только бы ночь не кончалась...
И вдруг в этот момент радости, оживления души и забытых чувств, в миг
тишины, когда даже дрова не стреляли в камине, взорвался и опалил всех
огнем незаметный Нигрей.
- Не могу! - закричал он и ахнул гитару об угол камина.- Не могу!! Все, не
могу... Эдуард Никанорович! Убей меня! Растопчи меня! Я трус! Я предатель!
Я - мерзкая блевотина!.. Эдуард Никанорович! Я предал тебя! Ты спас меня,
ты ко мне, как отец!.. А я - предал.
Он не знал, что еще говорить, и только тряс кулаками над своей головой. И
как от всякого взрыва, заболело в ушах, зазвенело пространство.
- Что с тобой, Витя?- наконец спросил полковник, медленно возвращаясь к
реальности.
Нигрей подтянул колени к подбородку, сложился в комок, уткнул лицо.
- Мне стыдно смотреть...
Полковник ощутил, как напряглось плечо Капитолины под его ладонью и будто
током пробило ее безвольное тело.
- Я предал всех. Я вас всех сдал!..
- Прекрати истерику,- полковник сорвал "чалму", швырнул в огонь. Полотенце
накрыло огонь, угли, и в зале потемнело.
- Прости, Эдуард Никанорович,- Нигрей встал.- За истерику прости. За все
остальное мне прощения нет. И я знаю, что мне нужно сделать.
Умные оленины бесшумно покинули зал и растворились где-то в чащах
охотничьего терема.
- Говори, Витя,- Арчеладзе взрыл угли щипцами.- И включите верхний свет!
Под потолком вспыхнула люстра из оленьих рогов: тупые рожи кабанов взирали
бесстрастно каменными глазами.
- Никанорыч, убери уши,- вдруг сказал Воробьев.- Ну, прошу тебя!
- Молчать! - Полковник швырнул щипцы.- Говори, Виктор.
Капитолина села и подобрала ноги.
- Понимаю... Мне уйти, да?
Полковник обнял ее плечо: возле огня ей вдруг стало холодно...
- Слушаю, Витя...
- Я влетел, товарищ полковник,- вымолвил Нигрей.- На "мочалку" не хватило
сил... Нет, я хотел, но замерз. И не успел. Не смог. Впрочем, что теперь!..
- К кому влетел?
- Владельцу вишневого "Москвича".
Арчеладзе непроизвольно вздрогнул, и это ощутила Капа- на мгновение
отпрянула от него, затем и вовсе отстранилась.
- Продолжай...
- Похоже, он профессионал. Но чей человек- неизвестно,- Нигрей говорил
глухо, будто сквозь повязку.- Выждал меня... Видел, как я отрабатывал
объект. Все видел... И взял у машины, вытряс все, и "мочалку".
- Продолжай, Виктор...
- А все, Эдуард Никанорович,- выдохнул Нигрей.- Сделал копию пленки.
Аппаратура была в "Линкольне"... Я виноват, я первым стал искать
компромисс. Он диктовал, вязал по рукам и ногам... Очень осторожный и
какой-то... неуязвимый. Хотел вырвать у него "мочалку"! И руки согрелись,
кофе с ним пил... Не мог! Не знаю почему! Не знаю! Какое-то оцепенение...
- Как у кролика перед удавом,- мрачно заметил Воробьев.- В штанах-то
ничего?..
- Уйди, кошкодав,- тихо предложил полковник.- Ступай в лес грибы собирать.
Воробьев неловко выбрался из-за стола, опрокинув несколько рюмок, и
поплелся к двери.
- Поверить трудно,- сказал Нигрей.- Но это так... Потом я пытался
анализировать свое психическое состояние... Не исключаю, что он
воздействовал психотропиком. Хотя кофе пили из моего термоса, сидели в
моей машине. Он и не прикасался ко мне, разве что стволом пистолета, когда
брал. Я не знаю, что это! Не знаю!
- Спокойно, майор...
- У меня сильно заболело под ложечкой. Ком стал вот здесь,- он приложил
руку к солнечному сплетению.- Сначала думал, желудок болит. Когда-то
эрозия была... Только вышел из машины - все прошло.
- Почему ты решил, что он - профессионал? - спросил Арчеладзе.
- Поведение... Спокойный, как танк,- Нигрей глубоко вздохнул и,
показалось, всхлипнул.- Весь разговор в его машине записал на пленку. А
мой материал обещал не использовать против меня и против вас... Обставлял
меня со всех сторон, требовал сотрудничества, обмена информацией...
Сегодня утром заявился ко мне, спрашивал об иностранце. Кристофер Фрич
исчез из гостиницы.
- Исчез?- вскинулся полковник.- Почему наша служба не доложила?
- Не знаю... Я от него услышал, что иностранец исчез.
- Значит, этого "вишневого" интересует Фрич?
- Похоже, так... Но еще и Зямщиц, и... ваши отношения с Комиссаром.-
Нигрей помедлил и добавил: - Он показал золотой значок. Который должен
быть у вас, товарищ полковник.
Арчеладзе ощутил, что и у него заболело в солнечном сплетении.
- Ты не ошибся?
- Нет, поднес к самому лицу. Еще и потряс на ладони... Капитолина сидела у
ног в позе кающейся Магдалины: только обращалась к огню в камине, тянула к
нему руки и что-то шептала...
Полковник встал, выключил верхний свет, погасил газовые рожки, и в зале
все стало багряным и тревожным от пламени.
- Почему сразу не признался?- жестко спросил Арчеладзе.- Почему промолчал
в самолете?
Нигрей подтянул к себе разбитую гитару, поскрипел свернутыми в кольца
струнами и промолчал. Полковник вырвал у него гриф со щепастыми обломками
и бросил в камин. Отскочивший красный уголь упал на медвежью шкуру перед
Капитолиной, остро запахло паленой шерстью. Она же сидела и смотрела, как
струится синий дым. Арчеладзе аккуратно взял уголь щипцами, положил в
огонь.
- Понял свою вину?
- Все понял,- тихо выговорил Нигрей.- Я пойду... В лес, грибы собирать...
Разрешите идти, товарищ полковник?
- Сдай оружие и иди,- приказал полковник.
- Оружие?.. Но у меня нет оружия. Я не взял...
- Врешь! - отрезал Арчеладзе.- В заднем кармане, в брюках...
Нигрей достал пистолет, подержал его на ладони.
- Эдуард Никанорович... Но как мне теперь? Я не могу после этого... мне
мерзко...
- Сможешь!
- А честь офицера?..
- Посмотрите какие мы честолюбивые! - взвинтился полковник.- Ты где
работаешь? Ты где служишь? В гусарах? Или в жандармах?.. Честь офицера!
Ему хотелось наорать на него, затопать ногами, дать по физиономии, как
истеричной барышне, однако он вспомнил прошлую ночь, упаковку
нитроглицерина и приступ головной боли, вызванный просто резким
расширением со-судов. Молча налил себе стакан вина и выпил, будто воду.
Нигрей положил пистолет на мраморную плиту возле каминного зева.
- Все равно мне не пережить...
- Ну, иди утопись! Удавись!.. А может, яду дать?
- "Мочалку".
- Какие мы храбрые! - язвительно произнес полковник.- "Мочалка" была у
тебя! Что же ты сплоховал? А теперь тут мне устраиваешь спектакль!..
Браво! - Он похлопал.- Я прослезился! Я в восторге от твоей решимости! Ты
раскаивался блестяще! И время подобрал подходящее...
Нигрей вышел из света камина и как-то неслышно побрел к выходу. Полковник
понял, что его нет в зале, лишь когда колыхнулся огонь от закрываемой
двери. Капитолина съежилась, подобрала ноги и каким-то судорожным
движением пыталась натянуть предательски ползшую вверх юбку. Арчеладзе
налил шампанского в два хрустальных бокала, один поднес ей; утратившая
символ женственности Капа напоминала испуганную, прижатую к полу птицу.
Бокал дрожал в ее руке, шампанское плескалось на голые колени и
вспенивалось, словно на раскаленной сковороде.
- Пью за женщин,- невыразительно проронил полковник и выпил.
Она с трудом, словно кипяток, осушила бокал и, положив его на пол,
толкнула - хрусталь, покатившись, тонко зазвенел.
- Ждете, когда я покаюсь? - низким незнакомым голосом спросила она.- Для
этого взяли с собой... по грибы?.. Только не дождетесь.
- Зачем же так трагично? - Арчеладзе сел около нее на шкуру, дотянувшись,
поднял пистолет Нигрея.- Мне нравится, когда вы шепчете. У вас приятный
шепот... И взял я вас не для покаяния.
- Я понимаю,- вымолвила она.- Взяли для других целей... Придется немного
подождать, товарищ полковник. Налейте мне водки! Целый бокал. Тогда я с
вами пойду в спальню и сделаю все, что пожелаете. Но все равно не стану
каяться.
- Идите отдыхать, Капитолина,- он протянул ей пистолет.- Спросите у
барышень, где ваша спальня. Идите! Спокойной ночи!
- А это... зачем?- спросила она, глядя на пистолет.
- Для самообороны от начальника,- невозмутимо сказал полковник.- Суд вас
оправдает, если "пожарник" поможет...
Капитолина встала и стремительно вышла из зала. Арчеладзе несколько минут
сидел, глядя в огонь остекленевшими глазами, затем принес на медвежью
шкуру блюдо с остывшим жареным мясом, бутылку клюквенной настойки и
большую глиняную кружку. Он выбрал кусок побольше, с косточкой, насадил
его на конец кочерги и сунул его в огонь. Жир на огне затрещал. Приятный,
желаемый запах слегка будоражил. Полковник вылил всю бутылку в кружку и в
предвкушении стал ждать, когда обжарится, возьмется крепкой коркой мясо.
Много ли человеку нужно? Совсем немного, чтобы почувствовать себя
мужчиной. И провалитесь вы все со своими проблемами, муками совести и
комплексами! Пусть каждый отвечает за себя и перед самим собой.
Он пил из кружки, без всяких ножей и вилок ел мясо, отгрызая его от
большого куска, не пьянел и не ощущал сытости. Медвежья шкура и живой
огонь создавали впечатление первозданности жизни и чувств. Не хватало лишь
женщины рядом, которая бы точно так же могла есть и пить с ним, смело
глядя в глаза и на огонь. Ему вспомнилась в тот миг та, что была в
вишневом "Москвиче"- темноволосая, с огромными глазами, смотрящими открыто
и прямо. Вот кто бы разделил с ним трапезу! И он был уверен, что ему будет
безразлично, кто она, почему она оказалась в этой странной машине. Даже бы
имени не спросил, ибо важнее всего было сейчас видеть рядом символ
воплощенной женственности, а не плотскую ее суть.
Управившись с трапезой, полковник скомкал край шкуры, сделав себе
изголовье, и лег у огня. Было так хорошо, что он засмеялся и уснул. Пламя
камина просвечивало веки, и сон оттого снился в багровых тонах. Будто по
необъятной и какой-то первозданно-пустой земле бредут люди, эдакий
"железный поток" от горизонта до горизонта. Живая эта река огибает холм,
движется по долинам, поднимается на горы, и невозможно рассмотреть ни
одного лица. Будто они бегут от неведомой трагедии, случившейся где-то за
горизонтом, и это можно заметить лишь потому, что люди опалены огнем и над
головами потока реет ощущение тревоги и страха перед стихией. Полковник
вдруг сообразил, что видит великое переселение народов, что совершается
оно вовсе не из-за потопа или извержения вулкана, а по какой-то другой,
неведомой причине, в основе которой лежит ритуал, обрядовое действо,
инстинкт, равный по силе инстинкту перелетных птиц. И эта догадка
всколыхнула его, возбудила в нем стремление и страсть к движению. Но он
никак не мог приблизиться к людскому потоку, хотя бежал с горы вниз и
кричал, словно домашний гусь, завидев осеннюю стаю диких перелетных гусей.
Полковник проснулся от собственного крика и с щемяще-тоскливым, тревожным
чувством. Все было по-прежнему, только дрова догорели, рассыпались в
дотлевающий, подернутый пеплом уголь. В зале было почти темно. Кажется, в
охотничьем тереме все спали - тишина постукивала в ушах. Он пробрался в
коридор, освещенный неяркими бра из лосиных рогов, отыскал туалет и
тщательно умылся. Остатки сна и воспаленная живым огнем, иссохшая кожа на
лице - все отошло. Осталась лишь тревога, вынесенная из сновидения.
Полковник вдруг вспомнил о Нигрее, быстро пошел в конец коридора и открыл
дверь его спальни- постель даже не расстилали. Его сумка и корзина
валялись возле порога... Он шагнул к соседней двери, где должен был
ночевать Воробьев, но замер: из спальни явственно доносился скрип кровати
и "характерные возгласы", как писала наружка в донесениях...
На миг ему показалось, что там, у Воробьева, сейчас Капитолина. Чтобы
досадить Арчеладзе, отомстить ему за то, что выставил из зала, не послушал
советов "убрать уши"... Решил, что полковник напился в одиночку и уснул у
камина. Воспользовался, стервец...
Однако он в тот же момент и раскаялся за свою ревность: Капитолина вышла
из своей спальни и притворила дверь спиной. Сиреневая хламида - то ли
ночная рубашка, то ли халат - волочилась по полу, скрывая руки и шею.
- Простите меня, Эдуард Никанорович,- слабо попросила она.- Я думала о вас
дурно... Я не поняла, что вы хотите... Что с вами...
- Где Нигрей?
- Не видела... Но кто-то ходил на улице, под окнами. Полковник выбежал на
высокое, с галереей, крыльцо. Ветер сотрясал фонари, в свете которых
мельтешил дождь со снегом. Кругом ни души, в домах обслуживающего
персонала света не было - третий час ночи, лишь во дворе одного в
маленькой летней кухне горели окна. Арчеладзе обошел терем. Рубашка из
"мокрого" шелка прилипла к телу. Показалось, что на берегу, у ивняка,
мелькнула человеческая фигура.
- Нигрей?! - крикнул он и побежал на призрак.
Оттуда донеслось приглушенное ворчание: охотничья лайка грызла ободранную
лосиную ногу с копытом...
Он вернулся к терему, на всякий случай заглянул в машину сквозь
заплаканное окно - пусто. Надо было поднимать тревогу! Этот самолюбивый
идиот может сделать что угодно! И тогда подтвердится самая страшная
версия: все люди, к которым он прикасался, немедленно умирали...
Полковник перескочил через забор и направился к летней кухне. Свет из окна
слепил, не позволял рассмотреть, где вход... Он приблизился к дощатому
домику и услышал пение. За отпотевшим стеклом Арчеладзе увидел две фигуры,
сидящие за маленьким столом с бутылками и стаканами. Нигрей и егерь пели,
упершись лбами, ничего не видя и не слыша, кроме себя...
Арчеладзе вернулся в терем, сунулся было в зал, к камину, однако там и
углей не осталось. Он вздул легкий пепел и лишь запорошил себе лицо.
Подрагивая от озноба, он прихватил со стола непочатую бутылку, стакан и
направился в свою спальню. За дверью Воробьева стонала кровать, слышались
сдавленные вопли и страстное мычание: похоже, у него была оленица... вот
кому все нипочем! Ни боли, ни мук совести! Полковник отворил дверь к себе
и тут же услышал все эти звуки еще явственней: перегородки между спальнями
были хилые. Он сдернул с себя рубашку и бросил на пол, как мокрую половую
тряпку. Нашарил в темноте полотенце на спинке кровати и вдруг увидел на
подушках неясное очертание головы в орнаменте светлых волос.
Полковник потянулся к бечевке выключателя торшера, ловил его наугад и
никак не мог поймать.
- Не включайте,- попросила Капитолина.
- Надо полагать, ты напилась? - Полковник стал растираться полотенцем.-
Приняла наркоз и пришла... так?
- Нет... Простите меня!
Он долго расковыривал пробку на бутылке, затем, отчаявшись, пробил ее
пальцем.
- Сейчас... Мне тоже нужно принять наркоз. Чтобы не чувствовать себя
образиной рядом с тобой... Сейчас!
- Прошу, не сердитесь на меня... Я женщина, мне можно простить слабости. Я
каюсь перед вами...
- Наконец-то! - засмеялся он, прислушиваясь к звукам из-за стены.- А я-то
решил, пришла ко мне в постель, чтобы убедиться: импотент я или нет. Вам
же интересно узнать своего начальничка! Гадаете сидите...
- Поверьте мне! - взмолилась Капа.- Не хотела обидеть! Не знала, что вы
такой... беззащитный.
- Я - беззащитный?
- Нет, я хотела сказать,- заспешила она,- с вами что-то произошло... или
происходит! Не ожидала, что вы такой, что так можете... Способны пожалеть
человека! Способны чувствовать!
- И потому ты пожалела меня?- Полковник навис над ней.- Пришла ко мне в
постель? Из благодарности за чувства? Или из любопытства?
Он включил свет и сам сощурился от его вызывающей резкости. Капитолина
закрыла ладонями глаза.
- Уходи! - приказал он.- Эксперимент окончен. Она протянула руку, погасила
свет и белым привидением поплыла к двери. Полковник сел на край постели:
будто бы утихнувшие за стеной звуки вновь набирали темп. Слушать это уже
не было сил. Он постучал кулаком в стену - там ничего не слышали...
Полковник разделся и лег. Постель была еще теплая, нагретая ее телом,
насыщенная энергией и едва уловимым запахом цветочных духов. Он стиснул
зубы и застонал, выдавливая из себя неистовую глухую боль разочарования.
Это была пытка - слушать все "характерные" звуки! Воробьев резвился там с
оленицей и умышленно дразнил его! Все его дразнили, будоражили, как
медведя в берлоге. И Капитолина- тоже... Возможно, сговорились!..
Он торопливо оделся и выскочил в коридор: мстительная мысль испортить
Воробьеву эту ночь заслонила все остальное. Полковник рванул дверь и
включил свет...
Воробьев сидел на кровати, полубезумно стонал и качался, усмиряя зубную
боль. Щека его была перевязана полотенцем, из-под которого торчком стояла
борода.
Пока Арчеладзе свозил Воробьева в районный центр да пока там удаляли
больной зуб, занялось серенькое утро. Спать уже было некогда, хотя
полковника потряхивало и в глазах резало, словно от песка. Инструктор по
поиску грибов - немолодой, седовласый человек, больше походивший на
инструктора местного райкома, - поторапливал на завтрак и готовил
снаряжение и амуницию. Оживший, но еще с тампоном во рту, Воробьев говорил
сквозь зубы и тоже командовал. Присутствие инструктора оскорбляло его, и,
воспользовавшись моментом, Воробьев отослал "знатока" грибных мест домой.
После завтрака все обрядились в армейские брюки, куртки и сапоги, каждому
досталась плащ-накидка, корзина и палка. Свежее всех выглядел Нигрей,
поскольку успел напиться и хорошо выспаться у егеря в летней кухне,
остальные зевали, терли глаза, в том числе и сам Воробьев.
- Шаг влево, шаг вправо считается побегом,- предупредил он.- Ходить в
пределах видимости друг друга, если что - кричать.
И повел в лес, который начинался сразу же за огородами.
Утром полковник всего лишь несколько раз переглянулся с Капитолиной,
проверяя ее чувства и отношение: она ничем не отпугивала, не напоминала о
вчерашнем. В лесу же Капа оказалась рядом, и они незаметно откололись от
Воробьева и Нигрея. Воробьев покрикивал, чтобы не отставали, потому что
лес очень большой и Арчеладзе бывал в этих местах всего один раз.
Полковник отмахивался и отвечал, что он приехал сюда не грибы собирать, а
просто отдохнуть на природе и что в жизни никогда не терялся в лесу, даже
в тропиках Никарагуа, где одно время исполнял должность вроде инструктора
по поиску грибов - помогал сандинистам отлавливать остатки сомосовских
вооруженных формирований.
Они брели молча и через километр окончательно оторвались от спутников. Как
назло, не попадалось ни одного гриба, чтобы хоть как-то разрядить
напряженное, испытывающее молчание. Но зато еще через километр они вышли
на луг, где стоял бревенчатый сеновал на сваях.
- Так спать хочется! - вдруг призналась Капитолина.- Все равно грибов
нет...
- Никогда не спал на сеновале,- признался полковник.- А говорят, здорово.
Они забрались под самую крышу доверху набитого сеновала, разгребли яму,
постелили плащ-палатку и улеглись. Было сухо, мягко и тепло, запах сена
напоминал жаркий летний день, но к нему примешивался стойкий солдатский
дух, исходящий от армейской одежды и сапог. Несколько минут они лежали
тихо, касаясь друг друга плечами.
- Жду, когда ты спросишь,- вдруг сказала она,- почему я стала шпионить.
- Я знаю почему,- отозвался полковник.- Все старо как мир...
- Нет, ты не знаешь! - горячо заговорила Капа.- Ты ничего не знаешь!..
- Сначала он сделал тебя своей любовницей,- объяснил он.- Потом заставил
приносить ему информацию. А ты не могла ему отказывать, потому что боялась.
Она долго молчала, затем повернулась к нему и подперла голову рукой.
- Я его и сейчас боюсь... Но откуда тебе все известно?
- О тебе конкретно мне неизвестно ничего. Но так делают все начальники. В
нашей конторе все просто и даже безвкусно.
- Когда я познакомилась с ним, не знала, что он- шеф,- призналась
Капитолина.- Все тривиально: подвез меня на машине...
- Вроде бы случайно...
- Да... Потом еще раз... А потом меня вызвали в кадры, дали какую-то
бумажку, чтобы я подписала ее у шефа...
- Ты входишь, а шеф - твой любовник. Он пригласил тебя в комнату отдыха,
вы пили коньяк, возможно, с лимоном,- монотонно рассказывал полковник.- Ты
сияла от счастья и воображала себе карьеру. Он тебе обещал, что скоро
переведет в свой аппарат.
- Нет, не обещал...
- Ну, тогда посулил загранкомандировку месяца на три!
- На полгода, в наше посольство, в Аргентине,- поправила Капитолина.
- И обманул, подлец!
- Трудно сказать... Второй год откладывает сроки. Говорит, ты незаменимая.
- Значит, ты единственная шпионка в отделе... Она пошуршала сеном,
угнездилась.
- Нет, не единственная.
- Вот как?! - Полковник сел.- Сколько же вас?
- Я знаю четверых. Они приносят мне информацию, я передаю ее дальше.
- О, все-таки он тебя повысил! - усмехнулся Арчеладзе.- Сделал резидентом.
Или резидентшей!
Он лег и отвернулся. Сено было еще пышным, хрустким и шуршало от дыхания.
- Тебе неинтересно, кто эти люди?- после долгой паузы спросила Капитолина.
- Интересно,- пробурчал он.- Но сейчас мне так хорошо... И я хочу спать.
Никогда не спал на сеновале... А ты говори, раскаивайся. Будет легче.
- Мне не в чем каяться,- вдруг отрезала она.
- Как же - не в чем?
Она надолго замерла, даже сено перестало шуршать от дыхания. Полковнику
показалось, что она уснула. Он повернулся: Капитолина сидела к нему
спиной, подобрав ноги.
- Я каюсь, что родилась женщиной,- проговорила она.- Каюсь, что слабая,
беспомощная, что боюсь злой воли мужчин. Каюсь, что не могу совладать с
жестокостью, каюсь, что мне растоптали душу, что меня обманули,
использовали. Каюсь, что ненавижу ваше подлое племя! Что должна унижаться
перед вами, просить милости, ждать ваших чувств, которых нет в природе!
Полковник взял ее за плечи, но Капитолина вырвалась, отшатнулась. Он
увидел ненависть, смешанную со слезами беспомощности.
- Каюсь и проклинаю вас! - крикнула она в лицо.- А ты спи! Тебе же хорошо.
Ты никогда не спал на сеновале. Ты такой же, как остальные... или даже
опаснее, потому что презираешь женщин.
В этот миг он поразился своим чувствам. Он ощущал свою вину перед ней,
жалел ее и задыхался от восторга - она сейчас нравилась ему! Хотелось
утешить ее, приласкать, усмирить бушующую в ней ненависть любовью и
сделать так, чтобы Капа почувствовала себя счастливой. Но одновременно с
этим, каким-то задним, параллельным сознанием он анализировал ее поведение
и будто бы ухмылялся каждому слову. Мол-де сыграно совсем неплохо. Можно
поверить, что тебя завербовали обманом, втянули в мужские игры через
постель. И теперь, припертая к стене, ты стараешься внушить к себе доверие
через женские слабости...
Все это уживалось в полковнике, существовало вместе всегда, и впервые
только он осознал, насколько сильна в нем власть противоречия. Не воли, не
ума, не силы и интеллекта, а именно противоречия - раздвоенного сознания и
чувств. И это раздвоение считалось качеством положительным, благородным,
высоким и называлось- мужеством. Под властью противоречия можно было смело
шагать и по головам, и по судьбам, и по трупам, быть судимым и
оправданным, ужасаться и творить жестокую реальность.
"Гогия, ты памидоры любишь? Кушать - да, а так - нэт..."
Слезы делали ее некрасивой, и она, зная об этом, наверное, старалась
никогда не плакать. Теперь же не стеснялась ни красных пятен на скулах, ни
растянутых, бесформенных губ и заложенного носа.
- Не плачь,- попросил полковник, сдерживая дыхание.- Давай вместе делать
дыхательную гимнастику... Вот так, медленно втягиваешь воздух и
задерживаешь дыхание. Чтобы успокоилась диафрагма. Считается, что
диафрагма разделяет в человеке душу и тело. Если душа болит и человек
плачет, плевра трепещет и бьется в конвульсиях... Ну, давай еще раз?..
Капа набрала в грудь воздуха, затаила дыхание. Он осторожно запрокинул ее
голову, уложил возле своей груди и стал вытирать слезы ладонью. Она
сделала несколько упражнений и тихо проговорила:
- Какая смешная у тебя борода... Мягкая, как у подростка.
- Потому что еще ни разу не брил.
- И голову не брил?
- Нет... Я был лысый.
- Теперь седой... волосы серебристые.
Она уткнулась в шершавую армейскую куртку и уснула.
Ему вновь казалось, что на сеновале стоит один лишь солдатский запах...
Полковник проснулся от шума дождя. Старая крыша на сеновале отчего-то
перестала светиться щелями, но кое-где о хрусткое сено билась капель. Он
хотел посмотреть, который час, однако на этой руке спала Капитолина. Это
была отработанная привычка- отмечать время, сейчас совершенно ненужная,
потому что ничего вокруг, кроме сеновала и дождя, не существовало.
Полковник укрыл Капу краем плащ-накидки, прижал к себе плотнее
расслабленное сном тело и бездумно закрыл глаза.
И вдруг где-то неподалеку раздался выстрел, затем еще два, почти слитых в
единый. По звуку он определил, что стреляют из карабина. Капитолина
вздрогнула, но не проснулась. Через несколько минут выстрел грохнул где-то
на краю луга, и сквозь шум дождя послышались неясные крики.
- Что это? - спросила она испуганно.
- Не знаю... Наверное, охотники,- предположил он.
- Почему так темно? Который час?
- Кажется, вечер,- легкомысленно сказал полковник.
- Это нас ищут! - уверенно заявила Капитолина.- Слышишь голоса?..
Кто-то шел к сеновалу - хлюпала вода, доносился непонятный говор.
- Давай спрячемся?- тихо засмеялся он.- Пусть ищут!
Полковник ухватил большой пласт сена и навалил на гнездо. Сразу стало
тепло, пыльно, окружающий мир отдалился и на некоторое время заглох даже
шум дождя.
- А корзины?! - зашептала Капа.- Найдут! Корзины остались где-то сверху.
- Темно, не заметят...
Здесь было так хорошо, что не хотелось думать о каких-то корзинах. Они
лежали, прижавшись друг к другу, касаясь щеками, плотно придавленные
сеном, как душным, толстым одеялом. Кто-то распахнул дверь, сказал громко:
- Были бы тут - услышали!
- Залезь посмотри! - приказал Воробьев.- Лежат, поди, трахаются!
- Никого!- откликнулся незнакомый голос.- Сеновал течет...
- Крыша у него течет! - Воробьев выматерился.- Я эту прошмандовку удавлю
на березе!
Полковник дернулся, поднимая головой сено, но Капа схватила за шею.
обвисла, удержала:
- Не надо... прошу тебя...
Дверь захлопнулась, шаги прочавкали вдоль стены и, когда смолкли,
растворились в шуме дождя. Полковник выбрался из ямы, помог встать
Капитолине. На опушке луговины грохнул выстрел, и белая ракета, взвившись
в небо, высветила все щели над головой.
- Крыша течет,- повторил Арчеладзе.- Ладно, пусть течет. Идем!
Они выбрались из сеновала, оставив там корзины,- за шиворотом кололась
сенная труха, встречный ветер сек дождем по лицу. Мир был темным и
неуютным, за спиной время от времени гремели выстрелы. Они почти бежали,
спотыкаясь и уворачиваясь от деревьев, уходили, словно партизаны от
облавы. Похоже, Воробьев с Нигреем подняли на поиски всю обслугу
охотничьего домика. Крадучись, они обогнули терем - в окнах горел яркий
свет - и тихо сели в машину. Полковник запустил двигатель, не включая
света, вырулил на дорогу.
- Пусть поищут!
Выехав на трассу, полковник стал откровенно лихачить. Это забавляло
Капитолину и возбуждало в нем жажду риска, испытания судьбы. Он опасно шел
на обгон, стиснув зубы, ждал встречной машины из-за поворота - везде
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |