Высыпав в рот остатки хрустящего картофеля из пачки, я впервые за время несанкционированного путешествия достал атлас. С минуту тупо пялился на обложку, затем, прижав страницы большим пальцем, быстро-быстро пролистнул и со спокойной душой кинул обратно в «бардачок» – я понятия не имел, в какую степь умчался, и абсолютно не помнил названий последних населенных пунктов, попавшихся на пути. Можно было пешком вернуться в райцентр. Можно было пешком же дойти до следующего по ходу селения, поискать подмоги там. Но кусачее послеобеденное солнышко не располагало к променаду. Распахнув дверцу, я уселся на порожке. Если здесь есть дорога, по ней рано или поздно кто-нибудь проедет.
Через добрый час наблюдения за жарким маревом над вершиной холма и на подступах к лесу я разуверился в последнем тезисе. Возможно, мне с самого начала следовало поискать счастья в металлическом амбаре-ангаре, и я, размяв конечности, сделал пару шагов сквозь посещенные уже однажды кустики, как вдруг со стороны райцентра послышался долгожданный гул мотора. Над полями разнеслось лихое клаксонное «фау-фау-ваааа!», а пятью секундами позднее по-над маревом, вроде даже не цепляясь шинами за плавящийся асфальт, показалось чудо чудное. Я едва удержался от того, чтобы протереть глаза: в мою сторону стремительно двигался полицейский автомобиль. Обычная черно-белая машина из обычного заграничного детектива, сияя проблесковым маячком, неслась по обычной российской трассе районного значения. От удивления я даже забыл поднять руку; впрочем, раззявленный капот моей «Волги» наверняка выглядел красноречивее жестов. Однако чудо скорости не снижало, только в обоих окошках справа синхронно показались вихрастые головы.
– Поставь на сквозняк, придурок! – крикнул один из пассажиров, когда автомобиль на мгновение поравнялся со мною. На белой дверце голубой краской было написано «GENDARMERIE». Подлетая к лесу, собственность Национальной жандармерии Франции издевательски провопила «фау-фау-ваааа!» и скрылась за деревьями.
Пацаны, всего лишь местные пацаны, насмотревшиеся фильмов с Луи де Фюнесом, изрядно поработавшие над старенькой «Победой» и играющие в жандармов. Неважно играющие, между прочим, ненатурально – настоящие полицейские обязательно остановились бы. А эти, поддельные, ограничились дурацкой рекомендацией. Что они там кричали? Поставить на ручник? На обочину? Идиоты… Я искренне надеялся, что им хватит ума сообщить на какую-нибудь местную МТС
[9]
о застрявшем посреди полей. Может, хоть трактор пришлют…
И трактор появился буквально через пять минут. Ехал он, гремя пустым прицепом-тележкой, тоже со стороны райцентра. Его порядком кидало со своей полосы на встречную и обратно, тележка послушно повторяла синусоиды. Возникшее желание оттолкать свою новенькую ГАЗ-24 в кусты я осуществить никак не успевал, оставалось лишь уповать на то, что очередной зигзаг потрепанной «Беларуси» придется на противоположный край трассы.
– Алкаши провинциальные!.. – Сделав шаг вперед, я отважно закрыл подступы к своей машине грудью и что есть мочи замахал руками в попытке привлечь внимание.
Через секунду я понял: водитель, возможно, и рад бы следить за дорогой, да что-то внутри кабины ему здорово мешает, и это что-то – отнюдь не алкогольное опьянение. Мельтешение тонких рук, туфелек на завидной длины каблуках, хищных наманикюренных коготков – похоже, кто-то был чрезвычайно настойчив в банальном «дай порулить». Или наоборот – требовал немедленной остановки единственным оставшимся способом. Завороженным взглядом я проводил трактор, даже забыв перекреститься, когда тот благополучно миновал нас с «Волгой». Впрочем, недалеко уехал: взревев двигателем так, что звери-птицы окрест озадаченно примолкли, он, будто уткнувшись во что-то, резко остановился. Прицеп еще тоскливо жаловался проржавевшими бортами, а из кабины уже выпрыгнуло крайне разъяренное шипящее существо с мелкой «химией» на голове. Отскочив за «Волгу», существо развернулось и приняло защитную стойку ногтями вперед. Следом с подножки спрыгнул мускулистый парень в побуревшей от солидола майке, сделал два порывистых шага и замер, уперев кулаки в бока, с недобрым прищуром глядя на девицу с хищным маникюром. Немая сцена затянулась, и я, решив разрядить обстановку, осторожно вмешался:
– Уважаемый, далеко ли до селения? Может, возьмете на буксир? Мне б до мехучастка какого-нибудь, а то вот… то ли аккумулятор, то ли стартер…
Тракторист перевел на меня тяжелый взгляд. Похоже, разрядить обстановку не вышло.
– …ать тебя некому, и мне некогда! – безапелляционно заявил он и, круто повернувшись, полез в кабину. – На сквозняк поставь…
Я растерянно оглянулся на беглянку – та самозабвенно, обеими руками попеременно показывала спине тракториста кукиши под разными углами. Сумасшедший дом на прогулке. «Беларусь» вздрогнула, лязгнула нутром и покатила к лесу, смешно подкидывая причитающую тележку на выбоинах в асфальте. Девица мгновенно сдулась отслужившим свое воздушным шариком, закрыла лицо ладошками, опустилась на корточки, всхлипнула раз, другой… Худая спина под тонким летним костюмчиком а-ля Эдита Пьеха, неравномерно загоревшие, облупившиеся кое-где плечи, даже дурацкая «химия» – все это крайне трогательно тряслось в почти беззвучных рыданиях. Однако, все еще помня, как эта комсомолка минуту назад шипела и плевалась, всерьез намереваясь дать по морде могучему и грубому механизатору, я начал издалека:
– Послушайте… Эй! Могу я чем-то помочь? Вы меня слышите? Садитесь-ка в машину. У меня там есть вода…
Мне все же пришлось приблизиться, поднять и довести ее до пассажирского сиденья. Кинув на острые коленки носовой платок, я оставил ее, ревущую обиженно и горько, в духоте салона, а сам с сигаретой примостился обочь на солнцепеке. Покивал собственным мыслям: сейчас закончатся рыдания, и понесется извечное «все мужики – сволочи». Самое смешное, что вот так начинаешь сравнивать колхозника за баранкой какой-нибудь «Беларуси», горожанина за рулем «Победы» и чиновника на «Волге» с персональным водителем – ну ничего общего! А послушать любую барышню в слезах да соплях – все мы полорогие парнокопытные.
– Вот гад! – взвизгнуло в салоне. – Чулки порвал, сволочь!
Ну, ситуация понятная: наверняка взялся подбросить с ветерком, а тут жара, юбочка в облипочку, коленки острые, чулочки-туфельки… Представил себя на его месте – нет, все-таки мне так башку не сносит.
– Простите, пожалуйста! – донеслось вежливое из «Волги». – Вы ведь в Загарино едете? Мож, подвезете? Я заплачу, у меня есть немного денег.
Помаду стерла, а тушь, похоже, сама на ладошки стекла. Глаза красные, губы надутые, нос распух, но если не придавать значения – вполне себе мила. Уж для сельской местности – так тем более, и даже «химия» в общем-то к месту. Мою задержку с ответом растолковала как неохоту, полезла из машины, забубнила:
– Просто рейсовый только через три часа, а пешком девять кило́метров…
– Юная леди, да я бы с удовольствием! – театрально прижал я руки к груди. – Но, как изволите видеть, я сам застрял здесь в нелепейшем положении! – Оценив распахнутые глазищи без тени понимания, со вздохом вернулся к нормальной речи: – Можно попытаться завести с толкача…
– С толкача?
– Если вы мне поможете, мы растолкаем машину под уклон, потом я на ходу запрыгну и… В общем, должно завестись.
Городской девчонке я бы такого не предложил, а эта наверняка же привыкла к тяжелому физическому труду – дрова-вилы-коромысло. В конце концов, это ей неохота топать по жаре девять километров… Хех, кило́метров!
* * *
– Что ж у вас народ такой негостеприимный, Алена?
– У нас – негостеприимный? – искренне изумилась она.
– Ну, неотзывчивый. – Я криво усмехнулся, подруливая одной рукой. – Или у вас тут только мужчины – ксенофобы? Давеча промчались мимо полисмены… И куда только ваш участковый смотрит? Мало того что нашу родную «Победу» обезобразили иностранной надписью, так еще и помощи не предложили! А ведь наверняка комсомольцы. Доложить бы куда следует…
– А, Лешики!.. – тепло улыбнулась она. – Лешики хорошие. Просто спешили куда-то, наверно. Представляете, три друга – три Алешки! Строев, Паньков и Энгельс, только Энгельс – это не фамилия, а прозвище, и даже не Лешкино, а евойного деда – уж больно тот бородат был. Потом к Лешкиному отцу перелипло, а потом и к Лешке. Я с йим в этом годе по весне ходила, хороший он.
– Спешили, значит… Ну а тракторист этот? Тоже спешил?
По лицу девушки пробежала тучка, но Алена тут же стряхнула ее мелкими кудряшками:
– Не знаю, что на Ваську нашло. Он обычно спокойный, даж когда белой выпьет. Мы с йим всю весну гуляли, ни разу рук не распустил, а тут…
– Погоди, ты же говорила – с Лешиком по весне гуляла?!
– Да вы что?! – Она возмущенно захлопала ресницами. – Чай, я не потаскуха – с двумя гулять! С Лешиком я ходила, а гуляла с Васей!
Поняв, что разбираться с запутанной местной терминологией у меня нет ни малейшего желания, я переменил тему:
– Леса какие дремучие! Не хотелось бы мне заночевать тут. Спасибо за подмогу, без тебя я вряд ли растолкал бы свою колымагу!
– А не проще было на сквозняк поставить?
Вот тут я впервые психанул:
– Да что вы все с этим сквозняком?! Ну не технарь я, не механик! Знаю, что такое «прикурить», знаю, как завести «с толкача», но понятия не имею, что такое «поставить на сквозняк»! И хватит об этом, ладно?
Она испуганно сжалась от моего крика – о да! в последнее время я научился и даже, к сожалению, привык орать. Поняв, что ненароком переборщил, я буркнул извинения и, дабы загладить вину, попытался расслабить попутчицу анекдотами. Впрочем, быстро сообразил, что мое настроение далеко от того, каким принято делиться, и благоразумно заткнулся. Действительно, с чего бы это мне чувствовать себя обязанным поддерживать беседу? Почему вообще считается, что в дороге полагается болтать с попутчиками? У Алены свои проблемы, у меня – свои; мы настолько разные, что даже попытка найти взаимопонимание выглядела бы смешной. Гуляла с одним, ходила с другим, миловалась с пятым – о чем тут вообще говорить?! Механизатор Вася в пропотевшей майке – вот ее лучший собеседник, с ним ей понятно, комфортно, они свой французский в одной школе изучали. В Загарино или Загарине мне обещан мастер на все руки, а до той поры помолчим, полюбуемся вечномогучим хвойно-дубовым по обе стороны дороги.
– А можно музыку включить?
– Что? – дернулся я. – А, приемник… Да, конечно.
– Приемник здесь навряд ловит, – усомнилась Алена и оказалась права. Полуобернувшись к заднему сиденью, она бесхитростно поинтересовалась. – А это что, разве не музыка?
Я дернулся вторично. Да, на заднем сиденье лежала портативная «Яуза» с заряженной катушкой. Катушку надо было разломать и выкинуть еще на рассвете в Томске, но малодушен я, малодушен… Напротив, батарейками для «Яузы» закупился до конца жизни, чтобы, значит, продлить агонию. Как бы тебе ответить, девочка, чтобы снова не сорваться? А впрочем, усмехнулся я, почему бы нет? Посмотрим, что ты скажешь, посмотрим…
– Музыка, музыка. И включить можно, только сразу предупреждаю – там отнюдь не липси.
Она серьезно кивнула, перегнулась через спинку и очень аккуратно нажала «пуск». Пронзительно чисто зазвенели первые аккорды увертюры к «Седьмому комиссару».
– Начало похоже на Брамса, только это не Брамс…
Я внимательно на нее посмотрел – во-первых, не люблю, когда под музыку разговаривают; во-вторых – ишь ты! Брамса знает…
Семь с небольшим минут Алена молчала, покусывая губу, а я косился на нее, ловя отклик, эмоции, реакцию. На последних тактах увертюры она потянулась к магнитофону. «Ага! – со злорадством мазохиста подумал я. – Ненадолго тебя хватило!» Но девушка нажала не на «стоп», а на «паузу». Развернулась ко мне.
– Странная музыка…
– Чем же странная? В пляс не зовет?
– Не смейтесь. – Она с вызовом тряхнула барашковой челкой. – Не могу понять… мелодия такая красивая… Но… Неправильная? Искусственная? Неестественная? Да, вот! Неестественная!
– Ну-ну, – усмехнулся я, – продолжай!
– А можно я еще послушаю?
– Да ради Бога!.. Здесь прямо или правее?
– Правее… Уж, чай, скоро. Вон видите указатель?
Она вновь погрузилась в «Седьмого комиссара». Да-да, именно погрузилась! Или сделала вид. Не так уж часто в наше время найдешь любителей симфонической музыки, а встретить такого в глубинке – вообще нонсенс! Впрочем, тут я кривлю душой – до сего момента мне не приходилось бывать в глубинке, но отчего-то я был убежден, что в сельских клубах на гармошках играют отнюдь не Скрябина с Вагнером. Алене удалось заслужить мое уважение, хотя эти ее рассуждения о странности и искусственности… Смешно, право слово! И лицо такое умное делает!
– Это вы сочинили? – внезапно озадачила она меня.
– С чего ты взяла? – медленно произнес я, сворачивая с трассы в сторону показавшихся в пролеске двускатных крыш. – Да и разве это имеет какое-то значение?
– Никакого. – Она пожала облупившимися плечами. – Так, подумалось… Но я бы хотела познакомиться с композитором.
– Ну, многие девушки мечтают познакомиться со всякими композиторами, – снисходительно улыбнулся я.
– Я – не со всякими, я – вот с этим. – Для убедительности она постучала коготком по спинке своего сиденья.
– Что ж в нем такого особенного?
– А вот это я бы и хотела узнать. Интересно же, какой в жизни человек, сочиняющий такие симфонии…
– Во-первых, симфонии не сочиняют, это тебе не частушки. Симфонии пишут. Во-вторых, какие – такие?
– Вот туда поворачивайте. Да не сюда – туда! Вон контора возле фермы, видите? Где транспарант натянут. А мехучасток – сразу за ей. Нелепые.
Я не сразу понял, что последнее слово – ответ на мой вопрос, а когда понял – пороть паршивку было поздно, она уже выпорхнула из машины с зычным:
– Дядь Митяй! Дядь Митяй, что ли! Ты тута или домой пошел?
Меня еще потряхивало от злости, когда перед капотом возник по глаза заросший курчавым волосом мастер в пилотке из газетного листа и с обрывком лопуха на переносице. Алена скороговоркой выпалила собственную интерпретацию проблемы, я половины слов не понял.
– Да ну? – удивленно взметнул косматые брови бородач.
Девушка закивала, для достоверности демонстрируя расшатавшийся во время нашего забега каблук.
– А что ж вы… Там, чай, Сергунин амбар недалече, как раз в низинке, чтоб проще докатить было. Там же вроде сквозняки что надо!
Коротко оглянувшись на меня, Алена зашептала что-то в бородатую щеку – выше не дотягивалась.
– Да ну? – снова удивился механик, покачал головой. – М-да, тяжелый случа́й… Ну, гражданин, здоров будешь, показывай технику!
– День добрый. Знакома конструкция? – спросил я недоверчиво.
– А куды ж она денется, ми-лай!
Пару минут он осматривал внутренности «Волги», попросил завести, но и на этот раз не схватилось.
– Поня-атненько… Так, тады кати ее туды, – он махнул рукой себе за спину, – возле стенки приспособь и отдыхай с полчаса. Ленка, егоза, квасу принеси товарищу!
Жестом отказавшись от кваса, я кое-как дотолкал машину до указанного места и рысцой вернулся обратно в надежде, что Алена не успела сбежать. Не сбежала, сидела на бревнышке, целомудренно сжав острые коленки. Поднялась при моем приближении, виновато спрятала глаза.
– Пойду я, – почти шепнула. – Спасибо вам. – И уже громче: – Дядь Митяй, ты с йих денег не бери, они меня бесплатно довезли!
– Поучи ышшо! – донеслось из-под навеса с токарным станком, верстаком и кучей разнокалиберных железяк.
– Ку-да? – процедил я. – Мы ведь, кажется, не договорили!
– Об чем? – Алена беспомощно оглянулась на навес и слегка попятилась, но только слегка – дальше бревно не пустило.
– О симфонии. Да не пугайся ты! Мне просто интересно узнать твое мнение. Вернее, мнение я уже узнал. Хех, «нелепая»! – Я еще раз прокатил во рту слово: – Нелепая… Теперь хочу услышать аргументы. Присаживайся!
Она послушно плюхнулась на бревно, захлопала ресницами.
– В чем же, на твой взгляд, нелепость «Седьмого комиссара»?
Алена, опустив голову, помолчала, собираясь с мыслями. Если там, конечно, было с чем собираться. Уж если в городах полно снобов, глубокомысленно рассуждающих о том, в чем ни черта не смыслят, то почему бы им не быть и в глуши? Решила девчонка произвести впечатление на проезжего, показать, что она – не самая обычная деревенская дурочка с идиотской «химией» на башке, а индивид с претензией на музыкальный вкус. Так мы этот ее порыв сейчас быстренько!..
И тут она с невероятной точностью пропела основную тему увертюры. Я плюхнулся рядом. Пока подкуривал сигарету, она уже начала приводить аргументы.
– Вот тута нелогично, – вышло у нее почти «нелохишно». – Вот зачем тута так резко? Ведь просится переход в ре минор… Вот слушайте! – И она напела, как, по ее мнению, должна была выглядеть музыкальная фраза. – Чувствуете? Вот чувствуете? А композитор этого не чувствует! Он будто доказать нам что-то хочет, в каждой фразе, в каждой фразе! Как будто бьет нас. Как будто что-то втолковывает, а непонятливых – розгой, розгой! А музыка – она не такая. Музыка – она… это когда началась мелодия, а ты тут же подхватил, а потом еще удивился – как это ты сам такую не сочинил?.. То есть не написал… Музыка – она родная, а тут будто наперекор… Вот верите, что мне вдруг подумалось? Ну, когда услышала первые ноты? Мне подумалось, что любая музыка уже есть – в душе, в воздухе, в мире, а композиторы – это те, кто для нас ее записывает. Кто-то хорошо записывает, кто-то хуже. Услышал, запомнил – записал. А этот – не из воздуха, не из души. Складно, красиво, но он, когда ноты записывал, не слышал их, а располагал по какому-то порядку. Неестественно. И жирная точка в конце… Почто? Такая жирная, что просто клякса! Грубая. Коробит. А нужно мягче, мягче…
Ее голос доносился словно издалека. До меня долетали какие-то обрывки фраз, обломки смысла. В них не было любви, в них не было признания или понимания, не было надежды. В них был укор, упрек, насмешка, презрение, приговор. Очередная критикесса, отличающаяся от прежних произношением слов «пошто» и «мяхше», ругала мое лучшее творение, ругала меня, брошенного, беглого, одинокого, застывшего, замороженного собственной болью и бессилием, оглушенного новой несправедливостью, переполненного праведным гневом, вынужденного пережигать в себе свое бешенство, удерживаться от естественного желания наказать, покарать глухих, слепых, бесталанных, никчемных людишек! Если однажды ледяная корка, покрывающая меня в такие минуты, хрустко лопнет…
– Ленка, егоза! – нарочито громко прозвучало совсем рядом.
Очнувшись, я в недоумении закрутил головой – стою, нависнув над побледневшей Аленой, тяну руки (к ее шее?!), а сзади сбоку, буквально в шаге, – бородатый механик.
– Ленка! – повторил мастер, глядя почему-то мне в глаза. – А вот у меня в крохсфорде слово трудное попалось: «Советский композитор, основоположник современного суггестивно-трансового направления в симфонической музыке». Девять букв.
Прежде чем до меня дошел смысл формулировки, я поразился, с какой чистотой она была произнесена – ни намека на местный говорок! Издеваются они надо мною, что ли? Между тем буравящий взгляд пожилого механика буквально телеграфировал мне: «Не балуй!»
– Михальчук, – едва слышно отозвалась Алена, затем рывком поднялась с бревна, коротко посмотрела на меня, вновь отвела взгляд. – Пойду я. Вы извините…
Бочком протиснулась мимо, шмыгнула за угол пристройки, едва не столкнувшись с мужчиной средних лет в голубой панаме и мокрой от пота рубашке-тенниске.
– Точно, Михальчук! Подходит! – заулыбался мастер, огрызком химического карандаша малюя в сложенной в несколько раз, порядком замусоленной газете, мягко отшагнул и практически исчез в густой тени навеса. – Вот егоза! Все знает!
– Доброго здоровья, товарищ! – важно кивнул мне не замеченный механиком мужчина в тенниске. – Петрович, выдь на час!
– Жарко! – донеслось из-под навеса. – Сам сюды ныряй!
Мужчина, стесняясь, вынул скомканный носовой платок, промокнул блестящий лоб.
– А вы почто на солнцепеке?
Я вяло отмахнулся и вернулся на бревно. По единственной загаринской улице прогрохотал гусеничный трактор. Почему-то, даже не оборачиваясь, я был уверен, что это гусеничный, а не какой-нибудь «К-700». За пристройкой умиротворенно многоголосо кудахтало. Под навес со спасительной тенью попыталась сунуться вислоухая дворняга с грустными глазами – наверняка у нее под токарным станком была выкопана прохладная яма, – но на полушаге обнаружила, что место в массе своей занято людьми, и бочком-бочком свинтила, не обратив на меня ни малейшего внимания. Меня слегка лихорадило, но наибольший дискомфорт доставляла привязавшаяся мелодия, напетая Аленой. Моя – и не моя. С переходом в ре минор. На душе было еще тоскливее, еще гаже, чем в тот момент, когда я решил покинуть крупный областной центр нашей необъятной.
Объективно – ее вариант мелодии был лучше. Я мог с уверенностью сказать об этом и как профессионал, и как потребитель. Однако, приступая к «Комиссару», я знал и то, что отпущенное нам количество гениальной музыки не бесконечно. Математически. Неизбежные повторы, компиляции – вот удел современных авторов. Все написано до нас. Нет, не так – все
гениальное
написано до нас. Нам остается, по возможности, быть не слишком похожими на классиков. Быть аккуратными, дабы наши слушатели не ткнули мордой в ноты полуторавековой давности. Быть хорошистами, но не отличниками. Или быть оригинальными. Нарочито оригинальными. «Читатель ждет уж рифмы «розы»?» – а вот выкусите!!! Не будет вам перехода в ре минор! Слушатель считает, что его ожидания обмануты? А мы подберем такой ритм, который заставит слушателя забыть об обманутых ожиданиях, отключиться от нехороших мыслей… вообще отключиться…
Долгие годы я подбирал ритмовки и созвучия, формируя суггестивный
[10]
подход к потребителю, но… Бывает так, что одна мелодия на целый день привязывается десятку людей. А бывает – не привязывается. Или не десятку. Или не на целый день. Или не одна. Как бы я ни анализировал, как бы ни структурировал, как бы ни старался писать оригинальные мелодии, которые бы понравились всем, обязательно на один восторженный отзыв приходилось два-три негативных. И реакция Алены средь прочих была еще довольно мягкой… Хех, «мяхше»!.. Чем больше я пытался воздействовать на психику слушателя посредством каносуггестии
[11]
, тем больше противников собственного творчества обнаруживал в итоге.
Доходило до смешного! Мой старый добрый друг, режиссер-постановщик в томском студенческом театре, видя, какие трудности (в том числе и финансовые) я испытываю, поддержки ради предложил мне написать легкую, запоминающуюся, зовущую на трудовой подвиг мелодию для его спектакля о хлеборобах. Казалось бы, чего проще? Что может быть примитивнее музычки для аудитории, состоящей преимущественно из работяг и студентов? Труппе понравилось безоговорочно. Режиссер рискнул единственный раз. После шквала звонков разъяренных зрителей в администрацию театра и нескольких писем в горком он виновато произнес что-то типа «старик-это-не-то-что-мы-ожидали» и исчез. Похоже, навсегда.
Вот Алена сказала: «Напрашивается переход в ре минор». А моей задачей было как раз обратное – поразить слушателя тогда, когда он этого не ждет. И убедить, что только так – лучше.
На Алену мои убеждения не подействовали. Как и на многих других, кто удостоился чести прослушать «Седьмого комиссара». Не подействовали… А вот ее вариант никак не отвязывался!!! У меня уже ныли зубы, ломило виски… Впрочем, это, возможно, из-за солнца. Похоже, мне действительно следовало перебраться в тень.
Подняв глаза, я едва не вскрикнул – чуть поодаль стоял древний старик с окровавленным шерстяным кулем в руках и тяжело и хрипло дышал. Мокро, натужно откашлявшись и сплюнув в прокаленную пыль, он крикнул в сторону навеса:
– Фрол Кузьмич! Ты тута, что ли? Аль у Анисьи?
– Ту-ут, – донеслось гулкое, – занят я!
– Ну да, ну да… А у меня беда, Фрол Кузьмич! Лешики, нехристи, ягненка сбили! Чуть живой! Ты уж выручай, Фрол Кузьмич!
Под навесом завозились, на солнце высунулся край голубой панамы.
– Ох, матушки!.. Дела-а… Давно говорил – выдрать Лешиков надобно!
– Делать-то что? – плаксиво вопросил старик, протягивая к панаме руки с окровавленным кулем.
– Ты постой, постой, не торопи! Совсем мозги зажарились, никак не соображу… Петрович, полнолуние не нонче ли?
– Ну!
– Ты вот что, дед, ты не переживай! Вынесешь на луну – оклемается.
– Ну да, ну да… Да как же на луну? Не дотянет до ночи-то!
Панама спряталась под навес, забубнили приглушенно два голоса, затем мужчина в тенниске вынырнул на свет целиком.
– У тебя ж, дед, огород на северной стороне? Ну вот! Прикопай до вечера, а там уж и луна появится, вынесешь тогда.
– Ну да, ну да… Ягненка?
– Ягненка, – убедительно кивнула панама.
– До вечера? Прикопать в огороде?
– Ой я дурак! – схватился за голову мужчина. – Прости, дед! Щас ышшо придумаю чего-нибудь!..
– Да что вы его слушаете? – не вытерпел я. – К ветеринару нужно срочно! Есть ветеринар в селе?
– Ветеринара нету, зоотехник есть, – удивленно обернулся ко мне старик.
– Да это почти одно и то же! Тащите немедленно к нему!
– Так ить… – пуще прежнего опешил дед и указал щетинистым подбородком на панаму: – От же оне!
Я возвел очи горе. Сумасшедший дом, придурок на придурке! Махнул рукой:
– Тогда только на шашлык. Пока не протух заживо.
– Да ты погодь пужать, ми-лай! – степенно вышел из-под навеса механик с газетой в руке. – Здоров будешь, дед! Дай-ка посмотрю твою животину…
Я собирался снова махнуть рукой, да вдруг сообразил: «Волга» моя как стала возле стеночки – так и стоит, а мастер кроссворды разгадывает!
– Уважаемый! – окликнул я его чуть громче, нежели требовалось. – Может, вы лучше мою машину наконец посмотрите?
Он цыкнул правой стороной бороды, глянул, щурясь, на солнце, затем на часы.
– Пять минут тебе ышшо обождать придется!
И принял с рук старика трепыхающееся месиво. Брезгливо отвернувшись, я не стал пока возражать. Пять минут подожду. Троица зашебуршала в двух метрах от меня. То и дело доносилось: «Родниковая? Точно? Теперь пыль сыпь… Лупу вот так держи! Прижигай. Репей, репей подсовывай! Ну-ка, дунь! Да сильнее дунь! Тенью его, тенью…» Маразм. Коллективный. Может, оттолкать машину куда подальше, пока не поздно?
А в голове все крутилась, крутилась мелодия, напетая Аленой. Кажется, она была бесподобна. До безобразия проста и предсказуема, из разряда тех, что мигом подхватываешь… И удивляешься, как это ты сам до такого не додумался…
Внезапно послышалось тонкое блеяние. Встрепенувшись, я через плечо обернулся на звук: по выложенным тропинкой серым от дождей и солнца доскам, ненадолго превращенным в операционный стол, бодро цокал копытами ягненок. Я помотал головой, зажмурился. Наверняка это был другой ягненок. Это обязан быть другой ягненок!!! Тот кровью истекал, у того кость белела на содранном лбу! Но трое местных с таким умилением смотрели на него, что сердце у меня зашлось. Я поднялся и на ватных ногах пошел к «Волге», стараясь не поворачиваться спиной к этим… этим…
– Да-да, хозяин! – кивнул мне механик, добродушно усмехаясь. – Как раз время. Забирай аппарат и… ну, извиняй, коль что не так!
«Он к ней даже не притрагивался! – шумело в голове, пока я трясущимися руками открывал дверцу, а сквозняк взбивал и так вставшие дыбом волосы. – Даже не притрагивался! Не ставил аккумулятор заряжаться, не менял свечи, не зачищал контакты, не вытаскивал предохранители!.. Она не заведется!!!»
Но «Волга» завелась с полоборота. Тем не менее я не сразу тронулся – я в ужасе пялился на приборную панель. Страшно было не то, что у меня заканчивался бензин, а то, что вот эта самая лампочка стояночного тормоза, благополучно и прочно сдохшая через пару дней после покупки машины еще месяц назад, теперь сияла как новая.
Дав по газам, я разнес самодельную, сбитую из трех досок скамейку, подпрыгнул на какой-то внушительной железяке, процарапал бок о тоскливый остов комбайна – и вырвался с мехучастка на улицу! Возле конторы с развевающимся над крышей флагом и кумачовым транспарантом над входом, перекрывая мне ближайший путь к трассе, стоял знакомый трактор с прицепом-тележкой. Недолго думая – вернее, вообще не думая, – я вывернул руль в противоположную сторону. Залитая тяжелым солнцем деревенская улица была пуста, если не считать копошащихся в пыли кур. Заполошно колотя крыльями, они прыскали в стороны буквально из-под колес, но, кажется, я не стал виновником гибели ни одной из них. Промчавшись с километр, я наконец выдохнул и сбавил скорость. Чего я, в самом деле? Тихая, мирная деревня, погони за мною не наблюдается. Сейчас миную те дома – и!..
Вдоль улицы с сетчатой авоськой в руке шла Алена.
Ругаясь на себя последними словами, я пристроился рядом с ней, опустил стекло. Глянула коротко, спрятала глаза. Потом хихикнула, доверчиво продемонстрировала пустую авоську:
– За хлебом пошла, дура, а мага́зин закрыт уже. Я, знаете, об чем думала? Бабка рассказывала. Мой дед в этом годе на посевной был. Ну, она ему завсегда обед наготовит, компоту холодного из подпола поднимет. Стол накроет – сама встречает. А тут наварила щей, стоят они в печи, томятся. Подняла компот – а крышка-то и вздута! Ну, она второй раз в подпол, а спорченную-то банку на лавке оставила. А старенька же – пока спустилась, пока развернулась в подполе-то… Долго ли, коротко ли – дед уже обедать пришел. А на столе – только хлеба краюха да банка на лавке. Ему б заслонку отодвинуть да в печь заглянуть, да как же ему к заслонке-то докоснуться? Вдруг тетенькой станет? – Мотнула барашковой челкой, засмеялась. – Он компот забродивший-то и навернул с краюхой. И что? После обеда такого сел на трактор – да и разнес до самого тла сарай бригадира Панькова. – Она остановилась, посмотрела прямо в глаза. – А надо было всего лишь отодвинуть заслонку.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |