Официальная версия событий выглядит малоубедительной даже в свете материалов, собранных в официальном деле. Обвинительное заключение ссылалось на цитаты — например, об угрозе Данилы убить Павлика, если тот не выйдет из пионеров, — которых не было в свидетельских показаниях. Кроме того, показания использовались следствием выборочно и отличались сумбурностью и непоследовательностью, в чем нельзя упрекнуть сам нарратив, который неукоснительно придерживался основной линии и, с точки зрения советского правосудия того времени, казался убедительным. Отважный не по годам пионер поддерживал советский строй и разоблачал предателей, включая собственного отца, за что с ним — руками его двоюродного брата, злобного врага Советской власти, и при соучастии деда и бабки — расправились мстительные кулаки. Обвинительное заключение утверждало, что все трое Морозовых полностью признали свою вину. История на этом заканчивалась, оставалось только преподнести ее «советскому народу» в зале суда.
Выражение «показательный суд» впервые публично употребила, кажется, «Пионерская правда», объявившая (как оказалось, поторопившись), что «показательный суд» непременно состоится «через несколько дней». Как только следователи поняли, что показательный суд станет в их работе кульминационным моментом, они начали репетировать со свидетелями и защитой эту публичную драму, в которой следственный процесс должен был увенчаться торжеством «пролетарской справедливости», предъявленной широкой общественности в зале суда. Судьи, руководившие такими показательными процессами в реальной жизни, обладали всеми правовыми полномочиями. Устраивались также агитационные суды над вымышленными персонажами и показательные дебаты, на которых обсуждались политические достижения советских лидеров, в том числе Ленина39. Председательствовал «народный судья» или другой представитель советской судебной власти, а в заседатели выбирали кого-нибудь из общественности. (В случае суда над «убийцами Морозовых» председательствовал «член [областного] суда» [217], т.е. более высокопоставленная фигура в судебной иерархии, как это было принято на процессах по статье 58 Уголовного кодекса40.)
Подзащитные и свидетели давали клятву, вызывались для дачи показаний и подвергались перекрестному допросу в соответствии с общепринятой процедурой. Однако обвинение выдвигалось не только прокуратурой, но и общественными обвинителями, рекрутированными из профессионалов советского агитпропа. На процессе по делу об убийстве Павлика Морозова в этом качестве выступали корреспондент «Пионерской правды» Елизар Смирнов и представитель Уральского обкома комсомола Урин.
Весь антураж процесса был оформлен таким образом, чтобы вызывать ассоциацию скорее со спектаклем или юбилейным торжеством, нежели с «выездным заседанием Уральского областного суда», как официально называлось это событие. По всему Тавдинекому району проходили демонстрации и политические собрания, приветствовавшие начало слушаний. В немыслимом количестве писем и телеграмм с требованием наказать «озверевших кулаков» выражалось организованное общественное мнение41. Заседания проходили в тавди иском доме культуры, как можно догадаться — имени Сталина. «Всходы коммуны» сообщали: «на сцене в глубине [висел] портрет Павлика*, судьи, свидетели и подсудимые сидели туг же, на сцене, а подсудимым отвели место на тесной и неудобной скамейке под охраной двух молодых людей, вооруженных штыками. Обвиняемым была предначертана роль презренных злодеев, поверженных мощью советского государства42.
Поскольку показательный процесс — это все-таки не только театральное, но и юридическое действие, смысловые несовпадения между обвинительным заключением, заготовленными речами общественных обвинителей, призванных дать ретроспективную оценку всему делу, с одной стороны, и показаниями подсудимых, с другой, могли смазать впечатление. Было крайне важным, чтобы подсудимые точно сыграли свои роли в этом сценарии, поэтому на допросах их заставляли много раз дословно повторять показания. В эпоху Большого террора, когда судьбу арестованных решали «тройки*, сама логика следствия была иной: следственные ритуалы обращались вовнутрь. Работа по моральному подавлению и «перековке* обвиняемого происходила «камерно», поэтому протоколы допросов тех лет велись менее тщательно. Главное — заставить «врага» подписаться под обвинительным заключением, а не признать свою вину в зале суда.
Публичный характер показательного суда доставлял его организаторам довольно много хлопот. Во времена, когда следствие и суд проходили за закрытыми дверями, отказ обвиняемого от предварительных показаний не имел особого значения. (Такие случаи происходили: например, писатель Исаак Бабель на допросах соглашался с обвинениями, но впоследствии отказался от своих признаний, поскольку знал, что его расстреляют в любом случае). Однако на публичном процессе отказ подсудимого от своих показаний мог испортить все дело, поскольку нарратив обвинения требовал полного соответствия с материалами предварительного следствия. Как постановила в 1924 году коллегия Центрального исполнительного комитета Коммунистической партии, цель процесса состояла в демонстрации правильности заранее принятого решения, а не в исследовании его мотивов и обоснованности43. Поэтому надо было знать наверняка: свидетели и подсудимые скажут все, что требуется. Согласно официальному протоколу процесса по делу об убийстве Морозовых (его полной стенограммы не существует), все прошло сравнительно гладко.
Понятно, что свидетели представляли для властей меньшую проблему, чем подсудимые, поскольку их можно было выбрать и натаскать заранее. Из судебных протоколов видно: перекрестный допрос свидетелей занял немного времени (по сравнению с тем, сколько времени потратили, чтобы сломать сопротивление подсудимых), и опасность того, что свидетели запутаются и начнут противоречить друг другу, была невелика. Тем не менее следователи проделали немалую работу, выстраивая свидетельские показания наиболее выгодным для обвинения образом. Большая часть свидетелей, привлеченных к делу в ходе следствия, просто исчезли из протокола, хотя ссылки на их показания остались. Свидетели, выступавшие на суде: Татьяна Морозова, Прохор Варыгин, молодой житель деревни Константин Волков и Ефим Галызов — излагали версии, сильно отличавшиеся от первоначальных. Татьяна Морозова, например, сказала, что муж бросил ее и ушел жить к Кулукановым, «где его и женили» [229]. Она также упрекнула подсудимых за то, что никто из них не поинтересовался судьбой детей, когда они исчезли. После того как Морозовых арестовали, Ксения обрушилась на нее с градом непристойных ругательств, а потом сказала: «мы сумели кровь пить, а ты сумей мясо есть» [229об.].
Новые показания Татьяны отличались от старых в деталях, но центральная часть ее рассказа (относительно ненависти к ней и ее детям со стороны родственников мужа и особенной неприязни к Павлу за то, что он разоблачил отца) осталась неизменной. Показания же некоторых других свидетелей изменились сильно. Так, на допросе 23 сентября Варыгин сказал Быкову, что слышал, как Ксения сказала: «Татьяна, мы тебе наделали мяса» [72]. На суде, однако, он повторил версию Ксении, согласно которой Татьяна возражала против того, чтобы Ксения носила еду убийцам ее детей («как не стыдно, убили моих детей»), на что Ксения тогда отвечала,* «наделали мяса, так ешьте» [231]. Константин Волков, рассказавший о споре вокруг кулукановской телеги и следивший за Ефремом Шатраковым, теперь представил совершенно новые свидетельства о драке междуДанилой и Павлом на рыбалке [233]. А Ефрем Галызов, подслушавший и рассказавший следствию, как обвиняемые сокрушались, что не сбросили тела в Петрушенское болото, теперь громогласно рассказывал историю о разоблачении Павликом Арсения Силина, который спрятал картофель, чтобы потом продать его [233об.].
Большая часть из этого ряда свидетельских показаний направлена на создание образа Павлика Морозова. На суд привели местную школьную учительницу Зою Кабину, которая охарактеризовала Павлика как «настойчивого, активного парня», который «всегда шел впереди всех в проводимых мероприятиях» [230- 230об.]>, несмотря на неодобрительное отношение к пионерам со стороны местных жителей. Павлику выбрали безукоризненных друзей: Якова Юдова (сына местного осодмилыда) и Якова Коваленко [230об.]. Клавдия Прозерова, другая школьная учительница, тоже сказала о Павлике, что он «шел всегда первым в проводимых мероприятиях» [230об.] В том же духе о политической приверженности Павлика говорил и Денис Потупчик, зампредседателя сельсовета [231 об.]. А Алексей Морозов, один из младших братьев Павлика, утверждал, что Павлик активно агитировал детей за вступление в пионеры [230]. Не оставалось никаких сомнений: убийцы оборвали жизнь исключительной личности.
Единственной диссонирующей нотой в хоре свидетельских показаний оказался неожиданный выпад Ефрема Шатракова» который использовал отведенное ему на суде время не только для того, чтобы обвинить Данилу (который, по словам Шатракова, уже находился в поле, когда туда пришел Ефрем), но и для собственной защиты. Он заявил, что дружил с Павлом и что протокол допроса относительно убийства Павла ему не прочитали, а подписал он его под давлением [231]. Со своей стороны, Титов и Иван Потупчик отрицали противозаконные действия органов и указывали на свидетельства о тесной связи между Данилой и Ефремом [231 об.]. Эта неприглядная перебранка сказалась на решении суда единственным образом: прокурор потребовал, чтобы Титов ответил по статье 111 Уголовного кодекса за то, что не предпринял никаких шагов по охране жертвы преступления [234об.]. На этом власти потеряли к Шатра-кову интерес.
Пятеро обвиняемых по большей части придерживались своих ролей в этом заранее написанном сценарии. Звездная партия досталась Даниле, чьи показания в их последней версии на допросах, которые вели Федченко и Шепелев, вполне созвучны общему хору: Кулуканов предстает основным подстрекателем преступления (он передавал сведения о передвижениях мальчиков в тот роковой день, способствовал самому убийству и сокрытию запятнанной кровью одежды). К своим показаниям Данила еще добавил, что на следующий день после убийства Кулуканов дал ему стакан водки, чтобы купить его молчание. Данила заявил, что совершил преступление ради 30 рублей, мотивом послужила и драка 26 августа из-за седелки [223об., 224, 226об., 176, 193об.].
В показаниях Ксении Морозовой тоже появились новые красочные детали. Она нарисовала яркую картину ужасной домашней обстановки. «Старик у меня очень суровый и житье с ним было тяжело и не любил когда ему возражали... Старик уж очень не любил Павлика а ко мне внучата относились хорошо», — утверждала Ксения. Когда мальчики приходили к ним, Сергей был недоволен: «зачем паршивцы пришли». После суда над отцом Сергей продолжал угрожать Павлу, правда, называл его теперь не «сукиным сыном», а помягче — «паршивым щенком»: «Павел выбил стекла и старик его выгнал и сказал что паршивый щенок на свете жить больше не будешь». С мрачным описанием старика в рассказе Ксении контрастировал светлый образ ее внука, восставшего против несправедливого деда и вообще отстаивавшего правоту: «Павел был боевой и смелый парень и если есть провинки за кем он доложит» [219-220].
Судебное заседание разворачивалось по написанному сценарию и в отношении «пособников» преступления-Арсения Силина и Арсения Кулуканова. Силин еще раз заявил: во время убийства находился в Тавде и ничего не знал; с Павлом был в хороших отношениях и не подозревал, что тот активист; понятия не имел о взаимоотношениях Павла с дедом. Силин повторил историю о продаже мануфактуры Даниле, а про Сергея Морозова сказал: «Старик был суровый очень» [228]. Кулуканов, в свою очередь, продолжал отрицать свое участие в убийстве и в ответ на показание Данилы о стакане водки с презрением сказал: «Я вино совсем не пью» [226]. Он еще раз заявил, что золотых монету него отродясь не бывало и что он понятия не имеет, кто донес, что он спрятал телегу [226-226об]. Все сказанное Кулукановым вполне соответствовало месту, отведенному ему в этой истории. Если бы он вдруг раскаялся и признал свою вину в зале суда, это, возможно, добавило бы действию драматизма. Но занятая им позиция даже лучше вписывалась в сценарий: ведь Кулуканов должен был предстать перед народом безжалостным, лживым и хитрым кулаком, поэтому никого не удивляло, что он отрицал свою вину, — весь зал знал цену его уверткам. Заявление Кулуканова о том, что он спиртного в рот не берет, вызвало у присутствующих не меньшее возмущение: совсем заврался старый брехун. Нарушил общее согласие только Сергей Морозов. Сначала он, как полагалось по плану, подтвердил свои предыдущие показания относительно участия в убийстве: «Я держал внука Федора и Данила резал». Подтвердил, что его отношения с Татьяной и ее детьми были плохими. Татьяна всегда пыталась присвоить чужое имущество — скотину и вещи, принадлежащие ее мужу. Он недолюбливал мальчиков, потому что те всегда насмехались над ним. Ему не давал покоя донос Павла на отца и Кулуканова. Кроме того, Сергей выдал свою жену: да, она знала об убийстве, она вообще неблагонадежна и привлекалась к суду за воровство еще до революции. Он помог Кулуканову собрать зерно с общественных полей и спрятать его, несмотря на то что члены сельсовета говорили ему. чтобы он этого не делал [221 об. — 223].
Пока все шло гладко, и эти показания, как и в случаях с Ксенией и Данилой, представляли собой приукрашенную и доработанную версию, которой Сергей придерживался раньше. Но затем Сергей неожиданно изменил свою позицию. В протоколе не зафиксированы его точные слова, но записано: «От показаний Морозов отказывается. На вопрос Прокурора "хочет ли говорить верно?" подсудимый Морозов ответил: "Нужно держать язык короче"» [223об.]. Главный подозреваемый неожиданно отказался признать свою вину.
Впрочем, на решение суда эта заминка никак не повлияла. Сергей, Данила, Ксения Морозовы, а также Арсений Кулуканов были признаны виновными в преступлении, которое им вменялось. Зачитывая их смертный приговор (расстрел), трибунал повторил версию убийства, уже рассказанную Данилой и Сергеем: оба они непосредственно участвовали в убийстве мальчиков, организованном при подстрекательстве Кулуканова. Ксения обвинялась также в попытке ввести следствие в заблуждение. Свидетельств об участии в преступлении Силина не обнаружилось [235- 239]. Это стало единственной неожиданностью во всем судебном процессе в глазах аудитории, хотя и его можно было предсказать, исходя из того, как небрежно, бегло и вяло допрашивался Силин. Похоже, следователи и не рассчитывали, что его обвинят. В то же время рассказанная Силиным история о проданной Даниле мануфактуре послужила важным свидетельством против последнего. Силин мог, конечно, повторить эти показания и в качестве свидетеля, но это выглядело бы не столь драматично. То обстоятельство, что Данила осуществлял коммерческие сделки с другим подозреваемым в совершении этого жуткого преступления, придавало покупке сукна особо скверный оттенок. Можно подумать, Силина привлекли к суду, чтобы он выступил в качестве катализатора драматического эффекта.
Работа с подозреваемыми
На каждой стадии расследования сотрудники ОГПУ и их коллеги в органах милиции и прокуратуре создавали стройную и захватывающую историю о «настоящем преступлении»44. На более поздних этапах следствия они были озадачены созданием нарратива, который бы оправдал вынесенный приговор в глазах конкретной аудитории в зале суда и более широкой — во внешнем мире. Власти следовали правилам политической целесообразности (по выражению П. Соломона, «кампанейского правосудия»), согласно которым законность обусловлена необходимостью разоблачить врагов государства и привлечь их к ответственности за совершенные преступления45.
Но, рассуждая об идеологической подоплеке и художественной, вымышленной природе следственных и судебных записей, нельзя забывать, что речь идет о живых людях, подвергавшихся физическому и психическому давлению. Почти все без исключения протоколы представляют собой вполне складные повествования, подписанные свидетелем или подозреваемым. Способы получения информации во время допросов нигде не описаны, но из некоторых материалов Федченко видно, что он широко использовал наводящие вопросы46. Этой же цели (навязать готовый ответ) служит излюбленный прием всех следователей — очная ставка. Главным образом его применяют, когда один из подозреваемых уже начал "рассказывать правдивую историю», а другой еще сопротивляется. Например, на ранней стадии следствия Данилу Морозова, на тот момент настаивавшего на своей невиновности, свели с его дедом, который уже успел показать: Данила, мол, подозрительно рано узнал, что мальчиков зарезали и сколько ударов ножом им нанесено [21].
Были и другие способы получить желаемые ответы. Без сомнения, следователи применяли неофициальный прием, в современной американской юридической системе известный как «сделка с обвиняемым»: обвиняемому предлагали признать свою вину или дать показания на других в обмен на более мягкий приговор. Прямо о таких «сделках» в протоколах не говорится, но намеки на них можно найти, и в связи с освобождением Химы Кулукановой или оправданием Арсения Силина, и в связи с некоторыми подробностями в показаниях других обвиняемых. Так, 6 ноября Сергей Морозов сказал Федченко: «по приходе домой и скинув окровавленное платье у нас не было намерения выстирать его с тем чтобы уничтожить следы преступления» [179об -180]. Легко предположить, что следователь сказал Сергею (покривив душой): если тот сам признается в непреднамеренном убийстве, наказание будет менее суровым, чем если другие засвидетельствуют, что он участвовал в заранее спланированном преступлении47.
В протоколах нет упоминаний об избиениях на допросах, но можно догадаться, в какие дни применялось насилие. Например, на ранней стадии следствия Данила Морозов и Ефрем Шатраков, оба отрицавшие участие в убийстве, вдруг изменили свои показания на промежуточном допросе [22об., 24об.]. Первого допрашивал Иван Прокопчук, второго — Яков Титов. Позже Ефрем утверждал, что его били, это утверждение было, видимо, признано трибуналом на показательном суде [234об.].
Второй случай, когда в процессе следствия скорее всего применялось насилие, связан с прибытием оперуполномоченного Федченко из Нижнего Тагила. Уголовное следствие установило применение побоев по отношению к Ксении Морозовой [264об.]. Это же подтверждает медицинская справка от 6 ноября: «Тов. Морозова была произведена операция видения яичника. Настоящее время рана подживает требует излечения через день Морозова имеет резко выраженную старческую дряхлость 6.XI. 1932 Врач (нрзб.)»[190].
5 ноября Ксения Морозова подверглась допросу, на котором присутствовал не только Федченко, но и оперативный работник ОГПУ по фамилии Трусов. Последний засвидетельствовал, что слышал, как Сергей сказал, что он и Данила «покончили» с мальчиками [173]. В других протоколах также прослеживается связь между признаниями подозреваемых и присутствием на допросе более чем одного сотрудника органов40. Точности ради надо сказать, что по закону признание должно быть засвидетельствовано несколькими лицами: так, протокол о признании своей вины Данилой от 6 ноября подписан Арсением Силиным, а также Андрианом Искриным и Лихобабиным, заместителями уполномоченных-ОГПУ Однако трудно себе представить, что работники ОГПУ на допросах бездействовали. Сам факт того, что медицинское свидетельство Ксении выписано на следующий день после допроса в присутствии нескольких сотрудников органов, подтверждает гипотезу о применении грубой силы с целью выбить признание.
Садизм тем не менее был для сотрудников органов не самоцелью, а способом заставить заключенного рассказать «правильную историю». Допросы являлись актом ритуального унижения: подозреваемых сталкивали с помощью противоречивых показаний и заведомо ложных признаний, люди теряли свое «я» и соглашались на «перевоспитание». «Виновных» (а по логике процедуры дознания никто из подозреваемых не мог считаться невиновным) следовало довести до безоговорочного самоотвержения и признания всемогущей силы власти. Согласно протоколам, Данила Морозов достигает этого состояния к концу процесса, когда «просит пролетарский суд судить по закону» [232]. Высказанная Арсением Кулукановым просьба о снисхождении, а не о наказании означала, что уроки дознания усвоены не до конца. Кулуканов отказался делать на допросах какие-либо признания, в то время как остальные подсудимые робко повторяли слова, вложенные им в уста. Именно он бросил вызов следствию, подав на апелляцию после оглашения приговора.
Парадокс, однако, состоит в том, что признание вины не подразумевало прощения. Кулуканова приговорили к расстрелу, но тот же приговор получил и Данила. Процесс очищения требовал, чтобы сломленные на допросах враги не только повторяли на суде все, что им прикажут; он требовал их физического уничтожения — «ликвидации как класса». Похоже, ни у кого в зале суда оглашенный приговор не вызвал протеста, несмотря на некоторые нестыковки и даже противоречия, обнаружившиеся по ходу процесса. «Народные обвинители» произнесли заключительные речи; от имени всего советского народа требуя наказать подсудимых по всей строгости закона. Защитник, не игравший вообще никакой роли в разбирательстве, сложил с себя даже формальную ответственность за обвиняемых. А когда вердикт был зачитан, собравшийся в зале суда народ, по словам газеты «Рассвет коммуны», выразил свое «единогласное одобрение» вставанием и пением «Интернационала».
Итог судебного процесса отвечал всем ожиданиям следователей.
Смертный приговор был вынесен и — после отклонения апелляции — приведен в исполнение 7 апреля 1933 года49 [240]. Это стоило немалых усилий: требовалось добыть, а точнее говоря, выбить из обвиняемых необходимые свидетельства, переработать их, а в некоторых случаях и выдумать. Нельзя было представить это убийство в виде случайного проявления жестокости» исхода бытового имущественного конфликта из-за конфискованного ружья или седелки. Следствие стремилось истолковать убийство Морозовых как политическое событие, как убийство активистов. А такое преступление требовало идеологически подходящих исполнителей — кулаков. Подозрение естественным образом сосредоточилось на Арсении Кулуканове и Арсении Силине, так как ранее оба привлекались к суду по антикулацкой линии. Шатраковы, которые слыли кулаками только среди местных жителей, намного хуже вписывались в эту роль.
Большим подарком для следователей стало то обстоятельство, что главные «подозреваемые кулаки» оказались свойственниками братьев Морозовых, т.е. членами патриархального клана, с которым боролся Павлик. То, что Кулуканов и Силин были зятьями Сергея Морозова, постоянно подчеркивалось в ходе следствия — смысл здесь заключался в том, чтобы представить Морозова главой клана, или, как таких называли в деревне, «большаком». Никто из тех, кто расследовал дело, не удосужился задуматься над тем неудобным обстоятельством, что второй зять Сергея Морозова — Денис Потупчик — оказался ценным помощником следователей, а дочь Морозова Хима Кулуканова предпочла свидетельствовать против отца. Все это вскрывало неприглядную истину: в эпоху подспудной гражданской войны патриархальный сельский клан совсем не отличался сплоченностью, вопреки утверждениям следователей.
«Кулацкий заговор» не фигурировал в протоколах первых допросов, но к тому моменту, когда Спиридон Карташов завершил сбор свидетельских показаний, эта версия уже оформилась. А разрабатывалась она на допросах, проводимых Быковым с середины сентября до начала октября. В этот период сложилась основная часть весьма скудной доказательной базы, состоявшей главным образом из описей имущества подозреваемых. И в-се же для завершения дела потребовались еще две стадии расследования. И не потому, что следствию были необходимы качественно новые материалы, — как мы уже знаем, за это время добавился только один судебный протокол. Частичной причиной этой задержки стали репетиции показательного процесса с подсудимыми, направленные на то, чтобы принудить их сделать официальные признания. Но важнее всего другое: убийство Морозовых, которое в середине сентября значилось событием районного масштаба, к концу октября приобрело всесоюзное значение. Оно привлекло внимание журналистов-членов ЦК комсомола. Эти авторы обрушили свои заранее заготовленные обличительные статьи на года на «инертных» и «некомпетентных» провинциальных недотеп, которые вели это взрывоопасное дело, и в конце концов, как и в случае с Гришей Акоповым, придали суду по делу об убийстве Морозовых общенациональный статус. Больше того» как мы увидим в следующей главе, им» удалось сформировать общественное мнение, вызвать массовые требования крови преступников и начать прославление Павлика Морозова как советского святого.
1 ЦДОО СО, ф. 1201, оп. 1, Д. 24, л. 79. 2 Сейчас дело хранится под номером H- 7825, т. Т, 2. Мне не удалось просмотреть в нем только л. 119- 122; как сказал работник архива, дела передали в Центральный архив без них. Он также предположил, что отсутствие листов объясняется просто ошибкой в пагинации, однако, учитывая их количество, это представляется маловероятным. Возможно, их извлекли во время апелляции подозреваемых или направили для использования в последующих судебных процессах (см. ниже). Дело имеет множество других, более ранних номеров: № 41,271,374 (в ходе расследования) и № 21 612,10 155,50 930 (архивные номера). 3 В дело попали несколько петиций, не имеющих к нему никакого отношения, вероятно, потому, что редактора «Пионерской правды», ответственного за переписку, ввело в заблуждение слово «Протест». См., например, ЦДФСБ Н- 7825, т. 1, л. 304. 4 Полный список содержащихся в деле документов с копиями некоторых из них приведен на сайте проекта «Детство в России: 1890- 1991: социальная и культурная история» — http://www.ox.ac.uk/ma8ian/chJldhood/html 5 Имеется в виду пупартовв связка (PouparVs Ligamen), находящаяся в паху и образующая нижнюю стенку живота. 0 В 1926 г. санитарам разрешалось проводить следующие медицинские процедуры: устранять инородные тела, зашивать раны, накладывать тампоны, делать анализы крови, ставить банки, удалять зубы, вскрывать нарывы, лечить грыжу, ставить катетеры (Бюллетень НКЗ. №13- 14 (1926). С. 62). Хирургические операции не входили в этот перечень. Санитар, осуществлявший осмотр тел Морозовых, вероятно, не имел никакого представления о вскрытии трупов. Информанты Юрия Дружникова сообщили, что санитар не хотел назвать причину смерти, и усматривали в этом его злой умысел (Дружников, 1995, с. 22). Но столь же правдоподобна другая версия: санитар справедливо считал себя недостаточно квалифицированным, чтобы устанавливать причину смерти жертв преступления. 7СМ.: Девиков, 1990, с. 244. В статье Девикова дано подробное описание странных способов ведения этого расследования. Первые курсы по судебной патологии открылись в Ленинграде в 1926* (Бюллетень НКЗ. № 13- 14 (1926). С. 85- 86).. 8 Согласно Solomon, 1996, с. 131, в эту эпоху расследованием убийств в основном занималась районная милиция, не имея при этом необходимых ресурсов и оборудования, например, для фотографирования тел жертв, снятия отпечатков пальцев подозреваемых и т.д. В своей книге Юрий Дружников (Дружников, 1995, с. 22) сообщает: по сведениям, полученным им от жителей Герасимовки, осмотр тел на самом деле произведен позднее официально заявленной даты, что представляется вполне вероятным; в любом случае качество медицинского освидетельствования остается смехотворным... 9 Это переодевание в обратном направлении было вполне возможным; внук мог надеть одежду деда, человека крупного телосложения. Такая ситуация значительно больше соответствует и бытовой традиции в крестьянских семьях, по которой дети и подростки донашивали одежду старших. 10 Трупное окоченение {Rigor mortis) обычно длится от 24 до 72 часов, но при быстром охлаждении трупа его окоченение может начаться позже обычного (Churchill's Medical Dictionary, с. 1654). Если детей убили незадолго до заката солнца 3 сентября, то окоченение, вероятно, могло продлиться до утра 7 сентября, когда производился осмотр тел. 11 Это заявление датировано 11 сентября. 12 О взаимоотношениях Варыгина с милицией см.: ЦДОО СО, ф. 1201, оп. Т.д. 26,48. 13 Редким исключением являются показания Софьи Ефимовой (23 года), взятые Федченко 4 ноября: она просто заявила, что весь день 3 сентября провела дома и поэтому ничего не может сказать. 14 Например, в трех четвертях случаев на производство дел о кражах с колхозных полей, за которые по закону от 7 августа 1932 г. выносился смертный приговор, понадобилось менее трех дней (Solomon, 1996, с. 120). 15 Примечательно, что пять членов семьи* Книга действительно участвовали в нападениях на комсомольцев и осодмильцев в ноябре 1932 г., см.: ЦДОО СО, ф. 1201, on. T, д. 26, л. 48, а также главу 2: 16 См. [181- 186], где содержится шесть официальных справок об имуществе и доходах («Справка об имущественном положении жителя Тавдинского района») трех Морозовых, Ефрема Шатракова, Кулуканова и Силина. На справках стоят штампы гера-симовского сельсовета с непроставленным годом (193J, месяцем и днем. Тем не менее можно предположить, что они датируются числом после 16 октября 1932 г. (когда Химу Кулуканову и Владимира Мезюкина освободили из-под стражи), но до 14 ноября 1932 г. (когда был освобожден Ефрем Шатраков). В справке на Кулуканова значится, что он кулак, но его земельный надел составляет всего 2,8 десятины, что ненамного превышает наделы в 1,5 десятины у некоторых других. Тем не менее доход Кулуканова определен в 442 руб. на 1929 г. и в 227 руб. (исправлено с 22 руб.) — на момент ареста. Налог до 1929 г. был равен соответственно 23 руб. 50 коп. и 55 руб. Ср. с доходом Шатракова в 220/317 руб. и 18/15 руб. Оба были причислены к «середнякам». 17 Мацух либо сам вызвался дать показания, либо его попросили об этом как сочувствующего партии: Ср.: заявление Мацука 1928 г. о вступлении в партию и отказ на него, хранящиеся в его деле (ЦДОО СО, ф. 1201, оп. 1, д. 61, л. 129), а также главу 2., в Позже один из соседей отказался подтвердить это показание [167], тем не менее впоследствии оно упоминалось в жизнеописаниях Павлика Морозова. "Сначала Силин сказал, что продал Даниле мануфактуру в начале августа, но потом, по подсказке следователя, изменил свои показания [99]. Летом Данила был занят на лесоповале в тайге и на разных случайных работах, так что вполне мог добыть деньги другими способами. 20 Возможно, очная ставка, проведенная Суворовым между Сергеем Морозовым, который утверждал, что убийство скорее всего совершил Данила, и Данилой, настаивавшем на своей невиновности, также датируется 7 сентября [21]. 21 В ранних показаниях значительно чаще употребляется глагол «доказывать* или «доложить» вместо «доносить/донести». 22 Дружников, 1995, с. 10, называет Карташова «помощником райуполномоченного*. Но это едва ли верно, так как в отличие от Искрина, прямо названного в документах дела H- 7825 «помощником райуполномоченного» (напр., [178р, Карташов не участвовал в следствии на его более поздних этапах. 23 Очная ставка между Анной Степанченко и Ксенией Морозовой, организованная Титовым, возможно, тоже датируется 11 сентября. 24 Имя этого человека — Павел Ельшин. В протоколе Бедняцкого собрания, состоявшегося 12 сентября (TP, 18 сентября 1932, с. 1), он описан как «член печатного актива» в Герасимовке. 25 Игнатий Галызов [34] и Иосиф Протопович [36]. 26 Часть [58] протокола напечатана на машинке, часть [59- 60] написана от руки. Протокол опубликован также в «Тавдинском рабочем» (18 сентября 1932 года, с. 1). 27 ЦДОО СО, ф. 1201, оп. 1, д. 24, л. 73. * Интересно, что на этой стадии к следствию была подключена местная учительница Зоя Кабина, которую допросили вместе со школьницей Анастасией Саковой 11 сентября 1932 г. [31]. Зою Кабину обязали выступить на суде «по идеологической части» и рассказать о пионерской деятельности Павлика.» См.: Лубянка: Сталин и ВЧК — ЛГУ — ОГПУ — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936/ Сост. B.H. Хаусов, В. П. Наумов, H.C. Плотникова. М: Демократия, 2003. С. 277. эо ццоо СО, ф. 1201, оп. 1, д. 24, л. 123. 3' СПО: Секретно-политический отдел (основан в 1931 г.). См.: Лубянка: ВЧК — ОГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ — МВД — КГБ 1917- 1960. Справочник. 32 Такой круговой допрос был произведен в Тавде, несмотря на вышедшее 21 октября распоряжение [146] о переводе арестантов в Ирбит. Без сомнения, Федченко допросил по крайней мере одного подозреваемого в самой Герасимовке [160], куда он мог приехать только «со станции», как местные жители называли город. 33 А не 26 августа, или более чем за неделю до убийства, как показал Данила (см. выше). 34 Пояснение вписано следователем. 38 Так в тексте. Интересно, что на данной стадии следствия Павла регулярно называют «Павликом» — явный результат влияния репортажей в «Пионерской правде». 36 Следствие по делу Морозовых затягивается / ПП, 15 ноября 1932. С. 1. 37 Очень вероятно, что Вышинский отдал распоряжение по телефону (это был обычный способ сообщения высшего эшелона власти с подчиненными), а «Пионерская правда» для большей убедительности сама сочинила текст телеграммы. 38 Здесь и далее обвинительное заключение дает ссылки на листы дела № 45,113 и т.д., но сейчас используется другая пагинация. 39 Об агитационных показательных судах, которые носили характер дебатов, и воспринимались публикой со всей серьезностью, см.: Wood, 2002. 40 Благодарю П. Соломона за разъяснение этого момента. 41 Единодушный протест// Всходы коммуны. 25ноября 1932, последняя стр.; см. илл. там же. 42 Приговор// Всходы коммуны. 25 ноября 1932, последняя стр.; ср.: Расстрелять озверевших кулаков! // Всходы коммуны. 26 ноября 1932, последняя стр. 43 Argenbright, 2002, с. 253. 44 О стереотипах в подобных нарративах см.: Halttunen, 1999. 45 О революционном правосознании см.: Solomon, 1996, с. 81. В главах 3 и 4 книги Соломона дается точное описание правовой культуры, на основе которой формировалось дело Морозова. 46 Примеры наводящих вопросов дает нам, скажем, протокол очной ставки между Данилой Морозовым и Арсением Кулукановым: Действительно ли 3/IX день убийства бр. Морозовых к Вам приходил гр. Морозов Даниил и говорил Вам что нужно пойти искать Морозовых или заявить о их исчезновении вмилицию и действительно ли Вы предложили ему денег 30 р. И обещали золото за то, что бы Морозов Даниил ни кому не говорил о том, что вы приносили ему в убийстве бр. Морозовых?»[153]. Арсений Кулуканов, выделявшийся среди других допрашиваемых трезвостью ума, ответил, нто Данила все наврал, от начала до конца. Тем не менее при таком способе допроса подозреваемые невольно усваивали готовые слова и идеи, из которых потом могли составить свои нарративы. Это подтверждает
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |