Алина Александровна Борисова 22 страница

Подхожу, касаюсь рукой. Для меня. Но кто? Анхен, такой бесконечно деловой и вечно занятой? Или все же Лоу, который уже вспоминал забавы своей юности, и конкретно про эту мне рассказывал? Вернулся! Ко мне, и... и много у меня к нему вопросов!

Откалываю от шторы колокольчик, сжимаю в руке. И снова слышу звон. Где-то в саду мелодично заливается следующий, отмечая мой путь... Куда? А вот и проверим! Позабыв не только про парик, но даже и переодеться, как была, в ночнушке, выпрыгиваю в сад. Мной владеют абсолютно детский азарт и нетерпение. Да где же ты, ловец душ и кидатель дев? Хочешь сыграть? Сыграем! И я тебя найду.

Внимательно оглядываюсь, пытаясь рассмотреть следующий колокольчик. Да что за подлость, и ветер стих. Откуда здесь вообще ветер? Искусственный? Но зачем, кроме как для забав? Не важно. Он снова подул, я прислушалась. И уверенно побежала вправо. Вот он, висит себе на кустике, качается. Снимаю, чтоб не путал меня больше своим звоном, кладу на землю. Хорошо, куда дальше?

Через цветник. В чащу. На полянку с луговыми. Через ручей. И вот как тут планировалось через ручей? Ни мостика, ни камушков. Я не вампир, я не летаю... А, впрочем, едва ли тут сильно глубоко... Неглубоко, по колено. Даже подол не замочила. Ладно, мне бы добраться! Так, а с платформы на платформу я как по этим бревнышкам? Нет, я помню, конечно, что там пленка, и со временем меня спасут... Ну не отступать же! Ползу. Дракос, ну не вампирша я, не вампирша! Можно ж было вспомнить и скидку сделать! Страшно, шатко. Но отступать, когда столько пройдено? И сидеть скучать до обеда? Неет, я пройду. Но попадешься ты мне потом!..

Сколько я моталась по этому саду? Полчаса, час? Время потерялось, а колокольчики все звонили. И ведь не лень же кому-то было их развешивать! Ага, а мне их все собирать. Но мне - ладно, заняться больше нечем, а... Так, и вот с какой стороны мне эти заросли обходить? Густые, колючие, и не кончаются ни слева, ни справа... Нет, кончаются, понятно. Где-то. А я колокольчик вот отсюда вижу, а начну обходить, так и точно потеряю. Не ползком же мне под ними... а впрочем, чего теряться?

Наконец, выбралась на край. Очередной платформы. Дцатой. А от нее... Хрустальные ступени вели наверх, головокружительно наверх. Не хрустальные, конечно, но похоже. Полупрозрачные, подсвеченные солнцем. Без перил, понятно, и каждая отдельно в воздухе. И последний колокольчик стеснительно позвякивает у начала чудо-лестницы. Последний? Почему-то уверена, что да. В этой части сада я ни разу еще не бывала, куда ведут ступени, не знаю. А что-то он говорил тогда про новый уголок, и в нем - уже сюрприз. Что ж. Тот самый уголок я нашла.

Кладу на землю колокольчик и выпрямляюсь. И вновь слышу мелодичный звон. Оттуда, сверху. Не последний. Ну да, правильно. Еще осталось отыскать тот самый сюрприз.

Ладно. Отряхиваю свою... да, повидавшую земли и травки ночнушку. Ну да ладно, хоть не порвала. Почти. А этот клочок... а нечего было путь через колючки прокладывать! И вообще, я тут живу, и, строго говоря, дома еще не покидала!

Решительно ставлю ногу на первую ступеньку. Ничего, не шатается. Разведя руки, делаю следующий шаг. И еще. И вновь поднимается ветер. Но уже не страшно, уже... красиво, по-другому не скажешь. Подол полощется на ветру, и солнце играет бликами на «хрустальных» гранях, а я иду, иду, мне очень надо туда, выше, выше...

Наконец ставлю ногу на твердую почву. Травка зеленеет, солнышко... поблескивает, а передо мной - потрясающе красивая арка, увитая стеблями плетистых роз, крупных, пышноцветущих, насыщенно-красных. Нервно сглатываю, не понимая, почему так часто начинает биться сердце, но колокольчик в глубине нервно звонит, требуя войти, мой путь еще не кончен, и все ответы где-то там, в этом царстве роз. С непонятной тревогой я настороженно вхожу в розарий.

Как же много на свете роз! И, наверное, все возможные виды собраны здесь, среди облаков. Выстроились вдоль тропинки яркими шариками на ножках розы штамбовые, подмигивают звездочками от самой земли почвопокровные, оплетают перголы плетистые... Есть огромные кусты мне по плечо, есть малюсенькие кустики ниже коленки, есть штамбовые плакучие, есть кусты, похожие на высокие стройные колонны. И все цветут, благоухают. От ароматов кружится голова, от разнообразия оттенков рябит в глазах: все варианты красного, от бледно-розового до бордового, бежевые, кремовые, желтые, и черные, и белые, и даже сиреневые и голубые. Ох нет, изумрудно-зеленые здесь тоже есть. И с двухцветными лепестками, и с трехцветными, с полосатыми, пятнистыми, украшенными перистым рисунком... С цветками конусовидными и чашевидными, квадратными и шаровидными, плоскими и помпонными...

Красиво. Бесконечно красиво и гармонично, вот только... Для меня это перебор, слишком много, слишком насыщенно. Запахи дурманят, каждый порыв ветра доносит новый аромат: то бесконечно-сладкий, то лимонный, то запах хвои, то яблок, то вновь классический розовый. Такая бесконечная, нежная, тягучая сладость... Голова кружится, сердце бьется, тревога все нарастает, я с трудом сдерживаю себя, чтоб не сбежать из этого розового сада без оглядки... И не могу понять причину. Просто розы. Просто цветы. Да здесь везде цветы, они ж ботаники на всю голову, что ж не так с цветами этими? Что со мной не так среди этих цветов?

И наконец, я вижу его. Ларец посреди лужайки. Деревянный, богато украшенный резьбой. И звенит на тонкой розовой веточке маленький колокольчик. Тоненько так, жалобно. Снимаю и его. Прислушиваюсь. Больше нигде ничего не звонит.

Я пришла. И где же мой приз? Пытаюсь раскрыть ларец, но вместо замка там намотана веревка, завязанная десятью узлами. Да он что, макраме тут плел? Был бы ножик, я б разрезала, а так... С бешено колотящимся сердцем, дрожащими от нетерпения пальцами я все развязываю, развязываю...

Открываю. Там нет сокровищ. Там лежит тетрадь. Обычная школьная тетрадка в двенадцать листов. На обложке красивым девичьим почерком выведено: «Лоурэфэлу. В день рождения. С бесконечной любовью».

Так, а это точно мне? Это явно что-то очень личное, причем его... Но почерк кажется смутно знакомым, и я открываю.

«Лоу. Лоурэл. Я написала твое имя, и на сердце стало теплей, словно ты уже здесь, со мной. Мой. Ты - мой, и от этого хочется смеяться и плакать, ибо ты мое счастье, такое огромное, немыслимое счастье, что я сама себе завидую.

Я навеки стала твоей. Не с первого взгляда, не с первого мига даже. Но еще от рожденья - до рожденья - зная: я твоя, я одному тебе предназначена. Что моя жизнь до? В ней одна лишь ценность: она готовила меня к встрече с тобой. А жизни после - ни в каких обстоятельствах - и быть не может. Ибо есть встречи, которые уже навсегда, и наша - та самая встреча.

Отчего, зачем?

Я не могу найти ответа. Я все ответы отдаю искать - тебе. Как отдавала тебе все вопросы, никогда и не о чем не спрашивая. Сказал, так надо - так буду. Сказал бы иначе - и иначе бы сделала. Ибо ты - жизнь, а без тебя (и вне тебя) нет, и не может быть жизни. И, растворяясь в тебе, отдаю тебе себя - всю, ничего не тая, ничего про запас не оставляя. Как думала, чем жила, чем дышала, все - твое, как твои - моя жизнь, мысли, дыхание.

Люблю тебя. Растворяясь в тебе, оставаясь с тобой - вечно люблю тебя!»

Тетрадка дрожит в руках, на глаза наворачиваются слезы, сердце бьется так, что больно в груди. Усилием воли переворачиваю страницу и заставляю себя читать дальше. А дальше - стихи, много-много стихов...

«А знаешь, я всю жизнь тебя ждала,

Еще не знала, но уже любила.

Я, веришь, в каждом сне тебя звала,

Искала, только все не находила.

Но ты явился, долгожданный мой,

И все сбылось, о чем я так мечтала...»

Ну что за бред, как можно, он же просто... Слезы капают прямо на строчки. Продолжаю с того места, где намокла бумага.

«Я буду с тобою всегда

Кровью, бегущей по венам.

Я буду с тобой всегда

Сердца ударом первым.

Я буду дыханьем твоим

И взгляда сияньем ясным...»

Светоч, пощади! Так любить, так верить, отдавая все, выворачивая душу... Коэр! Прекрасный, нежный, умеющий сказать нужные слова... самые нужные... И забрать себе все, без остатка, без сожаления!

«До конца останусь твоей

Не найдя иного приюта,

Чтобы в тысяче новых дней

Наслаждаться каждой минутой.

Растворившись в твоей крови,

Прямо в сердце тебя целуя...»

Все то же, все о том же, вот только другими словами. Это бесконечные признания в любви? Или бесконечный самогипноз на тему слияния и жизни после смерти? Стихов еще много, но не могу больше, не могу! Нервно листаю до конца. Где под последним стихом красным фломастером выведено: «С днем рождения! Люблю! Лиза». И подпись - такая родная, такая знакомая: большая, составленная из двух красивых полукружий Е, обведенная почти что кругом - толстенькой С, переходящей в мелкие невнятные завитушки. Е.С. - Елизавета Соловьева.

Лиза, Лизка, Лизонька... Скрючившись на зелененькой травке, я даже не рыдаю, я вою, я захлебываюсь кашлем, желчью выплевывая свою боль, баюкая на груди эту жалкую тоненькую тетрадку. Вот теперь я вспомнила все! Поездку на Гору, препирательства с теткой, прекрасного вампира, пришедшего мне на помощь и попросившего взамен ни много ни мало - крови. Как я смеялась, и как подсунула ему Лизку, полагая, что ей полезно пообщаться вживую со своей сказочной мечтой и протрезветь наконец от своей любви к вампирам... Я еще не знала тогда, что от этой любви протрезветь невозможно, не знала, что просто крови ему мало, что ему нужна жизнь - до последней капли. Не знала, что даже не для себя...

Да, я вспомнила теперь, как мы с ним ругались, как я ненавидела его - до тремора рук, до дрожи... И Лизку, пришедшую ко мне попрощаться, и серпик луны за окном, и розовую ванну, и миллионы розовых лепестков. И отчего я так ненавижу розы...

Лоу.

А еще - ласковые глаза и нежные руки, забота, тепло, участие. «Я умею быть тем, кто нужен сейчас». Очаровал, уболтал, согрел. Спас. И бросил.

То падение... падение я ему простила, мне себя в тот момент уже почти не жалко было. А вот Лизка... Как простить ему то, что он сделал с Лизкой? Не просто убил, влюбил в себя, вывернул душу ей наизнанку, заставил самой себя ему в дар принести... Даже не себе. Своим друзьям.

И только розы кругом. Миллионами, миллиардами розовых лепестков. Совершенных, прекрасных. Несорванных. Пока. И все эти розы душат, душат, запах слишком тяжел, слишком приторен... Задыхаюсь. Захлебываюсь. Умираю.

Привет, моя хорошая.

Сидит. И откуда взялся? Чистенький такой, красивый. Обхватил ручками коленочки. Рубашечка белая-белая, и штанишки лишь на пару тонов темнее, и даже ботиночки - беленькие, словно грязь к ним и вовсе не пристает. И кудри его серебряные по плечам небрежными волнами, и солнце в них играет. И больно. Так больно.

Зачем? - ничего более осмысленного в голову просто не приходит. - Зачем, Лоу? Зачем?

Зачем что, милая?

Милая? - горько усмехаюсь. - А ее ты тоже звал милой?

И милой звал. И любимой. И единственной. Мне было не сложно. Я мог подарить ей не так уж много за ее жизнь. Ей хотелось небывалой любви. Разве я вправе был отказать?

Вот так все просто. Ей хотелось любви - изобразил, ему нужна была кровь - забрал. И ни тени сожаления. Ни грамма раскаянья.

Ты хоть мгновение ее любил? Хоть капельку, хоть совсем чуть-чуть?

Нет, - он смотрит прямо и спокойно. Ему не больно, ему не стыдно, ему не жаль. - Там нечего было любить. Фальшивая девочка из фальшивой страны. Насквозь надуманная и искусственная.

Как ты можешь?.. Как ты можешь - так?! - меня душат рыдания, слезы водопадами катятся, еще и икота бить начала. А он сидит, такой чистенький. Красивый, спокойный. Не улыбается вот разве что, и то счастье. - Ты убил ее, срезал, не задумываясь, словно розу, и еще и... она для тебя была недостаточно хороша? Фальшивая? Да она душу тебе отдавала, да она сердце на ладонях дарила... и это для тебя - ничто?! Искусственность? Да ты эту тетрадку вообще открывал? Ты читал ее? Хоть из любопытства? Для смеха может?

Да, Ларис, я это читал. Текст письма подражательный, стихи слабые.

Как ты можешь! Это не подражание, это...

Это попытка выехать на литературной классике столетней давности. У меня хорошее образование, Лара, я знаком с вашей литературой. И прекрасно вижу, что здесь она просто копирует...

Я прекрасно знаю, кого она копирует! И она не копирует, она пропускает через себя, она этим живет, дышит! Она чувствует, что ее эмоции настолько созвучны, что лучше и не скажешь. Да, она вычитала в книжке эти обороты и интонации, но это ее обороты и ее интонации, она искренна в каждой букве!

Она рисуется. Даже перед собой, - все та же холодная беспощадность. - Там, где тебе мерещится искренность, я вижу лишь плагиат. И полную неспособность быть самой собой.

Ты бессердечное чудовище!

Я вампир. У нас нет человеческой привычки льстить мертвым. Я вижу то, что вижу. И увиденное не меняется от того только факта, что это ее предсмертная записка. Она даже на пороге смерти не смогла быть самодостаточной и говорила чужими словами. Да, Ларис, эта девочка была фальшива.

Ее звали Лиза!

Я не запоминал. Она была нужна мне как украшение вечера, как дорогой подарок для моих дорогих гостей. Чем мог, я с ней за это расплатился, и расплатился щедро. Но любить, кроме вкусной крови, там было нечего.

Зачем ты так, Лоу? Зачем? - меня колотит дрожь, я чувствую, что замерзаю. Ну что за клятое место вся эта вампирия, ну почему здесь вечно так холодно?

Очень осторожно, словно боясь спугнуть, он приближается ко мне, опускается на колени в траву, поднимает меня с земли, прижимает к себе. На ногах я бы не удержалась. А на коленях, опираясь о него всем телом, могу.

Ну, ты же хочешь услышать правду, верно? И я согласен - тебе стоит эту правду знать. И быть сильнее этой правды. Только так возможно выжить.

А я понимаю, что должна оттолкнуть, прогнать, проклясть... Вот только нет у меня таких сил. Его руки - такие нежные. А на груди у него теплее... И, если уж честно, то, что Анхен сделал с Еленой, в разы страшнее судьбы Лизы. А Анхену я... все простила, выходит? Елену, Томку, себя... Живу вот с ним. В путешествие собираюсь. И Лоу мне при таком раскладе ненавидеть - за что? За то только, что Лизка была моей самой близкой подругой, а Елена - нет? Они вампиры. Они все здесь вампиры, все до единого. И ненавидеть одного, прощая другого? Нелепо...

Судорожно вздыхаю. Глубоко, пытаясь хоть как-то успокоиться. И так привычно вытираю лицо... вот об то, что ближе было.

Надеюсь, эта стоит меньше, чем предыдущая?

Понятия не имею. И кто тебе вообще голову такой ерундой морочит? - он гладит меня по спине. Почувствовав, что я немного расслабилась, он осторожно садится и, не отпуская, усаживает меня боком себе на колени. Ласковый такой. Тот, который нужен. И что в этом от правды?

Скажи, а если бы я... если бы я согласилась тогда... поделиться кровью... - мои дрожащие пальцы гладят рубашку у него на груди, голова бессильно лежит на его плече, - ты бы меня убил?

Конечно, - ни на миг не запнулся, не стал отпираться. - Я ж туда не закатом любоваться прилетел. Мне нужна была девочка для праздника. Глупая и нежизнеспособная. Гарантированно совершеннолетняя. Не успевшая обзавестись семьей, детьми, обязательствами. Ты, между прочим, подходила идеально. Умудриться закатить скандал на пустом месте - ни об уме, ни об умении жить в предложенных обстоятельствах это не говорило.

Я вздыхаю. Год назад я б ему на это много чего наговорила, а вот сейчас... возразить-то мне, по сути, и нечего.

Судя по тому, что я все равно оказалась здесь, ты, видимо, прав. Надо было мне тогда... уйти с тобой. Ты рассказал бы мне о любви, а я бы на два года меньше мучилась. И Лизка моя была бы жива...

Он запрокидывает мне голову, пару секунд смотрит на залитое слезам лицо, затем невесомо целует в губы.

Про любовь я и сейчас могу рассказать. Та девочка все равно нашла бы своего вампира, она, похоже, еще до встречи со мной «горела». Может, в раннем детстве какая встреча, может просто особенности психики, такое случается. А жизнь надо уметь принимать любой. Как и смерть, когда придет. Ты прожила эти два года - и я не верю, что там было только плохое. Ты не пошла со мной, но встретила Анхена - значит, и в этом был смысл.

А ты во всем находишь смысл, да? Анхен сказал, что ты коэр, тебе положено, - трусь носом о его плечо, а потом все же признаюсь. - Знаешь, когда он сказал, что... для тебя всё знаки, символы... я потом думала, а вдруг... вдруг был для тебя какой-то знак, и ты на Гору не случайно пришел, и наша встреча была предопределена, вот только что-то сбилось, и пошло не так...

Анхен порой бросается словами, не слишком заботясь о достоверности. Нравится ему на ровном месте утрировать, шутит он так, - Лоу нежно проводит пальцами по моей щеке, затем перехватывает меня поудобнее. - Я живой, Ларка. У меня самые обычные дела, потребности, заботы. И в моем появлении на Горе ничего мистического не было. Мне нужна была человеческая девочка. Проще и быстрее было найти ее там, а не бегать потом, как дурак, по городу, бездарно теряя время.

А... твой наряд?..

А мой наряд объясняется просто. Я весь день проторчал на заседании одного комитета старых му... прошу прощения, Древних и очень мудрых, которые решали один важный для меня вопрос, и все никак не могли его решить. А официальный наряд на такие заседания требуется. По одной из наших древних и мудрых традиций, - Лоу фыркнул, и я почувствовала что-то очень знакомое. Была одна девочка, тоже все традиции ругала. Да уж, нашла родственную душу. - В результате я и так-то едва не опоздал, а уж заезжать домой переодеваться - так и вовсе времени не было.

Так все банально, - горько вздыхаю я. - Даже жаль.

Нет, не банально, - не соглашается Лоу. - Я нашел тебя. А Анхен слишком зло порою шутит. Я не коэр. В крайнем случае - коэр-недоучка. Я ведь даже не понял, что я нашел. А когда и понял - не присмотрел, не позаботился.

А он мне сказал, ты бумагу какую-то там писал, чтоб меня после той выходки с кровью в универ вообще приняли.

Я ж говорю, нежизнеспособная, с первого взгляда видно, - он улыбается, и я печально улыбаюсь ему в ответ.

Что ж тогда такого ты во мне нашел, что стоило присматривать и заботиться?

Ты была настоящая, Лар, - говорит он мне так серьезно, что я верю, что для него это не просто слова. - Одна-единственная настоящая девочка в вашей насквозь фальшивой стране. На тебе обломалось что-то в великом эксперименте Древних. С тобой интересно говорить, ты пробуждаешь чувства, ты даже нас, тех, кто общается с тобой, делаешь настоящими. Теми, кто мы есть на самом деле. А не кем мы себя выдумали.

Что еще за эксперимент? И почему ты вечно называешь мою родину фальшивой? Мы не фальшивые, мы такие, какие мы есть. Искренние, даже если с твоей вампирской колокольни тебе этого не разглядеть.

Лар, а ты в природе хоть раз встречала, чтоб жертва добровольно в пасть хищнику лезла? Да еще распевая при этом песни о своей великой любви? Это же бред, Лара. Тошнотворный, несуразный бред.

Но разве это наша вина? Это наша беда. Голос крови...

Да нет никакого Голоса Крови, - он раздраженно отмахивается от моих слов, как от назойливой мухи. - Просто Древние навоевались до тошноты. Вот и захотелось - чтоб не гоняться за пищей, а она сама бы в рот прыгала. Да еще и от любви бы при этом таяла, чтоб им себя убийцами и злодеями не чувствовать. Вот и намухлевали там что-то... на генном уровне, и получили искусственную породу, ничуть не лучше, чем все вот эти... розочки. Люди вашей страны и впрямь стоят всех этих цветочков. Что там, что там - цветет красиво, а не души, ни жизни. Что-то самое главное еще в зародыше изъято.

Специально. Со всеми нами это сделали... специально... Одно дело понимать, что люди такими рождаются, тут уж что поделать, но они нас просто... Создатели. И ведь не обманули...

Ты не любишь розы? - спрашиваю, чтоб спросить хоть что-то, говорить о людях нет сил, слишком велико потрясение от его откровенности.

Ненавижу, - а ведь он у меня... только с розами всегда и ассоциировался. И сидим мы сейчас ни где-нибудь, а в розарии, и место он выбирал. - Я вообще не люблю садовые цветы. Именно за фальшь. За несоответствие природе. За издевательство над природой. Ты посмотри на все эти розы. Ни земля, ни солнце их не создавали. И ни земля, ни солнце их не прокормят. В природе все гораздо проще. Милей, естественней. В природе есть скромный цветок с пятью лепестками. И размер его невелик, и цветет он весьма недолго, и запах его едва уловим, и оттого невероятно приятен. Но они же так не хотят. Все эти Древние, гордящиеся богатством и пышностью своих садов. Выводящие все новые сорта путем бесконечных скрещиваний и генных модификаций. Боги дали нам землю. Уже красивую. Так они модифицировали и совершенствовали ее до тех пор, пока она не погибла. И ведь продолжают. Все равно продолжают. Модифицируют. На этой земле живут люди. Прекрасные и интересные такими как есть. В своей первозданности. А не клоунами из якобы свободной страны.

Что-то все это тебе не мешает... Морщишься, но пьешь, да? - такие красивые слова. Правильные, обличительные. Борец за права природы. Но сам-то при этом кто? - Я вспомнила теперь, у Анхена в доме валяется куча фотографий. Твоих. Ты бегал к нам едва ли не ежедневно, совал повсюду свой нос, попивал взахлеб нашу кровь... А теперь мы тебе - просто клоуны? Потому что тебя, мерзавца, любим?

Ты права, бегал, - не отрицает, соглашается. - Каждый день, верно. А до этого дождаться не мог, когда ж я Высшим стану и право посещения получу. Язык ваш учил, историю. С восторгом слушал разговоры старших о вас, о планах, результатах, прогрессе, которого уже довелось добиться. А фотографии... фотографии меня и сломали. Анхен и половины не знает, насколько там было все... горько. Я расскажу, если ты хочешь об этом слушать.

Киваю. Все, что я могу сейчас - это слушать. Оглушенная, потерянная, растерзанная. Может, хоть что-то пойму. Хоть его. Такого красивого. Умеющего быть таким добрым. И такого жестокого.

Достижения людей в вашей стране всегда делились для меня на те, с которыми мы вам помогли, и те, которые полностью ваши. И там, где помогли, был повод гордиться за нас - ведь какие мы молодцы, не просто как к корму, учим, развиваем. Но этим больше гордились Древние. Собой гордились. А мне безумно интересно было все то, чего люди добились сами, чему у эльвинов даже близко аналогов не было. Люди как особый вид, идущий своим, особым путем. Анхен тогда не слишком понимал, в чем там прелесть, но никогда не мешал... И вот появилась фотография. Это полностью ваше, человеческое. Связанное с вашими особенностями зрения, созданное на той материальной базе, что имелась... Вот человеческие фотографы-первопроходцы для меня были гении. Мастера. И при этом художники, создающие на основе своего технического открытия произведения искусства. Да, я им помогал. Моделью, чернорабочим. Часами, днями. Я был ими восхищен, и меня не задевало, что я у них на подхвате, а не они у меня...

Чуть помолчал. Продолжил:

А потом пришла Ара. Высокомерная, жестокая, извращенная, пресыщенная всем, кроме чужой боли. Поинтересоваться, «чем так занят наш мальчик». Нет, она не оценила ни мастерства, ни новаторства, ни прикладной пользы. Для нее это было - балаган, глупость без смысла и содержания. Тогда она уже вовсю играла в другие игры. И двое лучших фотографов поехали с ней за Бездну, пылая неземною страстью и жаждая отдать ей все. И это самое «все» она брала с них две недели. Она умела пытать, не убивая, чтоб кровь хоть и текла, да вся не вытекала. И отрезая им пальцы, сдирая кожу, все интересовалась у них, любят ли они ее по-прежнему, готовы ли они и дальше терпеть ее «ответные чувства». И они любили. Она пытала их самыми страшными пытками, а они все равно любили. Это было немыслимо, неправильно, чудовищно, но - было. Тянулось и тянулось...

Вновь замолкает, находит мою руку, подносит к губам, целует пальцы.

Я бы хотел сказать тебе, что я благородно за них вступился, или хотя бы воткнул им нож в сердце, чтоб прекратить мучения... - на миг сильно сжимает мне плечо, вновь отпускает. И продолжает. - Но я тот, кто я есть. Ара была сильнее, и я промолчал... За них вступилась Яська. Несовершеннолетняя девчонка, без крупицы магии и силы. Никогда не бывавшая в Стране Людей, да и не особо этой страной интересовавшаяся. Попытавшаяся остановить свою «мать», потому, что так поступать нельзя. Неприемлемо. Недопустимо. И горевшая за это, словно факел... Вот за сестру... За сестру уже ничего было не жалко, ни жизни, ни чести... Когда вернулся Анхен, фотографы были мертвы, Яська полностью восстановилась и умоляла ничего ему не говорить, а я только залечивал свои раны. Я долго тогда лечился... А Анхен сказал: сам дурак, зачем полез под горячую руку, большой же мальчик, последствия представлять должен... - он снова молчит, и мне совсем не хочется комментировать сказанное. Как и думать о том, что его безумная мачеха сделала тогда с ним, с его сестрой, что творила с теми бедными фотографами, если даже вампирская девчонка, рискуя здоровьем, за них вступилась.

Вот с тех пор я и не появляюсь в вашей стране без необходимости, - все же находит он слова, чтобы закончить. - И ни любить, ни желать никого из этих выдуманных людей со сломанной психикой я не могу. Я предпочитаю полевые цветы и дикую охоту.

А дикую - это как?

Это когда жертва знает, что она жертва, и ненавидит охотника, и пытается уничтожить его или сбежать.

А такое... разве бывает? Ты хочешь сказать, что есть люди, которые вас... ненавидят?

Когда-то, Ларис, нас ненавидели вообще все люди. Никто не жаждет быть добычей, это естественно. Людей обратили в рабство и низвели до уровня животных. Больше они не боялись. И не пытались сопротивляться. Но утратили вкус. Тогда и появилась ваша страна, плод извращенной фантазии гурманов-Древних, - очередной раз за это утро он походя сломал мою картину мира, перевернув известную с детства историю с ног на голову. - Но остались и свободные люди, те, кого, подобно диким животным, оставили бродить по лесам, благо они так и не вышли из первобытности. И когда мне приедается вкус местных рабов, я не притворяюсь благодетелем, я иду в лес, выслеживаю и убиваю добычу. Да, моя добыча - люди. Они - наша еда. Единственно возможная в этом мире. И если я хочу жить - я должен питаться. И я принимаю это за данность, а не грущу о временах, когда вместо крови пили гранатовый сок. Вот наши Древние - живут иллюзиями и сходят с ума от несовпадения иллюзий с реальностью. Пытаются играть в благодетелей человечества и, подобно дядюшке Анхену, стремятся вырастить из людей некое подобие древних эльвинов, усиленно прививая им все лучшее, возвышенное, благородное. А потом они этих недо-эльвинов едят, потому как жажда никуда не делась, и у них крышу сносит от несовпадения того, что они себе напридумывали с объективной реальностью. И как результат деятельности безумных вампиров - у нас целая страна безумных людей.

А ты - единственный нормальный? - невесело усмехаюсь.

Ты да я - двое нас, - он тоже улыбается, и тоже - не то, чтобы особо весело.

А ведь я почти успокоилась. И могу слушать про смерть. И про свою, и про чужую. И даже поддерживать разговор. Вот только Лизку жалко. Ведь она, выходит, была для него никем. Совсем никем. Даже кровь ее его не прельщала. Просто престиж, традиции, надо соответствовать, друзья же ждут особое блюдо...А я, наверное, где-то глубоко в душе надеялась, вопреки всему, что она жива. Живет себе за Бездной. Он ее не убивал, он влюбился и взял ее замуж... И мы бы тут встретились. Это была бы добрая сказка. Про добрых вампиров. Совсем как в детстве учили. Нет, конечно, кого-то там они убивают. Но только нехороших, злых. Кого не жалко. А добрых всегда спасают...

Не сбылось, да и сбыться не могло.

А она умерла... в той самой розовой ванне? Как ты ей и обещал? Среди миллионов пузырьков воздуха и розовых лепестков?

Кто? - он даже не сразу понимает, о чем я. - Ах, эта девочка?

Лиза!

Да, конечно, - аккуратно обхватил меня за затылок и развернул так, чтоб взглянуть в глаза. - А ведь это был твой самый большой кошмар, верно? Все эти годы? Она ведь тебе ночами снилась, эта ванна? Ты даже когда память потеряла, о ней помнила. Для тебя дардэнхэ в моем доме - это символ смерти, да?

Да, - признаю очевидное, - снилась. Только я в ней почему-то не от вампиров умираю, я в ней тону, захлебываюсь... - вздыхаю. Даже память о снах, мучивших годами, приходит только сейчас, с его вопросом. - Часто снилась, пока жива была. А еще - могила твоя снилась. Я так мечтала тебя убить, что даже во сне порой видела: такой шершавый камень над обрывом, что там, дальше, не видно, наверно, Бездна. А на камне надпись: «Аирис». Странные немного буквы, шрифт... непривычный. А иногда вместо «Аирис» было «Ставэ». И роза. Там из земли обязательно тянулась роза. Алая. Вот только лепестки ее опадали, и наземь падали белыми, словно снег. Словно зима...

Чувствую, как нервно он переглатывает. И молчит, замерев, даже когда я уже замолкаю.

Лоу? - нерешительно поднимаю на него глаза. Он смотрит куда-то мимо, чуть прикусив губу, а лицо напряженное, словно пытается сдержаться. - Ло? Что, про свою смерть слушать страшнее, чем говорить про чужую?

Нет, малыш, - он отмирает и мне улыбается, едва-едва, самым краешком губ, - про свою не страшно, - вновь замолкает. И предлагает совсем неожиданно, - А хочешь, я покажу тебе ту самую ванну? Чтоб больше не мучила в кошмарах?

Дата добавления: 2015-10-21