Высылаю Вам часть проекта с рабочим названием Исправленному верить. 1 страница

Уважаемая редакция!

Высылаю Вам часть проекта с рабочим названием " Исправленному верить".

Весь материал выслать, к сожалению, возможности не имею.

Прошу рассмотреть наше с Вами дальнейшее сотрудничество, если таковое возможно.

Тема произведения: "Человек каждый день, встречается с дьяволом, пришло время встретиться с истиной".

С уважением,

Кобеняк Дмитрий Валерьевич.

Адрес почтовый: 39600 Украина, Полтавская область, г. Кременчуг

ул. Кавказская, д. 55, кв. 2

моб. тел. [phone].

И спросил Пилат у Него:

- "Что есть истина?"

Первый самый озорной весенний и скорый луч ударился в окно и рассыпался множеством искрящихся лучиков по комнате. И проснулись, сбросив с себя покрывало тьмы, обозначив проникшим в них светом свои формы, обитатели комнаты: стол, стулья, кровать и книги. А свет, сделав свое дело, умчался сквозь стены, оставив на них причудливый рисунок цвета. Засверкала, катясь по оконному стеклу капли утренней влаги, и сорвавшись со стекла, полетела куда-то, оставив после себя узкую полоску на окне, забрав с него пыль ночи. И небо, синевой своей, сквозь малую полоску на окне полилось в дом. Ветер помог дереву раскачаться ото сна, и оно зашумело, радуясь всему. Птица малая присела на подоконнике и, вертя маленькой головкой своей заглянула в комнату и моргнув любопытными глазками улетела. Улетела, чтобы увидеть много разного и непонятного, и чтоб среди этого непонятного весело щебетать со своими крылатыми сородичами. А под окнами, сонными глазами проследил ее полет кот и как-то мечтательно зажмурившись о чем-то своем, изогнулся и, махнув хвостом, не спеша и вальяжно направился в путь. Комната все больше наполнялась светом и звуками пробуждения всего, под негромкую музыку звуков этих проснулся и я. Радость пробуждения нахлынула восторженно и чтобы продлить это чувство, я не открывая глаза и давая телу сформироваться энергетически, с шумом ветра понесся на его крыльях высоко-высоко навстречу яркому солнцу. И на солнечном луче вернулся и открыл глаза.

Сероватость окружающего сразу наполнилась осознанностью, серость переходов всегда немного касалась наполненных смыслом мест. Она как бы силилась понять смысл, но пустота необходима, чтобы обозначать грани различных смысловых объектов. Моргнув, я окончательно перешел в смысл, и пустота между сном и реальностью исчезла. Пока разум трансформировал информацию, я несколько раз напряг и расслабил тело. Первые несколько секунд в реальности всегда несколько возбудительны для разума, он получает большой объем информации и создается впечатление огромной усталости, но это быстро проходит и весь организм начинает существовать в реальном времени, подстроившись под ритм движения всех частиц пространства. Вокруг было относительно тихо, это позже все наполниться множеством звуков разных, сквозь грохот которых многие не могут услышать песни ветра, отражающиеся от облаков, веселую перекличку растений, радующихся солнцу. Поэтому я поспешил одеться и быстрее выйти в путь, чтоб успеть услышать этот замечательный ансамбль счастья. Я шел, вдыхая чистый утренний воздух, наполненный ночной прохладой, смешанной с жарким солнечным и радовался. Навстречу прошел мужчина, ведущий на поводке собаку. Собака, наполненная энергией, рвалась с поводка в своем быстром беге, а человек вытянув руку с поводком, неуклюже подскакивал, чтобы успеть за псом.

- Доброе утро, – с улыбкой произнес я и посмотрел и на него и на собаку.

Пес не громко не открывая пасти рыкнул, может потому что поводок слегка передавливал шею, а может… А мужчина, весь запыхавшийся и красный, даже не посмотрел в мою сторону, так и проскакал за собакою, смешно так. На ближайшем дереве в ветвях переговаривались несколько птиц. А под деревом в небольшой луже плескалась одна из птиц, от удовольствия взъерошив перья. Мельком взглянув на меня, она, отвернув голову, продолжала свое занятие.

Вдруг рядом с птицей взметнулся фонтан брызг, маленький камень едва на задев малую пролетел, а она вспорхнула и улетела. Навстречу мне непринужденной детской походкой шел мальчишка лет десяти и бездумно вкладывал на ходу камень в рогатку и ища новую мишень. Когда он поравнялся со мной, я обратился к нему с улыбкой присев на лавочку рядом.

- Парнишка не поможешь?

Он, посмотрев на меня и проанализировав своим детским разумом мою опасность или ее отсутствие по отношению к нему, он осмотрелся кругом, спрятав рогатку в карман куртки, придав лицу суровое выражение, спросил:

- Чем помочь?

Небольшой испуг первоначальный, почти сменился любопытством.

- Ты ведь здесь живешь? Мне нужен книжный магазин, - сказал я, придав своему лицу вид беспомощности, чем полностью избавил его страха. Он, в свою очередь посмотрев в обе стороны, недолго думая сказал:

- Книжный не знаю, но вон в том доме, - и указал рукой на дом невдалеке за сквером, спиной к которому я сидел, - есть магазин, большой, газеты там, эти игрушки, наверно и книги есть,- закончил говорить он и с блеском в детских глазах уставился на небольшую кожаную книжечку у меня в руках.

Я видел его немой вопрос. Протянул ее ему со словами:

- Про летчиков.

Он взял ее, осторожно открыв и, увидя фотографии самолетов, глаза его засверкали мечтами.

- А вы летчик? – по-детски наивно спросил он, бережно перелистывая страницы.

- Был когда-то, - ответил я и откинулся на спинку лавочки. Мальчишка восторженно и уважительно глянул на меня и продолжил листать книжку. – Пока не свалился с такой высоты, что даже птица не каждая там может летать, а я мог. Самолет у меня такой специальный был. Но самолет не птица, может и упасть, а я уж тем более, - сказал я и задумчиво замолчал, а парнишка все больше уносясь на крыле мечты в небо, спросил:

- Вы испытатель?

- Да что-то вроде того, - с веселым негромким смехом ответил я. – На больших высотах в то время самолеты не летали, но мы тогда были молодые, и нам хотелось добраться до самого солнца. Вот и ехали мы в холодных вагонах, далеко, в глухих лесах валили деревья, расчищали площадки, с которых будут стартовать блистающие новой краской самолеты. За день так уставали, что, бывало не мывшись и не поев падали спать. Но видно очень сильно мы хотели летать за облаками, не заметили, как база готова была и привезли первые самолеты. Радовались как дети и молодые, и суровые старики. На базу к нам парнишка из деревни приходил, помогал нам и любил слушать как там в небе за облаками, слушает, а сам уже видно мчится как заправский летчик, ныряя в облачное покрывало. Начались первые полеты, и возле каждого самолета наш парень, все просился, чтоб его в небо взяли, но нельзя. Говорят ему: "Вот выучишься, подрастешь и вперед". Он голову опустит и обиженный уходит. Сядет на бочку и смотрит, как машины взлетают и приземляются. Вот тогда наверно от скуки или от обиды на пилотов, сделал он себе штуку такую странную, чтобы камни швырять из нее…

Я ненадолго замолчал, но мальчик был так увлечен своими мечтами, что я продолжил:

- В лесу вокруг нашей базы много жило разной живности, но шумные наши машины приучили их держаться в стороне. Только птицы все норовили отстоять свои права на небо, будто зная, что железные крылатые чудища летать с ними рядом не должны. Взлетает самолет, а птицы возьми да и обгони его, показывая мол, я быстрее. Зная, что можем им навредить, мы по возможности их отпугивали, но… В то утро ничего не предвещало плохого, солнце ласково раскрасило блеском самолеты, один как раз оторвался от земли и взмыл в облака. Парнишка провел его с легкой непринужденной детской завистью в глазах. Случайно, по-детски не обдуманно, без зла, просто – швырнул из этой своей штуки камень в птицу, которая пела песню пробуждения, радуясь новому дню. И попал. Не равная была битва камня с птицей, подлая, глупая, умерла крылатая, неприродно так кувыркаясь в смертельном танце. Упала глухо в высокую траву.

Мальчишка струхнул видя что убил птицу, спрятал под бочку штуку ту свою, и с таким видом, что, мол, ничего не случилось, убежал куда-то. А с соседнего дерева слетела в траву другая птица, села возле мертвой и склонив на бок свою маленькую головку, долго смотрела на мертвого друга и силилась понять, почему оборвалась радостная песня, не смогла. И сорвалась резко ввысь и мчалась все выше и выше, на последнем своем дыхании, в высь, в которой никогда не бывала. Сквозь сумрак облаков, в холод. Зачем?! Об не живой холод стекла разбилась, разбив его. Пилот, израненный осколками разбитого стекла кабины, не смог управлять машиной. Упал самолет в лес, недалеко от базы. Мы, увидев разбитую кабину и птичьи перья, поняли, что случилось, только мы не знали как птица, и зачем забралась на эту высоту. Да и никто не знал, только паренек стоял и плакал, мы подумали, что он так по-детски, а он после того как-то изменился, повзрослел что ли, взгляд стал какой то другой, задумчивый. Будто он все время, что-то понять хочет. И понял.

Я замолчал и посмотрел на мальчишку, тот уже не смотрел в книжку, держа ее крепко в маленькой детской руке, а в глазах влажных отражались маленькие птички, которые незаметно тихо подсели на спинку лавочки. Поворотом головы я их вспугнул и они улетели.

- Ты беги, тебя наверное заждались уже, а книжку возьми себе, это подарок тебе. - Сказал я ласково ему и улыбнулся. А он посмотрел на меня рассеянно, собирая мысли после аэродрома фантазии, и видя мою улыбку, сверкнул еще влажными глазами радостно. И по-детски быстро сорвался и не быстро побежал. Вдруг остановился и в пол оборота посмотрел на меня, на книжку в руке, хотел пойти ко мне назад, но я махнув ему рукой отпустил его. Он поняв, шагом двинулся по алее и, проходя мимо урны, быстрым движением вытащил рогатку из кармана и бросил.

Насладившись удобством лавочки, я немного посидел еще и, поднявшись, не спеша, пошел навстречу пробуждающемуся городу. А тот оживал бегущими мне навстречу молодыми людьми с решительными и уверенными в себе взглядами, женщинами, с усталыми от хлопот, не высыпания и несбывшихся надежд, но искрящимися жизнью глазами. Машинами, кашляющими своими двигателями. Засыпающими фонарями, медленно закрывая свои большие глаза-лампы, уставшие за ночь спасать заблудших во тьме, рисуя им карты на дорогах. Уличными псами, понуро рысящими лапами и с грустными, ищущими добра и тепла глазами. Сначала почувствовав и сразу увидев взгляд шофера из стоящего чуть в стороне от меня автомобиля-такси. Прочитав его желание, я повернулся и пошел к нему. Он улыбкой постарался скрыть свой взгляд, говорящий, что, мол, не зря тут всю ночь без работы стоял и сказал:

- Поедем?

- Если можно, на вокзал,- ответил я, и он, оживившись, сбрасывая оцепенение ночи сказал:

- Сделаем.

За то короткое время пока мы говорили, я сел на заднее сидение и рассмотрел водителя. Молодой парень лет двадцати пяти, с темноватой немного кожей, видимо в крови было смешано несколько от разных национальностей. Глаза были озорные, ищущие приключений в скучной жизни в небольшой квартире с пьяницами-соседями. По поводу соседей я решил тут же перепроверить и спросил:

- Что ночью совсем плохо с клиентами?

Он уже успел тронуться и, обрадовавшись разговору, с ухмылкой ответил:

- По разному, ночь на ночь не похожа, да и иногда ночью приятно покататься по городу, поразмыслить, а то ведь дома то оно как, то то, то се, возня, вообщем. А тут на дороге все по-другому.

Пока он говорил, я все больше настраивался на убыстряющийся ритм дня, под равномерное шуршание шин и глухой рокот двигателя. Сидя на мягком сидении автомобиля, приятно было вспомнить первые шаги автомобилестроения, эти жесткие металлические шумные агрегаты с трудом преодолевали первые метры, охая и кашляя сгоревшим топливом в своих внутренностях. С такой быстротой развития, автомобиль скоро оторвется от своей тяжелой ноши удерживающей его на поверхности и помчится среди звезд, но всему свое время.

Воспоминания помогли скоротать путь, и мы выехали на привокзальную площадь. Меняя свой архитектурный наряд, вокзал всегда останется вокзалом, перекрестком человеческих судеб. В дождь, в снег или солнечный жар, по блестящим металлическим нитям рельс, под своеобразную музыку мощных машин, будут уноситься люди в разные стороны света.

Машина остановилась и, попросив водителя подождать меня минут пятнадцать, я, дав ему денег, вошел через парадное в вокзал. Калейдоскоп лиц тут же закрутился вокруг: суетящиеся, взволнованные, усталые, испуганные, радующиеся, воодушевленные, угрюмые, серьезные, наивные, счастливые, печальные, но в каждом лице просматривалась присущая только в вокзалах хрустально блистающая нить надежды, придающая всем едва заметное сходство и рассыпая из глаз людей искры, наполняя собой, увеличивая свет ламп, все пространство здания.

Часто птицы, устав от полетов, прилетают на свой риск под купол здания и кружат в ее теплых невидимых волнах.

Как всегда оживленным был лоток с которого продавали газеты и журналы, к нему я и направился, как навстречу, словно выстрел прогремел голос:

- Дорогу!

Невысокий толстяк, таща за собой большую дорожную сумку на колесиках и с двумя на обоих плечах поменьше, возник прямо передо мной. Запыхавшийся, краснощекий от непосильной ноши, глазами с кроваво-красной сетью на них, просто сжигал все впереди себя пламенем ненависти, подогреваемый изнутри углями тщеславия. Я мог легко дать ему эту дорогу, и я ему ее дал, потому что жар от сгоревших душ в пламени этого "дракона" опалил мне лицо. Сделав шаг в строну, я открыл путь ему, но не сумкам. Сумка, висевшая тяжелым мешком на его плече, со скоростью движения ее переносчика, ударилась об меня. Изменив кардинально свое движение, сумка развернула толстяка и заставила его провернуться на точке опоры и потеряв эту точку в своем кружении, он споткнулся об ехавшую позади него сумку-вагон, рухнул с совиным: "У-у-ух". Я же это падение "вавилонской башни" уже не видя, извинился и, уносимый потоком людей, приближался к газетам, лежащим стыдливо раскинув страницы на столах продажи. Только по истерически-громкому возгласу какой-то женщины, отразившемуся от моей спины как от эхолокатора и разнесшемуся по всему зданию: "О, Господи!" – я понял масштабы катастрофы. Окружающие как по команде устремили лица в сторону источника крика, с, на секунду, мелькнувшей надеждой в уставших ждать глазах, наконец-то. Не рассмотрели, не увидели, не почувствовали и потухли. Только в расступившемся людьми круге, как рыба на песке барахтался упавший толстяк, тараща на них злобные глаза, а из порванной сумки, хоть и были надежно спрятаны, по затертому грязными тряпками камню пола, раскатывались, играя светом на своих отшлифованных людьми гранях – алмазы. Раскатывались, игриво подпрыгивая, как дети, ударяясь об шаркающие подошвы обуви.

- "Сегодня", пожалуйста, - давая деньги и беря в руки газету, под аккомпанемент разного рода возгласов вокруг толстяка, я двинулся к выходу к поездам.

Провожая меня, музыкант оборвал ноту, которую искусно снимал смычком со старой усталой скрипки и в его открытый футляр у ног, спрятавшись в моей тени от лишних глаз, подпрыгнув в беспечном своем полете, упал среди монет, переливающийся билетик в новую жизнь, лежавший долго в темном холщевом мешочке. Я вышел на перрон. Вдыхая воздух, наполненный специфическими наполнителями запаха поездов, которые ни с чем другим не сравнишь, я шел по перрону, глядя в окна вагонов, а в них как в зеркале отражался мир и выбежавший, поискавши меня глазами парень, увидя искомое, с безразличным видом не спеша, двинулся за мной.

Пройдя до конца здания вокзала, я посмотрел на площадь среди машин нашел такси, на котором я приехал, рядом с которым стоял водитель и с кем-то разговаривал. Развернутая газета в моих руках, ознакомила с общим обзором событий, с точки зрения редакторов важных по тем или иным причинам. Из подошедшего поезда, локомотив которого устало протяжно вздыхал, отдыхая после долгой гонки и выпускал из своего длинного змееподобного тела пассажиров, которые устав от бездействия, двигались энергичнее обычного, стараясь поскорей войти в жизненный круговорот и расходились кто куда. Паренек, вышедший за мной, делал вид, что встречал кого-то. Становилось все оживленнее и среди людей замелькали синие точки фуражек, одетых на головы людей, которые по долгу службы закончат постановку с толстяком. Сложенная уже совсем по иному газета, безвестно упала на колени спящего на лавочке мужчины, как раз в тот самый момент когда он очнулся от сна в котором было красиво, чисто, тепло и из счастливых прекрасных глаз дочки катились хрусталики слез. Слезы: усталости долгих поисков, разочарований, равнодушия и радости долгожданной встречи, свершившейся надежды, любви, любви. А с ее последнего листа с небольшой фотографии окруженной как забором текстом какой-то статьи, смотрела на него его дочь. И, схватив покрепче бесценные листы, он горящими глазами смотрел на мелкие рядки строк, а те как солдаты в красивом ровном строе, вторили эхом тихие слова: "Боже мой. Спасибо. Спасибо." Локомотив с паром из своих железных недр помог словам вырваться к ветру, и этот вечный посыльный уже нес на крыльях с таким шуршание: "Помогай тебе Бог, прощай, доченька." И женщина, прикрыв заплаканные глаза, отошла в тень вагона, а на стекле отражались красивые юностью своей глазки девчушки лет шестнадцати. И тут же где-то из перекрещенных теней сверкнули холодным, как лезвие меча взглядом чьи то глаза. Немного прибавив шаг, я приблизился к девчонке и болезненно бледноватый хозяин ледяных глаз не задержался, подойдя к ней со словами "Сдам…", но закончить не успел. Увидел меня и, проглотив свою заготовленную и неоконченную фразу, весь как-то съежился.

- Спасибо, не нужно, – хрипловато и негромко, чтоб не испугать девочку сказал я ему глядя прямо в его зрачки, ставшие в тот момент похожими на прицелы оружия. И весь свой заряд злобы алчной он выплеснул сквозь щиты вагона, которые как живые, тихо застонали, затрещали, завибрировали, наверно от того, что поезд тронулся. Только заряд тот достиг дерева за рельсами, и оно зашумело листвой, задрожали листья и павшие, в медленном последнем танце опустились на землю. Он уходил, сгорбившись как старик, мерзнувший даже в жару, а она с наивным любопытством посмотрела на меня. Улыбнувшись и почти не касаясь ее обняв, чем слегка обескуражив ее, я весело сказал:

- Чуть не опоздал, как бы я тебя потом искал, город то, знаешь, у нас какой. Ох, великан.

Она все еще удивленно молчала, но в то же время анализировала и подбирала форму общения и чтобы ей помочь, я продолжал, радостно улыбаясь:

- А ты уже и вырасти успела, красивой стать, невеста прямо, сколько же лет прошло, дай же вспомню, - замолчав, будто вспоминал, я поднял стоявшую у ее ног сумку. Она же, чуть забеспокоившись, тоже пыталась вспомнить, потянулась к сумке со словами:

- Не надо я … - посмотрела мне в глаза и успокоилась, а я легонько подтолкнув ее двинулся рядом с ней к привокзальной площади говоря: - В семьдесят м-м-м, тебя еще не было, а мы ездили в Новгород, да, точно, а в восемьдесят восьмом ты родилась, вот такая крошка была, а сейчас…

Мы подошли к машине, водитель увидя нас с большой сумкой, вышел и открыл багажник, а я усадил девчонку, которая успокоилась, но все искала момента спросить кто я. Помогая водителю паковать багаж, я негромко спросил:

- Ты как отнесешься к возможно рискованному рейсу?- сделал паузу давая ему решить и объяснил – Видишь, паренек от вокзала быстро идет к черному "БМВ", он что-то хочет, пока не знаю что.

Водитель посмотрел, на того о ком я говорил, на меня и серьезно отрезал:

- Поехали.

Звук захлопывающегося багажника слился с тихим хлопком выстрела в подворотне не далеко от вокзала, где убийца трусливо в спину выстрелил в вора. Тот упал, выронив из кармана, тут же подхваченные ветром деньги и тот закружил бесполезные ему цветные бумажки. Водитель отвернулся как раз тогда, когда этот неугомонный весельчак принес и положил на багажник машины одну из бумажек, с портретом старика и цифрой "сто" на ней. Пальцами согнув ее пополам и накрыв рукой я хрипло сказал:

- Хочу тебя еще об одном попросить, девушка приехала поступать, города не знает, хорошая девочка, боюсь, чтоб никто не обидел.

Замолчав, убрал руку, чуть толкнув сложенную купюру по гладкому металлу. Водитель серьезно посмотрел на меня и на деньги.

- Я вижу, ты хороший человек, придумаем что-нибудь. А я чтоб не случилось чего-нибудь в пути выйду, а вы дальше, а потом посмотришь. Ей не говори, чтоб не волновалась.

Он посмотрел на меня, взял деньги и, подражая моей хрипоте, сказал:

- Сделаю.

- Спасибо тебе, - сказал я ему, и он пошел садиться за руль.

Пока я делал несколько шагов к передней дверце автомобиля, двое профессоров, похожие друг на друга видимо от долгой совместной работы, уже вбегали на перрон, а мужчина с портфелем вставший было с лавочки рассматривая свой билет собирался идти в вагон, чтоб с разочарованием и обиды за непонимание, уехать в свой далекий городок, плюнув на разработку нового экологического топлива, уже выронил билет, который провалился через узкую щель в водосток. Уж совсем зря, чертыхнувшись, пошел не к поездам, а навстречу с бежавшими за ним гонцами судьбы. И по темному, сырому водостоку зажав в своих острых зубках, осторожно, чтоб не повредить, несла сырая крыса, быстро-быстро перебирая своими проворными лапками, упавший билет. Выскочив из темноты, ей привычной, почти наугад подбежала к ногам моим, выронив из зубов бумажку, быстро юркнула в свой сырой мир. Открывая дверь машины, я подобрал его и тихо сказал:

- И тебе, малыш, – сел и закрыл дверь.

Мы тронулись, тронулось и "БМВ" своей хищной мордой, петляя между своих железных собратьев.

Водитель вел хорошо, не нервничал. Девчонка во все глаза смотрела по сторонам на нескромно-выставочно показывающийся город, вывесками лживых реклам и холодноматовыми стеклами окон.

- Поверни здесь, Вадим. Дочка, у меня тут дела появились, ты извини, е поболтали совсем, но Вадима спрашивай. Останавливай, - проговорил я им обоим, машина остановилась, она набрала воздуха, чтобы задать волнующий все это время ее вопрос. Я вышел и, нагнувшись в открытую дверцу, посмотрев с улыбкой на обоих, сказал:

- Удачи, дети.

Быстро закрыл дверь и по узкой улочке, пошел на встречу уже въезжающему в поворот БМВ. В спину мне прошелестели шины, уехавшей машины, где с приклеенной к стеклу в углу иконы смотрели, на девчонку и Вадима самые добрые глаза на свете. Они уже уехали, когда я быстрой походкой, идя прямо на черную машину, которая, трусливо взвизгнув тормозами, остановилась, подошел к стеклу с пассажирской стороны. Мое отражение на его темном зеркальном стекле, сползло внутрь двери, в темном проеме нарисовалась наглое лицо лет тридцати, с воспаленными красными глазами, того, кто хотел знать.

- Выйди, поговорим, - без нажима сказал я. И все тот же помощник-весельчак ветер, пока наглец выползал из черной машины, подхватил мои слова и, жонглируя ими, промчал их ловко лавируя среди тысячи пустых других, забросил их в открытое окно комнаты, где женщина, услышав в смертельно надоевшей ей пустоте и тишине, сняла с шеи старую веревку и опустившись с табуретки, пошла к двери за которой в полутемном коридоре, постучав не в ту дверь, стояло двое людей с журналами в руках. Выползающий уже выполз, стоял, тараща на меня глаза, подбирал в уме как же со мной говорить.

Я избавил его от этой трудной задачи, сказав:

- Не напрягайся, я вижу, что ты хочешь задать кое-какие вопросы, но это лишнее, боюсь, что понять ты все равно не сможешь. Я тебе вот что скажу. – он сначала слепил на своем лице выражение, мол кто ты такой, чтоб мне указывать, напрягаться или не напрягаться, но раз уж я говорю, то он послушает. И сказал я ему:

- Ты смотришь, все видишь и думаешь, что все знаешь и понимаешь. Что справедливо на твой взгляд определяешь, кому что нужно, кому не нужно, как кому жить и жить ли вообще. Круто. Кто-то спрашивает тебя, как поступить и ты говоришь им. Не знаю, кто тебе определил твой удел, но точно знаю, что за все те слезы детей, которые сиротами пойдут по миру, не дождавшись своих отцов и матерей, запутавшихся в паутине, что ты раскинул вокруг себя, за крики девочек, изнасилованными тупыми уродами, за забитых ногами подростков за какую-то мелочь, за всех тех, кого ты сбил с пути, не дав им шанса, и загнал в свою сеть паучью. Я тебе говорю! Раз ты думаешь, что у тебя много глаз, чтобы контролировать все и всех, то пробуй. Будь пауком!

И увидел я в его глазах, расширившихся казалось бы на все глазное яблоко, разделившиеся на много маленьких выпуклых полусфер, как у настоящего паука. А в каждом из них отражались большие черные птицы на ветках деревьев и безумный страх. Он отшатнулся от меня и когда птицы недовольно закаркали на парнишку, который хотел пнуть ногой умывающегося кота, и, не попав, оступился и упал, вскрикнув от боли, наглец, обезумев от страха, отскочил от меня и, пригнувшись быстро побежал, размахивая неуклюже руками.

Водитель увидя бегство своего авторитетного коллеги, не слыша моих слов, быстро выскочил из машины и со словами: "Ты что урод, ты что сделал?" направил на меня дрожащей рукой пистолет и суетливо вертя головой, то на убегающего то на меня, визгливо прокричал:

- Саня, ты че, куда?

- Все в порядке, солдат. – сказал я с улыбкой, подняв одну руку как приветствие.

- Мир! – сказал я. А он, паникуя, закричал:

-Что? Что ты сука, там бормочешь, какой мир, я тебя сейчас замочу, урод.

- Ты называешь меня уродом, посмотри лучше на себя, - сказал я.

А он чисто автоматически, привыкнув все делать по чьей-то команде и видя краем глаза свое отражение в заднем боковом стекле машины, которое до этого момента составляло ему компанию и прибавляло уверенности, кривляясь на гладкой сцене окна, очень изменилось. Теперь с лживого холодного холста на него смотрело похожее на него, хоть и было все обезображено кровавыми ранами лицо. Он, совсем забыв обо мне аж присев, уставился в стекло и руками начал ощупывать свое лицо. Я приблизился к нему вплотную и когда он, испуганно бегая глазами от стекла ко мне и обратно, сказал ему:

- Таким ты будешь ровно через две минуты, когда патруль, который пока вон за теми домами, раздражаясь и злясь, что нет достойной работы, усаживает в свою клетку позора на колесах пьяного, выедет на эту улицу и увидев тебя размахивающего стволом, составляющего очень большую угрозу для еще трезвого в это ранее время населения, внесет вот такие коррективы в твой портрет. И из-за отсутствия гигиенических и санитарных норм в местах сам, знаешь каких, часть шрамов останется на твоем лице безобразными и большими. Навсегда. Но…, - я сделал небольшую паузу и молча протянул ему билет с маленькими выдавленными отметинами от острых зубов крысы, продолжил: - Через одну минуту и сорок одну секунду от платформы отойдет поезд, в котором согласно этому билету на пятнадцатом месте должен ехать пассажир, и вот им можешь быть ты, если выбросишь и быстро побежишь на вокзал. И будешь немного удивлять попутчиков, часто посматривая на свое отражение на окне. Решай, солдат.

И он решил, бегая глазами теперь на троих: билет в руке, отражение и на меня. А остановив свой беспорядочный взглядомарафон на мне, чуть ли не со слезами и немым вопросом "Как такое может быть?", решил. Выхватил из руки билет и осмотревшись вокруг, в поисках направления, побежал.

- Ствол, - негромко крикнул я ему в след, и он не замедляя бег, посмотрел на оружие у себя в руке, отшвырнул его в сторону, дернув рукой, как бы стряхивая что-то грязно прилипшее к ним.

Я посмотрел по сторонам, было еще очень людно, вдохнул насыщенный ароматом кофе, о котором напомнил мне весело поющий и танцующий вокруг меня ветер, подхватив его видно в каком-то уютном кафе воздух, забрался в незакрытую водительскую дверь "БМВ" и, дав мотору разгуляться во всю свою мощь, резко сорвался с места. К шуму мотора и шелесту шин, делая законченность этого маленького оркестрика полной, подстроился пьяный голос поющий об "…О как жизнь хороша", и вылетающий сквозь не могущие его задержать прутья решетки в двери проезжающего мимо автомобиля милиции. И музыкальный радиоприемник подстроился к ритму машины, зазвучал красивым слиянием звуков, радуя меня, сменив пьяного трубадура.

Быстро мчась, среди серых многоглазых окнами домов и играя наперегонки с ветром, который то залетал в открытое окно, заполняя собой салон авто, то уносился вперед, отталкиваясь от лобового стекла как от трамплина и кувыркаясь резвился в своем полете, я поехал к ярко украшенным окнам кафе.

Большие витринные стекла рисовали причудливые извивающиеся линии легко вибрируя, похожие на волны морской поверхности, которые в своем вечном беге отражают такое же бездонное небо. Устав от отражающихся в этом большом кристаллическом экране: бессмысленной злобы проснувшегося пьяницы и ударившего ни в чем неповинного пацана лет семи обвинив его в своем тупом существовании; скалящейся лжи, звучащей из похотливых накрашенных ртов, с потрескавшимися как безжизненная земля губами, безмерной алчности сумасшедшей старухи, что беззубым ртом, давясь глотала набив ими полное горло деньги; безразличия взращенного на самолюбии, проходящих мимо нищего калеки – не людей – пустых манекенов; ошибочного разочаровании юношеских мечтаний, разбившихся как хрусталь о холод не вспыхнувших в ответ любовью глаз; переполненных страданием слез, от бесконечных мук, я, сидя в удобном сидении машины, закрыл глаза, и память унесла меня подальше от всего: над волнами, облаками, туда, где шуршал холщовый парус на ветру и поскрипывали просоленные доски лодки. Где мозолистые усталые руки в бессчетный раз тянули тяжелые сети, руки тех, кто поверил, где их исполненные добром глаза смотрели на меня. И ветер звенел на натянутых, как гитарные струны, нитях, уходящих в глубину. И под их тихую мелодию, эти руки укрыли, грубой, пропахшей рыбой тканью, мне плечи.

Дата добавления: 2015-09-29