К тому же она стояла в таком месте, где ее почти никто не мог видеть.
Она стала у двери, прислонясь к пилястре и полуприкрытая драпировкой, так что, сама невидимая, могла видеть все.
Но из всего того, что было у нее перед глазами, ей показалось, вероятно, наиболее достойным внимания лицо молодой женщины, наэлектризованной месмерическими флюидами. Лицо это так поразило ее, что она простояла несколько минут не двигаясь, окаменев от страстной потребности смотреть и утвердиться в своей догадке.
— О, — шептала она, не спуская глаз с красивого лица больной, — нет никакого сомнения: это та самая дама-благотворительница, что приходила ко мне тогда вечером и стала единственной причиной участия, которое принял во мне монсеньер де Роган.
И вполне уверенная, что она не ошибается, желая воспользоваться случаем, дававшим ей то, чего ей не удавалось добиться в своих розысках, она подошла ближе.
Но в эту минуту молодая женщина, по телу которой пробегали судороги, закрыла глаза, сжала губы и слабо взмахнула руками, которые, кстати сказать, вовсе не напоминали те тонкие руки, с удлиненными пальцами, восковой белизны, какими г-жа де Ламотт любовалась у себя в квартире несколько дней тому назад.
Этот припадок был заразителен, он наэлектризовал большинство больных, головы которых были затуманены звуками и благовониями, и вызвал у всех нервное возбуждение. Вскоре мужчины и женщины, увлеченные примером их молодой компаньонки, начали шумно дышать, вздыхать, что-то бормотать, даже кричать и, делая порывистые движения руками, ногами и головой, свободно и без сопротивления впали в то состояние, которое доктор называл кризисом.
В эту минуту в зале появился какой-то человек, хотя никто не видел, как и когда он вошел.
Вышел ли он из чана, как Феб-Аполлон — из вод? Не был ли он рожден из сгустившихся благовонных, насыщенных звуками паров, носившихся по залу? Как бы то ни было, но он очутился там совершенно неожиданно, и его костюм лилового цвета, ласкавшего глаз своей свежестью, его красивое, бледное, умное и ясное лицо нисколько не нарушали представления о сверхъестественности его появления.
Он держал в руке длинную палочку, которую приложил, или, вернее, погрузил, в знаменитый чан.
Затем по его знаку двери растворились и двадцать сильных слуг вбежали в комнату, умелым, быстрым движением подхватили больных, уже начинавших терять равновесие на своих креслах, и менее чем за минуту перенесли их в соседний зал.
В ту минуту, когда происходила эта процедура, особенно интересная из-за пароксизма бурного экстаза у молодой припадочной, г-жа де Ламотт, подошедшая вместе с прочими любопытными к другому залу, куда перенесли больных, услышала возглас какого-то господина:
— Но это она, несомненно она!
Госпожа де Ламотт собиралась спросить его, о ком он говорит; но в это время в глубине первой комнаты показались под руку две дамы, сопровождаемые на некотором расстоянии каким-то человеком, сильно напоминавшим своим видом доверенного слугу, хотя он и был одет в платье горожанина.
Облик этих двух дам, особенно одной из них, так сильно поразил графиню, что она сделала шаг навстречу им.
В эту же минуту громкий крик из соседнего зала, сорвавшийся с уст припадочной, заставил всех броситься в ту сторону. Тогда тот самый господин, сказавший раньше «Это она!» и стоявший около г-жи де Ламотт, воскликнул глухо и таинственно:
— Да посмотрите же, господа, ведь это королева.
При этих словах Жанна вздрогнула.
— Королева! — воскликнуло несколько испуганных и удивленных голосов.
— Королева у Месмера!
— Королева в кризисе! — повторило несколько голосов.
— О, — произнес кто-то, — этого не может быть.
— Взгляните, — спокойно проговорил неизвестный, — вы узнаёте королеву? Да или нет?
— Действительно, — пробормотало большинство присутствующих, — сходство удивительное.
Госпожа де Ламотт снова надела маску, как все те дамы, которые собирались прямо от Месмера поехать на бал в Оперу. Поэтому она могла расспрашивать без всякого риска для себя.
— Сударь, — спросила она у господина, вызвавшего все это волнение, человека довольно дородного, с румяным, полным лицом и с удивительно острым взглядом сверкающих глаз, — вы, кажется, сказали, что королева здесь?
— О сударыня, в этом не может быть сомнений, — отвечал он графине.
— Где же она?
— Да вот эта молодая женщина, которую вы видите там лежащей на фиолетовых подушках и находящейся в таком сильном припадке, что она совершенно не владеет собой. Это и есть королева.
— Но почему вы полагаете, сударь, что это королева?
— Просто потому, сударыня, что эта женщина королева, — отвечал невозмутимый обвинитель и отошел от своей собеседницы, чтобы распространить эту новость среди присутствующих.
Жанна отвернулась от того почти отвратительного зрелища, которое теперь представляла собою припадочная. Но, сделав несколько шагов к двери, она очутилась лицом к лицу с двумя дамами, которые, ожидая, когда можно будет подойти ближе к бившимся в конвульсиях больным, с живым интересом рассматривали чан, железные прутья и крышку.
Как только взгляд Жанны остановился на лице старшей дамы, она, в свою очередь, вскрикнула.
— Что случилось? — осведомилась дама.
Жанна поспешно сорвала с себя маску.
— Узнаете ли вы меня? — спросила она.
Дама хотела было утвердительно кивнуть головой, но тотчас спохватилась.
— Нет, сударыня, — сказала она с некоторым смущением.
— Ну, а я узнаю вас и сейчас докажу вам это.
Обе дамы при этих словах с ужасом прижались друг к другу.
Жанна вынула из кармана коробочку с портретом.
— Вы это забыли у меня, — сказала она.
— Если бы даже это и было так, сударыня, — спросила старшая дама, — что означает ваше волнение?
— Я взволнована опасностью, которой здесь подвергается ваше величество.
— Объяснитесь.
— Прежде наденьте эту маску, ваше величество.
И она протянула свою полумаску королеве, которая колебалась, считая себя достаточно защищенной от взоров своим головным убором.
— Умоляю вас, нельзя терять ни минуты, — продолжала Жанна.
— Сделайте, сделайте это, мадам, — сказала шепотом вторая дама королеве.
Королева машинально надела маску.
— А теперь идемте, идемте, — продолжала Жанна и увлекла обеих женщин с такой поспешностью, что они через несколько секунд уже очутились у входных дверей.
— Но, однако… — начала королева, переводя дух.
— Ваше величество никто не видел?
— Кажется, никто.
— Тем лучше.
— Но объясните же наконец…
— Пусть ваше величество пока поверит на слово моей почтительной преданности: вы подвергались большой опасности.
— Да в чем же заключалась эта опасность?
— Я буду иметь честь все рассказать вашему величеству, если вы удостоите осчастливить меня аудиенцией. Но это длинная история, а ваше величество могут узнать, заметить.
Затем, видя, что королева проявляет признаки нетерпения, она добавила, обращаясь к принцессе де Ламбаль:
— Сударыня, умоляю вас, присоедините свои просьбы к моим, чтобы убедить ее величество уехать, немедленно уехать.
Принцесса сделала умоляющий жест.
— Ну, — сказала королева, — раз вы хотите этого… Вы просили у меня аудиенции? — спросила она, обращаясь к г-же де Ламотт.
— Я горю желанием иметь честь объяснить вашему величеству мое поведение.
— В таком случае привезите мне эту коробочку и спросите привратника Лорана; он будет предупрежден.
Затем королева обернулась по направлению к улице.
— Kommen Sie da, Weber![5] — крикнула она по-немецки.
Поспешно подкатила карета, и обе высокородные дамы сели в нее.
Госпожа де Ламотт осталась стоять у двери, пока не потеряла их из виду.
«О, я хорошо сделала, что так поступила, — сказала она про себя, — но что касается дальнейшего… надо об этом подумать».
МАДЕМУАЗЕЛЬ ОЛИВА́
В это время господин, указавший присутствующим на мнимую королеву, подошел к одному из зрителей, жадно смотревших на происходящее, одетому в потертое платье, и хлопнул его по плечу:
— Какой прекрасный сюжет для статьи вам, журналисту!
— Как это? — спросил тот.
— Хотите знать вкратце ее содержание?
— Пожалуйста.
— Вот оно: «Об опасности родиться подданным страны, где королем управляет королева, которая любит кризисы».
Газетчик рассмеялся.
— А Бастилия? — спросил он.
— Полно! Разве не существует анаграмм, с помощью которых можно провести всех королевских цензоров? Позвольте вас спросить, может ли когда-нибудь цензор запретить вам рассказать историю принца Илу и принцессы Аттенаутны, властительницы Цанфрии? Что вы на это скажете?
— Да, это превосходная мысль! — воскликнул увлеченный его словами газетчик.
— И могу вас заверить, что статья, озаглавленная «Кризисы принцессы Аттенаутны у факира Ремсема», будет иметь большой успех в салонах.
— Я того же мнения.
— Так идите же и изложите нам все это, нисколько не стесняясь в выражениях.
Газетчик пожал руку неизвестному господину.
— Могу я вам послать несколько экземпляров? — спросил он. — Я сделаю это с большим удовольствием, если вы будете столь любезны назвать мне свое имя.
— Конечно. Мысль о статье приводит меня в восхищение, и в вашем исполнении заметка будет иметь успех, выиграет на все сто процентов. В скольких экземплярах вы обыкновенно печатаете ваши маленькие памфлеты?
— В двух тысячах.
— Окажите мне услугу.
— Охотно.
— Возьмите эти пятьдесят луидоров и прикажите выпустить в свет шесть тысяч экземпляров.
— Как, сударь? Вы меня совершенно облагодетельствовали! Позвольте мне, по крайней мере, узнать имя такого великодушного покровителя литературы.
— Я сообщу вам его, когда через неделю пришлю к вам за тысячью экземпляров по два ливра за каждый. Согласны?
— Я буду работать день и ночь, сударь.
— И смотрите, чтобы статейка вышла забавной.
— Весь Париж будет хохотать до слез, кроме одной особы.
— Которая будет плакать кровавыми слезами, не так ли?
— О сударь, вы очень остроумны!
— А вы слишком снисходительны. Кстати, пометьте, что напечатано в Лондоне.
— Конечно, как обыкновенно.
— Сударь, остаюсь вашим покорным слугой.
И дородный незнакомец простился с газетным писакой, который, со своими пятьюдесятью луидорами в кармане, тотчас же умчался с легкостью зловещей птицы.
Незнакомец остался один, или, вернее, без собеседников, и в продолжение еще некоторого времени рассматривал молодую женщину, лежавшую в зале кризисов; ее экстаз сменился состоянием полного бесчувствия и неподвижности, между тем как женская прислуга, приставленная к дамам, подвергавшимся таким припадкам, целомудренно приводила в надлежащее положение ее несколько нескромно приподнявшееся платье.
Он заметил тонкие и дышавшие чувственной негой черты красивой молодой женщины и благородную грацию ее позы во сне.
— Положительно, — сказал он, отходя, — сходство поразительное. Провидение, создав его, имело свои цели; оно заранее вынесло свой приговор той, на которую эта женщина так походит.
В ту самую минуту, как он мысленно делал это заключение, молодая женщина медленно приподнялась с подушек, опираясь на руку соседа, уже вышедшего из состояния экстаза, и принялась приводить в порядок свой значительно пострадавший туалет.
Она слегка покраснела, увидев, с каким вниманием на нее смотрят присутствующие, вежливо и кокетливо отвечала на серьезные и вместе с тем приветливые вопросы Месмера и затем, потянувшись своим красивым телом, как просыпающаяся кошка, направилась через все три гостиные к выходу, не пропуская на ходу ни одного из взглядов, бросаемых на нее присутствующими, среди которых одни были насмешливые, другие страстные, третьи недоумевающие.
Но особенно удивило ее и даже заставило улыбнуться то, что, проходя мимо одной группы, о чем-то шептавшейся в углу гостиной, она вместо игривых взглядов и смелых любезностей заметила отвешиваемые ей поклоны, настолько почтительные, что ни один придворный не смог бы более церемонно и строго приветствовать французскую королеву.
В действительности эта недоумевающая и почтительная группа была наспех собрана тем же неутомимым незнакомцем, который, спрятавшись сзади, говорил вполголоса:
— Как бы то ни было, господа, это все же французская королева; поклонимся ей, поклонимся ниже.
Маленькая особа, предмет такого почтения, миновала между тем не без некоторой тревоги последнюю прихожую и вышла во двор.
Там ее утомленные глаза стали искать фиакр или портшез; но она не нашла ни того ни другого. Постояв минуту в нерешительности, она уже поставила свою маленькую ножку на мостовую, как к ней приблизился высокий лакей.
— Ваша карета, сударыня! — сказал он.
— Но, — возразила молодая женщина, — у меня нет кареты.
— Вы изволили приехать в фиакре?
— Да.
— С улицы Дофины?
— Да.
— Я отвезу вас туда, сударыня.
— Хорошо, отвезите, — сказала молодая особа с совершенно непринужденным видом, испытав разве на одну минуту чувство некоторого беспокойства, которое неминуемо вызвало бы во всякой другой женщине такое неожиданное предложение.
Лакей сделал знак, и тотчас подкатила элегантная карета и приняла на свои подушки особу, стоявшую у двери. Затем лакей поднял подножку и крикнул кучеру:
— На улицу Дофины!
Лошади быстро помчались. Доехав до Нового моста, маленькая особа, которой пришелся очень по вкусу такой способ передвижения, как говорил Лафонтен, пожалела, что живет не у Ботанического сада.
Карета остановилась. Подножка опустилась, и тотчас же хорошо обученный лакей протянул руку за общим ключом, из тех, с помощью которых возвращались домой обитатели тридцати тысяч разделенных на квартиры парижских домов, где не было ни швейцара, ни привратника.
Лакей открыл дверь, чтобы избавить от этого труда ручки молодой особы; затем, как только она вступила в темный подъезд, он поклонился и закрыл за ней дверь.
Карета тронулась и вскоре исчезла.
— Вот поистине приятное приключение! — воскликнула молодая женщина. — Это очень любезно со стороны господина Месмера. О, как я устала! Он это, вероятно, предвидел… Он действительно замечательный врач.
С этими словами она поднялась на третий этаж и остановилась на площадке, куда выходили две двери.
На ее стук немедленно открыла какая-то старуха.
— Добрый вечер, матушка; ужин готов?
— Да, и даже стынет.
— А он здесь?
— Нет, его еще нет; а господин здесь.
— Какой господин?
— С которым вам нужно было переговорить сегодня вечером.
— Мне?
— Да, вам.
Этот разговор происходил в маленькой комнатке, заменявшей прихожую и отделявшей площадку лестницы от большой комнаты, выходившей окнами на улицу.
Через стеклянную дверь можно было различить внутренность освещенной лампой комнаты, имевшей если не вполне удовлетворительный, то, по крайней мере, сносный вид.
Старые занавески из желтой шелковой материи, истертые и местами побелевшие от времени, несколько стульев, крытых зеленым утрехтским бархатом, большая резная шифоньерка с двенадцатью ящиками и старая желтая софа — вот какова была роскошь убранства комнаты.
На камине стояли часы и по бокам их две синие японские вазы, заметно надтреснутые.
Молодая женщина открыла стеклянную дверь и подошла к софе, на которой удобно расположился господин довольно представительной наружности, скорее полный, чем худой; его красивая белая рука перебирала богатое кружевное жабо.
Вошедшая не была знакома с этим человеком, но наши читатели узнают его без труда. Это был тот самый господин, что собрал группу любопытных на пути мнимой королевы, тот самый, что заплатил за памфлет пятьдесят луидоров.
Молодая женщина не успела первая начать разговор. Загадочный посетитель сделал ей легкий полупоклон и заговорил, устремив на хозяйку квартиры оживленный и благосклонный взор:
— Я знаю, о чем вы хотите спросить меня; но вы скорее получите желаемый ответ, если позволите мне самому предложить вам несколько вопросов. Вы мадемуазель Олива́?
— Да, сударь.
— Прелестная женщина, очень нервная и очень увлеченная системой господина Месмера.
— Я только что от него.
— Прекрасно! Но, судя по тому, что можно прочесть в ваших прекрасных глазах, от этого вам не стало яснее, почему вы находите меня на вашей софе. А вы это-то и желали бы главным образом узнать?
— Вы угадали, совершенно верно, сударь.
— Сделайте одолжение, присядьте… Если вы будете стоять, то я буду вынужден также встать, и тогда нам не удастся спокойно беседовать.
— Вы можете похвалиться крайней своеобразностью своего поведения, сударь, — заметила молодая женщина, которую мы будем с этой минуты звать мадемуазель Олива́, так как она соблаговолила откликнуться на это имя.
— Мадемуазель, я вас только что видел у господина Месмера и нашел вас такой, какой и хотел увидеть.
— Сударь!
— О, не пугайтесь, мадемуазель: я не говорю вам, что нашел вас очаровательной… Нет, это походило бы на объяснение в любви, а оно не входит в мои намерения. Поэтому не отодвигайтесь от меня, прошу вас, или вы вынудите меня кричать во все горло.
— Но чего же вы хотите в таком случае? — наивно спросила Олива́.
— Я знаю, — продолжал незнакомец, — вы привыкли слышать от всех, что вы красивы… Я же думаю иначе и хочу предложить вам нечто иное.
— Сударь, ваш тон по отношению ко мне, право…
— Не волнуйтесь, прежде чем не выслушаете меня… Но не прячется ли здесь кто-нибудь?
— Здесь нет никого, сударь, но в конце концов…
— В таком случае, если здесь нет никого, то будем говорить свободно. Что бы вы сказали о небольшом союзе между нами?
— Союзе? Вы видите…
— Вы опять заблуждаетесь. Я говорю с вами не о связи, а о союзе. Я говорю с вами не о любви, а о делах.
— Каких же делах? — спросила Олива́ с любопытством, обнаруживавшим и полное изумление.
— Как вы проводите день?
— Но…
— Не бойтесь; я здесь не для того, чтобы осуждать вас. Расскажите мне все, чем вы занимаетесь.
— Я ничего не делаю или, по крайней мере, стараюсь делать как можно меньше.
— Вы ленивы.
— О!
— Прекрасно.
— А, вы находите это прекрасным?
— Конечно. Что мне за дело до того, что вы ленивы? Любите вы гулять?
— Очень.
— Посещать балы, театры?
— Чрезвычайно.
— Хорошую жизнь?
— Это в особенности.
— Если бы я дал вам двадцать пять луидоров в месяц, отказали бы вы мне?
— Сударь!
— Милая мадемуазель Олива́, у вас опять появились подозрения, а между тем между нами было условлено, что вы не будете возмущаться. Я сказал двадцать пять луидоров, но могу изменить эту цифру и на пятьдесят.
— Я предпочла бы пятьдесят луидоров двадцати пяти, но еще лучше пятидесяти луидоров в моих глазах право самой выбирать себе любовника.
— Черт возьми, да ведь я уже сказал вам, что вовсе не желаю быть вашим любовником. Так что оставьте остроумие в покое.
— В таком случае, черт возьми, что же вы мне прикажете делать, чтобы заработать ваши пятьдесят луидоров?
— Разве мы сказали пятьдесят?
— Да.
— Пусть будет пятьдесят. Вы меня станете принимать у себя, будете со мной как можно любезнее, будете опираться на мою руку, когда я пожелаю этого, и станете ждать меня там, где я вам скажу.
— Но у меня есть любовник, сударь.
— Так что ж из этого?
— Как что?
— Да… Прогоните его, черт подери!
— О, Босира не так-то легко прогнать.
— Не желаете ли, чтобы я вам помог в этом?
— Нет, я люблю его…
— О!
— Немного.
— Это совершенно лишнее.
— Но это так.
— Тогда пусть Босир остается.
— Вы очень сговорчивы, сударь.
— В надежде встретить такую же сговорчивость и с вашей стороны. Мои условия вам подходят?
— Подходят, если вы мне их назвали полностью.
— Послушайте, дорогая, я вам сказал все, что могу вам сказать в данную минуту.
— Честное слово?
— Честное слово! Но вы должны понять одну вещь…
— Какую?
— Что у меня может вдруг возникнуть необходимость, чтобы вы действительно стали моей любовницей…
— Ну вот видите! В этом никогда не будет необходимости, сударь.
— … но для видимости.
— Это другое дело, на это я согласна.
— Итак, решено?
— По рукам.
— Вот вам аванс за первый месяц.
Он протянул ей сверток с пятьюдесятью луидорами, даже не коснувшись кончиков ее пальцев. А так как Олива́ колебалась, то он сунул золото ей в карман платья, не задев даже слегка ее округлого и красивого бедра, которое, вероятно, не встретило бы такого пренебрежительного отношения со стороны тонких знатоков где-нибудь в Испании.
В ту самую минуту как золото скрылось в глубине ее кармана, два резких удара в наружную дверь заставили Олива́ стремительно броситься к окну.
— Милосердный Боже! — воскликнула она. — Спасайтесь скорее. Это он.
— Кто он?
— Босир, мой любовник… Пошевеливайтесь же, сударь.
— А, тем хуже, честное слово.
— Как тем хуже! Он вас разорвет на кусочки!
— Ба!
— Слышите, как он стучит? Он высадит двери.
— Пусть ему откроют. Дьявольщина! Почему в самом деле вы не дадите ему ключа?
И незнакомец расположился поудобнее на софе, мысленно говоря себе: «Мне нужно взглянуть на этого негодяя и оценить его».
Удары в дверь продолжались вперемежку со страшными ругательствами, поднимавшимися много выше третьего этажа.
— Идите, идите, откройте ему, матушка, — сказала взбешенная Олива́. — А вы, сударь, так и знайте, если с вами случится несчастье, тем хуже для вас самих.
— Да, вы совершенно правы: тем хуже для меня! — повторил невозмутимый незнакомец, не двигаясь с софы.
Олива́ между тем вышла на площадку и стала со страхом прислушиваться.
ГОСПОДИН БОСИР
Минуту спустя она бросилась навстречу какому-то мужчине, который, с разъяренным видом, вытянув обе руки вперед, с бледным лицом и в растерзанном костюме, ворвался в квартиру, извергая глухие ругательства.
— Босир, ну же, послушайте, Босир, — говорила она голосом не настолько испуганным, чтобы можно было упрекнуть ее в недостатке мужества.
— Пустите меня! — кричал вновь прибывший, грубо вырываясь из рук Олива́. — А! — продолжал он, все более повышая голос, — мне не открывали двери, потому что здесь мужчина!
Незнакомец, как мы знаем, продолжал сидеть на софе в спокойной и неподвижной позе, которую г-н Босир, вероятно, приписал его нерешительности или испугу.
Он подошел к незнакомцу вплотную, злобно скрежеща зубами.
— Я полагаю, что вы ответите мне, сударь? — сказал он.
— А что вы желаете, чтобы я отвечал вам, дорогой мой господин Босир? — спросил незнакомец в свою очередь.
— Что вы здесь делаете? И, прежде всего, кто вы такой?
— Я очень мирный человек, на которого вы смотрите так угрожающе. Я беседовал с этой дамой, имея самые добрые намерения.
— Да, конечно, — пробормотала Олива́, — самые добрые.
— Помолчите вы там! — проревел Босир.
— Ла-ла-ла, — произнес незнакомец, — не будьте так грубы с этой ни в чем не повинной дамой. И если вы не в духе…
— Да, я не в духе…
— Он, верно, проигрался, — сказала вполголоса Олива́.
— Я совершенно ограблен, смерть всем чертям! — прорычал Босир.
— И ничего не имели бы против того, чтобы самому слегка ограбить кого-нибудь? — заметил со смехом незнакомец. — Это вполне понятно, милейший господин Босир.
— Довольно глупых шуток! И сделайте мне удовольствие: убирайтесь отсюда.
— О господин Босир, будьте снисходительным!
— Смерть всем чертям преисподней! Вставайте и уходите или я разломаю диван и все, что на нем находится!
— Вы мне не сказали, мадемуазель, что господин Босир подвержен таким капризам. Черт возьми! Какая свирепость!
Босир, окончательно выведенный из себя, сделал величественный театральный жест и, вынимая свою шпагу, описал рукой круг диаметром, по меньшей мере, футов в десять.
— Вставайте же, — сказал он, — если не хотите, чтобы я вас пригвоздил к месту.
— Право, трудно быть более нелюбезным, — отвечал спокойно незнакомец, левой рукой вытаскивая из ножен маленькую шпагу, которая лежала за его спиной на софе.
Олива́ пронзительно вскрикнула.
— Ах, мадемуазель, мадемуазель, замолчите, — сказал по-прежнему спокойно незнакомец, уже державший шпагу в руке и даже не изменивший для этого своей позы, — замолчите, а не то случатся следующие две неприятности: во-первых, вы оглушите господина Босира и он налетит на шпагу; а во-вторых, сюда поднимется привлеченный вами патруль и отведет вас прямо в Сен-Лазар.
Тогда Олива́ прибегла вместо крика к необыкновенно выразительной пантомиме.
Это была любопытная картина. С одной стороны, г-н Босир, растерзанный, отяжелевший от вина, дрожавший от ярости, беспорядочно размахивал перед собой шпагой, безуспешно пытаясь поразить своего противника. С другой стороны, сидевший на софе невозмутимый его противник, который держал одну руку на колене, а другой, вооруженной шпагой, отражал удары Босира спокойными и проворными движениями, с таким зловещим смехом, что содрогнулся бы сам святой Георгий.
Шпага Босира при всем его желании не могла двигаться по прямой линии, так как ее все время отклоняли в сторону парады его противника.
Босир начинал уже уставать и задыхаться; но его гнев сменился теперь невольным страхом. Он наконец понял, что если эта пока еще снисходительная шпага вздумает вытянуться и сделать выпад, то ему, Босиру, настанет конец. Его охватила нерешительность, он перестал наступать, и удары его стали менее уверенными и почти нечувствительными для противника. Последний же, быстро став в третью позицию, выбил у него шпагу из рук и отбросил ее точно перышко.
Шпага пролетела по комнате, пробила окно и исчезла за ним.
Босир остался на месте, не зная, что ему делать.
— Э, господин Босир, — сказал незнакомец, — берегитесь… Если ваша шпага упадет острием вниз и в это время будет кто-нибудь проходить по мостовой — вот и покойник!
Босир, который после этих слов пришел в себя, побежал к двери и бросился с лестницы вниз, чтобы, если возможно, догнать свое оружие и предотвратить несчастный случай, который мог его поссорить с полицией.
В это время Олива́ схватила руку победителя и сказала ему:
— О сударь, вы очень храбры; но господин Босир коварен и, кроме того, вы меня поставите в очень неприятное положение, если останетесь здесь дольше. Когда вы уйдете, он меня, конечно, примется бить.
— В таком случае я остаюсь.
— Нет, нет, ради Бога; он меня бьет, я его также бью и всегда оказываюсь сильнее, потому что мне щадить незачем. Уходите же, прошу вас.
— Обратите внимание на одно обстоятельство, красавица моя: если я выйду отсюда, то встречусь с ним внизу или же на лестнице, где он меня будет подкарауливать; мы снова начнем драться, а на лестнице нельзя так удачно парировать удары, как на диване.
— Так что же?
— Либо я убью метра Босира, либо он убьет меня.
— Великий Боже! Это правда. Это был бы славный скандал в доме!
— А его желательно было бы избегнуть, поэтому я остаюсь.
— Ради самого Неба, уходите! Поднимитесь на следующий этаж и оставайтесь там, пока Босир не вернется. Считая, что вы все еще здесь, он не станет вас нигде искать. Как только он войдет сюда, вы услышите, как я запру дверь на два оборота ключа. Я таким образом посажу голубчика под замок и положу ключ себе в карман. Воспользуйтесь этой минутой и уходите, пока я, чтобы выиграть время, буду мужественно драться с Босиром.
— Вы прелестная девушка… До свидания.
— До свидания? Когда же?
— Сегодня ночью, если вы ничего не имеете против.
— Как, сегодня ночью?! В своем ли вы уме?
— Ну да, сегодня ночью. Разве сегодня нет бала в Опере?
— Да подумайте же о том, что теперь уже полночь!
— Я это знаю; это безразлично.
— Нужны домино.
— Босир отправится за ними, если вы сумеете его хорошенько отколотить.
— Вы правы, — со смехом подтвердила Олива́.
— Вот десять луидоров на костюмы, — сказал, в свою очередь засмеявшись, незнакомец.
— Прощайте, прощайте. Благодарю!
И с этими словами она вытеснила его на площадку.
— Он запер дверь внизу, — сказал незнакомец.
— Она закрывается изнутри только на засов. Прощайте, он идет.
— Ну, а если случайно он вас отколотит, как вы мне сообщите об этом?
— У вас, вероятно, есть лакеи? — спросила Олива́ после минутного размышления.
— Да, и я поставлю одного под вашими окнами.
— Прекрасно, и пусть он смотрит вверх, пока ему не упадет на нос записочка.
— Пусть так. Прощайте.
Незнакомец поднялся на верхний этаж, что было очень легко исполнить, так как на лестнице было темно, а Олива́, обратившись с громкой бранью к Босиру, заглушала шум шагов своего нового сообщника.
— Да придете ли вы наконец, бешеный! — кричала она Босиру, который поднимался по лестнице, предаваясь серьезным размышлениям о моральном и физическом превосходстве этого самозванца, так нагло вторгшегося в чужое жилище.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |