<На полях:> В Англии столько лет прошло и столько было всего, а вот все-таки сохранились свои дюймы, у нас же [аршины прошли, версты] система мер, и вот тут, где... все ведут сгет на кило и метры.
К Малиновой ночи: только звук бревна, оно ведь звонкое, и звук далеко — редкий и глухой — но далеко! Да разве вопрос бурлаков, [спускающих вниз] бревна: — Куда плы-вете! - Кого плавишь? — И: — Далеко ли хвост?
Настоящее утро, когда солнце всходило, было очень холодно, был мороз, но солнце скоро разожгло: весна наконец-то «вступила в свои права» совершенно. Слышно, кричат воронята: значит, несмотря ни на что, вывелись.
Утка «гагарка» с утятами плыла, мы на нее: все испытала, все приемы и наконец «спасайся кто может!» — утята нырнули и все показались далеко в разных местах и спаслись.
13 Июня. В 11 у. дер. Поганец на речке того же имени, а напротив в двух килом, от берега родина Иоанна Кронштадтского Сура. Мы подъехали к пристани, две девчонки тут на грязи варили чай, собака на трех ногах (такую же видели в Котласе перед бедой). Смущенные видением собаки, пришли в Суру, отыскали заместителя нач. лесопункта, и с первых слов о продовольствии, об отдыхе он сказал: — Такое несчастье, у нас в ОРСе, продавец случайно родила, и сами сидим без продовольствия. — Случайно? — удивился я. — Да, — махнул он рукой, — случайно вышло. — Через некоторое время этот совсем безликий человечек спросил: — Много материалов набрали? — Мы убедились, что с таким каши не сваришь, и, хотя это как будто было сверх сил, решились... Дали нам рабочего. Мы ушли и в ожидании его там же на берегу возле пристани на прилуке варили кулеш. Женщина просится, обещается грести. Соглашаемся, если рабочий не придет. Нет рабочего — согласны! несет багаж: пуд, два! колеблемся, но соглашаемся: боимся за свои силы. Васька узнал, что будет пароход. Она вдруг нам, имея в виду пароход, что грести не умеет: «разве научите <приписка: ребенка>» (в заключении ребеночка). Нет! и едем вдвоем в ЗУ2ч. на 20 кил. в Карпогоры.
Сменяясь, едем вечер и ночь. Паук нас ждет на воде и бежит к лодке по воде очень быстро. Расселение пауков. Трясогузка на бревне <приписка: поет>. Трясогузка по краешку всю лодку обежала. Кулик на бревне. Крик [бурлаков]: — Кого плавишь? — Девка по-матерному: — Ебут вашу мать. — Петя спрашивает: — А чем? — И ему она: — Хуем! — Это прямое следствие тесной жизни в бараках: озорство. Кукушки. Звук на воде. Какая-то церковь ночью (все видно). Вопросы о хвосте. Жизнь плывущих бревен: бревно пестрое со змеиной чешуей, длинное — пристает, пробует нырнуть <л/ш/шслгя:подпыжиться> под карбас.
Населенная местность. Большое село у самой воды, посередине церковь — «клуб имени 1-го Мая». Снимал и спросил: оказалось, Довела. Из леса на той стороне против какой-то другой деревни голоса: — Сплавьте до Явзо-ры. — Некогда, — ответили мы и тут же крикнули в деревню: как называется. И сейчас же обиженные отказом кричат: — Не говорите, не говорите! — И старуха перевозчица: — Не говорите!
Девушка и старуха удят рыбу. <Приписка: Колдунья рыбу ловит.>
Явзора...
Ночью монастырь (видко).
В 6 у. сменил Петю: холод меньше вчерашнего.
14 Июня. Пинега расширяется, очень большая, плывет редкая моль. Никола на щельях (снимки). Пинега разбивается на рукава. Куда плыть? Держимся красной щельи и попадаем в щель (как боны затягивают). Петя взбирается на берег и [полем] идет в Карпогоры. Я же развожу примус, не ожидая ничего особенного хорошего. В этом и трудность нынешнего путешествия, что отдыха нет. Скоро появляется Петя и говорит: — Туши примус!
Через какой-нибудь час мы в раю (в квартире несчастного быв. директора). Сидели как пьяные в ожидании матрацев. Улеглись по углам на полу, перебрались на кровати. Поужинали в 7 и опять спать.
15 Июня. Роскошный день. Встал в 9 утра. Прошел по Карпогорам и в один час устал, спать захотелось. После обеда опять спать. Вечером на щельях: красная дорожка. Секретарь райкома и др. в ожидании хвоста. Проходит хвост. Разговор о семужном заводе: мальков пускают, а ловят в море (лишь отчасти здесь): лов семги в Карпогор-ском районе запрещен. Лосей много развелось. Чуть попугали, и слушаются, не стреляют (а под Вологдой ничего с народом не сделаешь. Почему? Догадываюсь, что такое послушание — результат общественной культуры, созданной особенностями охотничьего промысла: необходимость сохранять запасы в лесных избушках...) — Баня, шайка. С легким паром! Гражданин, вы не здешние? и пр. Зацветание черемухи.
16 Июня. Пока верное солнце (6 у.), спешу снять ветродуйные лиственницы на щельях и обхожу весь берег с необыкновенными деревьями и красной дорожкой глубоко внизу у самой воды.
Были в телятнике, смотрели маленького месячного лосенка, веселый, поедает 3 г/2 л. молока, как и все телята. Дитя Рика: положено вырастить и приучить. Старый охотник сказал: «убежит!»
Противоречивые слухи о пароходе. Встречаем Алексея Ивановича Шевелева (тех. директора) с барышней завед. семужным заводом.
После заката солнца поднялись на вышку. Река и леса: туда и сюда все нет селения ближе 200 килом. Там, вон там на краю горизонта, где кончается зелено-кудрявая масса лесов и за ними все те же леса, но как ровно синяя полоска, и над полоской плотной ваткой висит закругленное [сыто] облачко — там Печора. Много вовсе непроходимых пространств, много болот с едва заметными тропинками. Есть болота грядками, каждая грядка осыпана морошкой, на одной соберешь, но на другую перейти невозможно, и видишь, да не возьмешь.
Гражданская война в Карпогорах была подготовлена ссыльными и вернувшимися с фронта солдатами. Лесная избушка служила одинаково и красным, и белым, руководил белыми дьячок из Карпогор (под конец взорвал себя ручной гранатой). Кулаков (несколько человек) побросали в пролубь (семьи и теперь живы).
Вот церковь-склад <приписка: скворечник вместо крестам вокруг разрушенное кладбище с единственным понятным обломком среди хлама: «последний дар от мужа и детей», и среди этого хлама целехонький мраморный памятник с решеткой в высокой степени буржуазного вида. Написано: Григорий Степанович Щекотаев. — Это революционер, — сказала нам работница. — Но почему же такой памятник, крест? — Лесопромышленник, — ответил сторож, — умер от себя: опился пивом, а семья за границей. А не разрушают, потому что красивая вещь и есть лига наций, и кто ее знает, как на это посмотрят: так уж лучше пусть стоит и стоит.
<На полях:> Кладбище... соединилось с «лигой» комсомольской и скворегником
Земледелие в Карпогорах от колхозов мало расширилось (хватало и раньше, и теперь до Рождества). Зеленых годов давно нет, очень возможно, от более раннего сева. Недовольства колхозами нет: старики, конечно, ворчат. На верхней Пинеге по-иному: там почти вовсе не занимались земледелием. Теперь колхозы там, собирая возле себя людей, являются пионерами земледелия.
Тех. дир. Шевелев твердо сказал, что пассаж, пароход из Архангельска придет в Карпогоры завтра в 7 у. и уйдет через несколько часов. А «Курьер», вернувшись сверху, будет послан обратно наверх.
17 Июня. Вспомнились мне религиозно-философские схемы Горького: напишет схему и такой план головной принимает за жизнь и открывает... Это очень похоже на письма Алпатова, в которых видел он свое спасение, посылал, и вдруг после того ему открывался обман («любовь по воздуху»). Как далеко это время и как проста эта палочка на могиле, поставленная вместо памятника! Новых крестов нет ни одного, старые частью упали, частью покосились, но главное, что они стоят очевидно брошенные, сами по себе, без отношения к носителю и создателю креста, человеку. И вот среди мертвых остатков христианской культуры, среди неструганных, сухих сучков, поднятых рядом в лесу и воткнутых в могилу, среди зачищенных сосновых колов с пометками на них топором, рубышами: воронья пята и другие, мы читаем: «Здесь лежит комсомолка Наташа, убитая на полевой работе громовой стрелой в 1934 году Июля 20. Она была образцовой работницей и оставляет свою книжку ударницы на память вам, дорогие товарищи!»
В нише малюсенького окошка висел складень и лежал псалтирь, маленький, сокращенный, школьный. Маленькая книжка сама собой раскрылась на псалме: «Живые помощи» — очевидно, этот псалом и читался хозяином книжечки постоянно. — Живые помощи, — сказал он, — я постоянно читаю, когда иду на путик: помогает от ворона.
Отлежался, отоспался, отъелся, и опять все заиграло вокруг, и так ясно-ясно чувствуешь границу возможности творчества...
К «малиновой воде»: когда замолчала кукушка и время остановилось, я положил весло. Несколько бревен, которые я хотел обогнать... Я совсем неслышно опускаю весло и двигаю лодку, обгоняя плывущую моль. Мне бы надо положить весло и отдохнуть, но какое-то внутреннее сопротивление тому, что древесина, бревна, какая-то моль будет плыть с тобой на равных правах, не дает мне возможности передохнуть, <приписка: непременно надо обогнать> и кукушка неустанно отсчитывает время, как будто подгоняет тебя.
Но вот что-то случилось, куда-то мы пришли, и кукушка перестала отсчитывать время, и я тоже положил весло, лодка поплыла боком, моль, плывущая сзади, обступила ее, и я, и лодка, и бревна поплыли все без личных усилий, влекомые вперед на равном положении. И тут очень скоро случилось, как это бывает после сильной усталости: на несколько минут вздремнешь, перекусишь чего-нибудь, и силы к тебе возвращаются, и тебе кажется, что ты начинаешь снова: начинать свою жизнь игрой. Мне кажется, и было всего десяток или два минут, когда все стало меняться: малиновая вода побелела, заблестела, кукушка снова пошла, и я, подчиняясь ходу событий, веслом распихиваю вокруг себя моль, нажимаю, отстраняю, обгоняю сонные бревна и в ознобе восторга плыву. А солнце, в несколько минут переодетое в утренние одежды...
<Приписка:> Послать перед отъездом в Архангельск.
Архангельск Севлес Секретариат. Поручению Нарком-леса приеду Архангельск. Забронируйте номер Центральной гостинице на Июня. Писатель Михаил Пришвин. 2-ая тел. Арх. Центр, гостиница. Забронируйте номер на Июня, Писателю Пришвину. Секретарь Пришвина.
Ждем парохода. Пришел «Курьер» сверху и отправился снова наверх. Снизу пароход прямого сообщения в Архангельск (из Карпогоры) обещают вот уже два дня. Томительно ждем. Начали страдать от жары. И по всему теперь, по траве, цветам уже лето. Быстро спадает вода. Там, где мы 3 дня тому назад проливом подъехали к «ще-льям», белым песком коровы переходят.
<На полях:> реки-завалы
В лесах кое-где встречаются «пустыни» — остатки строений, обросшие лесом березки, смородина. Это жили «беглые» (фото: «пустыня»).
Черторый. Название Ч. объяснялось еще в XIX в. как быстрый поток, прорывший себе ложе («как будто черт рыл»). Существует русский географический апеллятив черторой — «овраг, рытвина от воды». В Москве.
Причины заболачивания: река роняет деревья, образуется запруда, вода образует «занаволоку» со стоячей водой, вырастает согра, — ельник по болоту. В этих болотистых верховьях рек, в елках залеживается снег и весною сбегает, обращая каждый ручеек в большую сбежистую реку, по которой весной сплавляются массы леса, а летом курица вброд перейдет. Приписка: Так себе родничок, а тоже роет землю и валит дерево.>
Необычайная жара, и так парит, так складывается на небе, что будь это у нас — безошибочно скажешь, что дождь через час, а здесь из этого только еще большая жара.
В 5 в. пришел пароход «Судорабочий». Перебрались туда. Разочарование: вместо двухместной каюты дали каюту в 5 человек, причем 3 человека — гепеушники (Шубин с женой и другом). Перешел в общую и обидел Алексея Ивановича.
<На полях:> Радистка. Вегер — Утро.
В 12 н. пароход отошел. Около этого времени совершилась точно такая перемена в природе, как было на верхней Пинеге. Солнце давно село, и место, где оно село, давно и очень широко закрылось безразличными дымчатыми облаками. Довольно странно для нас было, что как будто совсем независимо от заката оставалось и горело одно большое облако, и в тихой воде на всю Пинегу чуть ли не в километр шириной отражается его малиновый свет. Мало-помалу постепенно в течение каких-нибудь двух десятков минут красное на небе начало сильно смягчаться вокруг него белеющим и светлеющим небом, и когда от всего красного осталось чуть заметное пятнышко, — везде вокруг было по-утреннему, хотя до восхода солнца оставалось еще очень много времени.
18 Июня. В 7 у. проснулся. Проезжали Чокалу и тут около обогнали хвост и, сбавив ходу, пошли вперед между бревнами. Приписка: (1-й хвост: 1-я весть о нем в Усть-Илеше от пьяного Зава, 1-я встреча: мы в Окулове — он обогнал; 2-я — встретились — 3 — увидели в Карпогорах, 4-я Чокала)>
Берега высокие стали, красивые, и часто села с веселыми полями: угрюмая Пинега, как северный человек, постепенно «оттаяла» и стала хорошей.
<Приписка:> Пинега оттаяла.
Радистка-красавица в Карпогорах: встречи. «Рыбница».
Встреча на пароходе с женщиной, которая в Суре удила рыбу: она потеряла девочку и теперь, туберкулезная, едет в санаторий. Разговор о вырождении «русской женщины» на севере, пьянстве, разврате, матерщине девушек: человек переживает судьбу леса: тоже молью проходит.
Брызговой судак: секретарь партячейки, на висках сдавленный череп, глаза тускло рыбьи, выпученные, живет партбилетом.
Пропущено из плавания на лодке: сокращение на поворотах реки и по ходу моли угадывать «прилук».
В 4 д. приехали в Пинегу, которую нечего было смотреть: один из самых захолустных городков старой Руси остался в своем виде, хотя сломали собор (наполовину) и устроили кино. Продается только черный хлеб и водка.
Так сильно и неожиданно дал гудок наш пароход, что старуха с пальцем в носу оборвала ноздрю, и у нее от этого кровь по лицу, а вокруг хохот.
Проехали красные горы и белые горы (до Пинеги). Разговаривали с партизанами, командирами и учителями о сражении в Почи, и все указывали на Штенникова, героя партиз. войны, пребывающего ныне в пьяном виде в Архангельске.
Кладбище. Дошло до того, что на церкви вместо креста скворечник поставили, а о кладбище и говорить нечего: от всех памятников остались три высоких груды камней. Тем удивительнее, что один памятник, огороженный железной решеткой, не только цел как-нибудь, а прекрасно выглядит, как будто и вовсе не было революции...
Должен сказать, что я не только не чекист, а уже со страхом думаю об этом, и тем не менее мне приходится рассказать... [Шубин]
Всякий зверь, и самый последний, как самый высший из всех человек, обходится с самкой, и каждый при этом мурчит, сопит, рычит, щебечет, но песня человека совсем другая, чем у животных, и тут в песнях надо понимать любовь человека, а не в законах обыкновенного для всех живых существ на земле размножения; и в действии, пренебрегающем личной опасностью смерти, а не в законе питания и пищеварения надо находить творческую личность человека (Судорабочий).
19 Июня. В 4 у. достигли Усть-Пинеги и своей молью влились в общее русло Двинского леса. Судорабочий плыл как «Фрам» во льдах и впереди себя влек целую запонь, и новые бревна все ныряли под эту запонь, под пароход...
«Иван Каляев» тоже пошел так вверх по Двине. Все кончилось возле Бобровского заостровья, откуда два парохода тащили обоновку и захватывали моль в громадный кошель.
Через 10—12 километров с другого конца заостровья показалась сама Бобровская запань: несколько больших деревянных бараков.
Мы обогнали два буксира, влекущих за собой трехрядные плоты приблиз. по 6 тыс. куб. Капитан говорил, что самый большой плот из Боброва и заводы он помнит в 36 тыс. куб. мет.
Мало-помалу Двина перестала походить на реку, а скорее на море. И говорят, что «спорная вода» в Двине бывает до самой Усть-Пинеги, отчего и течение после Усть-Пи-неги в Двине очень слабое.
Прибыли около 1 ч. дня на ту самую пристань, где я был в 1906 году (29 лет тому назад), и я вспомнил это место исключительно по отсутствию на нем большого парусного флота.
Архангельск, как и прежде, не содержит в себе ничего терпко-провинциального (как Вологда и особенно Пинега), особенно неприятного теперь своей как бы двойной смертью: и прежней, и нынешней... Архангельск, как Петербург, — окно в Европу.
Обычное переживание: нет номера в Центральной гостинице, который, если нажать через высшие органы, и есть непременно.
Пока Петя ходил в «Северолес», я пообедал, и скоро мы устроились очень хорошо в Гостинице «Северолеса».
<На полях:>
Петя уснул в 7 г. вегера 19-го. в 7у. 20-го все спит, в 9утра 20-го разбудил. Лег опять 20-го в 41/4 в. Проснулся в 6 У2 вег. 21-го лег в 2 ноги. Разбудил 21-го в 8х/2.
Все время, пока мы ходили, был теплый дождь при жаре: настоящий парник. Давно ли, ведь еще только на Вые березки определенно начали зеленеть, а теперь они в полном листе, и то же тополя.
Мы видели иностранный пароход, нагруженный нашим лесом, видели другой, скучно ожидающий погрузки... И в сущности, это же конец нашему путешествию. Всякий, кто верит в будущее нашей страны, согласится и на жертву когда-то великими северными запасами леса.
19 Июня - 9 Мая = 41 день путешествия в «Чащи», чтобы увидеть лес, незнакомый с топором. Лес мы увидели не лучший Лосиноостровского. Мы увидели то, что было возле нас и что мы знали хорошо, но мы, пройдя великие согры и рады с суродьями и долгомошниками, поняли, сколько надо природе истратить всего напрасно, чтобы создать прекрасный девственный лес. Но может быть, и не совсем напрасно? И разве наша человеческая жизнь, наше движение в обществе к лучшему не оставляет за собой таких же суродий и долгомошников?
20 Июня. Архангельск.
Чем-то похоже немного и на Владивосток: каким-то образом море дает знать о себе: что-то большое живет здесь близко, огромное... С морем еще нельзя так распорядиться, как с лесом, и на море человека нельзя так унизить, как в лесу и на пашне. И вот это именно, — что нельзя так унизиться при свидетеле — море и накладывает отпечаток на приморские города: в крайнем случае тут как будто всегда есть выход: взять да и уехать в море, омывающее все страны, все берега, соединяющее все земли, все народности.
Радистка оагеркнуто: в Карпогорах> на Карповой горе в красоте своей так неожиданна, что не веришь себе, глаза протираешь: как будто видение. Северная женщина. Морошка сказала о ней так, что пары ей здесь нет, а случай может быть, и так она может жизнь свою загубить.
Шолупы — горы из алебастра: снежные горы, и на них березки развертываются.
Штенников — вождь партизан на Пинеге, ныне пьяненький гражданин, которому прощаются выходки, не подобающие современному большевику-дипломату. Фронт на Пинеге отвлекал массы белых. Рассказывают геройские подвиги вначале, а потом как белые гнали красных... [Узнать историю борьбы на севере.] Подготовительная роль ссыльных, а в дальнейшем все делали солдаты, прибежавшие с германского фронта. Население на Пинеге, естественно, сочувствовало «своим» солдатам, а не лесопромышленникам. Сторож в Карпогорах изобразил одного дьячка со стороны белых настоящим героем, а когда я просил обрисовать красного героя, то он назвал одного командира, который всех их, в том числе и рассказчика, перехлестал плетью и заставил броситься в наступление: герой! [Конец дьячка: забрался в печку и отстреливался, а когда кончились патроны, взорвал себя ручною гранатой.]
«Чтобы не обнатужить обоновку». Обоновка в одно бревно. Обоновка на якорях и на реях.
В Карпогорах все неудачники, и у них нет ничего нового (механизации в заготовках никакой). Специалисты — перебежчики (временные люди). Учителя тоже временные: бегут, ссылаясь на то, что их не кормят колхозы (на колхозы нажимают сельсоветы).
Земля на севере — что ни выдумывай, как ни бейся, — плохая земля: мало родит, и жить на ней неуютно оагеркнуто: нехорошо> и неутешно. Это земля как будто подсказывает человеку, что надо садиться на корабль и начинать иную жизнь и сделаться на воде другим человеком, независимым от болот и зябели зеленых годов скудной северной земли.
<Приписка:> Другой геловек оставался на земле... дождался: два типа с Архангельска
Центр войны на Пинеге — это Высокая гора, (см. на карте) и Труфанова гора. Каждый местный человек это знает, каждая деревенька имеет своего героя, обычно уже признанного и награжденного.
Телеграмма:
Приплыли Архангельск. Скоро приедем Загорск. Пришвины.
Петя все утро возился с вещами. Я был у редактора «Лесной газеты», и он обещался завтра ехать с нами на Бобровскую запань и потом на завод им Молотова. Если с кем говорить, то, кажется, лучше всех с Гороховым, ди-рект. Лесопроминститута.
Кажется, будто ехал только чтобы ехать и что все ушло на трудное продвижение.
Точка зрения.
Человек сберег своих животных, и дом у него был полной чашей, но пришло время ему переменить образ своей жизни к лучшему, и он зарезал некоторых животных, остальное все распродал. Никто ему не возразит и не поставит в вину разрушение прекрасно устроенного хозяйства: он поступает вполне целесообразно и правильно, имея в виду при помощи добытых средств создать себе еще более хорошую жизнь.
Так и приходится нам смотреть на лес, когда видишь сотни тысяч деревьев, молью (россыпью) плывущими по Северной Двине для экспорта. И еще более приходится помнить о человеке, изменяющем к лучшему свою жизнь, когда узнаешь, какое ужасное разрушение в лесу производит выбор лучших деревьев для сплава, сколько даром напрасно пропадает добра при отсутствии механизированных методов лесозаготовки.
Лес! да разве это весь лес, если я назову в кубометрах заключенную в нем древесину? Лес как море — прекрасен! и что бы это было, если бы целое море спустили? Сплавить весь северный лес! И, однако, надо приготовиться ко всему и надо сказать «пусть!», если это необходимо для создания лучшего. Но если, расставаясь с лесом, я говорю это «пусть!», то этим самым я приобретаю право беспощадно судить тех, кто явно губит добро бесполезно. Не правда ли? Такая моя точка зрения.
Такая моя точка зрения на лесную промышленность, когда я связал себя этой темой, и с этой точки зрения я смотрю сейчас на материалы, добытые мною в путешествии на месте северных лесных заготовок.
Сегодня опять такая жара! и ходишь в суконном и на голове зимний убор, потому что в магазинах нет ничего. Есть счастливцы, ходят в белых штанах.
Встретилась Морошка... Я [навязался] ей карточкой. Она отклонила: неудобно. — Понимаю! — сказал я. — Понимаете? — сказала она довольная. Дома я Пете сказал, что это, с моей точки зрения, не отношения, если такую мелочь приходится скрывать от мужа. — Какой муж... — сказал Петя.
Думал о К-е и ее счастливце: что она попалась, так ей и надо! и что на такую нашелся и такой человек — «все в порядке». Но я сделался героем, кто пропущенное мгновенье не мог искупить ценою всей жизни. Не мог? Но почему нельзя такого сделать героем, кто взял это мгновенье: взял и сел на жизнь как на коня и смотрит на все совершенно просто, как просты самые вещи в своей материальной сущности. К таким людям причисляю Кондрако-ва. И такой человек тоже Михаил Седов и тот «подразумеваемый» человек нашего времени, с точки зрения которого постоянно у нас судят непорядки, этот идеальный «большевик». (Последнее требует особого раздумья, потому что этот критерий тоже двоится.)
Вечером второй раз встретили Морошку, и я дал Пете волю.
Еще мы глядели в саду на парашют и были в кино на «Гулливере». Неудача фильма вполне понятна: творчески сделаны только детали, а в целом все не сотворено, а примазана одна деталь к другой: деталь должна рождаться в огне общего плана, а здесь... Приписка: Гениальные детали картины одна к одной бездарно примазанные, начиная с того, что мальчик все видит во сне.>
Петя пришел, когда минарет мечети против нашего окна уже был в солнечных лучах, а на часах было два, и Петя сказал, что лучи солнца он видел где-то уже давно... Жара! и архангельцы говорят, что и жара-то такая у них несвоевременна. Листья деревьев не только уже давно вполне листья, а даже, как летом, стали густозелеными. Дали телеграмму домой о себе.
21 Июня. Начало.
Пришлось <приписка: привелось> побывать в лесах, где еще не нанесена квартальная сеть, где летом ездят на санях и колесо только-только начинает вводиться через колхозы; где только что <приписка: очень недавно> появилась пила на лесозаготовках; где охотники и пастухи составляют заговоры от медведя по псалму «Живые помощи»; и все-таки даже в таких глухих местах вам эти же лица будут считать путь не в верстах, а в километрах, и в районном местечке имеется своя районная газета, в которой напечатаны сообщения о творческой поездке писателя Михаила Пришвина по сплавным рекам и дальше в глубь массивов, еще не знавших топора человека.
Часов в 12 д. пришел Панкратов, редактор лесной газеты, и мы поехали смотреть Сульфатстрой, предназначенный использовать отбросы завода им. Молотова (такой же целлюлозный завод, но сульфитный для отбросов лесозаготовок строится на р. Мечке). С нами в машине ехали Маршак, директор Сульфатстроя, и заместитель его Дашевский, только что <злгер/сну^о:разжалованный> спущенный с места главного инженера (все построил, а перед пуском — долой).
Ехали по деревянным мостовым с прыгающими бревнами, все опасаешься, что колесо машины нырнет под бревно, а оно влезет в автомобиль. Строительство Сульфатстроя интересно особенно тем, что видишь, как на мокром болоте строятся города (в Архангельске из-под мостовой крапива лезет, а по мостовой бежит, перебирая доски, автомобиль). Постройки делаются на сваях, болото засыпается опилками и сверху землей. История колонки Маршака: будто бы он — а может быть, это Дашевский: можно сделать так, что инженер, включивший колонку в эскиз рабочего поселка, пострадал за нее: дворянская колонка открыла дворянское происхождение инженера, а еврей, с малолетства глядевший на дворян и их колонки как на высшее достижение культуры, схватился за нее и настойчиво стал проводить: все были против, потому что будто бы из дерева колонки не делают; но когда секретарь крайкома утвердил, то все ахнули — как хорошо! и начались паломничества секретарей райкомов, с тем чтобы и у себя на бараках их заброшенных в невероятной глуши запоней ввести знаменитую колонку.
Нам показали замечательного по подъему тяжестей мастера: ходит с волшебной палочкой и всякую тяжесть поднимает без всяких видимых расчетов, посмотрел и поднял. (Маршак взял у него из рук волш. палочку, начертил на песке план и учил: так сделайте, и так... А тот почтительно слушал и не смеялся.) Рядом работали шведы, чрезвычайно хорошо организованные в работе, с пневматическими сверлами и др. инструментами. Рядом с культурной работой шведов шла наша работа, и в ней налицо были все элементы нашего труда: гениальный мастер-самоучка, которому показывает, куда поднимать, еврей Маршак, и человеческая «моль», своим числом заменяющая культурную единицу: количество в качество. Завод предполагают пустить уже осенью: сейчас уже все готово, поднимают котлы...
<На полях:> Механизация — пароходы и станки вместо моли.
Завод им. Молотова самый большой в мире, но может быть, в этом мало хорошего, что завод такой большой: огромная баржа, вмещающая ценность в 5 мил. р. золотом, находится в постоянной опасности от огня (и чуть ли не вчера еще загорелась). Завод так же прост, как и все в лесном деле: бревно, мое знакомое бревно, с которым я боролся на Пинеге, за это время приплыло сюда (миновало Бобровскую запань) и было изловлено особыми до-зорниками. Это бревно вошло из Двины в лоточек, здесь багром его направили в дворок, где листва, подтоварник и др., из дворка оно стало в очередь, багорщица дала ему крючком направление к транспортеру, и оно пошло, еще мокрое (вода в лоточках всегда теплая зимой). На заводе в двух корпусах по 12 рам, пройдя через которые, бревно распадается на доски. В зале средней величины, чистой, с вольным сосновым воздухом девушки, которым, очевидно, живется недурно, судя по внешнему виду, по неторопливым движениям, обрезают доски и приводят их легкими движениями в окончательный вид...
На машине въехали на баржу (в 2 х 1 кил.; а баржа всех заводов тянется по Двине на 20 кил.): это город штабелей (одна, самая хорошая доска, без сучков, стоит 3 р. золотом). На берегу против баржи стояли иностранные суда и шла погрузка.
Пришел некий Яков Львович Колтунов, «проф. лесопиления». — Неужели есть такая кафедра! — воскликнул я, — ведь все процессы лесопромышленности так просты...
Он мне начал доказывать сложность «топорной» работы и необходимость ее (пила отчасти губит дерево). Еще он говорил о сложности работы рамщика, от которого зависит иногда сделать одно и то же дерево во много раз дороже или дешевле. Так он возражал против моей «простоты» и в то же время ее доказывал: раз не в машинах дело, а в человеческом мастерстве, то тем самым механизация и примитивна.
На мои слова о хищнической рубке он стал говорить: «А чего лес жалеть? Это народы первобытные жили лесом, а теперь живут кам. углем и нефтью. Но и уголь скоро кончится, и нефть: через 50 лет ничего этого не будет. И тоже не надо жалеть: что-нибудь выдумают другое» и проч. Я хотел ему возразить на это тем, что при автомобиле и друг, механических способах передвижения человеку ведь и ноги-то не особенно нужны, между тем почему-то их берегут, и в особенности странно с зубами: с каким упорством врачи стремятся спасти коронками и мостиками последние погибающие зубы, а между тем в их же руках искусственные зубы. Я только собрался возражать профессору пиления, как... взвился на другую высоту: и топор, и пила скоро вовсе не будут нужны: скоро будут лес штамповать из отбросов, придавая доскам небывалую прочность и желаемый рисунок. Не надо особенно бояться ломки, жалеть остающиеся деревья в лесу: в Калифорнии вытаскивают из глубин леса гиганты в 1500 лет, и десятки таких же по пути сами валятся... Один из самых ярких типов (весьма полезных для понимания «Чащи» или «Синей птицы»).
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |