Не подумайте, что мне незнакомо понятие ответственности учителя за имущество, находящееся в закрепленном за ним кабинете. Конечно, учителю не должно быть всё равно, кто, когда и зачем приходит в этот кабинет, не поломают ли что-нибудь, например, фортепиано, если это кабинет музыки, не возьмут ли чей дневник или тетрадь без спросу с каким-нибудь злым умыслом. Но та конкретная ситуация была настолько не вызывавшей каких-либо опасений: ученица сидит со своим учителем за одной партой, погрузившись совместно в учебник. И ведь та «блюстительница порядка» не спросила меня, почему мы были там, она не отозвала меня в сторонку, чтобы тихонько обсудить эту ситуацию, она нарочито при ученице и другой учительнице, которая в тот момент оказалась поблизости, дала понять, что мы там никто, что и вскрывает её истинный мотив, состоящий не в заботе о школьном имуществе, а в желании доминировать над кем-либо, показать свою волю и власть. Ёще раз подчеркну: я не за анархию, когда заходи кто хочет, делай что хочет в кабинетах школы. Зная некоторых хулиганистых ребят, иногда и стоит запереть класс на ключ, отлучившись из него во время перемены (скажем, особенно если это кабинет химии, где находятся непростые предметы и вещества). Но не так, как это имеет место быть, когда речь идёт не об осмотрительности, а об элементарном комплексе начальника, комплексе жажды самодемонстрации, похвальбы своим малюсеньким кусочком собственности и власти над чем-либо. И вся эта вышеописанная жадность по поводу одалживания стула или клея — то же самое.
Если бы я в начале своего учительского пути попала не в частную школу, а вот в такую государственную, я бы не стала работать учителем вообще. Знаете, почему? Потому что я бы не увидела ничего, кроме недоверия, притеснения, скрытой и явной ненависти вперемешку с тотальным равнодушием и, не успев разглядеть уникальности и лучших сторон этой работы, бежала бы оттуда куда подальше. Слава богу, так не случилось. А в частной школе я увидела хоть и не очень большие, но всё-таки хоть какие-то частички заботы, выражавшейся, например, в непрестанных разговорах учителей о детях и их проблемах, правда, зачастую эти разговоры плавно перетекали в сплетни о родителях учеников, других школах и многом другом. Явовсе не идеализирую частное образование, во-первых, потому что оно неидеально и, во-вторых, потому что оно платное, а значит, недоступно простым людям, а доступно лишь для детей из очень обеспеченных и богатых семей. Но если сравнивать все школы и детсады, в которых я сама работала и о которых слышала, — та частная школа была лучше всех остальных образовательных учреждений. Почему я оттуда ушла? Бич российских частных школ (как и других частных организаций) — это отсутствие трудовых гарантий и прав: серая зарплата, больничный за свой счёт, неоплачиваемый отпуск, точнее, отсутствие какого-либо отпуска и заработка в течение всех трёх месяцев летних каникул, отсутствие трудового договора, отсутствие педагогического стажа. Вот из-за этого всего я и ушла из частной школы, даже не подозревая, что есть вещи и похуже, которые встретились мне в государственном учреждении.
Испытание воспитанием
День в школе — это коловращение детей и учителей в погоне учителей за отрабатыванием уроков, за свежими сплетнями, в курилку, на дежурство, в туалет ещё надо успеть как-то попасть хотя бы раз за день; а учеников — за булочками в буфете, которых там всегда на всех не хватает, за одноклассником, которому хочется дать пинка под зад, и за всем остальным, несмотря на то, что предложение явно уступает спросу (ни то что не опережает его)… К завершению уроков у некоторых учеников при звонке с урока крышу сносит напрочь: они не видят и не слышат ничего, кроме своего желания бежать в столовку, или на улицу, а зимой в подсобку к школьному инженеру, где можно покурить, или поскорей схватить мобильный телефон и звонить кому-нибудь, слать эсэмэски, слушать музон или рубиться в плейстейшн. Это день, обычно начинающийся с того, что в вестибюле несколько учителей и/или представителей администрации школы стоят и проверяют сменку, а также дресс-код — форму одежды учеников («Деловой стиль»!). Естественно, проверяют через одного. А потому формально. Одного остановят, придираются к нему: «Где сменка, почему без сменки, иди вытирай ботинки, давай свой дневник»… В то время как другой такой же, без сменки, воспользовавшись случаем, спокойно проходит через кордон проверяющих. Всё это проистекает в постоянной ругани и препирании учителей с учащимися, оправдывающимися, вывёртывающимися, лгущими. Затем наступает утренняя встреча учителя с детьми уже в классе или у класса: ни «Доброго утра, дети!», ни улыбки (это вообще редкость, достойная страниц Красной книги). «Так, вошли, сели, тишина. Так, почему опаздываешь?» Всё это говорится таким металлическим, командным или весьма недовольным тоном. И потом весь день в школе царит та же казарменная атмосфера, которая убивает всё хорошее, что есть в человеке.
Будучи уже взрослым человеком с определенным психологическим иммунитетом и определенным порогом стрессоустойчивости, я чувствую себя некомфортно в пространстве современной школы: вокруг агрессия в различных формах и видах (и не я одна такая, многие учителя говорили мне о таких же своих ощущениях): крики, ор, дети обзывают друг друга, кричат друг на друга, дерутся, часто дерутся, толкаются, задевают друг друга, всё время демонстрируют не столько собственную крутость, которой ещё, слава богу, нет, а попытки её обретения, попытки самоутверждения за счёт другого, позёрства и похвальбы, и всё равно чем (поездками с родителями за границу, новыми игрушками и компьютерными играми, одеждой, «мобилой», папиной машиной и т. д. и т. п. — точнёхонько по образу и подобию взрослых). А где самоутверждение и ломания одних, там и ответные эмоции: обида, зависть, агрессия, чувство несправедливости, и всё это детское, обострённое, кипучее, иногда аж до пожара ярости и ненависти (слава богу, так же быстро и гаснущих, как возгорающихся). И со стороны юных начинающих снобов в окружении своей первой свиты — начинающих прихвостней, юных завистников и льстецов (чаще, конечно, невольных, не отдающих себе ещё в этом отчёта), и с ответной стороны — уязвлённых и строптивых, и со стороны других детей, так или иначе оказывающихся вовлечёнными в общие дрязги и конфликты, — со всех этих сторон происходит постоянное, непрерывающееся (за исключением редких бессистемных рефлексий редких учителей, и то уже только на последствия) ВОСПИТАНИЕ АГРЕССИИ, в виде непрестанных провокаций и ответов на них между детьми. Очень часто встречаются и самые крайние, опасные последствия такого «воспитания» (тотального преступного попустительства школы в воспитательном вопросе), которые высокому травматизму в школе не дают оказываться вопиющим только благодаря драконовским методам репрессивного поведения администрации школы. Что немногим лучше такой же агрессии детей, во многом (если не во всём) как раз и копирующих такое поведение у старших, т. е. у тех же учителей, создающих замкнутый круг в своём непрерывном процессе оплодотворения и воспроизведения этой опухоли, постоянной её регенерации. Например, большой травматизм на школьной лестнице, где и меня саму не раз толкали (я миниатюрная, невысокая, а многие подростки в два раза больше меня и вширь, и ввысь, прут напролом, по сторонам не смотрят, кто рядом идёт или стоит, толкаются или чешут прямо на тебя с уверенностью, что ты обязательно отстранишься и дашь дорогу). А я с тяжелой сумкой с тетрадками, с учебниками, с магнитофоном, руки заняты, тащусь в десятый раз за день вверх по лестнице, и тут оголтелые подростки несутся по лестнице, сбивая меня. Однажды кто-то даже плюнул, и попало на меня, не знаю, нарочно или случайно, но в любом случае оплевали.
Очень часто на бегу в класс, на очередной урок или за ключом я мельком замечала, и взгляд останавливался на лице какого-нибудь одиноко стоящего в коридоре юноши или девочки с очень грустными глазами. Ястала останавливать своё внимание на глазах таких учащихся, и у многих из них они оказались говорящими о глубоком одиночестве и печали. С такими же глазами они сидят на школьных концертах, когда на сцене кто-то старательно пытается рассмешить зрителей под громогласные комментарии учителя-ведущего: «Ну что, ребята, понравился вам этот номер, аплодисменты!» Я тут же в зале, среди зрителей, смотрю на этих ребят: они как сидели с понурыми, скучающими лицами или с выражением «как мне это всё надоело», так и сидят, машинально лениво аплодируя или даже не аплодируя. Ловлю себя на мысли: «Ой, да я, наверное, сама с таким же выражением лица сижу, надо бы принять более радостное выражение, так сказать, соответствующее заявленному праздничному мероприятию». Потом поглядела на лица других учителей, а они сами-то не особо стараются соответствовать: сидят с такими же равнодушными и скучающими, а кое-кто и недовольными лицами. Такой вот праздник школьной жизни на радость школьнику, по одобренному завучем сценарию, с многочисленными репетициями, с борьбой за право отрепетировать номер на главной школьный сцене (это разрешат не всем желающим), с усреднённо поставленными, одинаковыми выхолощенными голосами юных актёров.
Детям приходится выживать среди грубости, скрытой и явной ненависти, в конкурентной борьбе, борьбе за оценки, среди одобрения или порицания со стороны. И равнодушия, прикрытого крашеными фанерными и пластмассовыми декорациями… И главными арбитрами детей в этой их борьбе, их судьями со стороны являются… — кто? А судьи-то их кто?! Вот про тех, скучающих на концерте мальчишек, они скажут: «Да они вообще отмороженные какие-то». Нет, это неправда, они не отмороженные вовсе, они нормальные люди, каждый с целым своим внутренним миром (просто этот мир не высказан, не выражен, спрятан от окружающих), а скучают они на концертах, потому что концерты эти нередко действительно бездарные и скучные, и орущие громкими натянутыми голосами актёры под звуки оглушающей уши музыки из усилителей и колонок — не спасают положения. А еще потому, что в этих концертах обычно участвуют одни и те же детки — любимчики учителей, — а эти пацаны никогда не приглашаются к участию в таких мероприятиях. Их просто, как стадо баранов, пригоняют в актовый зал и сажают на лавки в качестве безгласных зрителей. Хлопотно же с ними. Тем, кому все эти дети — одни только хлопоты, лишние для них. А если и действительно хлопотно с некоторыми из тех, то только потому, что они сами чувствуют свою чужеродность и неприкаянность на этом «празднике жизни», чувствуют всё это требуемое от них позёрство, ненатуральность, формальность, от которых им тошно и хочется покурить и выпить пивка за углом.
Но никто у нас не ищет ниточек для распутывания этого огромного тлеющего и горящего клубка конфликтов и расстройств, печалей, скучаний, депрессий, агрессий, сдающих нервов, выражающихся в оскорблениях и слёзах из-за плохой оценки, из-за полученного подзатыльника и пинка или очередной ядовитой шутки одноклассника (это всё не какие-то мои придумки: это обобщение многих и многих конкретных случаев из жизни конкретных детей и подростков). Например, когда ты неожиданно слышишь от ребёнка, что его только что, утром, бил папа за то, что он медленно собирался в школу. Или когда восьмиклассник с налитым кровью лицом и текущими из глаз слезами, навзрыд, задыхаясь от рыданий, проклинает одноклассниц, жестоко и нарочно задевающих его слабости, надсмехающихся над ним при всех, выставляющих удобную жертву на всеобщее посмешище, для общего веселья. Я своим ученикам стараюсь говорить: «Почему вы так не любите друг друга: встаньте на место друг друга, задумайтесь хоть на минутку, что чувствует тот человек, которого вы обижаете, даже не давая себе в этом отчёта. Вы посмеялись и через минуту забыли, а тот человек будет переживать весь день, иногда и дольше, от пережитой обиды». Маленькие ребятки это понимают, когда им объясняешь, а подростки уже далеко не все и не до конца понимают, потому что они уже зачерствели, привыкли к этой постоянной «агрессивной среде» и к постоянной борьбе за своё существование в ней (именно существование, а не жизнь — правильно люди назвали это явление, связанное со словами о постоянной борьбе). От учителей не раз слышала: «С ними говорить бесполезно: или с возрастом пройдёт, или не пройдёт, если бог ума и нормальных родителей не дал», — вот такие педагоги. Так и хочется на это сказать им: «Вот кому-кому Бог ума-то не дал, так это вам!» Зато покопаться в чьём-то грязном белье, каких-нибудь дрязгах, должных быть чьим-то сугубо личным делом, — на это всегда найдутся и желающие учителя, и их драгоценное время. Там они найдут применение.
Ещё немного о воспитании личным примером
Две девочки 7 класса подрались из-за мальчика. Казалось бы, тонкий вопрос, требующий мягкого, аккуратного разрешения либо вообще невмешательства со стороны общественности. Ан нет! Что предпринимают учителя? Приводят этих девочек с этим мальчиком в учительскую и заставляют их писать объяснительную записку на имя директора школы. Детям предлагают воспользоваться коллективным разумом и описать, что и как у них произошло. Дети сидят в странном противоречивом чувстве: им и стыдно и смешно от того, что им надо писать о своих амурных страстях директору школы, да ещё на глазах учителей, находящихся в это время в учительской. Конечно, дети стыдливо похихикивают, пряча за этим свои смешанные чувства, отравляя самые светлые из них за напускной циничностью и грубостью, в попытках спрятать их поглубже от показного морализёрства и бестактности взрослых. Вперемешку с жутким смущением и пытаясь прикрыться подростковым «а чё?». Вот так сидят и пишут невесть что (двое надиктовывают, третий записывает). А у меня в это время окно было (нет урока), и я зашла в учительскую тетради проверить. Став невольным свидетелем, я стала наблюдать за всем происходящим и в мыслях поставила себя на их место и подумала: а что бы я написала, оказавшись на их месте, — понятия не имею, может быть, я и вообще бы отказалась писать (если бы хватило духу). Вот они всё сидят за столом, посмеиваются не очень-то весёлыми смешками, смущенно пряча лица, и тут врывается завуч с напускной строгостью в крике о том, как они смеют смеяться, и какие они такие-растакие, а ну быстро написали и марш на урок. А я смотрю на это всё и думаю: страшное дело — ведь тут очередное моральное насилие, ОБЯЗАТЕЛЬНО ЧРЕВАТОЕ последующим разложением молодых людей. Во-первых, тут публичное препарирование таких глубоко внутренних противоречивых мучительных переживаний, убивающее трепетное, уважительное отношение человека к своим романтическим чувствам и чувствам других людей. Во-вторых, это дискредитация самого статуса объяснительной записки: дети так или иначе, пусть на подсознательном уровне, понимают, какую нелепицу они пишут, и так же на неосознанном или осознанном уровне они и впредь будут понимать, что написание объяснительной — это какая-то вынужденная ерунда, отписка, профанация! И если в будущем они совершат что-то действительно нехорошее, они уже не с чувством вины придут писать объяснительную, а с лёгким чувством обязаловки отписаться и легко избавиться от проблемы.
Зато там, где им надо, скажем, заминая серьёзный конфликт, проблему, дабы не выносить сора из избы, они, администрация школы, прикрывают на это глаза, не выносят на арену всеобщего театрального порицания. Там же, где ерунда какая-то или вопрос чей-то сугубо личный, — там они спешат вмешаться, потому что есть повод выставиться поборником морали, вспомнить и выставить напоказ свои (отсутствующие напрочь почти во всём) воспитательные функции, дескать, далеко не зря мы тут зарплаты получаем, вот… а то и вовсе просто поглумиться над кем-нибудь, развеяться после трудного дня за чужой счёт.
Да, современные дети не подарок: недисциплинированные, невоспитанные (всё это у нас теперь оказалось очень немодным, — все эти «устаревшие» дисциплина, воспитание и т. д., — в отличие от элитных школ и колледжей Европы). Дети сегодня действительно более ленивые, безответственные…, — но ведь это взрослые делают их такими своим примером, а также лицемерием и наплевательским отношением. Вот один из многочисленных примеров жизни школы. Идёт урок, ребенок не выучил заданное на дом, обманул учителя (меня), сказав, что всё выучил. Учитель раскрыл обман и объясняет ребёнку, что обманывать нехорошо, к тому же обман чаще всего раскроется и можно поставить себя в самое ужасное, постыдное положение. Вдруг в разговор вмешивается классный руководитель этого ученика, которая в тот момент была в классе, с уверенным заявлением о том, что звонила мама ребёнка и сказала, что они всё выучили. Слава богу, у меня хватило ума не поверить на слово «второй маме» (как иногда называют классного руководителя). Учитель не стал на уроке, при других детях устраивать разборки и головомойку ученику (как часто делают учителя), а после урока в индивидуальном разговоре с ребёнком выяснил, что они с мамой пытались учить, но он завредничал, мама рассердилась на него и ушла, а задание осталось невыученным. О, дети, о, эта ещё не тронутая учителями чистота и простота, искренность! Он, этот ребёнок, ещё не научился врать (в отличие от его родственников и учителей), он совершенно попростому и честно рассказал обо всем и без всякого давления с моей стороны. Но через пару лет этого ребёнка уже научат врать: и его родители, и учителя, переживающие за собственный статус, репутацию, а не за души и светлые головки своих детей и подопечных. А многие из них вообще ни за что не переживают: тупо оттрубила, зарплату получила, и хоть трава не расти. Я много-много раз наталкивалась на такое отношение со стороны училок. И в очередной раз говорю очередной учительнице в связи с очередным случаем: «Тут надо разобраться, проанализировать». И в сотый раз слышу: «Ещё чего, сдалось мне это, делать мне больше нечего, надоело всё, пусть сами разбираются» и т. д. и т. п. — вот типичные их ответы почти на любой вопрос. Но так они относятся к проблеме, только когда дело касается учеников или других людей, а если касается их лично, они готовы часами трындеть, интриговать слушателя своей нелёгкой долей и жаловаться, перемалывая все детали и участников ситуации, как кофейные зёрна в кофемолке.
А ещё в школах через одного работают учителя, не знающие элементарной профессиональной этики, как то: нельзя перебивать, беспардонно вмешиваясь в разговор другого учителя с ребёнком, нельзя передвигаться по классу во время того, как другой учитель ведёт урок (это отвлекает и учителя, и детей) и т. д. и т. п. до бесконечности. Например, у учителей нередко практикуется следующее: забрать детей с урока другого учителя, даже не предупредив того учителя о том, кто, куда, зачем забирает учеников с урока, хотя надо бы не то что предупредить, а спросить разрешения у учителя, с урока которого детей забирают. Куда там! Они не только не спросят разрешения, они даже не поставят в известность. Каждая думает только о себе, и никого, кроме себя, не знает! Ну хорошо, пусть они такие безудержные эгоцентристки, но почему администрация попустительствует, позволяет им самовольничать наглым образом? Да потому что администрация поступает точно так же, чаще всего такие вещи и происходят под руководством администрации, потому что сама администрация состоит из таких же бескультурных, эгоцентричных людей, как и эти училки. Именно такие училки и становятся впоследствии администрацией. Но тут надо пояснить, что они эту свою наглость умеют правильно преподносить, маневрируя в зависимости от момента. Там, где надо предстать в положительном свете, например, перед родителями или перед высоким начальством, — там они вежливые, воспитанные, просто святые угодники! Якак-то подходила к завучу с вопросом о том, почему учителя так некорректно себя ведут (забирают без предупреждения детей с моих уроков), а она мне спокойно говорит: «Ничего, если у тебя один урок пропал — переживёшь». В одной четверти один урок, в другой один урок, в третьей два урока…, ну и посчитайте, сколько всего выйдет! Но она, завуч, даже дослушивать меня не стала, развернулась и поспешила по своим делам, буркнув что-то на ходу, не останавливаясь. А зачем со мной ещё останавливаться, разговаривать — я же никто, холоп их высокоблагородия!
Вдумайтесь, ну может ли нормальный человек снять учеников с чужого урока, не подойдя к учителю и не разъяснив ситуации с ним? Нет, конечно. Мне бы такое в голову даже не пришло. А в школьном коллективе это норма. А тот, кто не согласен мириться с этой «нормой», с этим бардаком, — тот ненормальный, по их меркам. На меня стали бросать косые взгляды. А доброжелатели подошли и сказали мне, что обо мне ходят нехорошие разговоры, что из-за моего поведения ко мне предвзятое отношение в коллективе, зачем я вступаю с ними в разногласия, зачем я задаю им вопросы, они (администрация школы) не привыкли к вопросам, они привыкли к молчаливому повиновению, зачем я себе врагов наживаю. Ястала думать: «Они у меня забирают детей с уроков, а потом я, видите ли, вступаю с ними в разногласия? Опять с больной головы на здоровую!» Но потом я пришла к утешительному выводу, что если у этих наглых, невоспитанных, высокомерных людей обо мне плохое мнение, значит, я сама не такой уж плохой человек. Тут радоваться надо, а не печалиться. А вот если бы я им нравилась, вот тогда была бы трагедия: значит, я такая же, как они, — стерва и хищница или их покорный пацак с цаком на носу.
Души прекрасные порывы позывы
Это маленькая главка, посвященная наблюдениям за тем, что вызывает у учителей, часто недовольных или апатичных, вдруг иногда прилив неподдельной радости. Знаете, какая фраза довольно часто выражается учителями вслух в их разговорах друг с другом? «Ой, как же эта учёба (уроки, ученики, занятия, школа, работа и т. д.) надоела, глаза б мои этих детей (нередко слово «дети» заменяется каким-нибудь нелицеприятным эпитетом) не видели, скорее б четверть закончилась — отдохнуть от этих…» Или просто: «Ох, сколько уж до конца четверти осталось?» А меня они спрашивали: «Чё ты вообще в твоём возрасте, с твоим образованием здесь забыла?» Они искренне не понимают, что я забыла в школе, ведь они бы на моём месте были как можно подальше от школы. Правда, только где бы ещё они могли так выпячивать свою грудь перед зависимыми от них детьми и их родителями?
Когда был карантин из-за гриппа, занятия в школе отменили и учителя ликовали. Кроме меня и ещё одного человека. Ятогда ходила с мыслью: «Хоть бы карантин скорее закончился, без детей в школе скучно и плохо (все ходят туда-сюда с одними и теми же разговорами: кто о пенсии, кто в воспоминаниях об отпуске, а администрация тем временем старательно пытается найти какую-нибудь мартышкину работу для бездельничающих учителей — чтоб не расслаблялись и были в тонусе — на телефонные звонки отвечать вместо секретаря и т. п.)». Действительно скучное, бесполезное времяпрепровождение — а им оно как раз очень даже нравится. Большинству учителей хотелось бы иметь кабинет, зарплату, и всё это, включая саму школу, — без детей! Такие мечтания всегда вызывают у всех них бурю оживления в разговорах в учительской и искренний восторг.
Устройство на работу в школу
Как берут на работу в школу? При трудоустройстве в частную школу руководители не заключают с сотрудником трудовой договор. Хотя известно, что без наличия трудового договора трудовые отношения с правовой точки зрения являются недействительными. Иногда не только не заключается трудовой договор, но и не делается запись в трудовой книжке сотрудника. Подтверждение тому — мой личный опыт устройства на работу в частную московскую школу.
Я пришла на собеседование, где очень разговорчивая деловитая тётенька долго и подробно мне рассказывала о традициях и порядках школы. При этом она практически ничего не расспросила обо мне. А затем она поставила меня перед фактом, что на собеседование с директором школы я буду приглашена и узнаю информацию об условиях работы (заработная плата и др.) только после того, как дам открытый урок, покажу свои умения. И уже только если я им понравлюсь, меня представят пред очи директора. Хорошо, я подготовилась, провела открытый урок, который понравился и ей, и педагогу моего предмета. Меня отвели к директору, директор буквально поверхностно познакомилась со мной, рассказала об условиях работы — и всё. Я начала работать, но вдруг вспомнила, что мне не предложили оформить трудовые отношения. Я пришла в приемную директора с вопросом о трудовом договоре. Но в договоре мне отказали, сказав, что с сотрудниками, работающими не на полную ставку (а на тот момент ставки у них не набиралось), они никогда не заключают трудовое соглашение. Я выразила удивление, потому что знаю, что это неправильно, т. е. является нарушением трудового законодательства, и стала им объяснять, что у меня в таком случае нет никакого подтверждения того, что я вообще у них работаю, а мало ли что случится. Но мне всё равно отказали. Я расстроилась, но, уже изрядно назвонившись и набегавшись по всяким конторам трудоустройства (как говорится, кто знает, тот не забудет!), пошла проводить занятия. На следующий день меня вызывают в приёмную директора (личным вниманием она меня не удостоила — всё через секретаря) и объявляют, что они больше во мне не заинтересованы, дают в конверте деньги за два отработанных дня и говорят, чтобы я ушла. Причину указали якобы такую, что я ввела их в заблуждение по поводу моих документов, чего и в помине не было. Это мерзкая ложь была придумана прямо на ходу той словоохотливой тёткой, которая проводила со мной собеседование. Настоящая причина читалась между строк: директора не устраивал сотрудник, который знает правовые нормы, знает свои права, да ещё имеет наглость говорить им об этом. Людей, знающих свои права, в этой стране вообще не любят.
В той частной школе, где я проработала год, меня оформили только по трудовой книжке, также без какого-либо договора. Причём при приёме на работу намеренно умолчали о том, что в этой школе учителям не оплачивается ежегодный отпуск и вообще летнее время (все три месяца) не оплачивается. Яузнала об этом только через несколько месяцев работы в школе нечаянно от коллег. Весной я подошла непосредственно к директору с вопросом об отпуске, и она ответила, что отпуск, действительно, не оплачивает, работы в летнее время не будет и зарплаты тоже, т. е. с июня до сентября живи, как хочешь. Я сказала, что на таких условиях труда я вряд ли смогу продолжать работать в следующем учебном году. На что через несколько дней мне были выданы мои документы и зарплата в конверте. Это было сделано молча, без всяких объяснений, грубо, небрежно была лишь кинута фраза о том, чтоб я шла искать себе что-нибудь получше. И я пошла искать. И решила искать действительно что-нибудь получше, где тебя не будут использовать в своих серых бухгалтериях и просто для своей прибыли, как бессловесную, бесправную рабсилу. Так я очутилась в государственной школе.
Как я устраивалась в государственную школу. Я позвонила, спросила о вакансии, меня пригласили на собеседование, дело было в июне, я пришла, показала все документы, ответила на все вопросы, и мне сразу предложили работу, сказали, чтобы я больше ничего не искала и приходила к ним оформляться на работу в конце августа. Я прекратила поиски работы и пришла в школу в назначенный день в конце августа. Директор снова посмотрела в мои документы, на этот раз они ей не понравились, в отличие от первой встречи, что повергло меня в тяжелый шок, меня просто прибило к земле. А она, как ни в чём не бывало, объявила мне, что оформит меня только на время декретного отпуска одной из сотрудниц. В июне и речи не было о временной замене кого-то, речь шла о нормальном устройстве на постоянную работу, не было ни слова о чьём-то декретном отпуске. То есть меня то ли намеренно обманули, то ли просто пренебрегли моими интересами (директора — это такие важные люди, что интересы и волнения простых людей им непонятны). До начала учебного года оставались считанные дни, и найти вакансию в это время было уже практически невозможно. Я хотела плюнуть на всё и отказаться от этого безобразного предложения, но близкие посоветовали согласиться за неимением в тот момент лучшей альтернативы. Но я всё равно позвонила директору и объяснила ей мои опасения относительно того, что сотрудница может выйти из декрета в любое время, и я могу остаться без работы в середине учебного года, да и вообще я имела намерение работать продолжительное время, временная работа мне не нужна, на что директор дала слово, что до конца учебного года учительница из декрета не выйдет, а на будущий год появятся ещё учебные часы, и меня обеспечат работой и на второй год. Ясогласилась, но осадок, безусловно, остался. Год я отработала, а на следующий год учебная нагрузка в школе сократилась (из-за очередного бездарного реформирования школьного образования), и меня уволили в связи с выходом учительницы из декретного отпуска.
Год работы в школе — это огромный пласт работы: привыкаешь к местным порядкам, условиям, к коллективу, к детям, дети привыкают к тебе. И вот ты привык, освоился, наладил работу, дети привыкли и даже полюбили тебя, и даже твой предмет… Но руководству школы ты больше не нужен, тобой временно прикрыли дырку, а потом избавляются за ненадобностью. Когда им нужен человек, они его вежливо-приветливо встречают в своём красивом кабинете, щедро одаривают вниманием, обещаниями, а когда ситуация меняется, мягко дают коленом под зад. В такие моменты понимаешь, что в этой стране человек ничего не значит, ни сам человек, ни его стремления, ни его труд, ни плоды его труда, ни его потенциал, ничто из этого не ценится. Ничто не изменилось со времён царя Гороха: простой человек — просто никто. Ничто не изменилось со времён Салтыкова-Щедрина и Николая Васильевича Гоголя с их персонажами (которых, изображая кипучую деятельность, изучают такие же самые персонажи, в той же самой конторке под названием «школа»), со времён Лескова и его Левши, отказавшегося от лучших предложений европейцев и вернувшегося на родину, чтобы на родимой сторонушке сгинуть в муках, чтобы быть загубленным повсеместным банальным, мерзким, наплевательским отношением к человеку. Перечитайте как-нибудь на досуге это произведение, позабытое всеми нами со времён школьной скамьи!
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |