- Не замерз, парень? – спросил укрывающий меня рыбак и, улыбнувшись своими взрослыми и мудрыми глазами, сказал: - Ветер поднимается, рыбы нет, ушла глубоко, – сказал, посмотрев в небо и отошел в центр лодки к своим двум сыновьям, возившихся с сетью, сделанное малое и в то же время безмерно большое. А я, согревшись тонкой материей, сквозь переплетение нитей которой, вплела свой узор доброта, став теплее сотен меховых покрывал из содранных из малых зверей шкур-одежд их, кровавыми руками тех, кто вряд ли согреется, посмотрел вокруг, вдыхая свежий морской воздух, сказал, глядя на рыбаков:
- Спасибо, прохладно действительно, но как красиво, Вы не печальтесь, рыба же не вся в глубину ушла, без улова не останетесь, – улыбнувшись им, зачерпнул рукой воды, вытер лицо рукой, смыв тонкую вуаль дремоты. Они посмотрели и, подбодрившись, видя уверенность в моих искрящихся от попавшейся в них воды и улыбающихся глазах, снова стали опускать в воду сеть. Еще когда на берегу мы говорили со старым рыбаком, чтобы он перевез меня через пролив, он все порывался что-то спросить, но за делами, не нашлось времени, а теперь видя, что ребята справляются, подошел и подсел рядом. Устало вздохнув, заговорил:
- Надеюсь, что с этого заброса, хоть малость возьмем, глубже опустив, отец мне говорил, что рыба, когда рябь от ветра идет, прячется, боится. Малое создание, а разумеет. – Старик задумчиво смотрел в даль и не глядя на меня спросил:- А ты, сынок, сам откуда, какой себе хлеб добываешь?
- Я странствую, смотрю, как люди разные живут, мир большой и очень интересный. Мать моя и отец с братьями в Галилее живут, плотничает отец мой, и нас с братьями обучил своему мастерству, вот и ты я вижу, сыновей своих обучил, справляются, по душе работа.
Старый рыбак посмотрел на меня с любопытством, а я, смотря на двух братьев, проворно управляющихся с возложенной на них работой и прислушавшихся к нашему разговору, продолжил:
- И ты прав, отец, говоря, что создания хоть и малые, но разумные, только разум свой, от нашего с тобой отличающийся, и мир у нас свой, под небом ходим им дышим, у них подводный мир их, там живут и там играя и перекликаясь по своему, мчаться в темной синеве воды, кто стаями большими и веселыми, кто в одиночку. И как нам нельзя в их мире жить, так и им в нашем. Мы берем от них что можем, а они от нас, и служат друг другу миры эти разные.
Я замолчал, а волны накатывались и ударялись о деревянные борта лодки, как будто вторили "да, да, да…" и сидели и слушали их голоса, покачиваясь на них, как младенец на качающих его руках матери. И было так хорошо и приятно видеть задумавшихся о чем-то своем старого рыбака и его сыновей, слушать шум моря и ветра. Старик поднялся и, проходя мимо отдыхающих своих детей, потрепав ласково по головам, сказал:
- Молодцы, не устали? Андрей, неси, что там мать нам с собой дала, пообедаем, пора уже.
Андрей взял с носа лодки завязанный мешочек и передал отцу, тот развязал и положил на центральную лавку, разломив круглую лепешку на много частей, взял несколько кусков ее и сушеную рыбу, подсел ко мне и дав мне лепешку и часть рыбы сказал:
- Ешьте, дети.
И мы ели, и вкусней той сушеной рыбы надо еще поискать еду, переломленный усталыми руками любви и доброты, впитавшей в себя вместе с солью морской – милосердие, стоящее невидимой гранью о которую ломает в бессильной злобе свои окровавленные когти, смерть.
И мы ели, каждый в своем полете мысли, а они как маленькие серебристые рыбки в глубине неслись кто минуя сети, кто зарезвившись цеплялись плавниками за невидимые нити, не понимая, что остановило их стремительный грандиозный полет, так и мысль разумная и бесхитростная запутывается в сетях лжи, страха, жадности, трепещет, пытаясь их разорвать и, ослабев, гибнет. А те, которые прорвутся, сольются в большие потоки и трансформируются в наполненных любовью новых людей, и те простроят новые города и машины, машины поднимут людей и понесут за далекие звезды, освещая разумом темноту Вселенной.
Старый рыбак смотрел на меня, а я:
- Я знаю отец, как тяжело тебе от того, что хлеб ставиться все тяжче, как устал ты от дум за детей своих, все ли дал им, всему ли обучил, как они будут среди людей разных, добрых и злых, отличат ли их, не пропадут ли. Знаю, что хочешь, чтоб счастье свое нашли и в добре и в любви жили. Как трепещет сердце твое от боязни за них, но я скажу тебе, "Не потеряв, не найдешь", отпусти их по желанию их. И страх оставит тебя, успокоиться сердце отцовское твое. Если захотят они, я научу улавливать зло и ложь не глазами, а сердцем, и не пострадать от них. И как ты, ловец рыбы отличаешь добрую от непригодной, так и они смогут отличать среди людей. – Сказал и замолчал, глядя в глубокие глаза рыбака, а он смотрел на меня и, веря словам, молча благодарил.
- Давайте тащить сеть, должно быть уже наполнилась, разреши мне помочь им, а ты отдохни. – Сказал я поднялся с деревянной лавы.
И уже когда, дно лодки сверкало серебром рыбьих тел, и мы усталые, но счастливые улову, вытирали мокрые руки об одежды, старый рыбак негромко спросил:
- Сынок, как зовут тебя?
- Иисус, отец, – улыбнувшись, ответил я.
И сверкало все: море, наполненное солнцем, маленькие рыбки, отражая чешуйками своими как маленькими живыми зеркалами синеву неба, и наши глаза и сердца, полные надежды.
И ветер развеял очарование моря и вернул меня к окнам кафе. Я быстро вышел из кабины, вошел в здание и подталкивала меня в спину, звучащая из открытых окон машины, набирая громкость звучания и убыстряя современный ритм, музыка. И она врывалась через пыльные стекла, заполняя пустые унылые комнаты, помогая всем и старым и детям, стряхнуть с себя как хлопья пепла остатки сгоревших снов и притоптывая ногами, постукивая пальцами рук, застучать сердца в бодром ритме жизни. И поддавшись ее магическому гипнозу, я невольно, почти незаметно, пританцовывая на ходу, открыл дверь в разноцветный зал как раз тогда, когда сидя в засиженной мухами и мечтавшей о ветоши с мыльной водой, чтоб смыть с себя этот противный жирный налет безразличия кухни, мужчина впервые почувствовал какое-то новое для него чувство, и вместо так надоевшей всем его соседям, вынужденных делить с ним кров, матерных слов всех кого он знал. Он бодро встал, наслаждаясь этим незнакомым ощущением и взяв тряпку, стал смывать со стен свою старую сползающую со стен мутными потоками жизнь.
А каплями воды на вымытой стене, смотрела на него невольно тихо мурчащего в ритм звучащей откуда-то музыки, смотрела и переливалась всеми цветами новая жизнь.
И женщина уже выходила из переполненного автобуса, чтобы совершенно случайно зайти на уже вымытую кухню и увидеть его, чтобы изменить навсегда две жизни, свою и его. И в комнате верхнего этажа этого дома, старик вспомнит, так мучительно долго пытавшийся вспомнить номер телефона и как спортсмен, забыв о своих придуманных его старостью болезнях, побежит к запылившемуся аппарату, а далеко пожилая женщина завозиться дольше обычного с непослушными локонами своих волос, чтоб услышать неожиданный звонок. И птица, стуча клювом по цинку отлива на одном из окон, пошлет сигнал, услышанный сквозь грохот потока воды из крана, наполняющей, едва не ставшую чугунным сырым гробом ванную, в которую, беспредельно замерзнув от обид и непонимания ее маленькой и красивой души войдет дрожа и дрожащей рукой уже поднесет холодно поблескивающую острую бритву и красным тонким нитям жизни на ее белом нежном запястье, и из-за запотевшего зеркала как из тумана уже смотрели на нее кровожадные хищные глаза смерти, услышанный и принятый за тонкий писк мобильника, лежащего в грубом чехле на дне сумки, девочка. И выпадет из ее детских рук бритва, цокнув об умывальник, как будто щелкнет пасть за туманом зазеркалья, а она, родившись вновь поплачет с маленьким телефончиком в руке и он высушит ее слезы звонком.
И где-то в лабиринтах комнат, наполненных полумертвыми людьми, побежит с криком расталкивая слуг в белых одеждах и прячущих лживые алчные глаза, женщина, не поверившая им, что ее только что рожденный ребенок умер. И найдя его живым, скрытым чьим-то холодным глупым сердцем, в маленькой палате, прижмет окровавленными израненными в битве за него руками к себе и заплачет от счастья, не чувствуя боли. А сделавшие то будут бежать в безумном от страха беге, попадая под бездумные большие железные машины, бездумно свершившие суд справедливый. И слезы матери нашедшей дитя свое, упадут на бетон пола, как раз тогда, когда где-то еще дальше и выше замерзая в холодной палатке с обмороженными руками превозмогая боль, захочет идти дальше альпинист, чтоб понять почему так, почему, а когда его снимет с ледяной вершины полумертвого отряд людей, говорящих на непонятном ему языке, она найдет его и ее теплые соленые слезы смоют его боль и наполнят его душу любовью.
А двое молодых и красивых, как вечный символ, обнимутся и будут целовать друг друга у всех на глазах. И мир будет танцевать под красивую музыку.
- Закрыто, - прозвучал как-то неуверенно голос молодой женщины, вернувший меня на мой путь в кафе. Я разглядел в слабоосвещенном помещении хозяйку фразы, подошел к ней. А она усталыми красивыми глазами посмотрела и добавила: - У нас, к сожалению, технический перерыв, извините.
- Жаль, а я хотел выпить чашечку кофе, но похоже, что сегодня день несбывающихся желаний, - улыбаясь ей, сказал я.
Она же улыбнувшись в ответ: - Точно, как у некоторых каждый день всю жизнь, - и улыбка украсилась глубиной печали, печали ангела видевшего рай и теперь ищущего его, печали пса, поедающего кашу из злаков, а по зову крови волчьей жаждущего теплой крови. Печальные глаза посмотрели куда-то в сторону м я в это время осмотрелся, зал был пуст, стулья, задрав кверху ноги, стояли на столах. А такое блиставшее с улицы большое стекло, изнутри было все заклеено какими-то полосками, а по углам было в крепких оковах паутины, ныло беззвучно отпустить его.
- Так это можно мгновенно изменить как вы говорите на всю жизнь, - сказав, я крепко обхватив металлическую дужку стула, стоящего у стойки.
- Да ладно, пробовали уже и все даром, бьешься как рыба об лед, а …, - она не смогла сложить конец фразы, потому что стул от стойки уже преодолел пол пути, кувыркаясь, словно радуясь своему первому полету и от неожиданности, контакт стула с окном, наблюдала с открытым ртом. Большое стекло громко выдохнуло и рассыпалось на множество осколков, освободившись.
А блестящие маленькие осколки рассыпались по асфальту вместе со своими маленькими собратьями, которые в это самое время сыпались на голову начальника жилищного управления, лопнув графином об стену за креслом как у его преосвященства, брошенным матерью трех детей и уставшей объяснять ему сложности жизни пятерых людей в малогабаритной квартире, и вместе с бывшим лобовым стеклом иномарки с орущей по ночам под окнами сигнализации, разлетевшимся от раскаленного до красна терпением молодой матери, очень долго закрывающей уши себе и ребенку молотка, брошенного рукой как у умелого индейца, бросающего томагавк. Рассыпались, чтобы переродится во что-то приносящее совсем другое, а не то, чему подневольно были помощниками. Как застывшие на холодном ветру похожие на хрусталь, с вмерзшими в их прозрачном теле снежинками, ледяные конусообразные сосульки, упадут, отяжелев и рассыпятся, чтоб растаять под ногами и снова умчаться за облака и став вновь снежинками не попасть в ледяной плен, а радостно растаять у кого-то на ресницах и смешавшись со слезами обрести новую суть.
Стул, как раз, словно маленький жеребенок на своих еще не прирученных длинных худеньких ножках делал первые неуклюжие шаги, доскакал до "БМВ" и устало уткнулся спинкой в открытое окно. Звон сменился музыкой из машины, а хозяйка стойки хлопала ресницами так и забыв закрыть рот. И небольшой грузовик уже заруливал с перекрестка на улицу, усыпанную осколками, где в кабине обвязанное веревками, ехал новый блестящий узник, чтобы встать на долгое время в железные оковы рамы кафе. И водитель с грузчиком, кроша своей тяжелой обувью маленькие хрусталики, превращая их в легкую блестящую пыль, упрощая хоть немного такую тяжелую работу ветра, которому предстоит как всегда все закончить, так и не узнают, что на документе, лежащем в луче солнца, на панели их грузовика, к напечатанной цифре в графе "адреса заказчиков", как выжигателем в детской руке луч, преломленный сквозь лобовое стекло, выжжет черную черточку, чем изменит не только направление груза заказанного в накладной, но и избавит от горя и страдания первоначального получателя груза, не вставленное в раму, не доехавшее стекло, не расколется и не воткнется своими острыми краями в тело мальчика, играющего на ступенях у двери под молчаливым пустым глазом окна на втором этаже, в своде которого так и оставшемся незастекленным, позже потянется цепляясь за раму плетущийся цветок стремясь к солнцу и на участке земли, где мог вырасти каменный печальный маленький ангел, сидящий в безмерно печальной позе и поливаемый слезами и дождем, охранял бы вечный сон, так и не наигравшегося малыша под окном, выроет себе свой маленький дом-нору, ни чего не знающий серый лесной грызун, выползая по утру, щурясь на солнце. Солнце. Солнце уже во всю хозяйничало в теперь уже открытом кафе, проникая в самые темные углы.
- Вот видите как все изменилось, возможно, делавшиеся ранее попытки были не совсем верными, - сказал я, чем вывел ее из остолбенелого удивления и она видимо закончив сложенное в уме слово "стекло", промолвила:
- О-о, Господи.
И пытаясь собрать обратно в привычное русло разлетевшиеся вместе со стеклом мысли, сделав несколько вдохов, сказала:
- Что же ты? Как же ты? Ох, да и еще тачку чью то побил, эх, ну ты… - Выдохнув все междометия на грани перехода к запасному универсальному матерному языку, замолчала, и видимо почувствовав усталость от пережитых внутренних эмоций, облокотилась на рукоятку аппарата для приготовления желаемого мной напитка, чем ускорила приготовление кофе. И с шипением, он полился в заранее приготовленную чашку, распространив свой приятный аромат. И пока черный волшебный напиток, концентрировался в сосуд маленькой, совсем неподалеку частный нотариус, в отделанном как царские палаты кабинете, трясущимися руками, слыша громкий стук тяжелой обуви идущих к нему тех, кого он, теша свою алчную душу глуповатым самообманом, надеялся никогда не услышать, запихивал в уничтожитель бумаги, бумаги с которых, помеж строк, смотрели лица тех на себе почувствовал справедливость сильных мира сего, как их почему-то прозвали. И открывшаяся дверь радостным порывом распахнула и окно, в которое ворвавшийся ветер унес, схватив в охапку так нужную ему бумагу, при внимательном прочтении которой, становилось понятно, что путем длинных операций, продаж, дарений и перепродаж, некто последний в этой сложной цепи доверяет судьбу автомобиля производства Баварского автомобильного завода с присвоенными ему по праву цифрами, как раз той, кого в этот момент позвала дворник, подбирая среди осколков, брошенный небрежно самой быстрой службой доставки документ:
- Нинка, у тебя что с утра уже пьянь бушует, чтоб убрали все, а то сейчас участковому пойду, пожалуюсь.
По хозяйски пройдя через проем лишенный стекла, несу бумагу и стул любопытно оглядываясь по сторонам, вернула стул на отведенное ему место, а документ по назначению, положив на гладкую стойку бара.
- Может твой документ, я подобрала, по нему видно – "важный", - сказала дворник и немного разочаровавшись увиденному, сделав должное как-то незаметно удалилась. И только выработавшимся за годы работы в обслуживании, любопытным взглядом пробежала по строкам бумаги. Заметив знакомые сочетания букв, слаживающих ее собственную фамилию, удивленно, но уже внимательнее и забыв обо мне, занялась изучением бумаги. Я же произнеся неуслышанное:
- С вашего позволения, - взял чашечку с кофеем и пока она уже в который раз читая документ, все пыталась вспомнить по какой линии родственников ей приходится доверитель ее такой казалось бы несбыточной мечты. Я с ее молчаливого согласия пил чудесный кофе, выращенный у подножия неба, в жарком и колоритном крае. И под ритм барабанов из динамиков "БМВ", унесся в этот дивный край.
В край, где у подножий высоких гор, блестящих своими белыми, искрящихся чистейшим снегом вершинами, сливались в одной цветовой гамме с такими же неиспачканными не касаясь в своем полете земли облаками. Живет дивный народ, в поселения которых приходит без страха любой зверь, из старого вечно зеленого леса, напиться чистой холодной воды, стекающей шумными бурлящими потоками с гор и наполняя собой почву долины, где ветер-садовник, принеся со всего мира семян, разбил сад. И как на шумном многолюдном восточном базаре, под веселый гомон, люди, звери и птицы едят разные плоды.
А ветер, радуясь своему труду, играет без устали на шуршащей листве красивейшую мелодию, выстукивая на тонких звенящих стволах, журча на ручьях с гор, вплетая птичий щебет. И где с прохладой вечера, вспыхивает весело трещащий сухими ветками огонь, разгоняя темноту и холод ночи, и звери устав от дневных забот молчаливо лягут у граней огня и согреют своим ласковым живым мехом продрогших людей. И в больших их не по-звериному умных глазах, отразится с пламенем костра что-то совсем непохожее на страх и отчаяние, которыми до краев заполнены глаза тех, кто в дурацком шоу человеческой мнимой власти, цирках и зоопарках, смотрит сквозь железные прутья клеток, глупые, тупые и от этого вдвойне болезненные удары кнутов, искаженные пьянством крики-команды, не наученные бездумные, еще по детски слабые, но причиняющие боль руки детей, так жаждущие не по времени ко всему прикоснуться. И получив первые болезненные шрамы-уроки от мудрой природы, чтобы кому понять, кому-то нет, но несмотря ни на что омытые материнскими слезами и ласково обмотаны бинтами сострадания. Как и мои укутанные тогда замершие руки и ноги, нашедшими меня в горах жителями этой долины.
В горах, где я нашел то, что так долго искал, пройдя много разных мест с такими схожими людьми. И уже потом, старик из этой деревни, наливая мне черный горячий напиток, сказал, что видит и знает, что я был у зеркала мира и что он очень рад тому, что оно меня отпустило. И что он когда-то почти нашел его, но что-то внутри не пустило его сделать всего несколько шагов, не страх нет, просто кто-то позвал его и он обернувшись пошел что бы жить с позвавшим его. Он говорил, а я как их тумана плел в памяти картину, картину того, как я стал у гладкой и такой безжизненно холодной хрустально-ледяной стены, к совершенной ровности которой так стремятся кривляющиеся никогда не станущие идеальными стекла-зеркала. И не чувствуя холода я смотрел не в нее, в себя, в самую суть и понимал, а понимая плакал, плакал бесконечно долго, упав на колени от бессилия, не имея сил даже просто закрыть глаза, все смотрел и смотрел и собрал все остатки казалось бы уже несуществующих сил – отвернулся.
И добрые глаза старика смотрели на меня, а кофе обжигал оживающее горло, взлетающие в черное небо искры от костра под ритм какого-то струнного инструмента, закрутил меня вместе с танцующими вокруг огня, радующегося новому пониманию всего.
А она частично поняла, только когда бегая то среди рабочих устанавливающих новое и почти прозрачное стекло, то вокруг своей черной блестящей металлостеклянной мечты и пританцовывая от так давно не посещающей ее радости, детской, наивной радости, вдруг что-то вспомнила и, ища меня глазами, уже вряд ли бы нашла так как я, допив кофе, не стал досматривать, ушел. И немного удивляя стекольщиков метнулась то в одну сторону, где в толпе уже заполнившихся улиц, ей показалась знакомая фигура, то в другую, стала посреди улицы и, глядя на небо, что-то тихо прошептала. Шел среди торопящихся мужчин, так же торопящихся избавиться от державших из-за руки маленьких копий своих мужчин, женщин ведущих их в коллективы не успевая или не желая давать им что-то самим, среди беззаботной юной молодежи, и не успевающей за ее ритмом усталой и поэтому слегка недовольной старости, седоволосых пожилых людей. Шел и солнце, отражалось в моих веселых глазах. Услышав, вывернул из толпы и, минуя лабиринты подворотен, побежал на зов, боясь не успеть туда, где ветер уже во всю дрался чем мог ворвавшись через разбитое окно, швыряя в трех отупевших в край уродов разлетающиеся по комнате листы газет, деньги и хлестал по мордам, не причиняя им боли, тканью штор. Где на скомканных как ее жизнь, лежала, пытаясь хоть ими пусть не белоснежными, но скрыть от бухих, похотливых глаз свое красивое тело, а с окровавленных губ, скованных страхом и болью срывался шепот мольбы:
- Помоги.
Помог быстро выйти и, прикрыв ей ладонью глаза не пытаясь даже дать им шанс, вытер их, мгновенная вспышка ярче сотен фотографических не ослепила ее только из-за тени от моей ладони. Она только зажмурила глаза, когда я этих троих, кружащихся сверкающим вихрем мельчайших частиц, втер в рисунок обоев на стенах, где так и будут они безлико смотреть со стен на улыбки, смех и счастье того, кого они чуть не изуродовали, где потом даже этого их лишив, их заклеят новыми. И погладив ее невидимой ей рукой, сказал:
- Все, поспи.
Сказал и поспешил дальше, а она проснувшись вскоре и видя открытое окно и разбросанные по комнате бумажки, будет со странным чувством и приписывая все сну, лежать на скомканной постели и тихо плакать, прощаясь навсегда со своей старой, ошибочной жизнью. И старуха упадет со своей такой же безразличной унылой как и хозяйка, кровати, сброшенная энергетическим эхом-волной, после трансформации тех троих, удариться несильно головой и возомнив, что у нее сотрясение мозга, обратится в больницу и найдет там замену своему доселе унылому долгому ожиданию смерти, новое предназначение, помогать вместе с врачами тем, кто болен, став хозяйкой чистых простыней нейрохирургического отделения и не верить самой себе, что может так отплясывать, зажигая своей энергией больных в один из всеобщих празднеств. И многие просто проснуться новыми людьми, с каким-то приятным незнакомым чувством, желая его продолжить и оно будет теперь навсегда с ними в улыбках ответных, в благодарных за что-то и просто не за что, и будет их всех объединять незримая нить понимания, что смерти не будет. Теперь они знали это точно и сомнения, жившие ранее в них, исчезли. И они будут радоваться, также как радовался я, когда вернулся домой из своих далеких странствий, увидев смеющуюся и счастливую мать и братьев с сурово-любовными взглядами, с так похожими на отцовские, глазами. И отец обнимая, отвернется, чтоб не видели его слез. И мы все будем долго сидеть за разговором, они - спрашивать про то как живут там люди, я – рассказывать, всем будет весело и хорошо и уже когда в тишине ночной, устав от веселых переживаний, все пойдут спать, мать гладя меня по голове, будет долго смотреть на меня и не скрывая слез, скажет:
- Ты. Хорошо, что ты…Ты стал другой, совсем взрослый, наверное. Я так боялась за тебя. Отец и ….
И все плакало, целуя мне лоб, глаза, и я сквозь слезы успокаивал и обнимал ее, говоря:
- Не плачь, мама, все теперь будет хорошо, - и еще долго мы будем стоять в ночи под звездами, которые поблескивая и моргая во тьме, будто радуясь видя все.
Все те же звезды, которые будут отплясывать в небесах, стараясь попасть в новый быстрый ритм, услышанной мной в странствиях, и звучащей теперь завлекая в танец даже пожилых, с понятливых и умелых рук и губ музыкантов, не очень умело, как мне казалось, показанный мной, на свадьбе у друзей в Канне Галиллейской. И так похожие на эти звезды, увижу я тогда впервые в веселой толпе гостей глаза Мари, глаза, сияющие одновременно слившейся грустью и радостью, глубокомыслием и наивностью, обидой и прощением; глаза, вобравшие в себя два мира. Горящие неугасимым внутренним огнем противоречия и тут же кем-то уносимое на улыбающимся лице Марии, в общий хоровод.
- Что ты, сынок? Что ты такое увидел? – весело спросила мать, подхватив, все еще пританцовывающая в общем веселье, под руку и счастливыми глазами заглянув в мой.
- Ты представляешь, гостей так много и так разгулялись, что Нафир говорит, вина не достанет всем. Вон они, видишь, у кувшинов Нафир, затылок чешет, будто почешет и в горшках сразу вино появится. Ах, ты, и веселая и беззаботная побежала к стоящим у кувшинов Нафиру, отцу невесты и его друзьям. Подойдя к ним, она что-то весело им говорила, а потом, указав на меня рукой, куда-то ушла в толпу. Подойдя, я услышал, как дядя Нафир сокрушенно говорит друзьям,
- Так уж темно, как они привезут, да и выпили уж хорошо. Нет, нельзя их отправлять, далеко. А вдруг случится с ними что, нет.
- Залейте кувшины водой и размешайте со дна оставшееся, пусть не долго постоит, усядется осадок, а потом можно набирать и на стол нести, - весело сказал я и подхваченный девчушкой, подстроившись под ее быстрые движения, затанцевал. Мимо в хороводе лиц пронеслась опьяненная своим счастьем и без вина, и от того вдвойне красивая невеста, не замечая ничего вокруг, она головокружительно тонула в наполненных любовью глазах, в самыхлучших и добрых глазах того, в кого влюбилась еще тогда не понимая нового для нее чувства в свете заходящего солнца встретив его идущего с поля и улыбающегося ей тогда. И вечерами, под песни подруг, став задумчиво-серьезной для своих юных лет, будет вспоминать его улыбку и вновь и вновь переживать то чувство, что в тот вечер как на крыльях вынесло ее во двор, зацепив при этом ее спешащей ногой, в легких сандалиях, горшок с цветком, радостно поцелует недовольную потерей цветка мать и оставив ее с немым вопросом на губах, зароется в одеялах, будто пряча это драгоценное от всех, станет мечтать. И даже не заметив, как мечта, промчав ее сквозь время, закружит ее сегодня в свадебном танце с ним. С ним и со мной и со всеми кто желал ей счастья. Танцуя, я видел среди лиц ее лицо, видел, как Нафир тёр теперь уже лоб, а не затылок, глядя как помощники носят воду, а из оставшихся уже черпают, пусть не вино, но все таки напиток и с учетом, что празднующие пили и резвились уже вторые сутки, выпитое ни кому не повредит, а наоборот. А пока я решил немного развлечь гостей. Выйдя из круга танцующих я попросил у женщин тонкую ткань и чтоб они помогали мне все организовать, вместе мы, привлекая внимание гостей и под их одобряющие возгласы, завязали жениху глаза и объяснили, что при помощи рук ощупывая только лица накрытые тканью, он должен среди женщин найти свою возлюбленную. Он, как и женщины, весело приняли новую игру, накрытых невесту с подругами пришлось, правда, призвать к серьезности., чтобы смех не выдал из, и они хоть и послушались, но еле сдерживали радость. Я, как и все, смотрел как ослепленный жених, немного трясущимися от волнения руками притрагивается к шелковым контурам лиц и мне невольно вспомнилось как на пристани, в одной из виденных мной стране, старик, обезображенный как внешне, но и внутри продавал местным купцам рабынь. Он издевательски, зная сущность его таких же мерзких как и он сам покупателей, обнажал несчастных и беззащитных снизу вверх, выкрикивая ртом наполненным гнилыми зубами, цену назначенную им без права на бесценное. А несчастные стояли, не видя из-за накидок, из-за позора, из-за слез отчаяния ничего, только с вздрагиванием слышали крики того, кто силой и обманом привез в эту далекую страну их, забрав навсегда счастливые улыбки, подаренные утреннему солнцу свободы.
Только слезы выкатывались из под накидок и сами того не зная, блестя на обнаженных телах, чем еще больше зажигали алчные взгляды смотревших, катились под ноги, смешиваясь с грязью, ручьями мутными сползали в море, сквозь прогнившие доски причала. В тоже море, где так и не успев пересчитать свою наживу, пытаясь прорвать мокрую и не рвущуюся старую парусину, закутываясь в нее все больше, барахтаясь тонул, упав спьяну с пристани, накрытый полотном справедливыми руками ветра, который очень долго и упорно, пока безобразный старик напивался в кабаке, отрывал парус от реи, торговец, проданный морю.
- Угадает? Узнает ли?
Услышал я позади себя чьи-то голоса и вернулся, где жених, уже немного встревоженный сложностью такого простого на первый взгляд задания, аккуратно, притрагивался к неизвестной ему женщине. И уже был готов, сняв повязку, объявить державший в руках лик невидимый своей суженной, старый пес, устав от безучастного лежания и наблюдая не совсем понятное ему действо многолюдное и шумное, решил поучаствовать и легко лавируя между ног зрителей, незамеченный пролез под край длинной накидки, подсунул морду под руки жениха, чем немного его испугал и сам того не понимая спас положение, так как женщины с визгом разбежались, а напуганный столь громким приветствием пес запрыгнул на руки к ничего не видящему парню, а тот от неожиданности отступая споткнулся и под общий веселый громкий смех упал и, стянув повязку был поднят и передан окружающими в руки его прекрасной будущей жены. А пес довольный, что поучаствовал в общем веселье, ушел куда-то в тень ночи. И все еще больше наполненные радостью веселились. И все мне показались очень похожими друг на друга, блеск из глаз стирал расхожесть лиц и объединял в одно - безмятежность.
- Хорошо ты придумал, насмеялись все впрок, - тихо заговорила со мной мать, подойдя сзади и положила голову мне на плечо.
- Это не я придумал, ма. В одной далекой стране есть такой обычай, вообще там очень интересные люди живут, у них везде растут цветы во дворах, просто на улицах. Они рисуют на тонкой прозрачной бумаге их и завешивают все стены в доме. Там так красиво. У них даже одежды по цвету и виду напоминают некоторые цветы. Там на свадебной церемонии, невесту с подругами одевают в одежды по форме, напоминающих разные цветы, а жених должен узнать. Имена у девочек от рождения созвучны названиям цветов.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |