Нил вытаращил глаза в ужасе и пригнулся еще ниже.
«Бедетти убьет меня», - подумал он.
- Будем считать, что возражений нет, - Анна встала из-за стола и резко вернула широкую улыбку на лицо, которое только что было холодным и непроницаемым.
Олли тошнило, а в животе ворочался горячий ком, который заставлял сердце сжиматься, а дыхание делал сбивчивым. Раздражение, которое вызывали напыщенные, полные самоуверенности речи психолога, сложно было выразить словами.
Слова готовы были уже вырваться полминуты назад, когда Анна только начала объяснять причину своего отказа даже в рассмотрении причин переселения. Вовремя Олли остановился лишь потому, что вспомнил – рядом с ним сидит именно Бедетти, злейший враг и ненавистная с детства скотина. Любое слово против Анны станет словом в пользу Бедетти, в его защиту.
Уж об этом Олин точно не мечтал.
Он стиснул вилку, чуть не согнул ее, сильно надавливая на тарелку, но потом поднял взгляд на гордый, победный вид, с которым психолог стояла перед их столом и расправляла юбку.
Ненависть к ней оказалась сильнее ненависти к однокласснику, который был просто истеричкой в глазах Олли. Хотелось отомстить ей так сильно за то, что она отказала ему, когда он сам хотел съехать из общей комнаты с Остином.
Олли признавал, что она была права, но дело было не в этом, а в самом отказе. В том, как она загоняла его в угол. В том, как унизила, напомнив о том, что даже родители за него не заступятся, и она может сделать все, что ей вздумается.
«Точно, родители же…» - опомнился он, и губы сами чуть не растянулись в ухмылку. Он только огромным усилием воли вынудил себя сохранять абсолютно спокойный, да еще и наивный вид.
- Подождите, мисс Клейтон. А разве вы не говорили мне, когда я хотел поменять комнату, что если я против вашего метода, вы можете вызвать моих родителей и поговорить с ними, обсудить все?
Анна удивленно вскинула брови.
- Да, мистер Чендлер, разумеется, я помню. Но мне казалось, инцидент исчерпан. Разве нет?
В этот раз подавился соком Остин, решив, как и Анна, что приятель завел речь не о том, что уже прошло, а о том, что снова хочет переехать.
- Я к тому, что мне кажется, Б… Бед… - Олли давился фамилией, но не мог сказать ни «мистер Бедетти», подражая манере Анны обращаться к ученикам по фамилии и уважительно, ни просто назвать его по имени.
Само имя раздражало неимоверно, но желание поставить психолога на место снова победило.
- Мне кажется, Николас с вашим решением не совсем согласен. Я думаю, вам стоило бы вызвать его родителей, чтобы обсудить причины. Вы же даже слушать не стали, вдруг это гораздо серьезнее моих глупостей? Кстати, спасибо вам большое за тот разговор, я и правда погорячился, когда хотел переехать, - он быстро заговорил, закатывая глаза и помахивая вилкой.
Анна перестала смотреть на него испепеляющим взглядом и, казалось, поверила в то, что это было сказано по наивности и действительно без задней мысли.
- Я рада, что смогла помочь вам, мистер Чендлер. И вы правы, я считаю. Мистер Бедетти не будет против, если я позвоню его родителям и попрошу приехать, чтобы обсудить эту тему?
Бедетти моргнул, пытаясь смириться с фактом, который просто не укладывался в голове и ломал всю психику напрочь.
«Что это было сейчас, вообще?.. Он просто сам по себе тупой и не въехал?.. Или у него крыша поехала?.. Как там на биологии в прошлом году было… кислородное голодание от удушья, что ли?..»
- А… ага. Да. То есть, нет, я буду не против, - наконец опомнился он и улыбнулся Анне так же широко, как улыбалась ему она. – Я думаю, вы поймете, что у меня действительно серьезные причины просить расселить нас.
- Вот и замечательно, - Анна похлопала Остина по плечу, уже разворачиваясь, чтобы уйти. – Заодно познакомлюсь с вашими родителями, мистер Бедетти. Еще раз приятного аппетита и такого же вечера, мальчики. Не забудьте сделать на завтра домашнее задание.
Она отвернулась, Олин сменил легкомысленный взгляд на едва заметно торжествующий.
- Где ты шатался? – Остин его беззлобно пнул под столом.
- Я же сказал, в библиотеке был, - Олли закатил глаза.
- Я думал, ты шутишь. В смысле, какой нормальный… тебе не холодно? – сострил Остин, кивнув на высокий ворот его свитера.
- Нет, как-то… шея болит, что ли. Застудил, наверное, - Олли демонстративно пожал плечами и наклонил голову сначала к одному плечу, затем – к другому, потер шею рукой.
- Мозги ты застудил, по-моему. Еще в детстве, - повернувшись к нему, процедил Бедетти с невероятной палитрой эмоций на лице при этом, а потом встал и резко развернулся, чтобы уйти. Ему пришлось еще обходить стол, поэтому уход был не таким эффектным, и стоило усилий ни разу не споткнуться под тяжелым взглядом Олина и насмешливым – Остина, который оглянулся специально.
В голове по-прежнему не укладывалось. Но куда худшей новостью было то, что еще целую ночь придется провести в одной комнате с Морисом, смотреть на которого не то что не хотелось, а просто казалось невозможным.
Глава 15
В комнату возвращаться, несмотря на жуткое желание сбежать, Николасу пришлось. Поговорить все равно пришлось бы рано или поздно, но он надеялся, что скорее поздно, чем так рано.
Он вообще не представлял, что нужно сказать, а для него отсутствие слов означало фатальный проигрыш в споре сразу же. Бедетти никогда не был гениальным оратором, то есть, не считал себя им, но старался изо всех сил.
В моменты же, вроде этого, когда никаких слов не хватало, чтобы выразить чувства, мысли и эмоции, он предпочитал смыться и ничего не решать.
«Ты же мужик. Ты мужик!» - повторил он себе, закрыв глаза на секунду, пока стоял перед дверью, а потом открыл их, открыл дверь и увидел сидевшего за столом возле окна дружка. Теперь уже бывшего, как хотелось бы думать.
Осталось только задушить где-то на периферии мозга поганую мыслишку, которая подозрительно знакомым голосом гундосила: «Да-а-а, как же. Мужик. Мужики не…»
Отвлечься удалось благодаря тому, что у Бедетти даже ладони вспотели, и пульс участился, когда привычный, казалось бы, Грэйсли повернул голову в его сторону.
- Я думал, ты топиться пошел, - заметил он. – Может, поговорим нормально наконец? Я понимаю, тебе противно… но можешь сказать, хотя бы, как ты узнал?
Морису было не по себе от того, каким уверенным в себе и расслабленным приятель выглядел. Из головы не шли мысли, которые были совсем не в тему в этот момент и совершенно не подходили для ситуации.
«А ведь теперь мы вместе в душ ходить не будем», - зачем-то подумал он с тоской и чуть не расплылся в ностальгической улыбке. Еще в среду, когда была жуткая толпа с утра, они закрылись в одной кабинке, и появилась возможность прикоснуться к изменившемуся за целое лето телу Бедетти. Чтобы намылить торс, пока он смывал пену от шампуня с волос, конечно. Просто намылить торс.
Уронив разок мочалку и наклонившись за ней, поднявшись потом, держась за его согнутый локоть, проведя ладонью по боку.
- Ммм… даже не знаю, может… может, кто-то слишком громко орал на все озеро? – с лживой задумчивостью предположил Бедетти, потянув за узел галстука и развязывая его.
- Не смешно, - Морис был раздражен даже не его ответом, а собственными мыслями. Это что, получается, теперь он будет в душ ходить с новеньким?.. С этим зашуганным идиотом? Он же неповоротливый неудачник.
Староста на его фоне даже выглядел удачно, что было совсем невероятным. На фоне Нила Макмиррена Олин выглядел хоть и таким же тощим, как обычно, но хотя бы ловким и спокойным. Макмиррен вечно во что-нибудь врезался и обо что-нибудь бился локтями.
А потом еще так идиотски, с извиняющимся видом улыбался.
- Да уж. Мне тоже было не смешно. Хотел уже выйти и попросить заткнуться, а то вдруг кто-нибудь услышал бы посторонний. Ну, кроме единственного человека, которого я меньше всего хотел бы посвящать в свои дела.
- А по-моему, когда не хочешь посвящать кого-то в свои дела, первым делом следишь за своей задницей, я неправ? – Морис огрызнулся, встав со стула и скрестив руки на груди, привалившись к краю стола.
Бедетти, будто не обращая на него особого внимания, начал расстегивать рубашку, но после вопроса прищурился, начиная терять не только контроль над маской «мистера самоуверенность», но и над самим собой настоящим.
- Не понял, это ты мне сейчас про задницу говоришь?.. – он оглянулся на друга посмотреть и наморщил лоб, приподнимая брови. – По-моему, это не я сначала языком трепал обо всей своей безумно интересной биографии, которую Дэнли, конечно, не терпелось услышать. И не я потом обсуждали с ним, как бы так поудобнее договориться трахаться иногда. Я подозревал, что ты педик, но что опустишься до такого…
- Кто опустится?! Я?! А не ты, что ли, предложил мне к нему пойти?! Кто там врал еще вчера, что послал его с дурью, «потому что не хочется зависеть», а?! Может, сидеть больно было, на самом деле?!
- По себе судишь? – Николас умудрился усмехнуться, глубоко в глотку себе затолкав чуть не вырвавшуюся ругань.
- А теперь скажи еще, что я неправ был, когда рассказывал ему свою «безумно интересную биографию», - Морис фыркнул, подергав пальцами в воздухе и изобразив кавычки вдобавок к интонации, с которой это сказал. – Мы же такие потрясающие друзья! Такие классные, что я тебе нахрен не нужен, хоть гомик я, хоть нет, хоть кто.
- Ой, слушай, твоя любимая драма со мной не прокатит, - Николас отмахнулся, буквально махнув в его сторону рукой. – Тебя никто со мной общаться и жить не заставлял, ты сам это делал. К себе теперь и претензии.
- Да нет, Ник, к тебе претензии, потому что я это не я криворукий и вывернул себе на новые штаны эту дрянь. Не нравится что-то - тебя тоже никто не держит, свободен.
- Ах, свободен… да завтра ты отсюда съедешь, и вот тогда я буду свободен наконец. И не надо, я тебя убедительно прошу, называть меня по имени. Особенно, вот так. Особенно, после того как ты все мозги вытрепал Дэнли. Представляю, что он сейчас думает. Полоумный дружок полоумного мудака. Мы просто суперская пара. А еще наверняка своему убогому старосте все уши прожужжал, как будто он не знает и не видел, ага. Они вдвоем там угарают, стопроцентно.
- Да какое мне…
- Да не хочу я с тобой разговаривать, закрой рот! – Бедетти заорал, наклонившись в его сторону и вытаращив от злости глаза, не закончив расстегивать рубашку. – Мне противно слышать тебя, мать твою, омерзителен твой гребаный голос, уже вот где сидит! – он выкрикнул еще громче, проведя ребром ладони по горлу, выше кадыка. – Я не запрещал тебе бегать за мной, ты сам делал все, что я тебе говорил, чертов ты придурок! Кто тебе мешал послать меня нахрен?! Никто не мешал! Я нашел бы штук десять еще таких же, как ты, и это только в нашем классе! Так какого черта ты себе в заслугу все это ставишь?! Или, может, ты хотел услышать от меня, что все дело в том, что ты подставил жопу Дэнли?! Что надо было сначала мне сказать, а не держать все это в сраной тайне от меня?! Что я бы, типа, такой подумал, взвесил все, оценил твои невхерственные пидорские чувства и даже согласился бы?! Это ты хотел услышать?! Спятил вконец, что ли?! Да никогда этого не будет, никогда-никогда-никогда, хорошо расслышал?!
Морис сделал то, что от него и требовали, опешив, потеряв дар речи, отчего и закрыл рот. Николас же отдышался, выпрямился и вдохнул поглубже.
- Только не расплачься, смотри. Я тебе никогда не давал повода решить, будто ты для меня вообще хоть что-то значишь. Не пойму, для чего была вся эта драма перед Дэнли… зачем было говорить очевидное тому, кому на это плевать?.. Ты сам сказал, что знаешь, что ты мне – никто. Ты сам сказал, что знаешь, что я – не чертов гомик. Ты сам знаешь, понял, тупой ты ублюдок, что я наглотался какого-то хрени и наделал глупостей. Какого черта надо было все это начинать с Дэнли, ты можешь мне сказать?! Я ненавижу его, ненавижу так, как ты себе представить, мать твою, не можешь! А ты идешь и трахаешь ему мозг своей долбанной чушью! Что ты во мне «любишь», а?! Вот скажи, что?! Ты сейчас лопнешь от злости, козлина ты безмозглый, тебе же вообще по барабану, что я о тебе думаю! Ты надеялся, что я вдруг воспылаю к тебе охренительной любовью и забью на все, что ли?! Я сам беру, что мне нужно, и если бы ты мне был нужен, сто раз бы уже сказал об этом! В любом, блин, смысле!
Морису было как-то холодно и стыдно, так стыдно, что сил хватило бы либо сказать что-то в ответ, либо продолжать сдерживать слезы, которые вот-вот покатились бы по щекам без остановки. Гордость требовала ответить, но она же запрещала это делать, чтобы не позволить Бедетти посмеяться еще и над «ничтожным, сопливым педиком, который навязывался ему, и которому он, Бедетти, позволял находиться рядом».
Очень хотелось ущипнуть себя за руку посильнее и проснуться, чтобы все это оказалось дурацким сном, чтобы Бедетти не то что вдруг и впрямь сказал, будто это все шутка, и он на самом деле ценит и даже… испытывает симпатию к нему. Чтобы просто все стало по-прежнему, как еще утром было. Нет, как в прошлую пятницу. Но из головы не шло осознание, которое заставляло какой-то ледяной ком разрастаться в груди и в животе. Бедетти был абсолютно прав и никогда ему не врал, не давал повода усомниться в однозначности их отношений. Независимый Бедетти, а при нем – Морис, который сопровождает его повсюду, где только Николас позволит ему, по собственному желанию. Обижаться было не за что.
Просто очень хотелось разрыдаться, и чтобы кто-нибудь утешил. Пусть не гладит по щекам ладонью, стирая слезы, пусть не целует даже в волосы, утыкаясь в них носом и согревая дыханием. Пусть бы просто кто-нибудь обнял сначала неловко, а потом крепко прижал, стискивая и позволяя расслабиться на пару минут, перестать огрызаться и следить за происходящим вокруг.
Гордость подсказывала, что есть всего три варианта.
Можно было убежать из комнаты, хлопнув дверью, прямо сейчас, чтобы не позволить «другу» увидеть слезы, которые готовы были политься.
Можно было ответить ему, что Морис его ненавидит, но тогда Бедетти точно умер бы от смеха, услышав эту чушь, подтверждавшую его слова о наивных гомиках, и увидев все те же слезы, которые Морис мечтал скрыть.
Можно было выплеснуть обиду как-то иначе, не в отчаянных рыданиях и попытках согреться хотя бы жалостью к себе где-то в уголке на верхней полке их кровати, в темноте.
В то же время очень хотелось пойти и повеситься, пойти и прыгнуть с крыши, пойти и вскрыть вены, закрывшись в кабинке уборной на третьем этаже. Очень хотелось покончить с собой, невыносимо хотелось просто прекратить любые чувства. Не учиться больше в этой чертовой академии, где всем друг на друга фантастически плевать. Где всем настолько безразлично на остальных, что они даже не устраивают «темных».
«Что за чушь еще… какой-то долбанный Бедетти. Как будто это сюрприз такой для меня. Он же сам сказал, я сам рассказывал сегодня все Дэнли. Я давно в курсе, какой он мудак. Я ничего не ждал, честное слово, вообще ничего. Но либо он плохо знает гомиков, либо плохо знает меня. Да он мной никогда и не интересовался. Я после выпускного ржать уже буду над тем, что сейчас происходит. Над тем, что все эти годы мы «дружили». Умирать еще из-за этого? Чтобы он скорчил свою рожу и сказал, что я всегда был странным и не в себе? Чтобы сочинил какую-нибудь сказку, чтобы выставить меня еще большим придурком?.. Нет, лучше вылететь за дело».
- Знаешь, почему меня от тебя тошнит?.. - протянул он, оттопырив задумчиво щеку языком, не боясь разреветься у Николаса на глазах, потому что слезы высохли мгновенно. Обида заменялась совсем другим чувством, которое затапливало изнутри настоящим жаром.
- О, теперь его от меня еще и тошнит. Ну, извини, что я такой хреновый, не мужик твоей мечты, - Бедетти хмыкнул.
- Да-а-а… да потому что ты – самоуверенное ничтожество. Которое никому, на самом деле, не нужно. И Остину ты тоже нахрен не сдался еще тогда, лет пять назад. А я – такой вот гомик, извини, что мне просто не терпелось кому-нибудь дать. А ты себе не представляешь, как это… прямо… ест изнутри… грызет и жить спокойно не дает… и я все думал, как бы поудобнее обставить-то. И тут я смотрю, кто-то отодрал нашего богатенького ублюдка! Надо же! Таскал же я за тобой барахло все эти годы, не зря же время тратил! Да ты нужен-то мне был только для того, чтобы меня все знали. А как еще мне было вести себя? Меня даже не замечал никто тогда, а рядом с тобой быть выгодно. А уж когда заметил, что даже такой чертов псих, как ты, который постоянно твердит, что Чендлер – гомофоб, а сам нос воротит от гомиков, умудрился раком встать перед Дэнли… перед Дэнли, которого ты терпеть не можешь! Я подумал, что почему бы и нет?! А тут еще и дурь эта дебильная, которая просто отмазкой была, если честно. А знаешь, почему я вытрахал ему все мозги твоим уродским именем? Чтобы он не понял, что это он мне нравится, мудак ты долбанный! Что мне могло в тебе нравиться, по-твоему, если я знаю тебя, как облупленного! И любой, кто знает тебя хоть немного, ненавидит тебя, потому что ты – ничтожество! Ты никто без своей мамочки и ее денег, понимаешь ты или нет?! Так думал Остин, так думает Олин, имя которого ты постоянно «забываешь» при нем, а при мне только и делаешь, что повторяешь! И так думаю я! Так что спасибо огромное тебе за это шоу сегодня, - Морис хмыкнул, сверкнув глазами и тоже выпрямившись, едва закончил свое «признание». – Было очень смешно смотреть, как ты опять решил, будто ты действительно кому-то нужен.
Расчет был идеален, практически гениален, как Морис вдруг сам осознал. Даже если вдруг кто-то стоял за дверью и слышал, что он кричит, даже если Николас сам расскажет все Остину, тот не то что не поверит, он просто не обратит внимания. Он сделает вежливую морду, этот озабоченный кретин, которому совершенно плевать, кого трахать, и постарается тактично отвязаться от Мориса. А ему того и надо. Ему не нужен Остин. Ему вообще уже никто в этой академии не нужен, и он не отказался бы быть отчисленным за драку.
«Давай, не разочаруй меня, истеричка…» - мысленно подталкивал он Николаса, но того и подталкивать было не нужно. Все слова пропали, злые слезы навернулись на глаза, внутри что-то будто оборвалось от услышанных слов. Николас сам себе показался идиотом, который пытался посмеяться над тем, кто просто хитрил и плел свои интриги, как обычно. Морис всегда был каким-то двуличным, с мерзким подтекстом, мешавшим доверять ему.
Было не так больно, как с Остином в детстве, но до боли стыдно за ошибку, за то, что Николас действительно поверил на целый день, что «друг» был в него влюблен.
После слов же, бивших по самому важному для него, по тому, что он старался оградить от чужих взглядов, по чувству необходимости кому-либо, кроме родителей, о самоконтроле речи просто не шло.
Морис пропустил его рывок и первый удар намеренно, чуть не рухнув на стол, но удержавшись на ногах. В голове зазвенело, и держаться стало бесполезно, потому что Бедетти набросился на него, схватил за плечи и на стол опрокинул, придерживая одной рукой за горло, а второй замахиваясь и целясь в безупречный, ровный нос.
Во второй раз Грэйсли поддаваться не стал, отдавшись тем чувствам, которые на несколько минут лживого признания затолкал поглубже. Всю обиду, всю боль от того, как его отвергли прямо в лицо, даже не стесняясь обидеть, даже не испытывая ничего к нему, кроме презрения, насмехаясь над его чувствами, как над мусором.
В волосы он Николасу вцепился, как девчонка, но только потому, что это был беспроигрышный вариант. Бедетти стоило только расслабиться на секунду, чтобы стерпеть мерзкое ощущение, и он тут же получил лбом в нос, свалился с «приятеля», утягивая его за собой. Они упали со стола со всего размаха, так что у Бедетти из легких вышибло воздух с выразительным стоном. Послышался треск ткани, рык, переходящий в надрывный крик, и они снова перевернулись, подкатываясь к середине комнаты, дергаясь, как будто совсем не дрались. Морис оторвал с одной стороны воротник чужой рубашки и пытался заехать в лицо «возлюбленному» хоть кулаком, хоть локтем, но получил поддых и на какое-то время вышел из строя, задыхаясь, корчаясь на полу.
Бедетти вскочил, откинул рукой волосы назад, не обращая внимания на то, что кровь, потекшая из носа, уже стекла до подбородка густой струей, смешавшейся со ссадиной в углу рта. Хотелось добавить Морису с ноги, но он удержался и просто сделал шаг назад.
- Ну?! Сдулся, что ли?.. Вставай! - он пихнул его каблуком туфля в бедро, и Морис заставил себя перестать ныть, держась за живот, и подняться, пошатываясь, сутулясь и дыша с трудом. Злость, которая кипела внутри, была лучшим обезболивающим, и он выпрямился, уже прикидывая, куда бы ударить побольнее и понадежнее, чтобы не промахнуться.
Николас на него смотрел так же, ожидая первого шага, и Морис ступил ему навстречу, замахнувшись. Бедетти собирался уже перехватить его руку и заломить ее ему же за спину, развернувшись, но маневр был обманным, и Морис шагнул назад, успел схватиться за его плечи и ударить коленом поддых в отместку за собственные мучения. Он добавил бы и ногой по лицу, разъярившись за недавнее унижение окончательно, желая только испортить «лучшему другу» физиономию, на которую изначально и запал, но Николас так долго не задыхался, схватил его за руку, стиснул ее и вывернул, так что пальцы и запястье хрустнули.
Морис от неожиданности вскрикнул, решив, что хоть один-то палец точно сломан, и не успел увернуться, когда Бедетти на него опять навалился, вынуждая встать на колени и морщась от боли.
- Вечно… врешь… мразь ты… двуличная… - пыхтел Николас, не только заломив ему руку, как и мечтал, но и прижав за шею рукой, так что Морис не мог ни шевельнуться, ни вздохнуть даже.
Бедетти и сам выдохся, так что стоило Морису ударить его посильнее кулаком свободной руки по бедру и что-то прохрипеть, он отпустил его, откинувшись на спину, подогнув ноги. Морис на всякий случай отполз, чтобы случайно не продолжить.
- Я тебя ненавижу, сволочь… - прошипел он, отползая буквально на четвереньках. Николас тяжело дышал, перед глазами темнело, и в голове жутко звенело, но он поднялся и потрогал жутко разболевшийся нос, решил не вытирать рукавом дорогущей рубашки чуть-чуть запекшуюся кровь.
- Ну и проваливай нахрен отсюда. Вали к Нилу, у него свободное место для тебя найдется, - он фыркнул, приходя в себя и возвращаясь в образ невозмутимого идиота. – А его можешь сюда отправить. Все равно никто не заметит до утра.
- Сам позовешь, если надо будет, буду я еще бегать по поручениям какого-то… тупого… козла… - Морис приподнялся, повис на ручке двери, открыл ее и буквально вывалился в коридор. Хотелось ползти, как гусеница, и внутри все болело, но пришлось встать и отправиться в ближайшую уборную, чтобы привести хотя бы лицо в порядок, оценить его состояние.
Николас, подождав минут пять, решил, что неплохо было бы сделать то же самое. Пар был выпущен, злости не осталось, внутри царила восхитительная пустота, кристальная чистота, которую ничто не омрачало, ни единая мысль. Даже почти пропало удивление от того, как коварно Морис все рассчитал, как он обманул всех сразу – Остина, старосту и самого Николаса. Даже стало плевать на то, что он был влюблен в Дэнли, которого Николас ненавидел.
Морис в каком-то смысле был прав. Если бы Николас его так ненавидел, как говорил, он бы ни под какой дурью все равно не позволил бы себе «расслабиться» и наделать глупостей. Теперь же, когда выяснилось, что Морис занимался какой-то мерзостью с Дэнли по собственной воле, испытывая к этому озабоченному свои гейские чувства, все вышло в совершенно ином свете, чем днем. Второго предательства не было. По крайней мере, от Дэнли.
Николас вздохнул и сам же в свой адрес усмехнулся, шмыгая носом и надеясь, что кровь больше не пойдет.
Дэнли можно было не ненавидеть. А Морису он все равно никогда не верил даже на пятьдесят процентов, так что его предательство было хоть и неожиданным, но совсем не цепляющим. Вот его слова ранили по-настоящему, но отомстил Николас только что сполна, насладившись торжеством справедливости.
Пора было пойти и тоже умыться, как минимум, чтобы не чувствовать на себе запах чужого одеколона, от которого теперь просто тошнило.
Глава 16
После того, как на телефонный звонок ответил мужчина с приятнейшим голосом, Анна уверена была, что на встрече с родителями Николаса Бедетти увидит чрезвычайно воспитанных людей.
Утром же звонок повторился, но уже из резиденции Бедетти в академию, и все тот же мужчина с тем же приятным голосом сдержанно извинился за то, что из-за внезапно изменившихся планов он присутствовать на встрече не сможет, и приедет только его жена.
Маленькая досада превратилась в куда более крупную, когда Анна уловила внезапное возбуждение обслуживающего персонала академии. Не говоря о горничных, официантках и работавших по утрам садовниках, можно было заметить волнение среди преподавателей, которые будто тренировались улыбаться, постоянно делая это в пустоту, а потом снова превращая лица в каменные и о чем-то сосредоточенно думая.
Бедетти, как ни странно, не высовывался, будто прячась где-то вплоть до приезда матери, а за завтраком и обедом появился, завесившись волосами.
В кабинет Анне пришлось отправиться раньше, чем она предполагала, раньше, чем из столовой начали уходить ученики. Подошедшая к ней завуч наклонилась и выразительно сообщила о прибытии матери Бедетти почти в самое ухо, вцепившись при этом в плечо рукой. Анна расплылась в улыбке, отложила салфетку, лежавшую у нее на коленях, и поднялась с готовностью рассказать практически наизусть выученную речь о методах воспитания, которые она решила применить к ученикам.
- Добрый день, госпожа Бедетти, - сладчайшим, но при этом таким свежим и бодрым голосом поприветствовала она, открыв дверь в свой кабинет и разворачиваясь, чтобы ее закрыть.
- Долго шли, - ответила на это мать Николаса, развернув часы со стола психолога циферблатом к двери и постучав по нему ногтем. Ноготь был коротким, даже чересчур, с обкусанной вокруг него кожей и с ободранным бордовым лаком.
Чтобы увидеть ее лицо, Анне пришлось сначала обойти стол и сесть в свое кресло. Только тогда ей предстала совсем не та женщина, которую она ожидала увидеть. Она готова была ко всему. К мудрой и некрасивой проститутке, подцепившей богатого «папика», к глупой и красивой проститутке, сделавшей то же самое. К невзрачной, степенной, но мудрой серой мыши с манерами настоящей леди.
Только не к тому, что увидела.
- У меня мало времени. Что вы там хотели обсудить по поводу моего сына? – зазвучал все тот же низкий, даже прокуренный голос, когда бледные губы чрезмерно большого рта разомкнулись. Губы были ободраны зубами до мяса, и их покрывала местами потрескавшаяся корка запекшейся крови с чешуйками кожи. Крупный, будто переломанный в трех местах нос позволял закрасться сомнениям, а широко посаженные, абсолютно черные глаза с тяжелым взглядом из-под низких бровей, подтверждали догадку.
Итальянская кровь у Николаса была явно от матери.
Она даже не была накрашена, а темные волосы забрала в хвост, выбившиеся из которого пряди прибрала темными солнечными очками.
Взгляд Анны медленно опускался от ее тяжелого, выдвинутого вперед подбородка к шее, обнаженной вплоть до ложбинки большой груди. Казалось, что кроме блестящей лаковой куртки с молнией, вшитой сбоку, на ней не было ничего.
- Вчера за ужином Николас выразил желание поменяться комнатами, потому что не желает делить спальню с тем одноклассником, с которым живет сейчас. Я посчитала это временным, потому что всплеск эмоций у юношей в их возрасте – дело обычное, и через пару дней желание может измениться, а сама ситуация с постоянной перестановкой во время учебы может отразиться нежелательным образом на психологическом воспитании остальных учеников. Но староста старшего курса решил напомнил мне, что я не могу отказать Николасу в его желании, не посоветовавшись с его родителями, за что мы оба ему благодарны. Поэтому я вынуждена была вызвать вас и вашего мужа, который, к сожалению, приехать…
- Не смог, - закончила за нее Бедетти, развалившись в кресле по другую сторону стола, как от женщины Анна ожидать могла с трудом. Ее ребяческая манера двигаться и вести себя смешивалась с грубостью, и все это вызывало легкую растерянность у самой Анны. Она даже не могла определить на взгляд, была ли мать ученика старше, чем она сама. Совершенно неопределенный возраст был отличительной чертой что матери, что сына, который выглядел порой гораздо старше, чем был на самом деле.
Бедетти грызла ноготь большого пальца, изогнувшись, чтобы со своим впечатляющим ростом дотянуться локтем до подлокотника и опереться на него, сидела и смотрела на психолога в упор, чуть наклонив голову и не моргая.
- Могу я узнать, что вы думаете о сложившейся ситуации? – Анна улыбнулась так, что румянец на щеках стал по-настоящему естественным.
Ответной улыбки это не вызвало, и лицо Бедетти осталось холодным, бледным до серости и мрачным, каким и было до этого.
- Вы не представились, - заметила она, кивнув на табличку лишь с инициалами двойного имени и фамилией психолога. – И не спросили моего имени. Но я сама виновата, сразу спросила, зачем вы меня вызвали.
- Прошу прощения, меня зовут Анна Клейтон, можно просто – Анна, очень приятно, - Анна протянула в доказательство приятным эмоциям, которые «испытывала», руку для типичного рукопожатия. Бедетти сделать того же самого и не подумала, на секунду отвлекшись от пальца и перестав его грызть, лишь чтобы пересесть поудобнее и закинуть ногу на ногу.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |