Мы покупаем шарф и направляемся дальше, проходя мимо различных магазинов с одеждой, сувенирами, косметикой и прочей рождественской ерундой. Здесь везде пахнет елью и мандаринами. Здесь пахнет праздником, который я раньше никогда почему-то не замечал.
- Смотри, - Том берёт в руки большой шар и трясёт его, наблюдая за тем, как белоснежные снежинки кружатся в маленьком мире, окутывая Санта Клауса и его оленей. – Красиво, да?
- Ага.
Я осматриваюсь, скользя глазами по разным сувенирам, которые так любит мальчишка, и уже собираюсь сказать ему, что мы можем купить что-нибудь и здесь, но не успеваю.
Я слышу, как Том со стоном тихо выдыхает, и поворачиваюсь в его сторону. Мне кажется, что я перестаю осознавать, что происходит. Мне кажется, что время замедляется, что я могу сконцентрировать внимание только на отдельных деталях.
Стеклянный шар выскальзывает из пальцев Тома и падает на пол, разбиваясь вдребезги и разлетаясь по полу на неровные осколки. Мальчишка бледнеет и начинает падать, прежде чем я успеваю осознать это. Его тело стукается о пол, и Тома начинает трясти. У него припадок.
- Том! – я падаю перед ним на колени и поднимаю его голову. Его трясёт, словно под невероятным напряжением. – Вызовите скорую! – я кричу. Мой голос срывается, и я прижимаю парня к себе, словно это сможет спасти его. – Кто-нибудь, вызовите скорую!
Мне страшно. Мне впервые так страшно.
***
Трюмпера увозят в больницу. Я, естественно, еду вместе с ним. Его везут в реанимацию, а мне приходится ждать в коридоре, в одиночестве, сидя на стуле перед дверью, за которой скрылся мальчишка. Я сижу один – коридор пустой и совершенно безжизненный, по крайней мере, мне так кажется. Я не обращаю внимания ни на кого, прокручивая в голове недавние события.
Том умирал у меня на руках. Том, очевидно, чем-то болен. Том скрывал от меня это.
Том. Том. Том…
Везде один Том. Если он оставит меня в одиночестве, я не переживу. На этот раз точно. Я буду убивать себя день за днём, пока окончательно не смогу существовать.
Сердце сжимается, и я неожиданно хватаюсь за грудь, сжимая пальцами одежду. В уголках глаз скапливаются слёзы – я откидываю голову назад, чтобы загнать их обратно, но они всё равно сказываются по моим вискам.
Нет. Том не умрёт. Он не посмеет этого сделать.
Дверь открывается, и я вздрагиваю, тут же вскакивая на ноги.
- Как он? – спрашиваю я доктора.
Он закрывает за собой дверь и вздыхает.
- Ему лучше, - спокойно говорит мужчина, и я прикрываю глаза, облегчённо выдыхая.
- И что с ним было? – спрашиваю я, как только мне удаётся успокоить ком в горле.
Доктор прячет руки в карманы, мне кажется, что у всех врачей они холодные и неприятные.
- А он вам не говорил? - мужчина удивлённо вскидывает брови, и я качаю головой. Он какое-то время молчит, словно думая, рассказывать мне или же нет, затем прикрывает глаза и прокашливается. – Я лечу Тома уже несколько лет. У него опухоль головного мозга. Мы уже перепробовали всё от химиотерапии до операции. Пока нам удавалось её сдерживать, у него уже несколько месяцев не было приступов.
Я чувствую, как с каждым словом доктора меня начинает переполнять пустота, и я тону в ней, моля о помощи. Я захлёбываюсь собственной беспомощностью.
- У него рак? – переспрашиваю я, чувствуя, как слёзы скатываются по моим щекам.
- Да. Когда он очнётся, нужно ещё раз сделать обследование, тогда я точно могу сказать, почему у него был припадок, - голос доктора тих, но он не дрожит.
- Когда он очнётся? – шёпотом спрашиваю я.
Врач пожимает плечом.
- Можете подождать в палате, если хотите.
Я киваю, отступая и давая доктору пройти.
Он уходит, оставляя меня наблюдать за тем, как мой мир рушится.
Как рушусь я сам…
========== 7.1 ==========
<b>30 Seconds To Mars – Hurricane (Piano Cover)</b>
Том приходит в себя только под утро – всё это время я сижу на стуле возле его кровати и смотрю на то, как медленно вздымается его грудь. Он выглядит бледным и уставшим, и мне кажется, что именно сейчас я замечаю, насколько ему было плохо всё это время. Не понимаю, почему я не видел этого раньше. Наверное, мой разум затмевали все чувства, которые наглухо запирали подобные мысли в самый дальний и тёмный уголок моего мира. Наверное, я был слишком ослеплён любовью. Я был слишком наивным.
Я стал им благодаря Тому.
Он открывает веки с трудом, словно бы это настоящие камни, а не часть его тела. Его взгляд несколько мгновений пустой и безразличный, он вряд ли понимает сейчас, где находится. Я беру его за руку, сжимая пальцами прохладную ладошку, и парень моргает. А когда снова распахивает ресницы, я вижу в его глазах печаль.
Он виновато смотрит на меня, словно извиняясь за всё. Он смотрит на меня таким понимающим взглядом, что мне становится даже страшно.
- Как ты себя чувствуешь? - тихо спрашиваю я, обеспокоенно смотря на него.
Том вздыхает и отводит взгляд в сторону. Он больше не смотрит на меня, и это приносит мне ещё больше боли. Я хочу помочь ему. Я хочу спасти его. Если бы я только мог, я бы отдал ему всё своё бессмертие до последней капли, я бы отдал ему свою жизнь, только чтобы этот мальчишка продолжал существовать в этом прогнивающем мире и дарил ему надежду на спасение.
Но я не могу. А даже если и могу, то совершенно не знаю, как.
Я беспомощен.
Я бесполезен.
- Прости меня, - наконец говорит Трюмпер, смотря в сторону двери.
- За что? – не понимаю я, сильнее сжимая в пальцах его руку. Я подношу её к своим губам и целую. – Тебе не за что извиняться. Ты ни в чём не виноват.
Мальчишка не смотрит на меня. Мне кажется, что сейчас, когда мы сидим в этой ужасной палате наедине друг с другом, здесь нет ничего, кроме боли. Она переполняет пространство, томной массой воздуха придавливая нас к полу. Она разрывает нас на части и не даёт ни шанса на спасение.
- Прости, что не сказал, - снова говорит Том. – Я не хотел причинять тебе новую боль, - он замолкает и облизывает засохшие губы. – Я так надеялся, что мне не придётся ничего тебе объяснять. Думал, что смогу справиться сам.
Я качаю головой.
- Всё будет хорошо, - заверяю его я. – Тебя вылечат, и мы снова будем вместе ходить на твои глупые распродажи в музыкальном магазине, ужинать на крыше и играть для фрау Кельм. У нас ещё будет много времени, ты только не сдавайся.
Ком сжимает моё горло, и я замолкаю. Дышать становится трудно, я понимаю, что больше не смогу ничего сказать.
Да и не имею я права говорить ему, что всё хорошо. Я не могу ему такое обещать.
- Когда-нибудь это должно было произойти, - говорит Том. – Всё равно мне суждено умереть. Я думал об этом. Думал о том, что, как ни крути, я всё равно причиню тебе столько боли своим уходом. Ведь ты… - он втягивает в себя воздух и отворачивает голову. Мне кажется, что я замечаю в его глазах застывшие слёзы.
- Не говори глупостей, - отмахиваюсь я. – Ты же не веришь, что я бессмертный.
Мальчишка сжимает мою руку.
- Я же обещал тебе верить.
Я не отвечаю, утыкаясь носом в его руку. Если я сейчас начну говорить, то точно разревусь как девчонка. Я не плакал, наверное, тысячу лет. Я даже не помню уже причины, из-за которой я в последний раз так страдал.
Мы молчим довольно долго, и это кажется такой пыткой. Это кажется таким нереальным и глупым, что я даже не хочу верить в это.
- У меня обнаружили рак пять лет назад, - тихо говорит Том, и я даже вздрагиваю. – Он был на начальной стадии. Мне сказали, что я буду жить, если удастся вовремя остановить опухоль, - мальчишка немного молчит. – Меня лечили таблетками и химиотерапией. На два года раковые клетки перестали расти. Потом почему-то началось всё заново. Мне сделали две операции, но рак возвращался снова и снова. Потом я уехал за границу, потому что там какой-то учёный проводил опыты с новыми лекарствами против рака. Они продлили мне жизнь ещё на полтора года, но так и не смогли остановить рак.
Я прикусываю губу и молча умоляю Тома замолчать, но он не слышит меня. Он не останавливается.
- Когда я исчезал на месяц, я был в больнице, потому что мне снова стало хуже. Но я опять справился. И уже несколько месяцев у меня не было припадков, - голос Тома тих и равнодушен. – Я чувствую, что этот раз последний. Я так устал…
Я шумно вздыхаю, загоняя обратно слёзы. Это так больно. Это, наверное, будет больнее всего, что со мной было.
- Не говори так, - возражаю я. – Ты справишься. Ты вылечишься и снова будешь улыбаться.
Мальчишка тихо смеётся, и мне становится легче. Словно тяжёлый груз падает с моей души.
- Да, конечно, - Том снова поворачивается ко мне. Его глаза улыбаются. – Чего это я. Мы ведь ещё даже не отпраздновали Рождество вместе.
Я немного улыбаюсь и снова целую его руку. Какой же он всё-таки переменчивый. Это Том.
Мой глупый Томми.
***
Обследование Трюмпера заняло всё утро, которое показалось мне настоящей вечностью. Ещё никогда в жизни время так не предавало меня, не позволяло себе настолько сильно сбивать меня с толку. И я думал, что это настоящая пытка. Настоящее сумасшествие.
Тома вернули после полудня и сказали, что результаты будут вечером. Всё это время Том улыбался и шутил. Всё это время я не отходил от него ни на шаг. И даже когда вернулся доктор и начал объяснять нам ситуацию, я держал мальчишку за руку и не отпускал. Я думал, что если сделаю это, то мир точно рухнет, не оставляя нам надежды жить.
- Опухоль увеличилась, - говорит врач, и я чувствую, как острый клинок разрезает моё сердце. – Она затронула часть заднего мозга и скоро доберётся до мозжечка. К сожалению, если мы попробуем сделать ещё одну операцию, то ты можешь умереть. У тебя итак удалили значительную часть клеток, твоё тело просто не перенесёт ещё одного такого вмешательства.
Ком застревает у меня в горле, и я не могу дышать. Это равносильно смертному приговору нам обоим, который Том встретил без малейшего страха.
- Сколько? – Том спокоен, и его голос не дрожит. Он уставший и безразличный. – Сколько мне осталось?
- Я не знаю, Том, - врач прикрывает глаза, и я вижу, как тяжело ему говорить. – Возможно, меньше недели. Если опухоль продолжит развиваться в том же духе. Если остановится, может быть, даже месяц.
Я обессилено вздыхаю, понимая, что слёзы застревают где-то у меня в горле и не могут вылезти на свободу, однако отчаянно пытаются это сделать.
Том умирает. А я ничего не могу с этим поделать.
Насколько же я жалок.
- Я поеду домой, - говорит мальчишка. – Не хочу здесь находиться.
Он сжимает мою руку, и я понимаю, что если я сейчас заплачу, то ему будет куда больнее. Он же так хотел, чтобы я больше не страдал.
- Уверен? – спрашивает доктор.
- Да.
Мужчина вздыхает и кивает.
- Я дам тебе таблетки. Они стимулируют кровяное давление в мозге. Если будет приступ, выпей, должно помочь, - он прячет руки в карманы и хмурится.
- Спасибо, - Трюмпер благодарно улыбается.
А я не понимаю, как он вообще может быть таким спокойным? Мне кажется, что мир вокруг меня погружается в темноту и рушится прямо на глазах. Мне не хватает кислорода. Мне не хватает жизненно важного органа, чтобы жить. Мне не хватает сердца, которое отобрал у меня Том.
***
Мы возвращаемся домой к вечеру, когда уже начинает темнеть. Мальчишка выглядит более-менее нормально, но я вижу, что он очень бледный и уставший, словно не спал несколько дней подряд. Всю дорогу от больницы мы молчим. Даже в квартире не разговариваем – я не знаю, стоит ли мне вообще напоминать Тому обо всём, потому что я уверен, что он не хочет, чтобы его жалели и утешали. Говорили, что всё будет хорошо.
Ведь ничего уже не будет хорошо. Никогда.
Я сажусь в кресло и прислушиваюсь к шагам Тома. Он подходит к окну, и я теперь могу видеть его спину. Сердце сжимается вместе с лёгкими – я достаю пачку с сигаретами и прикуриваю, пытаясь хоть немного успокоиться. Не получается.
И не получится.
Мальчишка оборачивается и смотрит на меня.
- Дай закурить, - наконец говорит он, нарушая наше молчание.
Я с подозрением кошусь на него, не зная, стоит ли отдавать ему пачку.
- Ты же не куришь, - спокойно комментирую я.
Трюмпер отмахивается.
- Какая теперь разница?
Он подходит ко мне и протягивает руку – я нерешительно отдаю ему сигареты и зажигалку, после чего Том отворачивается и снова подходит к окну. Вспыхивает пламя, и дым разлетается в разные стороны.
Мальчишка кашляет – я хмурюсь – а потом снова затягивается, пока его лёгкие окончательно не привыкают к никотину. На третьей сигарете он уже просто стоит и смотрит в окно, осторожно вдыхая в себя то, чем я пытаюсь убить себя уже долгое время. Его плечи опущены, в свете заходящего солнца он выглядит каким-то печальным и одиноким.
- Какая ирония, - вдруг говорит Том. – Ты бессмертный, а я умираю. Это даже смешно.
Я не отвечаю, затягиваясь. Закрываю глаза и откидываю назад голову.
- Ты смотрел фильм «Достучаться до небес»? – спрашивает мальчишка.
Я приоткрываю веки и смотрю на него. Парень не оборачивается и продолжает стоять спиной ко мне.
- Нет.
Трюмпер шмыгает носом и продолжает только через минуту.
- Там главные герои тоже были смертельно больны, - тянет Том. – Они никогда не были на море и решили съездить туда, пока есть время. И весь фильм они пытались добраться до него. А в фильме постоянно говорили, что на небесах только и делают, что говорят о море. И если ты там не был, то тебя окрестят лохом, - он усмехается и тихо смеётся, а потом резко замолкает. – Я тоже не был на море. Наверное, мне не о чем будет говорить на небесах.
Моя рука, в пальцах которой зажата сигарета, начинает дрожать, и я чувствую, как по щекам, наконец, начинают скатываться слёзы. Они доползают до шеи и прячутся за воротом футболки. Только сейчас я по-настоящему понимаю, что лишусь Тома навсегда. Он умрёт, а я останусь здесь в одиночестве, нося в себе его образ до скончания веков.
Я закрываю рот рукой, чтобы сдержать спазмы в горле, зажмуриваюсь, надеясь, что мальчишка не повернётся и не увидит, что я разревелся как девчонка. Не услышит, как мне больно.
Я прихожу в себя только через несколько минут – слёзы въедаются в щёки, и спазмы проходят.
- Хочешь, мы поедем туда? На море, - спрашиваю я.
- Хочу. Очень хочу.
Я грустно улыбаюсь, сдерживая очередную волну боли, и затягиваюсь в последний раз, а потом сжимаю в кулаке окурок, пытаясь сделать так, чтобы физическая боль перекрыла душевную, но у меня ничего не получается.
Я бесполезен.
Я слишком жалок…
========== 7.2 ==========
<b>
David Nevue – Winter walk</b>
Том отказался ехать на пляж сразу на следующий день, сказал, что хочет кое-что сделать, прежде чем уезжать из Берлина. Что именно ему осталось закончить здесь, я не знал, да и мальчишка мне не хотел говорить. Мне оставалось только ждать, когда же Том решится на эту поездку, ведь времени оставалось так мало…
Так ничтожно мало…
Я всё время был рядом с ним, потому что мне казалось, что, стоит мне оставить его хотя бы на минуту одного, он умрёт. Этого я боялся больше всего. Боялся, что не буду рядом с ним в эти мгновения.
Том съездил в академию и забрал документы, я хотел последовать его примеру, но мальчишка отговорил меня. Я же почему-то был уверен, что не смогу больше здесь находиться после всего того, что должно произойти. Я, наверное, больше никогда не смогу находиться в Германии, там, где я встретил этого мальчишку, сумевшего изменить меня. Это будет невыносимо больно.
Том захотел, чтобы его вещи отдали в детский приют для детей-инвалидов, и пожертвовал все свои деньги в благотворительный фонд борьбы против рака. Весь день он возился с документами и к вечеру выглядел ещё больше уставшим и потерянным. Я поддерживал его, как мог, однако, так и не смог до конца осознать, что скоро мальчишки просто не станет.
Трюмпер улыбался. Он улыбался, когда подписывал документы, он улыбался, когда смотрел на меня, он улыбался даже после того, как у него случился приступ. Хорошо, что доктор дал нам эти таблетки, способные хотя бы ненадолго продлить мальчишке жизнь.
Рождество пролетело незаметно. Небольшая ёлка, ужин, нежность и романтика. Том даже купил мне подарок, хотя до этого сам предлагал мне обойтись без этой чепухи. Небольшая коробочка в красивой обёртке, в которой я нашёл золотой овальный медальон на цепочке. Туда мальчишка вставил нашу фотографию, наверное, чтобы я помнил его всегда. Хотя я итак никогда его не забуду. Наверное, я становлюсь слишком сентиментальным.
Когда мальчишка заснул, я не выдержал, и снова разрыдался. Бесшумно, чтобы не разбудить его и не причинить лишней боли. Наверное, именно я должен быть в такой момент сильным. Именно я должен его поддержать, ведь ему, наверное, тяжелее всех.
На четвёртый день в среду мы собрали вещи и взяли напрокат машину. Мы решили поехать на север в небольшой городок Куксхафен. Том сам выбрал это место, место, где он хочет умереть.
Мы ехали больше часа по трассе Берлин-Гамбург – я надеялся, что к вечеру мы уже доберёмся до нужного места. Том сидел на пассажирском сидении и смотрел в окно, выглядел он осунувшимся и бледным, словно не спал несколько дней подряд. Я видел его взгляд в отражении – он был пустым и безжизненным.
- Всё нормально? – спрашиваю я, косясь на мальчишку.
Я сжимаю руль сильнее своими замёрзшими пальцами и прикусываю губу. Том неуверенно пожимает плечом, прикрывая веки, затем снова открывает их.
- Просто устал немного, - бормочет он. – Голова раскалывается.
Я хмурюсь и какое-то время молчу. С каждой минутой Трюмпер засыхает, словно сорванный цветок. Он умирает медленно, прямо на моих глазах, и я ничего не могу изменить.
- Давай остановимся? – предлагаю я. – Здесь есть заправка недалеко, перекусим чем-нибудь в придорожном кафе.
Том отрывает взгляд от окна и смотрит на меня – его глаза сверкают.
- Да, конечно, - он улыбается. – Я как раз проголодался.
Я облегчённо вздыхаю и облизываю губы. Беру мальчишку за руку и переплетаю наши пальцы. Мы едем ещё минут десять, прежде чем я замечаю заправку и сворачиваю туда, оставляя трассу позади. Мы заправляемся на всякий случай, затем я отгоняю авто на стоянку, и только после этого Том выбирается на улицу из салона. Он облокачивается рукой о крышу машины и прикрывает глаза, словно у него кружится голова. Я захлопываю дверь и быстро огибаю транспорт, кладя руку на спину мальчишки.
- Всё хорошо?
- Да.
Том поднимает голову и закрывает дверь.
- С этой машиной я чувствую себя как многодетная мамаша, - тихо смеётся парень.
- Это уже за гранью фантазии, - улыбаюсь я.
Я беру его за руку и тяну в сторону забегаловки – мы заходим внутрь и осматриваемся. Здесь шумно, однако, народу не так много. Пахнет жареной картошкой и сладкими булочками. Здесь тепло и уютно, и я вижу, что мальчишке нравится, - он тянет меня в сторону свободного столика и говорит:
- Возьмёшь мне бургер и колу? И картошки побольше, - Том улыбается как ребёнок, и мне даже становится легче.
Наконец-то, я вижу его прежним.
- Хорошо, милый, - смеюсь я и целую его в висок, после чего направляюсь в сторону кассы, чтобы заказать еду.
Ждать приходится недолго. Да ещё и бесплатно яблочный пирог дают. Том его любит.
Наверное, Бог всё-таки существует.
Я возвращаюсь обратно и с улыбкой наблюдаю за тем, как мальчишка объедается этой вредной пищей. Сейчас он выглядит по-настоящему счастливым, и я даже забываю о его болезни, а когда вспоминаю, меня опять накрывает боль.
- Что с тобой? – спрашивает Том, поднимая голову. – Смотришь на меня, словно перед тобой умирающая собака, - он усмехается.
Я сижу напротив него и пытаюсь доесть остатки пирога, но он никак не хочет пропихиваться мне в желудок, мне кажется, что поперёк горла встал какой-то большой ком. Мне требуется время, чтобы собраться и ответить мальчишке.
- Не правда, - фыркаю я, опуская взгляд в свою тарелку.
- Правда-правда.
Я вздыхаю и прикрываю глаза.
- Прости. Больше так не буду.
Трюмпер внимательно смотрит на меня, затем опускает ложку в тарелку и говорит:
- Перестань, Билл. Прекрати всю дорогу извиняться. Пожалуйста.
Мои губы вздрагивают, в горле першит, но я собираюсь и немного улыбаюсь.
- Хорошо, - я смотрю на Тома и вижу, как за мгновение его печальный взгляд меняется на ироничный.
- Вот и славно, - смеётся мальчишка и отправляет в рот большой кусок пирога, после чего говорит с набитым ртом: - Обофаю яблофный пирог…
Я умилённо улыбаюсь, пытаясь отогнать навязчивые мысли.
Аппетит пропадает, и я отодвигаю тарелку в сторону, откидываясь на спинку стула.
- Сколько нам ещё ехать? – спрашивает Том.
Я смотрю на часы, которые висят на стене, и вижу, как минутная стрелка усердно приближается к часу. Сейчас зима. Темнеет рано. Я бы хотел, чтобы мы успели до того, как сядет солнце. Я бы хотел, чтобы эти стрелки часов остановились навеки, чтобы оставили мне Тома навсегда.
- Думаю, до заката успеем, - говорю я.
- Хорошо, - он улыбается. – Тогда поехали дальше.
Парень решительно поднимается и надевает свою куртку, застегиваясь, и я следую его примеру. Мы оставляем позади эту забегаловку и выходим на улицу – морозный воздух охватывает нас, и я выдыхаю, выпуская пар из своих лёгких. Мы садимся в машину и едем дальше. Едем, оставляя за плечами города Германии, оставляя время и отпечатки в памяти. Оставляем воспоминания.
Том выглядит нормально или, возможно, просто пытается притвориться, что у него всё хорошо, а я думаю, что чем ближе мы к нашей цели, тем ближе конец. И мне хочется развернуть машину и поехать обратно, хочется сделать крюк, чтобы оттянуть этот момент, хочется заморозить время, но я понимаю, что ничего не изменится. Как бы я ни старался. Что бы ни делал.
Мы приезжаем в Куксхафен на закате. Солнце ещё не село, но его прощальные лучи уже вовсю обволакивают небеса. Они не греют. Они не спасают.
Я торможу недалеко от дороги, которая ведёт вниз в сторону пляжа, и помогаю Тому выбраться из машины. За короткое время нашей поездки мальчишка заметно устал и даже выдохся морально. Обхватив его за талию, я помог ему спуститься вниз – наши ноги начали зарываться в песок, который всеми силами пытался остановить нас, но мы не сдавались.
Океан в этот день был спокойным и тихим. Яркое солнце исчезало за горизонтом, чтобы появиться для кого-то другого, - его лучи отражались в воде и испарялись где-то в глубине. Здесь было невероятно красиво и тихо. На пляже не было никого – холодный морской ветер разрезал кожу и заставлял жаться нас друг к другу всё плотнее и плотнее, пока мы подходили к воде.
Том улыбался. Он улыбался словно в последний раз.
Мы подходим ближе и опускаемся на корточки – вода то приближается к нам, то убегает, ускользая из-под наших пальцев. Мальчишка протягивает руку и ждёт, пока солёный океан сам коснётся его, – я делаю то же самое, а когда моих пальцев касается ледяная жидкость, тут же одёргиваю руку. Том не делает этого – вода отступает, и мы поднимаемся на ноги.
- Здесь так красиво, - шепчет Том. – Пошли туда, - он указывает на часть пляжа немного дальше от воды.
Я веду его туда, а потом мы ложимся на холодный песок и прижимаемся друг к другу. Я легко целую его в губы и кладу голову на грудь, а Том обнимает меня за плечи. Здесь холодно, снега нет, одно лишь солнце и океан. Спокойствие и безмятежность.
- Спасибо, - я чувствую его горячее дыхание на своей макушке. – Спасибо, что привёз меня сюда. Теперь я знаю, о чём буду разговаривать на небесах, пока буду ждать тебя.
Сердце сжимает, и я утыкаюсь носом в его грудь, стирая слезинки о его куртку. Горло сдавливает. Сдавливает все органы, сдавливает всё, что только можно. Я смотрю на горизонт сквозь подрагивающую пелену слёз и глотаю стоны.
- Я люблю тебя, Билл, - шепчет Том. – Люблю больше всего на свете.
Я зажимаю рот рукой и тихо рыдаю.
- Я тебя тоже люблю, - наконец, шепчу я.
- Я знаю.
Том гладит мои волосы, успокаивая.
- Пообещай мне. Пообещай мне, что больше никогда не умрёшь. Что будешь жить, чтобы помнить меня. А когда придёт время, мы с тобой встретимся, - Том замолкает. – Я буду ждать тебя столько, сколько потребуется. Пообещай мне.
Мальчишка берёт в руки мою голову и заставляет подняться, чтобы посмотреть мне в лицо. Я неохотно поднимаюсь на локте и смотрю в его глаза. Том не плачет. Он спокоен и даже улыбается.
Его пальцы скользят по моим щекам, стирая слёзы, и я всхлипываю.
- Обещаю, - шепчу я.
Трюмпер притягивает меня за подбородок и целует, улыбаясь, а потом я отстраняюсь и ложусь обратно. Мы снова смотрим на закат, на то, как солнце тонет в океане, на то, как мы погружаемся в темноту. Мы лежим долго – становится невыносимо холодно. А когда на океане остаются лишь отблески лучей, я вдруг замечаю, что грудь под моей головой перестаёт шевелиться. Я зажмуриваюсь и обнимаю Тома со всех сил. Приподнимаюсь на локтях – слёзы застилают мои глаза.
Мальчишка лежит неподвижно, его веки закрыты. Он улыбается.
- Том, - шепчу я, легко тряся того за плечи. – Том…
Я нагибаюсь к его лицу и целую ещё тёплые губы, совершенно не ощущая дыхания мальчишки. Он не дышит. Его сердце не бьётся.
Я стону, словно раненое животное, и утыкаюсь носом в его грудь, пытаясь не задохнуться от боли и слёз. Пытаясь осознать, что происходит.
В среду на закате на пляже в Куксхафене Том умер от кровоизлияния головного мозга. Он встретил смерть с улыбкой на губах, ведь он выглядел таким безмятежным и спокойным. Мальчишка всегда улыбался. Даже после своей смерти.
Для того чтобы залечить свои раны, мне потребуется ещё много времени. Много алкоголя и наркотиков, много боли и мучений.
Медальон с его фотографией никогда не покидал моей шеи, но мне пришлось уехать из Германии, потому что мне хотелось показать мир мальчишке.
Мне всегда казалось, что он где-то рядом, стоит у меня за спиной и улыбается.
Мои глупый пианист…
<b>Продолжение следует… </b>
========== 8 ==========
<b>Akira Yamaoka – Room of Angel</b>
Люди уничтожают себя собственными руками, сдирают кожу, разрывают сердца, словно бешеные голодные звери, убивают друг друга, сражаясь за идеалы других. Люди глупы. Они гоняются за богатством, за властью, за бессмертием. Они уничтожают каждого на своём пути, отчаянно цепляются за прошлое, тонут в своей боли, не желая хвататься за брошенный кем-то круг. Люди ничтожны. Люди прогнили изнутри, покрылись плесенью и желчью, наполнили свою душу известью. Они пьют нефть на завтрак, они пожирают платину и алмазы, они вкалывают в кровь жидкое золото.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |