— Да, — пробормотал Филипп, — но ведь я тоже жду.
Однако Шарни ничего не ответил Таверне, а обратился к несчастному Рето.
— «Аттенаутна» — это то же имя, что и «Антуанетта», просто переставлены буквы… О, не лгите, сударь: это было бы пошло, низко, и я вместо того, чтобы бить или сразу убить вас, содрал бы с вас живого кожу. Отвечайте же определенно. Я вас спрашиваю: единственный ли вы автор этого памфлета?
— Я не доносчик, — отвечал, выпрямляясь, Рето.
— Прекрасно, это значит, что у вас есть соучастник: хотя бы тот человек, который велел купить у вас тысячу экземпляров этой грязи, — граф де Калиостро, как вы недавно называли его. Хорошо! Граф расплатится за себя, как вы за себя.
— Сударь, сударь, я вовсе не обвиняю его! — закричал газетчик, опасаясь, что на него обрушится еще и гнев Калиостро, не говоря уже о гневе Филиппа, который, бледный от бешенства, стоял по другую сторону решетки.
— Но, — продолжал Шарни, — так как вы попались мне первым, то и расплатитесь первым.
И он поднял палку.
— Если бы только у меня была шпага, сударь! — завопил журналист.
Шарни опустил свою трость.
— Господин Филипп, — сказал он, — одолжите, прошу вас, вашу шпагу этому негодяю.
— О нет, я не могу одолжить честную шпагу этому подлецу… Вот моя палка, если вам не довольно вашей. Я, по чести, не могу больше ничего сделать ни для вас, ни для него.
— Черт возьми, палку! — воскликнул вне себя Рето. — Да знаете ли вы, господа, что я дворянин?
— В таком случае одолжите вашу шпагу мне, — продолжал Шарни, бросая свою к ногам газетчика, — к моей я больше не прикоснусь.
И он бросил свою шпагу к ногам побледневшего Рето.
Филипп не мог более возражать. Он вынул из ножен свою шпагу и передал ее через решетку Шарни.
Шарни с поклоном взял ее.
— А, ты дворянин! — сказал он, поворачиваясь к Рето. — Ты дворянин и пишешь такие гадости о французской королеве! Ну же, подними эту шпагу и докажи, что ты дворянин.
Но Рето не двинулся с места. Можно было бы подумать, что он так же боялся шпаги, как и палки, в эту минуту уже занесенной у него над его головой.
— Проклятье! — воскликнул, выйдя из себя, Филипп. — Да откройте же мне эту решетку.
— Извините, сударь, — заметил Шарни, — но ведь вы сами согласились с тем, что этот человек принадлежит мне первому.
— Так кончайте же с ним скорее, так как я горю нетерпением начать в свою очередь.
— Я должен был испробовать все способы, прежде чем приступить к крайним мерам, — сказал Шарни, — так как я нахожу, что наносить палочные удары обходится почти так же дорого, как и получать их. Но поскольку этот господин явно предпочитает палочные удары ударам шпаги, то его желание будет исполнено.
И едва только он успел закончить свою речь, как крик Рето показал, что Шарни подтверждает слова действием. Пять или шесть увесистых ударов, каждый из которых сопровождался соответствующим его силе криком боли, последовали за первым.
Эти вопли привлекли внимание старой Альдегонды; но Шарни обратил на ее крики столь же мало внимания, как и на стоны ее хозяина.
В это время Филипп, подобно изгнанному из рая Адаму, грыз себе руки от ярости, напоминая медведя, который чует запах мяса из-за решетки своей клетки.
Наконец Шарни остановился, устав наносить удары, а Рето, устав получать их, упал на землю.
— Ну, — сказал Филипп, — вы закончили, сударь?
— Да, — отвечал Шарни.
— В таком случае отдайте мне мою шпагу, оказавшуюся вам ненужной, и откройте калитку, прошу вас.
— О сударь, сударь! — взмолился Рето, посчитав теперь человека, покончившего с ним счеты, своим защитником.
— Вы понимаете, что я не могу оставить этого господина за воротами, — сказал Шарни, — поэтому я открою ему.
— О, да это убийство! — воскликнул Рето. — Убейте меня лучше сейчас же ударом шпаги, и пусть на этом все кончится!
— Успокойтесь, сударь, — отвечал Шарни, — я думаю, что этот господин не тронет вас.
— И вы совершенно правы, — сказал с глубоким презрением Филипп, вошедший во двор. — Я и не думаю его трогать. Он получил хорошую порцию ударов, это прекрасно, а закон гласит: «Non bis in idem»[6]. Но ведь еще остались номера сегодняшнего издания, их необходимо уничтожить.
— А, прекрасно! — воскликнул Шарни. — Видите, два ума лучше, чем один. Я, может быть, и забыл бы об этом. Но каким образом вы очутились у этого входа, господин де Таверне?
— А вот каким, — отвечал Филипп. — Я расспросил в квартале о привычках этого негодяя и узнал, что он обыкновенно спасается бегством, когда ему угрожает палка. Тогда я справился, как он это умудряется делать, и подумал, что, войдя через потайную дверь, а не через обычный вход, и закрыв ее за собой, я захвачу лисицу в норе. Вам, как и мне, пришла мысль о возмездии, но, действуя поспешнее меня, вы получили сведения менее подробные, вошли в ту дверь, в которую входят все, и негодяй уже было ускользнул от вас, но, к счастью, вы нашли здесь меня.
— И я в восторге от этого! Пойдемте, господин де Таверне. Этот мошенник поведет нас в свою типографию.
— Но она не здесь! — воскликнул Рето.
— Ложь! — угрожающе сказал Шарни.
— Нет, — заговорил Филипп, — он прав, набор уже рассыпан. Здесь находится только готовый выпуск и, должно быть, полностью, кроме тысячи экземпляров, проданных господину де Калиостро.
— В таком случае негодяй разорвет все эти газеты при нас.
— Он сожжет их, это будет вернее.
Филипп одобрил этот способ получить удовлетворение и толкнул Рето по направлению к его лавке.
КАК ДВА ДРУГА СТАНОВЯТСЯ ВРАГАМИ
Между тем Альдегонда, услышав крики своего хозяина и увидев, что дверь заперта, побежала за стражей.
Но, прежде чем она вернулась, Филипп и Шарни уже успели развести славный огонь первыми номерами газеты и затем побросать в него один за другим изорванные листы остальных экземпляров, которые тут же вспыхивали, как только пламя касалось их.
Молодые люди подвергали экзекуции последние газеты, когда вслед за Альдегондой на другом конце двора показались гвардейцы, а вместе с ними сотня мальчишек и столько же кумушек.
Первые удары ружейных прикладов раздавались по плитам ведущего от дверей коридора, когда загорелся последний экземпляр.
К счастью, Филипп и Шарни знали дорогу, которую Рето имел неосторожность показать им; они вошли в потайной ход, задвинули за собой засовы, миновали выходившую на улицу Старых Августинцев калитку, заперли ее на два оборота и бросили ключ в первую попавшуюся канаву.
В это время Рето, получивший свободу, звал на помощь и кричал, что его убивают, режут, а Альдегонда, видя на оконных стеклах отблеск горевшей бумаги, вопила: «Пожар!»
Фузилёры вошли в дом, когда молодые люди исчезли, а огонь потух; поэтому они не нашли нужным производить дальнейшие розыски, предоставили Рето класть себе на спину примочки с камфарным спиртом и возвратились в кордегардию.
Но толпа, отличавшаяся большим любопытством, чем стражи порядка, простояла на дворе г-на Рето до полудня, не теряя надежды на повторение утренней сцены.
Альдегонда в полном отчаянии поносила Марию Антуанетту, называя ее Австриячкой, и благословляла г-на де Калиостро, называя его покровителем литературы.
Когда молодые люди очутились на улице Старых Августинцев, Шарни обратился к своему спутнику.
— Сударь, — сказал он, — теперь, когда наша экзекуция окончена, могу ли я надеяться на счастье быть вам чем-нибудь полезным?
— Тысячу благодарностей, сударь, я только что хотел предложить вам тот же вопрос.
— Благодарю вас. Я приехал по личным делам, которые, вероятно, задержат меня в Париже некоторую часть дня.
— Меня также, сударь.
— Так позвольте же мне откланяться и поздравить себя с честью и счастьем, которое доставила мне встреча с вами.
— Позвольте и мне обратиться к вам с тем же приветствием и прибавить к этому мои пожелания, чтобы дело, из-за которого вы приехали, закончилось так, как вы того желаете.
И оба раскланялись с улыбкой и учтивостью, хотя нетрудно было заметить, что все эти вежливые слова, которыми они обменивались, были у них только на устах, а не в сердце.
Расставшись, они направились в противоположные стороны: Филипп пошел вверх к бульварам, а Шарни спустился к реке.
Они раза два или три оглядывались, пока не потеряли друг друга из виду окончательно. Тогда Шарни, спустившийся, как мы сказали, к реке, пошел по улице Борепер, затем по Лисьей улице, по улицам Большого Крикуна, Жан-Робер, Гравилье, Пастушки, Анжу, Перш, Кюльтюр-Сент-Катрин, Сент-Анастаз и Сен-Луи.
Затем он спустился вниз по улице Сен-Луи и направился к улице Нёв-Сен-Жиль.
Но по мере приближения к ней он все пристальнее вглядывался в подымающегося вверх по улице Сен-Луи молодого человека, показавшегося ему знакомым. Два или три раза он останавливался в нерешительности, но скоро сомневаться уже было невозможно: поднимавшийся в гору человек был Филипп.
Последний в свою очередь шел сначала по улицам Моконсей, Медвежьей, Гренье-Сен-Лазар, Мишель-ле-Конт, Вьей-Одриетт, Л’Ом-Арме, Розье, прошел мимо особняка Ламуаньон и наконец очутился на улице Сен-Луи на углу улицы Эгу-Сент-Катрин.
Оба молодых человека одновременно вступили на улицу Нёв-Сен-Жиль.
Они остановились и взглянули друг на друга так, что стало ясно: на этот раз они не желали скрывать друг от друга своих истинных чувств.
Снова возымели они одну и ту же мысль — потребовать объяснений у графа де Калиостро.
Очутившись у его дома, они уже не могли иметь никаких сомнений относительно планов каждого из них.
— Господин де Шарни, — начал Филипп, — я предоставил вам продавца, вы бы могли оставить мне покупателя. Я позволил вам нанести удары палкой, позвольте же мне нанести удар шпагой.
— Сударь, — отвечал Шарни, — вы оказали мне эту любезность, я полагаю, только потому, что я пришел первым, а не по какой-либо иной причине.
— Да, — продолжал Таверне, — но сюда я прихожу одновременно с вами и заранее заявляю вам, что не сделаю вам здесь никаких уступок.
— Да кто же вам сказал, что я их прошу? Я буду отстаивать свое право, вот и все.
— А в чем оно, по-вашему, заключается, господин де Шарни?
— Заставить господина де Калиостро сжечь тысячу экземпляров, купленных им у этого негодяя.
— Вспомните, сударь, что у меня первого явилась мысль сжечь это издание на улице Монторгёй.
— Хорошо, вы сожгли номера газеты на улице Монторгёй, а я заставлю разорвать их на улице Нёв-Сен-Жиль.
— Сударь, я в отчаянии, но мне придется вполне серьезно повторить вам, что я желаю первым иметь дело с графом де Калиостро.
— Все, что я могу сделать для вас, сударь, — это предложить довериться судьбе: я кину кверху луидор, и тот, кто выиграет, будет первым.
— Благодарю вас, сударь, мне обычно не везет, и, пожалуй, я буду иметь несчастье проиграть.
И Филипп сделал шаг вперед.
Шарни остановил его.
— Одно слово, сударь, — сказал он, — и я думаю, что мы придем к соглашению.
Филипп поспешно обернулся. В тоне Шарни ему послышалось что-то угрожающее, и это обрадовало его.
— А, — воскликнул он, — вот это хорошо!
— Почему бы нам не отправиться требовать удовлетворения от господина де Калиостро через Булонский лес? Это, я знаю, удлинило бы наш путь, но, по крайней мере, разрешило бы наши разногласия. Один из нас, вероятно, останется на дороге, а тот, кто вернется сюда, не должен будет никому отдавать отчета.
— Право, сударь, — подхватил Филипп, — вы угадали мою мысль. Да, действительно, это может нас примирить. Угодно ли вам сказать мне, где мы встретимся?
— Но если мое общество не слишком невыносимо для вас, сударь…
— Что вы!
— … то нам незачем расставаться. Я велел своей карете ждать меня на Королевской площади, а, как вам известно, это отсюда в двух шагах.
— И вы предлагаете мне место в ней?
— Конечно, с величайшим удовольствием.
Молодые люди, почувствовавшие себя соперниками с первого взгляда и ставшие врагами при первом же поводе к тому, направились быстрым шагом на Королевскую площадь. На углу улицы Па-де-ла-Мюль они увидели карету Шарни.
Последний, не давая себе труда идти дальше, махнул рукой выездному лакею. Карета подъехала. Шарни пригласил Филиппа сесть в нее, и карета поехала по направлению к Елисейским полям, но перед тем как сесть самому, Шарни написал два слова на листке записной книжки и велел своему слуге отнести это в его парижский дом.
У г-на де Шарни были великолепные лошади, и менее чем через полчаса они были в Булонском лесу.
Здесь Шарни остановил кучера у первого же подходящего места.
Погода стояла прекрасная; воздух был еще несколько прохладен, но в нем уже весьма сильно слышалось благоухание первых фиалок и молодых побегов бузины, растущей вдоль дорог и по опушке леса.
Под желтыми прошлогодними листьями уже гордо пробивались травы, украшенные колеблющимися султанами, и золотистые левкои, росшие вдоль старых стен, наклоняли свои ароматные цветы.
— Прекрасная погода для прогулки, не правда ли, господин де Таверне? — спросил Шарни.
— Да, прекрасная, сударь.
И оба вышли из кареты.
— Можете ехать, Дофен, — сказал Шарни кучеру.
— Послушайте, — начал Филипп, — не напрасно ли вы отсылаете карету? Она, очень вероятно, пригодилась бы одному из нас для возвращения домой.
— Прежде всего, сударь, надо держать все это в строжайшей тайне, — отвечал Шарни, — если же мы доверим ее лакею, то рискуем, что завтра же она станет темой для разговоров всего Парижа.
— Как вам угодно, сударь, но этот малый, который привез нас сюда, конечно, уже понял, в чем дело. Эта порода людей слишком хорошо знакома с нашими привычками, чтобы не заподозрить, что когда два дворянина велят везти себя в Булонский, или в Венсенский лес, или в Сатори, да еще с такой быстротой, с какой ехали мы, то тут речь идет не о простой прогулке. Итак, я повторяю, что ваш кучер уже все понял. Но допустим даже, что он ничего не знает. Он ведь увидит раненым, а может быть, и убитым либо меня, либо вас, и этого будет достаточно для того, чтобы он наконец прозрел, хотя и несколько поздно. Не лучше ли ему остаться тут, чтобы отвезти того, кто будет не в состоянии вернуться сам? Таким образом ни вам, ни мне не придется попасть в затруднительное положение, оставшись здесь в одиночестве.
— Вы правы, сударь, — отвечал Шарни и, обернувшись к кучеру, сказал ему: — Остановитесь, Дофен, и ждите здесь.
Дофен подозревал, что ему прикажут вернуться. Поэтому он ехал шагом и еще находился на таком расстоянии, что мог услышать голос хозяина.
Он остановился и, угадав, как предположил Филипп, что произойдет, устроился на козлах таким образом, чтобы иметь возможность видеть сквозь обнаженные еще деревья сцену, в которой, как он полагал, его хозяину предстояло стать одним из актеров.
Тем временем Филипп и Шарни постепенно углублялись все дальше в лес и минут через пять скрылись — или почти скрылись — в синеватой дали.
Филипп, шедший впереди, заметил сухое место, где на твердой земле ноги не скользили; оно представляло собой длинный четырехугольник, необыкновенно подходящий для той цели, что привела сюда молодых людей.
— Не знаю, согласны ли вы со мной, господин де Шарни, — сказал Филипп, — но мне кажется, что это очень хорошее местечко.
— Прелестное, сударь, — отвечал Шарни, сбрасывая с плеч одежду.
Филипп, в свою очередь, разделся, кинул на землю шляпу и обнажил шпагу.
— Сударь, — обратился к нему Шарни, не вынимая еще своей шпаги из ножен, — всякому другому я сказал бы: «Шевалье, одно слово если не извинения, то привета, — и мы друзья…» Но вам, смельчаку, вернувшемуся из Америки, то есть из страны, где сражаются так мужественно, я не могу…
— А я, — ответил Филипп, — сказал бы всякому другому: «Сударь, я, может быть, не прав по отношению к вам». Но вам, храброму моряку, еще недавно своим славным подвигом на войне вызвавшему восхищение всего двора, вам, господин де Шарни, я могу сказать только: «Господин граф, сделайте мне честь стать в оборонительную позицию».
Граф поклонился и, в свою очередь, обнажил шпагу.
— Сударь, — начал он, — мне кажется, что мы оба оставляем в стороне истинный повод нашей ссоры.
— Я вас не понимаю, граф, — отвечал Филипп.
— О, напротив, вы меня понимаете, сударь, вы меня прекрасно понимаете. И так как вы прибыли из страны, где не умеют лгать, то вы покраснели, заявив мне, что меня не понимаете.
— Защищайтесь же! — повторил Филипп.
Их шпаги скрестились.
При первых же выпадах Филипп убедился, что значительно превосходит своего противника. Но эта уверенность, вместо того чтобы воодушевить, по-видимому, совершенно охладила его.
Превосходство позволило Филиппу сохранить все свое хладнокровие, и в результате он вел свою игру так спокойно, как будто находился в фехтовальном зале и вместо шпаги держал в руках учебную рапиру.
Он ограничился тем, что парировал удары и, хотя поединок длился уже с минуту, сам не нанес ни одного.
— Вы меня щадите, сударь, — заметил ему Шарни. — Могу я узнать, на каком основании?
И, внезапно сделав быстрый финт, он попытался нанести Филиппу глубокий удар.
Но Филипп с еще большей быстротой скрестил свою шпагу с оружием противника и отразил нападение.
Хотя при этом параде он заставил шпагу Шарни отклониться от прямой линии, но сам не сделал ответного выпада.
Шарни снова нанес удар, который Филипп отбил простым парадом, вынудив графа приостановиться.
Тот был моложе и, главное, более горяч, ему было стыдно видеть спокойствие противника, когда у него самого кровь кипела. Поэтому он решил вывести его из равновесия.
— Я уже сказал вам, сударь, — начал он, — что мы с вами оставили в стороне настоящую причину нашей дуэли.
Филипп не ответил.
— Я могу назвать вам эту причину: вы искали со мной ссоры и начали ее из ревности.
Филипп сохранял молчание.
— Однако, — продолжал Шарни, который все больше горячился, видя хладнокровие Филиппа, — в чем же заключается ваша игра, господин де Таверне? Не хотите ли вы просто утомить меня? Это было бы расчетом, недостойным вас. Черт возьми! Убейте меня, если можете, но убейте, по крайней мере, пока я могу драться.
Филипп покачал головой.
— Да, сударь, — сказал он, — ваш упрек заслужен: я искал ссоры с вами и был не прав.
— Теперь это не имеет значения, господин де Таверне; у вас в руке шпага, пользуйтесь ею для чего-нибудь другого, не только парируйте. А если вы не хотите нападать на меня более энергично, то защищайтесь хотя бы слабее.
— Сударь, — повторил Филипп, — я еще раз имею честь сказать вам, что был не прав и раскаиваюсь в этом.
Но Шарни был слишком возбужден, чтобы оценить великодушие своего противника, и счел его слова оскорблением.
— А, я понимаю! — воскликнул он. — Вы хотите проявить ко мне великодушие! Не правда ли, шевалье? Сегодня вечером или завтра вы будете рассказывать каким-нибудь прелестным дамам, что заставили меня выйти с вами на поединок и затем даровали мне жизнь.
— Господин граф, — отвечал Филипп, — я, право, начинаю опасаться, что вы сходите с ума.
— Вы хотели убить господина де Калиостро, чтобы заслужить расположение королевы, не правда ли? И чтобы быть еще более уверенным в ее расположении, вы хотите убить и меня, выставив при этом на посмешище?
— Это уж чересчур! — воскликнул Филипп, нахмурив брови. — Ваши последние слова доказывают мне, что у вас не такое благородное сердце, как я полагал.
— Ну что ж, пронзите это сердце! — вскричал Шарни, открывая свою грудь как раз в ту минуту, когда Филипп сделал быстрый выпад и уколол его.
Шпага скользнула по ребрам и провела кровавую борозду под тонкой полотняной рубашкой Шарни.
— Наконец-то, — радостно воскликнул тот, — я ранен! Теперь, если я вас убью, моя роль будет отлично исполнена.
— Положительно, вы совсем лишились рассудка, — отвечал Филипп. — Вы не убьете меня, и на долю вашу выпадет роль самая заурядная… Вы будете ранены без всякого повода и всякой пользы для вас, так как никто не знает, из-за чего мы дрались.
Шарни между тем сделал такой быстрый прямой выпад, что на этот раз Филипп едва успел вовремя отразить его, но при этом сильным ударом выбил шпагу из рук противника и отбросил ее на десять шагов в сторону.
Затем он подбежал к ней и сломал ее на куски ударом каблука.
— Господин де Шарни, — сказал он, — вам не к чему было доказывать мне свою храбрость… Вы, значит, сильно ненавидите меня, раз проявили такое ожесточение в поединке со мной.
Шарни не отвечал, он заметно бледнел.
Филипп несколько секунд глядел на него, надеясь услышать от него подтверждение или отрицание своих слов.
— Итак, граф, — сказал он, — жребий брошен, мы враги.
Шарни зашатался. Филипп бросился к нему, чтобы поддержать, но граф отстранил его руку.
— Благодарю вас, — сказал он, — я надеюсь, что смогу дойти до моей кареты.
— Возьмите, по крайней мере, этот платок, чтобы остановить кровь.
— Охотно, — ответил граф, взяв платок.
— Обопритесь на мою руку, сударь; вы упадете при первом же встреченном на пути препятствии, так как едва стоите на ногах, и это доставит вам совершенно лишние страдания.
— Шпага, вероятно, рассекла только мускулы, — сказал Шарни. — Я ничего не ощущаю в груди.
— Тем лучше, сударь.
— И я надеюсь быть вскоре здоровым.
— Тем лучше, повторяю. Но если вы хотите скорейшего выздоровления, чтобы возобновить наш поединок, то предупреждаю вас, что вам трудно будет принудить меня к этому.
Шарни пытался отвечать, но слова замерли у него на устах; он пошатнулся, и Филипп едва успел поддержать его.
Затем он поднял графа, как ребенка, и понес к карете: Шарни был почти в бессознательном состоянии.
Впрочем, Дофен, увидев сквозь ветви деревьев со своего места, что произошло, сократил путь своему господину, двинувшись ему навстречу.
Шарни посадили в карету; он поблагодарил Филиппа кивком головы.
— Поезжайте шагом, кучер, — сказал Филипп.
— А вы, сударь? — пробормотал раненый.
— О, не беспокойтесь обо мне.
И он с поклоном захлопнул дверцу.
Карета медленно тронулась, а Филипп остался стоять на месте, глядя ей вслед. Скоро карета исчезла, завернув за угол аллеи, и тогда Филипп направился в Париж кратчайшим путем.
Затем, обернувшись в последний раз и увидев, что экипаж вместо того, чтобы возвращаться в Париж, повернул в сторону Версаля и скрылся за деревьями, Филипп с глубокой задумчивостью произнес четыре слова, вырвавшиеся у него из сердца:
— Она будет жалеть его!
ДОМ НА УЛИЦЕ НЁВ-СЕН-ЖИЛЬ
У дверей караульного помещения Филипп встретил наемную карету и вскочил в нее.
— На улицу Нёв-Сен-Жиль, — сказал он кучеру, — и поживее.
Человек, только что дравшийся и сохранивший вид победителя, крепко сложенный, с благородной внешностью, осанкой напоминавший военного, хотя и был одет в городское платье, — всего этого было более чем достаточно, чтобы поощрить славного малого, чей кнут если и не был, подобно трезубцу Нептуна, скипетром, означавшим власть над миром, то, во всяком случае, Филиппу казался скипетром весьма важным.
Автомедонт, нанятый за двадцать четыре су, пожирал пространство и вскоре доставил Филиппа на улицу Нёв-Сен-Жиль, к особняку графа де Калиостро.
Дом этот поражал крайней простотой своего внешнего вида и величавой грандиозностью линий, как и большинство строений, воздвигнутых в царствование Людовика XIV на смену мраморным и кирпичным безделушкам, возведенным при Людовике XIII в стиле эпохи Возрождения.
Поместительная карета, запряженная двумя прекрасными лошадьми, с мягкими рессорами, покачивалась на обширном парадном дворе.
Кучер дремал на козлах в своем подбитом лисьим мехом широком плаще; два лакея, из которых один был вооружен охотничьим ножом, молча расхаживали у подъезда.
Помимо этих лиц, нельзя было заметить никаких признаков того, что дом обитаем.
Кучер Филиппа, получив приказание въехать во двор (невзирая на свое скромное звание возницы фиакра), позвал привратника, который немедленно открыл массивные ворота.
Филипп соскочил на землю и побежал к подъезду, обратившись с вопросом сразу к обоим лакеям:
— Господин граф де Калиостро у себя?
— Господин граф собирается выехать, — отвечал один из лакеев.
— Тем больше оснований я имею спешить, — отвечал Филипп, — так как мне нужно поговорить с ним, пока он еще не выехал. Доложите о шевалье Филиппе де Таверне.
И он последовал за лакеем таким торопливым шагом, что оказался в гостиной в одно время с ним.
— Шевалье Филипп де Таверне! — повторил за лакеем мужественный и вместе мягкий голос. — Просите!
Филипп вошел, ощущая, как в нем рождается какое-то волнение, вызванное этим столь спокойным голосом.
— Извините меня, сударь, — сказал шевалье, обращаясь с поклоном к человеку высокого роста, необыкновенно крепкого сложения и с удивительно свежей и моложавой внешностью. Это был не кто иной, как тот, кого мы видели сначала за столом у маршала де Ришелье, затем у Месмера, в комнате мадемуазель Олива́ и, наконец, на балу в Опере.
— Извинить вас, сударь? За что же? — ответил он.
— За то, что я помешал вам выехать.
— Вы имели бы основание извиняться, если бы, наоборот, явились позже, шевалье.
— Почему это?
— Потому что я вас ждал.
Филипп сдвинул брови.
— Как? Вы меня ждали?
— Да, я был предупрежден о вашем посещении.
— Вы были предупреждены о моем посещении?
— Ну да, вот уже два часа. Ведь, не правда ли, вы собирались быть у меня час или два тому назад, когда происшествие, не зависящее от вашей воли, заставило отсрочить исполнение этого намерения?
Филипп сжал кулаки; он чувствовал, что этот человек начинает приобретать над ним какую-то необъяснимую власть.
А тот продолжал, не обращая ни малейшего внимания на нервные движения Филиппа:
— Садитесь же, господин де Таверне, прошу вас.
И он подвинул Филиппу стоявшее перед камином кресло.
— Это кресло было поставлено здесь для вас, — добавил он.
— Довольно шуток, господин граф, — отвечал Филипп голосом, который он силился сделать таким же спокойным, как у хозяина, но не мог сдержать в нем легкой дрожи.
— Я не шучу, сударь; я вас ждал, повторяю вам.
— В таком случае довольно шарлатанства, сударь. Если вы ясновидящий, то я явился сюда не для того, чтобы испытывать ваш пророческий дар. Если вы ясновидящий, тем лучше для вас, так как вам уже известно, что́ я хочу сказать вам, и вы можете заранее принять меры для самозащиты.
— Для самозащиты? — повторил граф с загадочной улыбкой. — От чего же мне надо защищаться? Прошу сказать мне.
— Угадайте, если вы прорицатель.
— Хорошо. Чтобы сделать вам приятное, я избавлю вас от труда объяснять мне мотив вашего посещения. Вы приехали искать со мной ссоры.
— В таком случае вы знаете также, из-за чего?
— Из-за королевы. Теперь речь за вами, сударь. Продолжайте, прошу вас.
И эти последние слова он произнес не любезным тоном хозяина, а сухим и холодным тоном врага.
— Вы правы, сударь, — сказал Филипп, — я предпочитаю такой тон.
— Что ж, все складывается наилучшим образом.
— Сударь, существует некий памфлет…
— Памфлетов много, сударь.
— Напечатанный неким газетчиком…
— И газетчиков много.
— Подождите, этот памфлет… Газетчиком мы займемся позже.
— Позвольте мне сказать вам, сударь, — прервал его с улыбкой Калиостро, — что вы уже занялись им.
— Прекрасно; итак, я говорил, что существует некий памфлет, направленный против королевы.
Калиостро кивнул головой.
— Вам известен этот памфлет?
— Да, сударь.
— Вы даже купили тысячу экземпляров его.
— Не отрицаю.
— Но эта тысяча экземпляров, к великому счастью, не попала в ваши руки.
— Что вас заставляет так думать? — спросил Калиостро.
— Я встретил посыльного, который уносил этот тюк, подкупил его и направил к себе, где его должен был встретить мой лакей, предупрежденный заранее.
— Почему вы не доводите своих дел до конца сами?
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что они тогда были бы лучше выполнены.
— Я не мог сам довести этого дела до конца, так как, пока мой лакей был занят спасением этой тысячи экземпляров от вашей необычной библиомании, я уничтожал остаток издания.
— Итак, вы уверены, что предназначавшаяся для меня тысяча экземпляров находится у вас?
— Уверен.
— Вы ошибаетесь, сударь.
— Как так? — спросил Таверне, у которого сжалось сердце. — Почему бы им не быть у меня?
— Потому что они здесь, — спокойно отвечал граф, прислонясь спиной к камину.
Филипп сделал угрожающий жест.
— А, — продолжал граф с флегматическим спокойствием, достойным Нестора, — вы думаете, что я, ясновидящий, как вы говорите, позволю так провести себя? Вы вообразили, что вам пришла отличная идея подкупить посыльного? Знайте же, что у меня есть управляющий, и у него тоже явилась идея. Я ему плачу за это, и он все угадал; ведь вполне естественно, что управляющий прорицателя и сам способен предвидеть. Так вот, он угадал, что вы придете к газетчику, встретите там посыльного, подкупите его; он последовал за ним, пригрозил, что заставит его возвратить золото, данное вами; человек этот испугался и, вместо того чтобы продолжать свой путь к вам, последовал за моим управляющим сюда. Вы сомневаетесь в этом?
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |