение битвы на поле Куликовом, сокрушившей замыслы темных сил Востока и Запада погубить Святую Русь, но и в более полном объеме демонстри­ровало торжество православия над «безбожными» и «нечестивыми»239.

Термин «варяги», олицетворявший собой образ злейшего врага Руси и России вообще, и уже поработившего южных славян, используются в

Гягнш 6.

ВАРЯГИ И СКАНДИНАВЫ НА РУСИ

ВН. Фомин.

позднейших памятниках с целью особо выделить народы, от которых не­ходила смертельная угроза православному миру, и действия которых с особенной силой проявились в самые тяжелые для нас времена. Так бы­ло в случае с половцами, татарами, турками. Точно также обстоит дело со шведами и их наемниками, которым смог противостоять в эпоху страшного монгольского разорения в 1240 г. Александр Невский, и кото­рые посягнули в Смутное время, потрясшее основы российского государ­ства, на святую обитель - Тихвинский монастырь, где находился чудо­творный образ Богородицы. В Софийской первой летописи (список конца XV - начала XVI в.) находится общерусская летописная редак­ция 40-х гг. XV в. «Жития Александра Невского», где в известии о Нев­ской битве шведы и их союзники (норвежцы и финны) названы не толь­ко «римлянами», посланными на Русь королем «части Римьское», но и как «сила варяжьска»: ижорянин Пельгусий, увидев войско, идущее про­тив Александра Ярославича, «да скажеть ему силу варяжьску и станы их...»240. Н.М.Карамзин привел близкие по смыслу к этому сообщению известия не названных им поздних летописей: «Король части Римския от полунощныя страны, иже первее варяги и готы, ныне свии (курсив авто­ра. -В.Ф.) именовахуся»241.

Фраза «сила варяжьска» имеется на страницах других сводов242, но ее нет в первой редакции «Жития», созданной вскоре после смерти князя (ум. 1263)243 и читаемой в Лаврентьевской и Псковской второй летопи­сях, и где шведский король назван «король части Римьское», а его воин­ство «римляны», и ижорянин «оуведав силу ратных, иде противоу князя Александра, да скажеть емоу станы» (так и в НПЛ младшего извода, в старшем речь идет лишь о «свеях» и их союзниках, причем термин «свея» прилагается, вместе с тем, ко всей вражеской рати в целом)244. Слово­сочетание «сила варяжьска» обнимает собой все названия, которыми русские книжники тогда и значительно позже характеризовали это много­племенное воинство. Так, в ряде летописей, наряду с терминами «рим­ляне» и «король части Римьское» («король римский») присутствуют вы­ражения «свея», «немцы», «немцы швеяне», «свеичи», «свеистии же немцы», «латины», «римская сила»245. В частном родословце XVII в. говорится о битве на Неве с «немецким королем» и «немцами»246. Спис­ки Новгородской Погодинской летописи второй редакции (XVIII в.) со­держат статью «О Александре Невском како победи немец на реке Неве», где речь идет только о «немцах»247. В грамоте, утверждающей об избра­нии царем Бориса Годунова (1598) подчеркивается, что Александр Нев­ский «над германы показа преславную победу на Неве...»248.

Ю.К. Бегунов считает, что первая редакция «Жития» получила распро­странение лишь во Владимиро-Суздальской земле, но в XV в. стала из­вестна в других русских землях. Подъем национального самосознания после Куликовской битвы коснулся народных воспоминаний о славном прошлом. И в Новгороде были созданы вторая и третья редакции «Жи­тия». «Сказание о князе Александре» впервые читалось в составе новго-родско-софийского свода 1448 года. Именно в этом своде, не дошедшем до нас, летописные известия 1240-1243, 1246, 1251 и 1262 гг. НПЛ стар­шего извода были контаминированы с текстом владимиро-суздальского «Жития» первой редакции, в результате чего возникла вторая редакция памятника. Свод 1448 г. послужил основным источником для Софий­ской первой летописи и дополнительным для НПЛ младшего извода. Сохранившиеся в них «Сказания о князе Александре» называются пер­вым (НПЛ) и вторым (Софийская первая) видами второй редакции «Жи­тия». Третий вид этой редакции был составлен в Новгороде после 1484 г. Третья редакция памятника, заключает Бегунов, была создана там же в середине XV в., и ее источниками были «Жития» первой редакции и вто­рого вида второй редакции249. В 1439 г. была заключена Флорентийская уния, которая многократно усилила неприятие Запада и «римской», «ва­ряжской веры», пытавшейся подчинить себе православный мир, и под влиянием чего, как представляется, в процессе работы над второй редак­цией «Жития» в него было внесено церковными писателями выражение «сила варяжьская». Тем более, что шведский король также планировал осуществить «экспорт» католицизма в северо-западные земли Руси.

В пространной редакции «Сказания об осаде Тихвинского монастыря в 1613 г.» к шведскому войску, во главе которого стоял Я.П.Делагарди, восемь раз приложен термин «варяги». Но в большинсгве своем они име­нуются «немцами» из «Немецких земель» и очень редко «свинскими нем­цами» из «Свийской земли». О самом командующем говорится как о «не­мецком воеводе», да один раз подчеркнуто, что «он латынянин». Терми­ны «варяги» и «немцы», что придает им резко негативное звучание, сопровождаются эпитетами «зловерные», «поганые» и «безбожные», т. к. захватчики выступили не только против «правоверных», но и против са­мой Богородицы, вставшей на защиту своей обители250. Краткая редак­ция «Сказания» читается в Новгородской третьей летописи краткой редак­ции, и в ней воины Делагарди именуются «немцами» и «еллинами», а также «окаянными», «поганными», «безбожными», «зверями лютыми», желавшими «православную веру попрать». Летописец заостряет внима­ние на «еллинской вере» командующего, характеризуя его как «губителя православных христиан, разорителя святых Божиих церквей», и лишь в нескольких случаях называет его «свейским воеводой»251. Пространная редакция «Сказания» извлечена из рукописи 1658 г., написанной в Тих­винском монастыре252. По оценке С.Ф.Платонова, обе редакции «Сказа­ния» близки между собой. Краткая, написанная очень просто и принад­лежащая очевидцу осады, переделана в пространной версии «в ритори­чески напыщенную повесть», где не внесено ничего нового из истории обороны монастыря, но имеются прибавления из Хронографа 1617 г. и

В.В.Фомин.

. Глава 6.

варяги и скандинавы на руси

Нового летописца (около 1630 г.)253. В последнем, надо отметить, участ­ники осады обители именуются исключительно «немцами» (в его перера­ботанной редакции, осуществленной в 1658 г. и получившей название «Летопись о многих мятежах», речь также идет о «немецких людях»254).

В свете равнозначности терминов «варяги», «немцы» и «латины», упо­требляемых в пространной редакции «Сказания», выражение «варяги» совершенно лишено качества этнической атрибуции255, в связи с чем при­лагалось к весьма пестрому по национальному составу контингенту, куда входили многие западноевропейцы. По словам А.И.Гиппинга, войско шведов, прибывшее в Россию по договору 1609 г. и оккупировавшее затем ее обширные северо-западные земли, «было шведским только по имени, а состояло... из людей почти всех наций: французов, англичан, шотландцев, немцев, финнов, немногих шведов»256. Как отмечается в ряде списков Новгородской третьей летописи краткой редакции, Делагар-ди, «князь немецкий из Немецкой земли» привел «воев со всей Фряжской (Фряския) земли»257, т. е. из Западной Европы. А «на разорение обители Богоматере», о чем говорит само же «Сказание», он приказал из Швеции «и из инех земель призвати многие немецкия полки», вместе с которы­ми монастырь осаждали, а, следовательно, и были отнесены к «варягам», «польские полки», «литовские люди», «литва»258.

Общее значение термина «варяги» поздних памятников, а вместе с тем его негативное содержание, еще больше оттеняют слова «еллины» и «ел-линская вера», прилагаемые в краткой редакции «Сказании» к разно­язычному войску Делагарди и к нему самому, французу по рождению, а также к «литовским людям» («потом у еллин нача вражда быти между собою: литовские люди вси собрашася в едино место, и пойдоша прочь от немец»259). В своем «Временнике» Иван Тимофеев, очевидец шведской оккупации Новгорода в Смутное время, вообще не использует термины «свей» или «шведы», и именует шведов исключительно только «еллина-ми» и «еллинским языком»260. Остается добавить, что в «Сказании о Ма­маевом побоище» «еллинами» ни единожды названы татары (они даже говорят на «еллинском» языке)261, а один раз применительно к язычес­кому прошлому и сами русские262. И этот термин, пришедший к нам из Византии, на русской почве не только сохранил свое значение «нехрис­тианин, язычник»263, но и приобрел еще смысл «неправославный, не­русский», «злейший и смертельный враг русских, православных». И его наши книжники так же, как и в случае с термином «варяги», использо­вали применительно к тем народам, которые веками представляли смер­тельную угрозу для русского народа.

Эволюция термина «варяги» от частного (собственно варяги ІХ-Х вв., внесшие значительный вклад в русскую историю) в общее (европейские народы) завершилась трансформацией в понятие, с которым (под влия­нием церковной традиции, ведущей свое начало от полемических сочи­

В.В.Фтат.

нений эпохи Киевской Руси против католицизма) ассоциировались самые темные силы мира. В подобном процессе нет ничего удивительного. Так, например, в «Сказании о Мамаевом побоище» финал Куликовской битвы (удар Засадного полка) усилен еще и тем, что Мамай, увидев свою погибель, призвал к себе на помощь «богы своа Перуна и Салавата и Рак-лиа и Гурса и великого своего пособника Махмета», но не было «ему по­мощи от них, силою бо святого духа, яко огнем, татарский полки по-жигаются, рускими мечы посекаются»264. Автор, указывается в литерату­ре, желая подчеркнуть, что Мамай «идоложрец», язычник, называет в числе его пособников древнерусских богов Перуна и Гурса (искаженное Хоре), а также неизвестных богов.Салавата и Раклиа, хотя Мамай был мусульманин265. Думается, что перечнем небесных покровителей врагов христианской Руси «Сказание» стремилось еще больше усилить ощуще­ние смертельной опасности? исходящей от них, а также само величие по­беды над поработителями. Поэтому, к имени «поганного» Мамая были прибавлены имена языческих богов, которым некогда поклонялись пред­ки русских, прося у них защиты и получая ее, и доброй памятью о ко­торых пропитано «Слово о полку Игореве» (80-е гг. XII в., и где читается имя Хорса), но для их потомков уже ставших «неверными», символом «поганства», угрожавшего православной Руси.

Практика приложения русскими термина «варяги» ко многим евро­пейским народам, кровно не связанным между собою, очень долго быто­вала в нашем Отечестве, и была зафиксирована иностранцами. Так, со­гласно свидетельству П. Петрея, приведенному выше, в России в начале XVII в. варягами именовали германцев, финнов, куршей, славян Южной Балтики. Через сто с лишним лет швед Ф.-И.Страленберг, также опи­раясь на живую традицию, с которой ознакомился в русском плену, кон­статировал, что «варяги есть имя общественное, которым называлися... народы, обитавшия около Балтийскаго моря»266. Но при этом русские писатели всегда отделяли варягов эпохи Киевской Руси от современных им «варягов-немцев-латинян», отношение к которым после Флорентий­ской унии 1439 г. и падения Константинополя в 1453 г. стало еще более негативным. Выше цитировались поздние летописи, выводившие Рюри­ка «из немец», но при этом продолжавшие утверждать, что «от тех варяг находницехь прозвашася Русь, и от тех словет Русская земля; и'суть но-вогородстии людие и днешнего дне от рода варежеска, преже бо беша словене»267. В Никоновской летописи под 1471 г. сторонники Москвы в Новгороде увещевают своих противников, настроенных пролитовски, что «изначала отчина есмы тех великих князей, от перваго великого князя нашего Рюрика, егоже по своей воли взяла земля наша из варяг князем себе и с двема браты его...»268. Один из списков Хронографа 1512 г. к ска­занному добавляет, что «того не бывало от начала оу нас, как и земля их стала и как великий князи оучали быти от Рюрика на Киеве и на Воло­

Гінвя 6.

варяги и скандинавы на руси

димере и до сего великоо князя Ивана Васильевича...»269. В «Великих Минеях Четьях» митрополита Макария, созданных в 40-х гг. XVI в., читается, что Владимир, сын Святослава и правнук Рюрика, «от варяг на княжение российское призванного»270. Среди исследователей нет одно­значного решения вопроса по поводу времени канонизации Владимира (по Е.Е. Голубинскому, это произошло где-то в районе 40-х гг. XIII в., по Я.Н.Щапову, в последней четверти XIII - начала XIV в.), но все они схо­дятся во мнении о позднем характере этого события. И.Серебрянский составление «Жития» Владимира относил к XIV в., а появление его пол­ного варианта, где отмечено варяжское происхождение Рюрика и, следо­вательно, Владимира, первокрестителя земли Русской, к середине XVI столетия271.

Появление скандинавов на Руеи в конце X века

Весь приведенный материал свидетельствует, что ПВЛ, как наиболее точно выразил эту мысль С.А.Гедеонов, «всегда останется, наравне с ос­тальными памятниками древнерусской письменности, живым протестом народного русского духа против систематического онемечения Руси». В сущности, то же самое признал в отношении нашего главного источника по истории Киевской Руси норманист А.А.Куник, прямо сказав, что «од­ними ссылками на почтенного Нестора теперь ничего не поделаешь...». Поэтому, чтобы спасти норманизм, он предложил летопись «совершенно устранить и воспроизвести историю русского государства в течение пер­вого столетия его существования исключительно на основании одних иностранных источников»272. И из их числа особое значение придается скандинавским источникам. Именно через их призму глядят сейчас на историю Киевской Руси, именно ими поправляют и комментируют ПВЛ, превращая ее в приложение к висам, рунам, сагам. Но те же знаменитые исландские саги, вобравшие в себя историческую память скандинавов, дают самый точный ответ на вопрос о времени появления скандинавов на Руси, а, следовательно, и самую точную оценку состоятельности всех разговоров о варяжской руси как представительнице норманского мира.

В XIX в. Н.И. Костомаров, С.А.Гедеонов и Д.И. Иловайский обрати­ли внимание на тот факт, что сагам неведом никто из русских князей до Владимира Святославича. К тому же ни в одной из них, подчеркивал Ге­деонов, «не сказано, чтобы Владимир состоял в родстве с норманскими конунгами», но чего стоило бы ожидать при той, заметил историк, «за­ботливости, с которою саги выводят генеалогию своих князей». Более того, продолжает он, в них «не только нет намека на единоплеменность шведов с так называемою варяжскою русью, но и сами русские князья представляются не иначе как чужими, неизвестными династами»273. И се­

В.Н.ФОШН.

ВАРЯМ И ВАРЯЖСКАЯ РУСЬ

годня крупный знаток саг норманист Т.Н. Джаксон констатирует, «что саги, внимательные к генеалогиям, не знают предков «конунга Вальда-мара» и величают его «Вальдамаром Старым», т. е. первым в роду, и что они «о скандинавском происхождении русских князей молчат»274. Но о та­ком происхождении речь ведут только сторонники норманской теории, и молчат, будто сговорившись, все источники эпохи Киевской Руси без исключения (русские, скандинавские, западноевропейские, византий­ские, арабские). Объяснение Е.В. Пчелова, что «выпадение периода до конца X в.» из саг объясняется перенесением центра Руси из Новгорода в Киев», связанного «со Скандинавией менее насыщенными контакта­ми»275, принять не представляется возможным. Согласно норманистам, в X в. скандинавы массово участвовали во всех событиях Древнерусского государства, в том числе и внешнеполитических, а на киевском столе сиживали «норманские к&нунги». Попытки же Г.В.Глазыриной объявить конунга Ингвара в «Саге о Стурлауге Трудолюбивом», созданной около 1300 г., князем Игорем, являются чистейшим источниковедческим про­изволом, одобренным ее единомышленниками276.

С приведенным наблюдением антинорманистов Костомарова, Гедео­нова и Иловайского абсолютно согласуется заключение норманиста Ф.А.Брауна, отметившего, что «более ясные географические сведения о России начинают появляться в сагах только с самого конца X в. (здесь и далее курсив автора. - В.Ф.)». Вместе с тем он указал на два принци­пиально важных факта, которые позволяют без особого труда определить нижнюю и верхнюю границы времени пребывания скандинавов на Руси. Во-первых, констатировал ученый, «о хазарах, насколько мне известно, сага нигде не упоминает. Могу даже положительно утверждать, что их там нет и быть не может». А во-вторых, «из южнорусских кочевых на­роднее в саги попали лишь печенеги... и может быть, половцы...»277. Об отсутствии в сагах «малейшего следа о хазарах» говорили затем К.Ф.Ти-андер, В.И.Ламанский, В.А.Пархоменко278. В 1973 г. М.Б.Свердлов уточ­нил, что в «Саге об Эймунде», о которой Браун вел речь, названы не по­ловцы, а печенеги279. Из сказанного следует, что скандинавы в своей массе начали бывать на Руси уже после исчезновения из русской истории хазар, разгромленных в 60-х гг. X в. Святославом, и посещали ее самое короткое время - где-то примерно с 980-х гг., т. е. с вокняжения Влади­мира Святославича, и до первого прихода половцев на Русь, зафиксиро­ванного летописцем под 1061 г. («придоша половци первое на Русьскую землю воевать...»230). Эти рамки еще более сужает тот факт, что саги пос­ле Владимира называют лишь Ярослава Мудрого (ум. 1054) и не знают никого из его преемников. На конец X в. как на время появления скан­динавов на Руси указывают и другие скандинавские источники281. Важ­ное значение в этом плане приобретает мнение сторонницы норманства варягов Е.А.Мельниковой, установившей, что «сложившаяся географи-

Глава 6.

ВАРЯГИ И СКАНДИНАВЫ НА РУСИ

ческая номенклатура рунических надписей и скальдических стихов ско­рее указывает на конец эпохи викингов как на время наибольшего зна­комства скандинавов с топографией Восточной Европы и формирова­ния... соответствующей традиции»282. Но конец эпохи викингов - это середина XI века.

Сам же факт наличия в сагах имени Владимира и отсутствие имен его предшественников представляет собой, так сказать, временной маркер, безошибочно показывающий, что годы его правления и «есть время, ког­да норманны, по большему счету, открыли для себя Русь и начали систе­матически прибывать в ее пределы»283. Именно по этой причине отзвуки собственной истории восточноевропейских стран и народов появляются у скандинавов, констатируют сами норманисты, «лишь в сообщениях, от­носящихся к концу Х-ХІ веку»284, в связи с чем, подчеркивает Мельнико­ва, именно «с рубежа Х-ХІ вв. особую ценность для освещения социаль­но-политической истории Древней Руси приобретают скандинавские... источники»285. Первым викингом, побывавшим на Руси, саги считают Олава Трюггвасона286, в будущем норвежского короля (995-1000). В са­гах, вместе с тем, точно названо и время первого появления скандинавов в Византии. Крупнейший византинист XIX в. и норманист В.Г.Василь­евский доказал, что скандинавы приходят в Империю и вступают в дру­жину варангов (варягов) значительно позднее ее возникновения в 988 г. При этом указав, что византийские источники отождествляют «варангов» и «русь», говорящих на славянском языке, и отличают их от норманнов287. «Сага о людях из Лаксдаля» («Сага о людях из Лососьей Долины»), кото­рую ученый характеризует как «древнейшая и наиболее достоверная исто­рическая сага», не только приводит имя первого норманна, служившего в 1027-1030 гг. в корпусе варангов, но и особо акцентирует внимание на том, что по прибытию в Константинополь «он поступил в варяжскую дру­жину; у нас нет предания, чтобы кто-нибудь из норманнов служил у кон­стантинопольского императора прежде, чем Болле, сын Болле»288. Нор­манисты оспаривают эту информацию саги, уверяя, что Болли был скорее «одним из последних исландцев, служивших в варяжской дружине»289.

Но точность ее показаний подтверждается тем, что саги, подчеркивает А.Г Кузьмин, не знают никого из византийских императоров ранее Иоан­на Цимисхия (ум. 976), причем знают его не непосредственно, а лишь по устным припоминаниям. Отсюда, а также принимая во внимание нали­чие в памяти древних скандинавов имен лишь Владимира и Ярослава Мудрого, исследователь выводит, что скандинавы включились в дви­жение на восток лишь в конце X века. Он акцентирует внимание также на том факте, что во времена Владимира герои саг «действуют в При­балтике, на побережье прежде всего Эстонии», и далее Эстонии их дей­ствия «не простираются». Лишь только при Ярославе, в связи с его же­нитьбой на дочери шведского короля Ингигерде, в варяжскую «дружину включаются шведы, в результате чего постепенно размывается и ее сос­тав, и содержание этнонима». С этого же времени, заключает Кузьмин, норманны проникают и в Византию, где приблизительно в 1030 г. всту­пают в дружину варангов (варягов)290.

Вывод Кузьмина о деятельности героев саг на рубеже Х-ХІ вв. лишь на побережье Эстонии подтверждает нумизматический материал. Так, если в эстонских находках английских монет преобладают монеты короля Этельреда II (979-1016) (в том числе подражания им скандинавского происхождения), то в русских Канута (1016-1039) (в том числе датские им подражания). В связи с чем В.М.Потин заключает, что, во-первых, существовали прямые русско-датские контакты, и, во-вторых, что «для Древнерусского государства экономические контакты со странами Скан­динавского полуострова не,имели столь важного значения, как для Эсто­нии»291. О времени проникновения скандинавов на Русь также говорит нумизматика: датские, шведские и норвежские монеты начинают оседать в русских кладах не ранее второй четверти XI в., хотя их регулярная че­канка началась в 90-х гг. предшествующего столетия (первые западноев­ропейские монеты появляются в этих же кладах около 60-70-х гг. X в.)292. Первыми из скандинавов в пределы Древнерусского государства стали прибывать датчане, о чем, кроме нумизматики, свидетельствует и Тит-мар Мерзебургский, сообщивший со слов участников взятия польским королем Болеславом Храбрым в 1018 г. Киева о нахождении в нем дат­чан. И лишь затем, в связи с установлением более тесных связей Руси со Швецией, в поток варягов, идущих на Восток, вливаются шведы.

До рубежа Х-ХІ вв. шведы бывали в русских землях буквально в единичных случаях, которые, естественно, не могли отразиться в памяти их соотечественников, в связи с чем «хвастливые скандинавские саги, -отмечал С.А. Гедеонов, - храняг самое единодушное молчание о тех пре­словутых походах скандинавских русов на Миклагард и на Берду, Итиль и Семендер, которыми так гордится норманская школа»293. В договоре князя Игоря 944 г. один из купцов назван как «Свень»294 (Гедеонов приводит еще один вариант написания этого имени «Свед»). По мнению Кузьмина, имя Свень (то есть «швед») говорит о том, что «выходцы из германских племен воспринимались в варяжской среде как этнически чужеродный элемент». При этом он подчеркнул, что «имена с компонен­том свен не могут возникнуть у самих свевов, как, скажем, имя Рус не имеет смысла в Русской земле»295. И имя Свень, означавшее этническую принадлежность его носителя, говорит, надо добавить, «о буквально еди­ничном присутствии шведов в восточнославянском обществе середины X столетия»296. Примыкает по смыслу к имени Свень и имя Ятвяг, читае­мое в том же договоре и указывающее, как заметил еще С.М.Соловьев, на племя, из которого вышел этот человек - ятвягов. Точно также затем полагали С.А.Гедеонов, В.Т.Пашуто, А.Г.Кузьмин297.

Глава 6.

ВАРЯГИ И СКАНДИНАВЫ НА РУСИ

Н.Н. Фомин.

С показаниями саг о времени появления скандинавов на Руси - с кня­жения Владимира Святославича - находится в связи материал ПВЛ и дру­гих летописей. В их известиях о варягах выходцы «из заморья» восприни­маются, если не считать статью под 859 г. и начало варяжской легенды, двояко: либо как естественная часть восточнославяпского мира, либо как какой-то особый, но очень дружественный и весьма близкий русским людям «заморский» народ. Но, начиная именно с 80-х гг. X в., в-летопи­сях резко меняется тональность сообщений о варягах. Резко меняется, вместе с тем, и род деятельности этих находников на Руси. Если до сих пор они являли собой организующую и созидательную силу в восточно­славянском обществе, активно решающую сложные внутри- и внешне­политические вопросы, стоявшие перед зарождающимся и быстро крепнувшим государством, то во времена Владимира и Ярослава варяги выступают прежде всего в роли активных участников княжеских распрей и в роли профессиональных убийц, от рук которых погибли киевский князь Ярополк, сын Владимира Святославича Борис, причем летопись в одном случае противопоставляет их варягам прошлого в лице некоего Варяжко, который долго мстил за смерть Ярополка (известия ПВЛ под 980, 983, 1015, 1024 и 1036 гг., статья под 1043 г. софийско-новгородских сводов ХѴ-ХѴІ вв.)298. Причины изменения характера поведения наход­ников «из заморья» и изменения отношения к ним русских кроятся в том, что в состав варягов, дотоле весьма близких по духу и крови восточным славянам, стали вливаться иноэтничные элементы. Это, в свою очередь привело к тому, что термин «варяги» начинает во второй половине X в. отрываться от своей основы и обозначать собой принадлежность к опре­деленному кругу европейских народов, который в XI в. олицегворяет уже «не только в географическом, этническом, но после крещения Руси, а особенно после 1054 г. - и в вероисповедальном смысле», обретя, тем са­мым, значение, адекватное современному «западноевропеец»299.

Саги, являясь ключом к установлению позднего времени появления скандинавов на Руси - конец X в., тем самым закрывают тему об ино­странных памятниках, якобы свидетельствующих в пользу норманства варягов предшествующего времени. Но на некоторых из них, занимаю­щих особое место в системе доказательств норманистов, уместно все же остановиться. И прежде всего на якобы скандинавских названиях днеп­ровских порогов, приведенных по-русски и по-славянски в труде визан­тийского императора Константина VII Багрянородного «Об управлении империей» (середина X в.), этого, как отмечается в литературе300, одного из главных доказательств норманского происхождения руси. На него указывали в XVIII в. Г.З.Байер, Ф.Г.Штрубе де Пирмонт, Г.Ф.Миллер, шведский историк Ю.Тунманн. Ф.А.Браун, полагая, что «центр тяжести норманской теории лежит» не в показаниях источников (тем самым при­знавая, что норманская теория не имеет в них опоры), а в данных лин­гвистики, видел одно из «лучших» ее доказательств (кроме норманистско-го толкования личных имен ПВЛ) в норманистском понимании назван­ных порогов301. И этот аргумент, конечно, был перенесен в советскую науку, где получил к тому же дополнительное обоснование. В 1947 г. М.Н.Тихомиров, считая, что у Констанина Багрянородного Новгород на­зван Немогардом «с явным скандинавским окончанием на «гард», утвер­ждал, что его информатором был скандинав, сообщивший ему «русские» названия порогов в скандинавской окраске». В.В. Мавродин, справедливо подчеркнув, что о Днепровском пути императору могли рассказать «лю­ди, хорошо знавшие путь «из варяг в греки», также видел таковых в нор­маннах, ибо Новгород, произносил он как истину, получил «скандинав­ское окончание «гард»302. Данный тезис повторяли затем и другие иссле­дователи303, но Тихомиров серьезно заблуждался, и окончание названий поселений на «гард» не является чем-то исключительно присущим только для шведского языка. Так, И.И. Первольф указывал на наличие у южно­балтийских славян разных типов населенных пунктов: огороженное мес­то - «гард (город)», место открытое - «весь»304. На территории современ­ной Польши, не так далеко отстоя от Балтийского моря, расположены, следует сказать, «Бялогард», «Новогард» и «Старгард-Щецински».

На скандинавской природе «русских» названий днепровских порогов, сообщенных императору норманном, ныне особенно настаивают Е.А.Мельникова и В.Я. Петрухин. При этом утверждая, что для Констан­тина VII народ «росов» тождественен со скандинавами и противопостав­лен славянам как дружина, пользующаяся скандинавским языком, хотя у императора, как известно, об этносе руси не сказано ни слова. Русские названия порогов, завершают свои наблюдения исследователи, «имеют прозрачную скандинавскую этимологию», «наиболее удовлегворительно этимологизируются из древнескандинавского (до диалектного распада) или древ нешведского (с восточноскандинавскими инновациями) язы­ка»305. Но, во-первых, скандинавы, о чем только что шла речь, появились в Византии лишь в конце 20-х гг. XI в., по причине чего они ничего не могли сообщить Багрянородному, скончавшемуся в 959 г. Во-вторых, «норманские» объяснения «русских» названий днепровских порогов, правомерно указывал А.Г.Кузьмин, «остаются малоубедительными не только потому, что предлагаемые соответствия слишком отдалённы, но и потому, что появлению топонимов предшествует длительное прожива­ние на данной территории соответствующего населения». Действительно, знать все особенности переправы через днепровские пороги, протяжен­ностью 70 верст, могли люди, справедливо отмечал И.Е.Забелин, родив­шиеся здесь и вобравшие в себя опыт нескольких поколений306.

Дата добавления: 2015-10-21