пессимизм Франции, испытавшей тяжелые удары судьбы, мы понимаем
пессимизм Норвегии с ее вечно пасмурным небом, алкоголизмом и мелочностью
буржуазной жизни. И эротизм понятен как во Франции при переутомлении
и истощении ее народа, так и на скандинавском севере, где он является преувеличенным
протестом против дисциплины и сурового насилия аскетической,
мертвящей церковной набожности. Но как мог возникнуть под лучезарным
солнцем и вечно голубым небом Италии, среди прекрасного, жизнерадостного
народа систематический пессимизм (единичные проявления его, как, например,
в лице Леопарди, составляют, как везде, понятно, исключение) и как могли
итальянцы дойти до психопатическою сладострастия, когда в их отечестве
еще живо воспоминание о безобидной, здоровой чувственности классического
мира с его символическими картинами плодородия в храмах и на полях и когда
там нормальная, естественная жизнь в течение веков удерживала за собой
право находить себе наивное выражение в искусстве и литературе? Если веризм
не представляет примера распространения умственной заразы через подражание,
то итальянской критике не мешало бы разъяснить нам указанный парадокс.
Вторая группа подражателей Золя состоит не из психопатов и больных,
пишущих в доброй вере и часто не без таланта, а из людей, в нравственном
и умственном отношениях стоящих не выше каких-нибудь сутенеров, но избравших
безопасное и до сих пор считавшееся почетным ремесло поставщиков
романов и драм, когда благодаря теории натурализма оно сделалось для
них доступным. Это отродье заимствовало у Золя только порнографию и соответственно
своему умственному развитию довело ее просто до свинства.
К этой группе принадлежат парижские порнографы по профессии, постоянно
беспокоящие суды исправительной полиции своими ежедневными и еженедельными
листками, рассказами, рисунками и театральными пьесами, затем норвежские
авторы скандальных романов и, к сожалению, также некоторые
из реалистов «Молодой Германии». Эта группа стоит вне литературы. Она
составляет часть тех подонков больших городов, которые вследствие нерасположения
к труду и стремления к наживе вполне сознательно избрали
своим ремеслом распутство. Писатели подобного рода подлежат юрисдикции
не психиатрии, а уголовного суда.
Что касается немецких реалистов, т. е. так называемой теперешней «Молодой
Германии», то они пишут лирические стихи и романы. Их стихи в лучшем
случае напоминают гейневские с безвкусным подчеркиванием грубо чувственного
элемента; по большей части же это задорное рифмоплетство бойких малых,
IV. Реализм
неискусно подражающих манере хвастливого юнкера, болтающего за стаканом
вина со своими собутыльниками. Романы же немецких реалистов пишутся
по одному рецепту. В них непременно действуют: дворянин, по возможности
отставной офицер, о котором в туманных выражениях говорится, что он
посвящает себя каким-то социалистическим трудам (каким именно — неизвестно);
кельнерша как воплощение «вечно женственного» элемента и живописецреалист,
задумывающий или пишущий картины, долженствующие пересоздать
человечество и установить рай на земле. Из этих трех фигур одна кельнерша
действительно оригинальна. Она представляет собой смесь всех сказочных
существ, когда-либо созданных поэтами: химеры с крыльями, сфинкса с львиными
лапами и сирены с рыбьим хвостом. Она заключает в себе все прелести
и все совершенства, любовь и мудрость, добродетель и языческую страстность.
Образ кельнерши лучше всего выявляет нам силу творчества и наблюдательности
немецких реалистов.
К сожалению, к ним причисляют себя и несомненно даровитые писатели —
поэт Карл Генкель и в особенности беллетрист Герхарт Гауптман. Работы
последнего весьма не ровны по своим достоинствам. В них соединяются оригинальность
с безобразной подражательностью, высокое художественное проникновение
с поразительной наивностью, гениальный полет мысли — с прискорбными
банальностями. Но, к сожалению, истинный талант Гауптман проявляет
там, где он описывает маленьких людей из низшего общественного слоя, из
народа. Такова прекрасная его драма «Ткачи». В этой драме Гауптману удалось
поистине гениально преодолеть чрезвычайную трудность: она приковывает к себе
внимание читателя, глубоко его волнует, а между тем в ней нет определенного
действующего лица, действие распределено на массу лиц, состоит из отдельных
черточек, но в то же время остается единым, поражает своей цельностью.
Вызывая в зрителе душевное волнение, автор приводит его к обобщению,
которое обыкновенно бывает только результатом размышлений; поэзия тут
возбуждает чувство, которое обыкновенно возбуждается лишь всемирной историей.
Автор создает совершенно новую форму драмы, в которой героем
является не отдельное лицо, а толпа; художественными средствами он достигает
такой иллюзии, что нам постоянно кажется, будто мы видим перед собой
бесчисленные миллионы, в то время как на сцене страдают, говорят и действуют,
понятно, лишь немногие лица. Пьеса Гауптмана представляет собой замечательное
дополнение к совершенно новой «психологии толпы», которой в последнее
время занялись Сигеле, Фурньяль и другие, и дает нам совершенно верную
картину безумия, обладающего отдельными лицами в возбужденной толпе и заставляющего
их подчиняться ее вожакам.
Но Гауптман составляет исключение. Громадное же большинство немецких
реалистов даже плохо владеют немецким языком, совершенно не способны
уяснить себе сколько-нибудь жизнь, ничего не знают, ничему не учатся, ничего не
переживают, и им нечего сказать, потому что они не имеют в голове ни одной
дельной мысли, а в сердце — ни одного искреннего чувства. Но эти господа
пишут себе, не унывая, и их писания в широких кружках признаются почему-то
теперь единственной немецкой литературой — современной и будущей. Они
слепо подражают самым устаревшим заграничным модам и вместе с тем провозглашают
себя новаторами и оригинальными гениями. Что они могли иметь
успех или, говоря словами Ницше, что это «восстание рабов» в литературе было
вообще возможно, объясняется общими условиями. После 1870 г. уровень немецкой
литературы фактически сильно понизился. Иначе и быть не могло. Немецкому
народу пришлось напрячь все силы, чтобы добиться объединения путем
ужасных войн. Однако нельзя одновременно создавать всемирную историю
Вырождение
и с успехом предаваться художественной деятельности. При Наполеоне I самыми
знаменитыми французскими писателями были такие литературные величины, как
аббат Де Лилль и Непомюсьен Лемерсье. Германия Вильгельма I, Мольтке
и Бисмарка не могла дать ни Гёте, ни Шиллера. Переживая великие события
и участвуя в них, народ вырабатывает себе мерило, неблагоприятное для оценки
художественных произведений, а сами поэты и художники, и притом наиболее
даровитые и добросовестные, чувствуют себя обескураженными, часто совершенно
подавленными сознанием, что народ относится к их трудам безразлично
и поверхностно и что эти труды незначительны в сравнении с развертывающимися
историческими событиями. В это переходное время умственного утомления
и народилась шайка немецких реалистов, удачно воспользовавшаяся тем обстоятельством,
что даже приличные и разумные люди должны были признать
основательность их нападок на многих из тогдашних столпов литературы.
Но другая и более существенная причина успеха этой шайки заключается
в анархии, царящей ныне в немецкой литературе. Наши учители относятся
безучастно к новому литературному поколению. Они пренебрегают обязанностью,
возлагаемой на них успехом и славой. Каждый думает только о себе
и страшно ревнует всех конкурентов. Ни один из них не скажет себе, что
в литературном концерте великого народа с избытком мест для десятков разных
писателей, играющих каждый на своем инструменте. Ни один из них не хочет
сообразить, что не в его силах воспрепятствовать нарождению новых талантов
и что он обеспечит себе лучшую старость, если не будет злобно заграждать путь
своим наследникам, а, напротив, будет содействовать их успеху. Кто из нас
когда-либо удостоился слова поощрения литературных светил? Кому из нас они
выразили участие или доброжелательство? Поэтому никто из нас ничем им не
обязан, никто их не защищает, и когда шайка реалистов накинулась на них
с кулаками, чтобы занять их место, не поднялась ни одна рука на их защиту, и им
пришлось жестоко пострадать за то, что они жили каждый в одиночестве, тайно
враждовали друг с другом, игнорировали нарождавшееся литературное поколение,
относились совершенно безучастно к литературным вкусам народа, когда
они сами не были непосредственно заинтересованы в деле.
И если у нас нет патриархов в литературе, то нет и критической полиции.
Рецензент может восхвалять самые ничтожные произведения, он может замалчивать
или разносить перлы творчества, он может приписывать автору мысли,
которые тому и во сне не снились,— никто не привлечет его к ответственности,
никто не заклеймит его лживость, неспособность, бесстыдство. Но публика, не
руководимая своими патриархами, не оберегаемая критикой, неизбежно становится
жертвой всех шарлатанов и проходимцев.
V
Двадцатый век
Прогноз
Мы окончили продолжительное и печальное обозрение больницы, какую
ныне представляет если не все цивилизованное человечество, то, по крайней мере,
высшие слои населения больших городов. Мы изучили разнообразные формы,
принимаемые вырождением и истериею в искусстве, поэзии и философии. Главнейшими
проявлениями умственного расстройства наших современников в этой
области служат: мистицизм как результат неспособности к сосредоточенному
вниманию, ясному мышлению и господствованию над эмоциями, вызываемый
ослаблением мозговых центров; эготизм как результат ненормального состояния
чувствующих нервов, притупления воспринимающих центров, извращения инстинктов,
желания доставить себе достаточно сильные впечатления и значительного
преобладания органических ощущений над представлениями; ложный реализм,
вызываемый туманными эстетическими теориями и выражающийся пессимизмом
и непреодолимою склонностью к скабрезным представлениям
и самому пошлому, непристойному способу выражения. Во всех трех проявлениях
болезни мы находим одни и те же элементы: неспособный к правильной
работе мозг и вследствие этого слабость воли, невнимательность, преобладание
эмоции, неполное сознание, отсутствие сострадания и участия к миру и человечеству,
наконец, искажение понятий о долге и нравственности. Представляя между
собою довольно большое сходство в клиническом отношении, все эти картины
болезни не что иное, как разнообразные проявления одного и того же основного
состояния — истощения, и должны быть подведены психиатром под общую
группу болезней, называемых меланхолией и составляющих один из видов
истощения центральной нервной системы.
Поверхностные и недобросовестные критики сочинили, будто бы я утверждаю,
что вырождение и истерия — продукты нашего времени. Внимательный
и добросовестный читатель засвидетельствует, что я никогда не говорил подобной
бессмыслицы. Истерия и вырождение существовали всегда; но в прежнее
время они проявлялись в единичных случаях и не имели большого значения для
жизни всего общества. Только глубокое утомление, вызванное непосильными
запросами, предъявленными человеческому организму внезапно нахлынувшими
изобретениями и новшествами, создало благоприятные условия для чрезмерного
развития и распространения этих болезней, угрожающих в настоящее время
цивилизации. Некоторые микроорганизмы, вызывающие смертельные болезни,
как, например, холерная бацилла, существовали ведь также всегда, но эпидемии
они стали порождать только с тех пор, как появились условия, сильно благоприятствующие
их размножению. Точно так же в нашем теле всегда есть
паразиты, но вредят они ему только тогда, когда в нем завелся другой грибок
и ослабил его жизненные силы. Так, например, в нашем организме всегда есть
стафилококки и стрептококки, но для того, чтобы они размножились и вызвали
опасные для жизни нагноения, необходимо предварительное появление бациллы
инфлюэнцы. Таким образом, и обезьянство в искусстве и литературе только
Вырождение
тогда становится опасным, когда своеобразные, избирающие свои отдельные
пути сумасшедшие предварительно отравят и лишат силы противодействия
ослабленный истощением дух времени.
Итак, общество переживает тяжелую умственную болезнь, нечто вроде
черной чумы вырождения и истерии, и весьма естественно, если со всех сторон
раздается вопрос: «Что же будет дальше?»
Этот вопрос об исходе болезни всегда предъявляется врачу при тяжелых
заболеваниях, и, как ни рискованно, щекотливо и в особенности ненаучно пророчествовать,
он не может уклониться от необходимости поставить прогноз.
Однако это не чисто произвольное и сделанное наугад предсказание; внимательное
изучение всех симптомов в связи с опытом дает вообще возможность сделать
правильный вывод относительно будущего развития болезни.
Возможно, что зараза еще не достигла своего полного развития. Если она
усилится и распространится, то отдельные явления, существующие уже теперь
как исключения и симптомы, примут более общий характер, а другие, встречающиеся
лишь у обитателей сумасшедших домов, сделаются обычными в целых
общественных классах. Тогда жизнь представится нам в следующем виде.
В каждом большом городе будет свой клуб самоубийц. Наряду с ним
образуются клубы взаимного убийства через повешение, задушение и т. д. Вместо
нынешних трактиров возникнут особые заведения потребителей эфира, хлорала
и гашиша. Число людей, страдающих извращением вкуса и обоняния, до
такой степени разрастется, что будет уже выгодно открывать специальные
заведения, где желающие могли бы вкушать из роскошных сосудов всякого рода
нечистоты и вдыхать в обстановке, не оскорбляющей их эстетического вкуса и не
нарушающей их комфорта, воздух, наполненный миазмами и запахом экскрементов.
Вместе с тем возникнет множество новых профессий: вспрыскивателей
морфина и кокаина, проводников, поддерживающих лиц, страдающих боязнью
пространства, при переходе через улицы и площади, спутников, успокаивающих
энергетическим поддакиванием лиц, страдающих манией сомнения и т. п.
Ввиду широкого распространения нервной раздражительности будет признано
необходимым принять известные меры предосторожности. После того как
фактически выяснится, что возбужденные люди под влиянием принудительного
импульса тайком подстреливали из воздушных ружей или даже открыто убивали
уличных мальчишек, потешавшихся резким свистом или другими неприятными
звуками, что они врывались в чужие квартиры, откуда доносились ученические
упражнения в музыке и пении, и устраивали там резню, что они бросали
динамитные бомбы под вагоны конно-железных дорог, потому что кондуктор
сильно звонил или давал резкий свисток, законом будет воспрещено свистеть
и звонить на улицах; для упражнений в пении и музыке будут отведены специальные
дома, устроенные так, чтобы из них не мог долетать никакой звук; кондукторам
же будет запрещено шуметь, и в то же время будет установлен тяжелый
денежный штраф за держание у себя воздушных ружей. Так как лай собак на
улицах доводил многих до сумасшествия и самоубийства, то в городах разрешено
будет держать собак только в том случае, если они лишены голоса при
помощи операции. Новым законом о печати газетам строжайше будет воспрещено
сообщать подробности об убийствах или самоубийствах. Редакторы
будут нести ответственность за все преступления и проступки, совершенные из
подражания описанным в их органах.
Половая психопатия в самых различных своих проявлениях до такой степени
усилится и распространится, что надо будет подумать о соответственном пересмотре
нравов и законодательства. Моды подвергнутся коренным изменениям.
Мазохисты или пассивисты, из которых будет состоять большинство людей, будут
V. Двадцатый век
носить костюмы, напоминающие своим покроем и цветом женские. Женщины,
желающие нравиться этого пошиба мужчинам, наоборот будут носить мужское
платье, монокли, сапоги со шпорами, держать хлыст в руках и не иначе выходить
на улицу, как с сигарою во рту. Число людей с извращенным половым чувством
настолько увеличится, что они образуют в палате депутатов отдельную партию
и проведут закон, разрешающий лицам одного пола вступать в брак. Таким
образом, садисты, нозои, некрофилы и т. п. получат возможность удовлетворять
свои склонности законным образом. Стыдливость и благопристойность сделаются
достоянием прошлого, как предрассудки, и будут встречаться лишь как
атавизм у жителей захолустных деревень. Убийство из сладострастия будет
признаваться болезнью и излечиваться оперативным путем и т. д.
Способность к сосредоточенному вниманию до такой степени ослабнет, что
преподавание в школах будет продолжаться не более двух часов, а общественные
увеселения, как-то: спектакли, концерты и т. п., равно как разные рефераты,—
небольше получаса. Впрочем, умственное образование будет почти совершенно
вытеснено из школ, и большая часть времени будет посвящаться телесным
упражнениям; в театрах же будут нравиться лишь пьесы откровенно эротического
характера и кровавые преступления, причем на роли жертв всегда найдутся
охотники, жаждущие умереть при шумных рукоплесканиях зрителей.
Прежние вероучения почти совсем лишатся последователей. Зато возникнет
множество спиритических общин, которые будут содержать вместо священников
пророков, заклинателей мертвецов, колдунов, гадальщиц, хиромантиков, астрологов
и т. д.
Книги в настоящем своем виде выйдут из моды. Они будут печататься не
иначе как на черной, голубой или золотисто-желтой бумаге другой краской; текст
будет состоять из бессвязных слов или слогов, даже просто букв или цифр
с символическим значением, которое читатель будет угадывать, руководствуясь
цветом бумаги и печати, форматом книги, величиною и родом шрифта. Писатели,
добивающиеся популярности, будут облегчать читателям труд отгадывания,
поясняя текст символическими арабесками и пропитывая бумагу какиминибудь
духами. Но люди с утонченным вкусом и знатоки будут брезгать этим
средством, признавать его слишком вульгарным. Поэты, выпускающие в свет
сочинения, состоящие из нескольких букв или просто разноцветных страниц без
всякого содержания, будут возбуждать общий восторг. Образуются целые общества
для комментирования таких книг, и увлечение ими будет доходить до того,
что комментаторы и их сторонники, отстаивая каждый свое толкование, будут
вступать друг с другом в кровопролитные сражения.
Было бы нетрудно дополнить эту картину, в которой нет ни одной вымышленной
детали, в которой все заимствовано из уголовной и психиатрической
литературы и наблюдения над особенностями неврастеников, истеричных и вообще
психопатов. До такого состояния дойдет в ближайшем будущем цивилизованное
человечество, если утомление, нервное истощение и обусловливаемые ими
болезни усилятся.
Дойдет ли дело до этого? Нет, я этого не думаю. Основываюсь я на
соображении, против которого, кажется, трудно что-либо возразить. Человечество
еще не достигло зенита своего развития, и чрезмерное напряжение двухтрех
поколений не могло исчерпать всех его жизненных сил. Человечество еще не
старо. Оно молодо, а для молодости минута переутомления не страшна: силы
снова восстановятся. Человечество походит на огромный поток лавы, вырывающийся
из кратера непрерывно действующего вулкана. Верхний слой, охлаждаясь,
образует кору, раскалывающуюся на холодные стекловидные шлаки, но над
этою безжизненною корою быстро и равномерно течет живая, жгучая масса.
Вырождение
Пока жизненные силы единичного существа, как и целого вида, не вполне
иссякли, организм приспособляется к вредным условиям или силится их так
изменить, чтобы по возможности не потерпеть от них вреда. Психопаты,
истеричные и неврастеники не способны к приспособлению, и поэтому они
должны исчезнуть. Они уже потому подготовляют себе верную гибель, что
не умеют найтись в действительности. Смертный приговор им подписан,
и притом безразлично, существуют ли они одни на свете или наряду с ними
живут и люди вполне здоровые, более здоровые, чем они, или, если и больные,
то, по крайней мере, излечимые.
Они обречены на гибель, когда живут одни на свете: будучи антиобщественны,
невнимательны, неспособны к трезвому суждению и предусмотрительности,
они не в состоянии посвящать себя деятельности на пользу
собственную или ближнего, требующей дисциплины и разумного исполнения
обязанностей. Они растрачивают жизнь на одинокую, бесплодную эстетическую
мечтательность, так как их постоянно регрессирующие органы способны только
на наслаждения, расслабляющие их нервную систему. Подобно летучим мышам
в старых башнях, они гнездятся в здании сложившейся до них гордой цивилизации,
но сами они ничего нового не создают и не могут предотвратить
разрушения. Они, как паразиты, присосались к капиталу, накопленному предшествовавшими
поколениями, но, как только наследие истощается, им приходится
умереть голодною смертью.
Еще быстрее и вернее они погибают, когда живут не одни на свете, а наряду
со здоровыми. Тогда им приходится выдерживать борьбу за существование,
которая им не дает времени погибнуть постепенно, вследствие собственной
неспособности к производительному труду. Нормальный человек с трезвыми
чувствами, логическим мышлением, здравым суждением и сильной волей видит
ясно там, где психопат бродит ощупью, он действует практично и последовательно,
где тот фантазирует и мечтает, вытесняет его из всех позиций, где только
природа расточает свои дары, и, обладая всеми земными благами, предоставляет
немощному психопату из презрительного сострадания разве только приют
в больнице, сумасшедшем доме или тюрьме. Представим себе только «Заратустру
» Ницше со всеми его картонными львами, орлами и змеями из игрушечного
магазина, или превращающего ночь в день и услаждающего себя разными
запахами и вкусами декадента Дезесента, или «мощного в своем уединении»
Штокмана и склонного к самоубийству Росмера Ибсена,— представим себе, что
они ведут борьбу с людьми, встающими на рассвете и не утомляющимися до
солнечного заката, имеющими светлую голову, здоровый желудок и крепкие
мускулы,— ведь такое зрелище может рассмешить хоть кого!
Следовательно, психопатам угрожает верная гибель, потому что они не
в состоянии приспособиться к силам природы и выдержать борьбу за существование
с нормальными людьми. Но нормальные люди — а их в народной массе
еще бесчисленные миллионы — с своей стороны быстро и легко приспособятся
к условиям, созданным новыми открытиями человечества. Совершенно несостоятельные
в организационном отношении индивиды того поколения, которое
было огорошено этими открытиями, погибнут: они сделаются неврастениками
и истеричными, народят психопатов, с которыми род их прекратится (Морель).
Более сильные индивиды, хотя в начале также смущенные и утомленные, постепенно
оправятся, потомки их освоятся с быстрым ходом развития человечества,
и скоро их более медленное дыхание, более спокойный пульс будет служить
доказательством, что им уже нетрудно применяться к сложившимся новым
условиям. По всей вероятности, конец двадцатого столетия увидит новое поколение,
которому без вреда можно будет прочитывать ежедневно дюжину громад
V. Двадцатый век
ных газет, ежеминутно откликаться на призыв телефона, размышлять одновременно
о пяти частях света, жить наполовину в железнодорожных вагонах
или в корзине воздушного шара и находиться в общении с десятью тысячами
знакомых, товарищей и друзей. Среди миллионного городского населения
оно будет себя чувствовать хорошо и при своих железных нервах будет
в состоянии отвечать на бесчисленные запросы жизни без торопливости и раздражения.
Если же новые культурные успехи человечества окажутся не под силу
даже самым могучим в роде, то последующие поколения справятся с ними
иначе: они откажутся от них, ибо у человечества есть верное средство противодействия
нововведениям, возлагающим на его нервную систему непосильный
труд, именно мизонеизм — инстинктивное, непреодолимое отвращение
к прогрессу и связанной с ним деятельности, которому Ломброзо дал название
и которое он обстоятельно изучил. Мизонеизм оберегает человека от опасных
для него по своей внезапности и силе перемен. Он проявляется, однако,
не только в форме противодействия нововведениям; иногда он принимает
форму постепенного устранения открытий, которые требуют чрезмерного напряжения
от человека. Мы видим, что одни дикари вымирают, когда превосходство
европейцев заставляет их примкнуть к цивилизации; но другие,
как только насилие над ними прекращается, спешат радостно сбросить навязанный
им культурный хомут. Напомню только рассказ Дарвина об уроженце
Огненной Земли Джемми Бутоне, который ребенком был привезен в Англию,
воспитывался там, носил лакированные сапоги и перчатки, не говоря уже
о других принадлежностях модного костюма, но, как только возвратился
на родину, тотчас сбросил все культурные прикрасы, до которых он не дорос,
и зажил опять дикарем среди дикарей. Во времена переселения народов дикари
строили бревенчатые дома под сенью дворцов покоренных ими римлян и из
всех их учреждений, изобретений, наук и искусств удержали только то, что
соответствовало их силам и наклонностям. Стремление отбрасывать все неудобоваримое
присуще человечеству теперь, как и тогда. Если последующие
поколения найдут, что быстрый ход прогресса их утомляет, то они по прошествии
некоторого времени спокойно откажутся от него. Они будут ускорять
или замедлять шаг по своему усмотрению. Они откажутся от слишком обширной
корреспонденции, закроют некоторые железные дороги, удалят телефоны
из частных домов и сохранят их только для государственных целей,
будут предпочитать недельные издания ежедневным, вернутся из больших
городов в деревню, замедлят перемены в моде, сократят свой ежедневный
труд и дадут снова некоторый отдых нервам. Во всяком случае приспособление
состоится: оно произойдет либо путем отречения от приобретений,
которых нервная система не выносит, либо путем укрепления самой
нервной системы.
Что же касается до будущего развития литературы и искусства, которым
главным образом посвящено это исследование, то оно нам рисуется довольно
ясно. Я воздержусь от искушения наметить слишком отдаленный период времени.
В таком случае мне, может быть, удалось бы доказать или, по крайней мере,
обосновать предположение, что в умственной жизни отдаленных веков искусство
и поэзия займут очень скромное место. Психология учит нас, что развитие идет
от инстинкта к познанию, от эмоции — к суждению, от фантастичной — к упорядоченной
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |