- Об этом ты завтра с Ангелом поговори, - посоветовал Зимогор. - Он тебя
поймет. И упечет лет на пять в нормальную зону, без всяких аномалий.
- Потому я и говорю с тобой, - мастер отнял ладонь от лица, перестал
стесняться беззубости или забыл о ней. - Ты же геолог и, судя по глазам,
человек мыслящий.
- Ну да, потому сейчас смотрю на этого робота и мыслю, сколько он стоит.
Хотя бы примерно.
- Дорого стоит, - определил Гнутый. - Установка на самом деле классная.
Конечно, есть кое-какие недоработки, но в целом это революция в буровом
деле. Жалко, не пустят в серию, а японцы и американцы слижут и присвоят,
как обычно.
- Если дорого, значит, сажать тебя будут за ущерб в особо крупных
размерах, - вздохнул Зимогор. - А ты мне сейчас уши Шамбалой протираешь.
- Посадки, например, я не боюсь. К тому же за установку не посадят, ущерба
- нуль, если не считать износа, - вдруг заявил мастер. - Отстоялся,
отдышался, бедолага, и теперь работает, как часики.
- Работает?..
Он лишь ухмыльнулся, взял со стола пульт и включил станок. Манипулятор
захватил из кассеты буровую штангу, заправил ее в шпиндель, зажал, и на
мониторе появилось окно с надписью: "Инструмент к работе не готов.
Отсутствует породоразрушающий элемент. Начинать спуск снаряда?"
Гнутый дал отбой и выключил установку.
- Что же ты тогда не ликвидируешь аварию? - скрывая удивление, спросил
Зимогор.
- А влияние среды. Точнее, сопротивление. Стоит опустить аварийный
инструмент к забою - электроника блокируется, - с удовольствием стал
объяснять мастер. - Но не полностью. Весь механизм подъема снаряда
действует. Аномалия очень чувствительна и благородна. Она как бы говорит -
вытащите из меня инородное тело. И когда мы поднимаем снаряд, все системы
начинают работать. Но поднимем - эта умная машина превращается в кучу
мертвого железа. И так стоит часов пять, словно дает нам время подумать.
Занятно, правда? Но есть еще более занятная вещь, - он развернул к
Зимогору монитор компьютера и защелкал на клавиатуре. - После того как мы
этот песок достали, и произошла авария. Сначала полностью заблокировался
станок, потом начались эти пляски... А потом, когда вернулись, - все
работает! Спустили инструмент в забой, и сразу же авария...
- Ты сам держал этот песок в руках?
- Держал... Интересное вещество, с большим удельным весом, между прочим,
так что промывочный раствор не поднимал.
- Кто еще держал?
- Циклоп, естественно, и Ячменный...
- Опять Циклоп?.. Ладно, а раньше песок не встречался?
- Был на подходе к горизонту, но мизер, крупинки. Ячменный посчитал за
породную крошку, а он у нас умный, в геологии разбирается... Тут же
килограммов пятьдесят выбили. По объему - пара пригоршней, а вот по
весу!.. Повезло: забурились в нижележащий горизонт, хорошо заклинились,
сорвали столбик керна с забоя, и трубу как пробкой запечатало. Потому и
подняли...
- Значит, буровой снаряд застрял после песочной линзы?
- Нет, в самом песке, - увлеченный компьютером, сказал Гнутый. - Я его
стал перебуривать, затянуло... Тут и прихватило...
- В песке прихватило инструмент?
- Не в простом песке, с большим удельным весом... Ты радиофобией не
страдаешь?
- Шамбалой пугал, теперь хочешь еще и радиацией напугать?
- Я в Березовской партии работал, на уран бурил, - мастер наконец отыскал
то, что хотел. - И урановых песков насмотрелся... А этот тяжеленький
песочек не просто руда. Это обогащенный, оружейный уран. В чистом виде.
- Кто проверял? Радиоактивность замеряли?
- Чем?.. В партии простенького дозиметра нет... Если не страшно, посмотри
сюда.
- Что это? Я в этих кривых не разбираюсь, - Зимогор глянул на монитор.
- Умную машину сделала оборонка, - снова похвалил Гнутый. - Нам дозиметров
не дают, чтоб паники не было, а робот все фиксирует. Только стоит порыться
в его памяти... Вот, смотри, рост уровня радиоактивности. И параллельно -
растет температура. Повышенный фон пошел с девяносто второго метра. На
четырехсотом от керна, который мы поднимали, уже идет смертельная доза
облучения. И температура двести тридцать семь градусов, промывка кипеть
должна, а она выходит холодная. Вот, на выходе - шестнадцать градусов.
Куда делось тепло?
- Не было его, наврал компьютер.
- В том-то и дело, не врет эта машина... Вот и черненький песочек, смотри
сюда... Видишь характеристики? Чистый обогащенный уран, даже мощнее. А мы
его голыми руками в бутылку ссыпали. Втроем: я, Величко и Ячменный. Тот
естествоиспытатель только на вкус этот песок не пробовал. Не слабо, да?
Олег почувствовал, как свечение монитора неприятно опахивает лицо и руки,
будто радиация исходит от кривых, вычерченных на экране...
- Если бы ты подержал в руках чистый уран, - не сразу проговорил он, - у
тебя бы уже давно руки отвалились. И заодно - яйца.
- Я теперь и жду, когда отвалятся, - признался Гнутый. - Поэтому мне и в
тюрьму не страшно. Ни я, ни этот умный Ячменный не доживем не то что до
суда - до приезда Ангела вряд ли дотянем. Подозреваю, Величко ушел
куда-нибудь и копыта откинул. Потому что этот идиот... ну, в общем, как
сумасшедший стал от песка. Пока я бегал за Ячменным, он стащил щепотку и,
чтобы не нашли, за щеку спрятал...
- Кто еще знает о радиации? - озирая пугающую медицинской чистотой
буровую, спросил Зимогор. - Кроме Ячменного?
- Никто, - мастер оторвался от компьютера. - И Ячменный не знает. Ты
первый. Потому что я обнаружил автоматическую запись радиационного фона
только сегодня утром. Конечно, наш начальник партии умнее, но машина тоже
ничего, взяла и записала. И кривые вычертила...
- Молчи пока, - попросил Олег.
- Да я молчу... Знаешь, так умирать неохота! - улыбнулся по-детски Гнутый.
- Представляешь, только зубы прорезались, расти начали. Так мучался,
ночами не спал, а слюни текли - до колен. Представляешь, сразу шестнадцать
штук. Неужели все зря?.. Вот, смотри, какие уже!
И, обнажив десны, показал ровные ряды вырастающих, с ребячьими пилочками,
зубов...
* * *
Пластиковая бутыль из-под "фанты" скукожилась и покрылась сеткой мелких
трещин, так что при малейшем прикосновении хрустела и готова была
рассыпаться в прах. Мамонт стоял перед ней, как перед миной, установленной
на неизвлекаемость, и лишь ругался про себя: могли же засыпать хотя бы в
железную банку, на худой случай в стеклянную тару!
Привыкшие к соли Вечности, но еще не прозревшие, люди эти не понимали, с
чем имеют дело и что творят, оставляя солнечное вещество без всякой
защиты. Оно уже частично испарилось, растаяло в атмосфере, и все равно
оставалось еще килограммов сорок. Мамонт не имел опыта обращения с этой
солью, хотя знал, что единственное, чем можно остановить "таяние" -
немедленно запечатать ее в плотную капсулу из чистого золота. Этот
сверхпроводимый металл не случайно считался символом солнца, однако был
прямой противоположностью, обратной сутью Манорайских сокровищ. И все-таки
у них было одно общее качество: в больших количествах то и другое
приносило зло. Непосредственный и долгий контакт с таким объемом соли и ее
сильнейшее излучение, как и радиация, накапливались в костном и спинном
мозге; человек обретал огромную физическую силу, утолщенную и твердую, как
хрящ, кору головного мозга, продолжительность жизни, сравнимую с
вечностью, но и вместе с тем - демоническое состояние.
Когда-то эту соль искали и добывали исключительно для таких целей, называя
ее магическим кристаллом...
Найти любую золотую посудину здесь было нереально, и Мамонт с тоской
вспомнил, сколько этого барахла в виде сосудов и кубков валяется в пещерах
Урала. Он поискал что-нибудь подходящее в кернохранилище, но здесь был
образцовый порядок, и пришлось выйти на улицу. Литровые стеклянные банки
из-под консервированных щей не годились - стенки не выдержат веса и
напряжения, у солдатских фляжек, брошенных вместе с амуницией, слишком
узкие горлышки, придется долго засыпать, причем горстью, да и что станет с
алюминием, неизвестно. Он заскочил в тепляк буровой установки, помня по
своим экспедициям, что там бывает множество самой разной посуды, но
оказалось, тут вообще все стерильно, ржавого ведра не найдешь, одна
пластмасса. Тогда он побежал на пищеблок - хоть бы эмалированную кастрюлю
найти или чайник! - и нашел тару почти идеальную: солдатский вещмешок с
брезентовыми лямками!
Мамонт вернулся в кернохранилище и осторожно, чтобы не касаться соли
руками, стал разламывать пластиковый бок бутыли. За этим занятием и
застала его Дара.
- Посвети мне фонариком! - попросил он. - Здесь нет света.
Она же вдруг отстранила его руку и склонилась над ящиком.
- Они достали соль?! Постой, Мамонт! Отойди в сторону! Я сама...
Глаза Дары засветились от предвкушения удовольствия. Она смело взломала
пластик и набрала две горсти соли.
- Что ты делаешь?! - закричал он. - Так нельзя! Неужели ты не знаешь, что
это?
- Знаю, - нараспев проговорила она, испытывая наслаждение. - Милый Мамонт!
Я знаю все о соли Вечности. Какое потрясающее чувство, когда ты держишь ее
не щепотку, а пригоршню!
Дара медленно и нехотя ссыпала соль в вещмешок и плавными, кошачьими
движениями, купая руки, набрала еще.
- Нет, тебе не испытать этого... Да и не нужно. Ты избран Валькирией... А
мне... А нам!.. Теперь ты понял, откуда Дары черпают свое очарование и
силу? Соль Вечности!.. Я так боялась, что Стратиг не отпустит с тобой,
пошлет другую Дару... И так боялась, что пропущу этот счастливый миг,
когда они поднимут сокровища Манораи...
- Нам надо поторопиться, - оборвал ее Мамонт, - скоро утро, закончится
праздник и сюда вернутся люди.
Она ничего не хотела слышать. Она играла с вечностью, как богатые
персидские принцессы играют с драгоценными камнями, засыпанными в сундук,
но пространство ящика было слишком мало, а соли все-таки мало, чтобы
купаться в ней, как курице в пыли. А хотелось!
- Они не вернутся, пока я здесь. - Казалась, впервые в жизни она была
зачарована видом Вечности. - Никого не подпущу. Никому не позволю владеть
сокровищами Манораи!
Наконец, Дара перенесла их в вещмешок, выгребли, вымела пальчиками все до
крупинки, однако не дала Мамонту завязать горловину мешка, продолжала
пересыпать тяжелейший черный песок из ладони в ладонь, любуясь его
течением, и медленный, тягучий поток излучаемой энергии, словно пар с
кипящего котла, впитывался в ее огромные глаза, уносясь, как в вишневую
бездну.
- Ну, довольно, - он пытался оттащить ее, как малое дитя. - Пора! Надо еще
определить место, куда мы уберем все это...
- Постой!.. Еще немного!.. И мне будет достаточно... - словно в забытьи,
шептала Дара. - Я лишнего не возьму... Для тебя есть соль Знаний в
копях... А это моя соль. И я видела лишь малую щепоть... Стратиг давал
подержать в ладонях... Пусть напьются мои очи! Пусть они станут вечными...
Все женщины мира мечтают прикоснуться к ней. Или хотя бы взглянуть, чтобы
взор стал солнечным!.. Мир становится слепым из-за гаснущих женских
глаз... И потому у мужчин теряется разум, меркнет память. Гои превращаются
в изгоев, когда в мире нет женских сияющих взоров!
Мамонт с усилием отстранил ее, накрепко завязал вещмешок.
- Надо уходить! - он взвалил ношу на плечи, стянул лямки на груди. - Уже
утро, и догорает огонь Радения...
Она вставала с пола медленно и томно, словно с брачной постели. Не
дожидаясь ее, Мамонт открыл дверь и стал спускаться по железным ступеням.
И когда стал на землю, услышал за спиной властный приказ:
- Стой! Не оборачивайся! Руки за голову! В доказательство своей
решительности невидимый противник дал над головой короткую очередь. Мамонт
не увидел - услышал, как на лестницу выскочила Дара, послушно заложил руки
за голову и ждал, когда она прикроет, отведет глаза этому стрелку.
Но вместо этого услышал низкий смех и еще одну очередь. Пуля срикошетила о
стенку вагона и с пением ушла в розовеющее небо.
- Опусти руки, дура, твои чары на меня не действуют! Встань с ним рядом!
На короткий миг Мамонт все-таки повернул голову и краем глаза увидел
огромного детину с черной повязкой, закрывающей правый глаз. Автомат в его
руках был как игрушка...
За три вылазки под маскировочные сети он знал буровиков в лицо. У этого
было прозвище - Циклоп.
Дара пыталась отвести ему глаза: пронзительный, чарующий и влекущий ее
взгляд был неотразим и одновременно грозен, как взгляд судьбы, и по
страстности напоминал удары ветра перед бурей, перечеркнутые свечением
вишневых молний. Перед такой силой не мог устоять ни один мужчина; через
несколько секунд Циклоп должен был бросить оружие и встать перед ней на
колени...
Он в самом деле сделал движение рукой, будто пытаясь защититься от глаз
Дары, но вдруг сдернул черную повязку...
И она сама вскинула руки, заслоняясь от его взгляда!
- Рядом, я сказал! - прорычал Циклоп. Дара медленно спустилась по железным
ступеням и встала справа от Мамонта.
- Что с тобой? - шепотом спросил Мамонт, но одноглазый услышал.
- Молчать! Сними вещмешок, поставь на землю и три шага вперед! Не
оборачиваться!
Имея за спиной вес в полцентнера, бороться с противником, обезоруживать
его было бы тяжеловато, лучше избавиться от груза...
- Не знаю, что со мной... Он сильнее меня, - тихо проговорила Дара. - Он
открыл второй глаз...
Мамонт поставил ношу на землю, прошел вперед. Циклоп завозился, поднимая
вещмешок на плечи, и когда судя по звуку, надел одну лямку и стал пихать
руку во вторую, Мамонт с разворотом, в слепом прыжке ударил ногой по
голени и схватил автомат за ствол. Сбить такого гиганта не удалось, но
связанный второй лямкой, он не мог управлять оружием и, нажав спусковой
крючок, в две секунды высадил остатки патронов в магазине. Руки опалило
вмиг разогревшимся стволом. Не сама стрельба, а эхо было настолько громким
в утреннем воздухе, что по горам, казалось, закувыркался многократно
повторяемый гром.
В первое же мгновение стало ясно, что справиться с этим верзилой будет
невозможно; он обладал не только противодействующей чарам Дары силой, но и
огромной физической. И не мог нанести ответного удара лишь потому, что
левая рука застряла в тесноватой для него лямке вещмешка. Выпустив
автомат, Мамонт бросился в сторону - к караульному вагончику, где он видел
на земле амуницию и оружие, брошенное солдатами охраны. Тем временем Дара
стояла со вскинутыми руками и еще пыталась усмирить Циклопа, а тот,
наконец-то справившись с лямкой, вдруг отшвырнул пустой автомат и помчался
вон с территории участка. Боковым зрением Мамонт увидел, как, не попав в
проход, одноглазое чудовище буквально выдрало, вынесло на себе большой
клок маскировочной сети.
Оружие было на прежнем месте. Мамонт выскочил через разорванную дыру
из-под сетей. Циклоп уже пролетел далеко вниз по склону, миновал избушку
Ячменного и скачками несся к речке. На миг опустившись на колено, Мамонт
успел послать вслед две коротких очереди, прежде чем спина с вещмешком
скрылась за кручей. Расстояние было велико, и все-таки, когда он сбежал
вниз, на каменных развалах заметил брызги крови.
Рана, видно, сильно кровоточила, на другой стороне реки Мамонт нашел след,
уходящий в кедровник.
- Я пойду впереди! - крикнула Дара, устремляясь в темноту леса. - Чувствую
его след!
- Почему у тебя не получилось? - спросил он на бегу. - Потеряла
способность?
- Это не человек... Понимаешь, не человек! Он даже не летарий...
- Кто же?
- Не знаю! Еще не встречала таких... В нем есть что-то от зверя! Смотри,
сколько крови... А он бежит... И запах! Странный, мускусный... Как от
самца гориллы!
Через полкилометра они нашли на земле окровавленный тряпичный ком: похоже,
сменил затычку на ране. Дара склонилась над ним, подержала руку и
отдернула.
- И кровь - не человеческая...
Они вырвались на луг, и тут уж не нужно было выискивать след по брызгам
крови и взрытому лесному подстилу - Циклоп проламывался сквозь высоченные
травы, пробивая дорогу. Правда, бежать по ней даже в запале погони было
неприятно: запачканная кровью трава мазала руки, одежду и даже лицо. Судя
по следам, она хлестала с правой стороны шеи, почти фонтаном - смертельная
рана! - однако Циклоп бежал, ничуть не сбавляя скорости.
Всякий зверь бы уже лег от потери крови и сил...
- Я все поняла! - вдруг крикнула Дара. - Его не догнать! Даже если
потеряет много крови!.. У него же соль Вечности! Такая мощная подпитка!
Мамонт чувствовал, что Циклоп уже оторвался на приличное расстояние и оно
ничуть не сокращается. Однако ничего не оставалось делать, как
преследовать:
когда-нибудь он должен истечь кровью! Даже зверь не выдерживает долгой
гонки и в конце концов ложится! И тут уж не поможет излучение манорайской
соли.
Далеко справа на высоком холме догорал праздничный костер. Видны были
люди, стоящие лицами к востоку - там разливалось зарево и вот-вот должно
было взойти солнце. След Циклопа огибал холм стороной - не хотел
показываться на глаза народу, среди которого были его товарищи с буровой и
солдаты охраны. Значит, он действовал не на общее благо, когда поймал
воров с поличным в керновом складе. Возможно, сам хотел достать соль из
вагона-сейфа, да Мамонт с Дарой помешали...
- Стой! - внезапно крикнула она и, усмиряя свой бег, схватилась за траву.
- Смотри, смотри!
И в следующий миг крик восторга взметнулся над лугом. Мамонт оторвался от
земли, поднял голову - мешал высокий быльник! - осмотрелся.
- Что?.. Ничего не вижу.
- Выше'. Смотри выше!
Сначала ему показалось, впереди, над зарослями, мелькнула тень - словно
полотнищем опахнули. Закачалась высокая трава...
- Еще выше! - Дара захлебывалась от радости.
Он вскинул голову и глянул в небо.
Над зрелыми верхушками трав полыхнул огонь круглых птичьих глаз, и в
следующий миг Мамонт увидел филина. Огромная птица бесшумно парила над
лугом, что-то высматривая, и ветер от крыльев пригибал, стелил могучие
травы.
- Атенон! - воскликнула Дара и помчалась вперед, под бегущую тень. - Он
где-то рядом!
Внезапно ловчий филин затормозил крыльями, раскрыл когтистые лапы и мягко
опустился на землю...
Как человек основательный, приученный многолетним скрупулезным трудом все
доводить до конца, академик не мог уехать, не завершив дело. Ему не жаль
было бросать роскошную даже по современным меркам квартиру, ибо самое
ценное в ней уже было похищено; он особенно не тужил, что оставляет
великолепное, собственной конструкции камнерезное оборудование, оставляет
Питер, город хотя и страшный, но город детства. Однако он не мог тронуться
с места: ему, как дважды Герою Соцтруда, установили на родине бюст. А
родиной его был дом на Пятой линии Васильевского острова, возле которого
он чуть не замерз во время блокады.
В его дворе и воздвигли монумент...
Святослав Людвигович в свое время сопротивлялся этому, много раз ходил на
прием к первому лицу города, просил подобрать другое место, но лицо это
подозревало, что академик желает быть установленным на площади, и упрямо
настаивало, чтоб бюст был напротив дома, где Насадный родился.
И настоял. Для памятника у детей отняли полдвора, по сути ликвидировали
детскую площадку. Однако история с хождениями наверх еще не закончилась,
потому что началась схватка со скульптором, который лепил оригинал бюста,
чтобы отлить его потом в бронзе. Первый он сотворил по фотографиям
академика, но тот сразу же забраковал его из-за полной непохожести: на
круглой, как гончарный круг, подставке стояла расчлененка - отрубленный по
грудь черный мертвец со звездами на груди. Во второй раз у ваятеля
получился жизнерадостный идиот с высоким лбом, в третьем варианте
кое-какая схожесть была, но скульптор зачем-то прилепил на гранитный
постамент молоток и циркуль. Насадный популярно объяснил ему, что это -
масонская символика (а он в ней разбирался) и что он никогда ни в каких
ложах не состоял, потому ее следует убрать. Тогда на него пошла жалоба,
академика пригласили в Зимний дворец, мягко пожурили, дескать, творцам
виднее, они тоже хотят самовыразиться, и бюст установили какой есть.
Вскоре после открытия его Святослав Людвигович вместе с Рожиным пришли
темной осенней ночью с зубилами и молотками и срубили масонский символ.
Через три месяца его восстановили, но они опять срубили. В третий раз
приваривать молоток с циркулем не стали, но, как и следовало ожидать,
ущемленные дети весной начали играть на газоне вокруг постамента, весь его
истоптали, раскопали, в общем и правильно сделали. Памятник от этого
слегка накренился назад и стоял теперь, как изваяние на острове Пасхи,
глядя в небо. Когда академику было грустно, он шел в свой родной двор на
Васильевском и, прячась в кустиках, смотрел на себя бронзового. Даже
откинув всяческое тщеславие, в этом что-то было - памятник при жизни!
А он все кренился и кренился, но самому ходить и говорить об этом было
неловко да и бессмысленно, поскольку началась перестройка, утверждающаяся
свержением многих памятников. Тогда они решили с Рожиным снять его. Пришли
на дело как всегда ночью, раздолбили гранитную плитку сзади и обнаружили,
что бюст прикреплен к постаменту намертво - только взрывать. И ведь
подпорки не подставишь, чтобы в одночасье не рухнул на детей, которые под
бетонным основанием выкопали землянку и там курили или нюхали клей
"Момент", натянув на головы пластиковые пакеты.
Если бы снять бюст, то новый никто бы восстанавливать не стал, а постамент
тогда снесли бы городские власти. Пока академик со своим старым
сподвижником придумывали, как это сделать, сама жизнь нашла выход: они
заметили, что кто-то из соседнего дома ходит и ночью тихонько долбит
заднюю часть постамента, чтобы освободить крепления - что ни говори, а в
бронзовом, хотя и пустотелом академике полцентнера цветного металла,
погоня за которым шла по всей стране. Тогда они решили подождать, когда
добровольный помощник основательно разворотит железобетон, а они нагрянут,
спугнут его и сами снимут.
Смерть Рожина и последующие события остановили наблюдение на несколько
дней, и теперь Насадный опасался, что добытчик цветного металла размолотил
бетонное крепление и снял памятник. Но тот, видимо, обрабатывал за ночь
сразу несколько объектов, и дело подвигалось у него медленно, хотя бюст
уже шатался, если подцепить монтировкой.
Он не мог покинуть город, бросив свой памятник на добычу ворам, а Дара -
то ли добровольная спутница, то ли своеобразный конвоир, - настаивала
ехать на Таймыр немедленно. Тогда он неторопливо собрал кое-какие вещи,
оделся так, как обычно одевался для торговых дел на набережной Невы,
посмотрелся в зеркало - потасканный, стареющий интеллигент, и если еще
пару дней не побриться, даже близкие вряд ли узнают...
- В таком виде не поедешь! - вдруг заявила Дара. - Я помню тебя другим.
Побрейся и переоденься.
- На Таймыре меня тоже помнят, - неуверенно воспротивился он. - Могут
узнать...
- Со мной не узнают, - был ответ. - Не надо изменять своим привычкам.
Академик подчинился, соскоблил бритвой щетину, выбрал в шкафу среди
изношенных костюмов самый приличный, переоделся и взял с собой несколько
рубашек и галстуков. Вместо того чтобы тайно покинуть квартиру, они вышли
открыто и неподалеку от дома поймали частника.
- В Пулково, - скомандовала Дара.
- Нет, сначала на Васильевский, Пятая линия! - приказал Насадный.
- Зачем? - спросила она и посмотрела знакомо, с улыбкой, как в латангском
аэропорту.
- Я там родился...
К счастью, памятник еще был цел, разве что постамент накренился еще
больше, поскольку выкопанная детьми землянка оказалась заполненной
грунтовыми водами.
- Помоги снять бюст, - попросил таксиста. - Я заплачу. У тебя же есть с
собой инструмент?
- В этом деле я тебе не помощник, - испугался тот. - Средь бела дня?..
Вмиг арестуют!
Тогда Святослав Людвигович встал рядом с памятником и попросил его
внимательно посмотреть. Таксист долго смотрел, сличал, хмурился, затем
безбоязненно подпятил машину задом, достал буксирный трос, накинул один
конец на голову бюста, другой зацепил за фаркоп и дернул. Наклонившийся
постамент рухнул, бронзовый академик отвалился сам. Они погрузили его в
багажник, отвезли к дому покойного Рожина и подняли в квартиру.
- Если совсем туго станет, сдай его в металлолом, - наказал он вдове и
оставил ключи от квартиры. - И еще, там за стеллажами спрятано много
всяких круп, сахарного песку, соли, спичек. Бери, сколько хочешь.
- А как же ты? А куда же ты? - спохватилась она, с любопытством глядя на
Дару.
- Мы на Таймыр, - признался Насадный, - только ты забудь об этом и никому
ни слова. Даже моей дочери.
И сразу же поехали в Пулково.
Он знал, что никогда больше не вернется сюда, потому что у академика был
еще один памятник, самый главный - целый город в таймырской тундре, его
детище, сейчас покинутое жителями, пустое и мертвое. Можно было бы,
конечно, уехать к дочери в Канаду и там дожить остаток своих дней, однако
от одной мысли, что его похоронят в чужой земле, ему становилось
невыносимо тоскливо, и когда дочь заводила разговор об отъезде из России,
он сразу же ставил условие - тело после смерти привезти назад и похоронить
в Балганском метеоритном кратере. А иначе, мол, я встану мертвый и уйду, а
тебе всю жизнь не будет покоя. Она не могла дать таких гарантий (хорошо
хоть оставалась честной), и на какое-то время успокаивалась. Академик
представлял, сколько это хлопот, сколько будут стоить такие похороны: муж
ее, когда-то зараженный Насадным астроблемами, занимался только ими и
таких расходов не потянул бы.
Вернуться на Таймыр они собирались вместе с Рожиным, и, пожалуй, уехали бы
давно, но у старого сподвижника еще была жива жена, да и сам он в
ближайшие десять лет умирать не собирался, так что рановато, считали они,
трогаться в последний путь. Предсмертная исповедь старого сподвижника,
потом его кончина и явление Страги Севера изменили все планы.
Уничтожить действующий образец "Разряда" (готовую установку он все-таки
считал моделью, поскольку она была изготовлена в единичном экземпляре и
полностью вручную) было не так-то просто, и он действительно лишь один
знал, как это сделать. Хранилась она полуразобранной в замурованном боксе
экспериментального катакомбного цеха, однако при этом все-таки была
доступной для тех, кто умеет искать и знает, что ищет. А грамотным
современным инженерам не составило бы труда в течение месяца смонтировать
ее. Но запустить, даже при современных компьютерных возможностях, шансы
были минимальными: проанализировать состав газовой среды, которой и сейчас
была заполнена перепускная камера, рассчитать ее соотношение, определить
уровни и последовательность действий блоков ионизации, режимы работы
инжекторов - на это потребуются многие месяцы, а то и годы!
Когда после первомайской демонстрации объявили о чернобыльской трагедии и
назвали ее дату - двадцать шестое апреля, академик вздрогнул, будто по
нему пропустили электрический импульс. Он совершенно забыл о названной
Страгой дате, когда начнется фаза Паришу - точнее, плохо ее расслышал,
возмущенный и увлеченный своими мыслями, однако же подсознание схватило и
сберегло его слова.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |