А Гарольд, как маленький, не хотел даже говорить со мной об уроках! Как будто от того, что о проблеме забудешь, она сама собой исчезнет…
Караван вошёл в город под приветственные крики здешних обитателей, которые брызгали на дорогих гостей водой. Так велел местный обычай, не очень вежливый, как по мне. Белый плащ Оберона, которого поливали особенно охотно, вымок до нитки, но его величество всё равно улыбался. Что значит королевская выдержка!
Королевство разместилось на нескольких постоялых дворах. Люди торопились отдохнуть, помыться, выспаться. Что до Гарольда — он давно мечтал пройтись по городским харчевням, и желательно без меня.
Я ему не навязывалась, честное слово. Я готова была сидеть в той клетушке, что мне отвели под ночлег, и питаться дорожной кашей, которая, надо сказать, приелась. Гарольд ушёл — якобы проведать наших лошадей; я легла животом на деревянный подоконник и выглянула наружу со второго этажа.
Фу! Пахло навозом. Я сморщилась и хотела было закрыть окно, но тут во дворе появился Оберон.
Уж не знаю, куда он девал своего крокодилоконя. Сапоги короля ступали по прелой соломе так же уверенно, как по белому мрамору. Слуги и конюхи низко кланялись. Я подумала: прилично окликать короля из окна? Или неприлично? И в тот момент, когда я задалась этим вопросом, Оберон поднял голову:
— Привет, Лена. Как дела?
Как будто мы снова встретились на скамейке возле моего дома!
— Нормально… ваше величество.
— Как учёба?
— Нормально… ваше величество.
— Та история со змеёй тебя не очень огорчила?
— Нет… ваше величество.
— Ну, передавай Гарольду от меня привет…
И он ушёл куда-то по своим королевским делам, а я осталась торчать в окне, совершенно не обращая внимания на запах навоза. Через минуту или две во двор вышел Гарольд, кислый, как угощения Молочных Братьев. Под мышкой у него была серая сучковатая палка, в которой я не без труда узнала магический посох.
— Ну ты идёшь? Сколько можно ждать?
Я не заставила себя упрашивать. Страшно хотелось побродить по городу тысячи харчевен.
— Его величество передавал тебе привет, — сказала я, выскочив во двор и прыгая на одной ножке, чтобы повыше натянуть сапог.
Он покосился на меня, как волк на капусту:
— Знаю. Я его встретил.
И вот теперь мы шли с ним по улице, он рассказывал о секретах местной кухни и делал вид, что ничего не происходит.
— А почему ты с посохом? — как бы невзначай спросила я, разглядывая узловатую деревяшку.
— Его величество велел, — сухо отозвался Гарольд. — Приграничье… Так вот. Площадь пятиугольная, на одном углу пекарня, на другом коптильня, потом ещё одна пекарня, потом кабачок одного моряка — если он ещё не умер, конечно. А на пятом углу — «Пятый угол», ты увидишь, там подают птицу, запечённую…
— Гарольд, — сказала я, обрывая его безо всякой вежливости. — Когда ты думаешь учить меня волшебству?
Он так горько и укоризненно посмотрел, будто я посреди весёлого пира напомнила о его неизлечимой болезни.
— Гарольд, — сказала я твёрдо. — У меня два младших брата. Я пыталась их учить читать. Это ужасно. Проще убить.
Он отвёл глаза.
— А потом они пошли в школу, и ничего — читают, пишут… Значит, их всё-таки можно было научить?
— Это не твоего ума дело, — сказал он хрипло. — Я обещал тебя выучить — и выучу. Будь спокойна.
— Когда?
— Завтра!
— Почему не сегодня?
— Слушай… что ты пристала? Давай спокойно поедим хотя бы… Мы в этом городе никогда уже не будем, понимаешь, никогда! Перейдём границу — и тю-тю, обратно дороги нет…
Я замолчала. Он был по-своему прав. Весь город прорезан был ручьями, через них вели горбатые мостики. Кое-где с каменных крыш струились водопады. Вертелись мельничные колеса — и мололи на мельницах не только муку. Один квартал насквозь пропах корицей, в другом я расчихалась от перца. Вода журчала так, что звенело в ушах. В круглых озёрцах плавали утки, а кое-где, присмотревшись, можно было разглядеть спину огромной рыбины…
— Гарольд! Дружище!
Я подняла голову. Навстречу нам шагал по улице человек в одежде матроса; у него были такие широкие плечи и такие длинные руки, что, когда он открыл объятия, улица оказалась полностью перегороженной.
— Дядя Щук!
Гарольд по-настоящему обрадовался. Моряк обхватил его вместе с посохом, помял, потискал и отпустил. Я на всякий случай отошла в сторону: меня так тискать нельзя. Сломаюсь.
— Лена, — Гарольд почувствовал неловкость, — это старый приятель моего отца… дядя Щук. Дядя, это Лена — наш новый маг дороги, — последние слова Гарольд произнёс совсем тихо, себе под нос.
— Искал тебя! — закричал дядя Щук на всю улицу (не то он был глуховат, не то морские штормы приучили его разговаривать во всю мощь лёгких). — Сказали, пошёл в «Пять углов»! Гарольд, мальчик, да разве «Пять углов» дело? Пошли в «Хрусталь»! Угощаю!
Гарольд на секунду растерялся:
— Дядя, у меня, это, деньги есть, что же я буду… неудобно выходит…
— В последний раз видимся! — рявкнул дядя Щук так, что я отпрыгнула ещё на полшага. — Сына моего друга — в «Хрусталь»! Будет о чём вспомнить!
— Но я же не один.
— Друга сына моего друга, нового мага дороги — угощаю!
Оказывается, дядя вовсе не был глухим. Только как бы ему объяснить, что «Лена» — имя девочки?
И стоит ли объяснять?
Этот «Хрусталь», честно говоря, стоил того, чтобы на него посмотреть. Я вошла — и разинула рот.
Хрустальный грот. Хрустальные колонны. Свечи в хрустальных шарах плавают в круглом озерце с хрустально-прозрачной водой. И потолок прозрачный! Видно — хоть и искажённое — небо, и дым поднимается вверх по прозрачному дымоходу… Одна стена тоже наполовину прозрачная, мутноватая, правда, как толстый лёд, вся в трещинках и мелких цветных прожилках. За стеной горели огни — получалось очень красиво.
Людей было совсем немного — в одном углу трое горожан жевали, хлебали, негромко переговаривались. В другом ужинала супружеская пара с мальчиком. Перед пацаном на столе высилась цветная башенка с зубцами, флажками, с лепестками и листьями — десерт? Мороженое? И я такое хочу!
Дядя Щук усадил нас с Гарольдом за столик под хрустальной гроздью винограда. Свет дробился в каждой виноградинке, переливался красным, зелёным, бирюзовым. Даже Гарольд, кажется, забыл о своих бедах и заулыбался, предвкушая отличнейший вечер.
— Видишь его? — Дядя Щук склонился ко мне, ткнул пальцем в Гарольда. — С отцом его сто морей прошёл. Вот это был друг! На дне успокоился. Из наших был, из простых. А сын уродился в Королевство… И вот теперь — прощайся. Жили-были — все, уходят, а чего им не сидится? Сидели бы… Несёт их нелёгкая по таким местам, что не за столом будь сказано. Неймётся. А почему?
— Дядя! — Гарольд нахмурился. Посох его, непрочно прислонённый к спинке стула, упал. Гарольд поставил его снова — посох заново грохнулся.
— Да пристрой его где-нибудь, — печально посоветовал дядя Щук. — Я понимаю. Король сказал — в поход, значит, в поход. Ну, коли в последний раз за человеческим столом сидите… Какого тебе, Гар? Сладкого?
— Да. — Гарольд пристроил свой посох в углу. — И ей, — кивнул на меня, — тоже.
— Так ты девчонка? — Дядя Щук если и удивился, то не очень. — Ох, времена пошли, у Оберона в магах дороги девчонка служит… Сейчас принесут.
Он встал и удалился за хрустальную стену. Стена была неровная: дядина тень плыла, делаясь то больше, то меньше, будто отражение в комнате кривых зеркал, и наконец встретилась с другой тенью. Послышался неразборчивый шёпот: кажется, дядя заказывал для нас ужин.
— Здесь всё дорогое, да?
— Ага. — Гарольд улыбался. — Сейчас вино принесут. Сладкое. Тебе тоже можно.
— А у тебя отец был моряком?
— Да.
— А чего ты не рассказывал?
— А тебе разве интересно?
Я замолчала, раздумывая: обидеться?
Две тени за хрустальной стеной разошлись. Дядя Щук вернулся, и почти сразу нам принесли поднос с тремя большими стаканами. Один дядя пододвинул Гарольду, другой поставил передо мной, третий взял себе.
— Ну, дети мои, — он вдруг подмигнул мне, как будто мы сто лет были знакомы, — лёгкой вам дороги через земли неоткрытые, через тьму, через мрак…
Мы чокнулись. Мне не понравился запах красного напитка. Какой-то слишком приторный, противный.
Я коснулась губами края стакана. Пусть дядя думает, что я пью. Не жаловаться же, что в самом их роскошном ресторане вино несъедобное.
Гарольд отпил половину от своего стакана. Блаженно улыбнулся. Я вспомнила, как мы на дне рождения Ритки пили шампанское — потом, правда, Лёшка опрокинул Риткин аквариум с рыбами, но шампанское, по крайней мере, вкусное. И пахнет приятно. В отличие от этой бурды.
В зал вошли новые посетители, заняли стол напротив; а ведь мне будет скучно, подумала я. Как бывало скучно с гостями отчима — вроде бы все довольны, еды на столе полно (весь день готовили), и говорят, говорят, смеются, а скучно — хоть под стол лезь.
— Сейчас, — сказал дядя Щук. — Сейчас овощи принесут, потом горяченькое, потом сладенькое — для зрения полезно… Пойду-ка гляну, как они там.
И опять ушёл за прозрачную стену. И опять я увидела, как его тень встретилась с другой тенью.
— Гарольд…
Он задумчиво допивал своё вино. И все улыбался. Рот его расползался шире, шире…
— Гарольд?
— А?
— Нет, ничего… Ты не пьяный?
— Маги не пьянеют.
— Да ну?
Он глядел в свой стакан, будто любовался пустеющим донцем. От нечего делать я обвела взглядом хрустальный зал.
Те, что были с ребёнком, поднимались, чтобы уходить. Новые посетители, трое в одинаковых тёмных одеждах, о чём-то совещались, сдвинув головы. Один из них будто мельком глянул в нашу сторону…
Меня пот прошиб. Взгляд был не случайный. А тот, кто его бросил, коренастый мужчина с лицом таким бледным, что в свете хрусталя оно казалось синим, показался мне очень нехорошим человеком.
Может быть, он вообще вампир. Только у вампиров бывают такие одутловатые белые лица и тёмные, почти чёрные губы. А глаза, наоборот, светлые, желтоватые.
— Гарольд…
— У?
Мой учитель сидел перед пустым стаканом, упирался руками в стол и явно старался не упасть носом в столешницу. Глаза у него были бессмысленные, круглые, стеклянные.
Почему я не завопила от страха? Откуда я поняла, что надо вести себя тихо?
Быстро глянула за хрустальную стену. Дядя-тень совещался с неизвестной тёмной тенью. Прозвучали разборчивые слова в этом шёпоте — или мне померещились?
— Как условлено. Получишь. Делайте, а меня оставьте. Привёл — и всё. Нет, ты погоди…
У Гарольда в глазах был страх. С ним явно творилось неладное, он не ждал такого подвоха от простого стакана вина.
— Твой дядя привёл нас в ловушку, — прошептала я одними губами.
Он всё-таки упал лицом в стол, и я подумала, что в стакане был яд, что всё пропало. Как выбираться? Мимо синелицых, что сидят и зыркают? И как мне выбираться одной — бросать Гарольда?!
Он упал — но сразу же поднялся. На лице у него было напряжение штангиста, который вот-вот провалит очередную попытку.
— Ле…на… беги.
Я громко рассмеялась и потрепала его по плечу — чтобы синелицые, зыркавшие на нас по очереди, не поняли, что происходит.
— Куда я убегу? — спросила я, не переставая по-дурацки хихикать. — Думай, что делать… У тебя же есть посох…
Гарольд снова упал, лбом расколол пустой стакан, осколок врезался в бровь. Дядя и тот, с кем он беседовал за стенкой, разошлись; дядя Щук вышел в грот и двинулся к нашему столику. Лицо у него было напряжённое, глаза так и шныряли. Он увидел лежащего Гарольда и осколки пустого стакана.
— А ты что же не пьёшь, девочка?
Я поднялась, держа в правой руке свой стакан, полный до краёв. Улыбнулась дяде Щуку…
Как всё повторяется в жизни!
Я с размаху выплеснула вино в широкую матросскую рожу. И прежде, чем дядя протёр глаза, успела схватить посох Гарольда, стоявший в углу.
Это я, Лена Лапина. Новый маг дороги. Ничегошеньки не умею, но дядя Щук об этом не знает!
Он и вправду не знал. Увидев посох, направленный ему в грудь, прекратил ругаться и отступил на два шага.
— Э-э-э… Ты… девочка… я-то при чём?
Развернулся и бросился за хрустальную стену, только башмаки загрохотали!
А синелицые за столиком напротив уже не сидели и не зыркали. Они стояли, плечом к плечу, и смотрели на меня оценивающе.
— Гарольд… Гарольд!
— Цве…ток, — пробормотал он, не поднимая головы. Я решила, что он бредит. Так, что я могу этой палкой? Прежде чем её вырвут у меня из рук? Могу разбить хрустальную виноградную гроздь над столиком… Могу сбить пару светильников, но толку-то?!
— Цветок, — стонал Гарольд, пытаясь подняться. В этом ненужном сейчас слове был для него какой-то важный смысл. Он пытался мне передать… Подсказать…
Цветок — это такая штука с лепестками. Иногда пахнет. Иногда его рвут, плетут веночки… Но что имеет в виду мой непутёвый учитель?!
Синелицые двинулись на нас — медленно, осторожно, по-прежнему плечом к плечу, и тут я поняла.
«Очень просто. Протяни над ним ладонь… И скажи: „Оживи“. Если ты в самом деле захочешь, чтобы он снова раскрыл свои лепестки навстречу новому дню, чтобы пчёлка прилетела… и всё такое. Ты скажи вот так ласково: „Оживи“, и он оживёт…»
Я перебросила посох в левую руку. Правую протянула над Гарольдом:
— Оживи!
Разумеется, ничего не случилось. Разве что синелицые задвигались быстрее.
— Оживи! Оживи ты! Ну, ОЖИВИ!
Мне как утюг приложили к ладони. На мгновение. На долечку секунды. Рука подпрыгнула сама собой, будто её подбросили воздушным потоком.
И Гарольд вскочил. И схватил посох, который я и так чуть было не выронила. Синелицые были близко, я увидела, как блеснуло в хрустальном свете лезвие ножа..
Мой учитель грянул посохом о пол. Так Дед Мороз на школьных утренниках «включает» ёлку. Но ни одному Дед Морозу не добиться такого эффекта: из навершия посоха вырвался луч и ударил в хрустальный потолок. И пошли трещины, трещины, исчезла прозрачность, полетели осколки, кто-то завопил: «Спасайся!»
Я отлично помню хрустальную виноградную гроздь на каменном полу. Все «виноградинки» расколоты. На трещинах дробится гаснущий свет.
Глава 9 Первый бой
По неопытности я «перелила» Гарольду почти все свои силы подчистую. Не потому, что такая щедрая, а потому что не умела ещё отмеривать. Что там было в «Хрустале», как меня Гарольд вытащил из-под развалин — не помню.
А очнулась я оттого, что кто-то брызгал на меня водой. Открываю глаза — а это мой учитель, весь изрезанный и поцарапанный, плещет мне на лицо из сложенных лодочкой ладоней. Оказалось, мы сидим на краю обычного фонтана с обычной здешней статуей (каменная женщина поит каменного бродягу), а вокруг — ни души. То ли оттого, что вечер, то ли потому, что попрятались.
Первым делом я потрогала нос — не отрезало ли падающей хрустальной сосулькой? Нет, цел пока нос. И уши на месте. Значит, ничего страшного. Только сил нет, как после болезни. Даже хуже.
— Оберон меня убьёт, — сказал Гарольд шёпотом.
— За что?
— Да есть за что… Ну, пошли.
Легко сказать. Я на ноги подняться не могу — будто на катке в первый раз. Только встану — и шлёп назад.
— Залезай на спину.
Ну, на спине кататься — другое дело; я уселась на моего учителя верхом, ухватилась за плечи, и он пошёл — потихоньку, опираясь на посох. Видно, всех моих сил было недостаточно, чтобы окончательно его, такого взрослого, оживить.
— Гарольд… Это был яд?
— Нет… Пыльца скныря. Отбирает силы.
— А что такое скнырь?
— Я потом расскажу…
Гарольд остановился, поднял посох и поводил им, как антенной, справа налево, слева направо. Оглянулся, «послушал» посохом, что там сзади.
— И как?
— Сзади опасно. Кто-то идёт за нами. Впереди чисто, справа и слева — чисто…
— Гарольд, — я завозилась у него на спине, устраиваясь поудобнее, — ты не можешь быстрее идти?
— Могу. Сейчас.
И в самом деле пошёл быстрее. И молчал, только носом сопел всё громче и громче. А потом задышал ртом. Нам физкультурник вечно говорил: ртом дышите только в крайнем случае…
— Гарольд? А кто это такие вообще, чего им от нас надо?
Он промычал что-то на ходу — мол, не до разговоров мне. Помолчи.
Быстро темнело. Мы двигались сейчас от моря к горам; прямо перед нами светились в вышине два огненных глаза. Это горели костры-маяки в пустых глазницах древнего дракона.
— Гарольд…
Я хотела сказать, что мне страшно, но в последний момент удержалась.
— Слушай, может, кого-то позвать? Оберона?
— Сами справимся.
На очередном перекрёстке он остановился и снова «запеленговал» посохом опасность: по кругу.
— Ну что?
— Сзади. И справа опасность. Впереди нет.
— А слева?
— Какая разница?
— Может, я сама пойду? — предложила я несмело.
Он тут же с облегчением сгрузил меня на мостовую. Я заковыляла, спотыкаясь и цепляясь за его локоть, а он и сам, кажется, едва держался на ногах.
Город будто вымер. Редко-редко светились огоньки в окнах. В темноте шипели фонтаны. Горбатые мостики оказались очень неудобными — слишком крутыми, слишком скользкими, а некоторые ещё и без перил.
Когда я почувствовала, что вот-вот упаду, Гарольд остановился и ещё раз повёл посохом.
— Ну?
Он молчал. Я и сама чувствовала, что ночь вокруг нас сжимается враждебным кольцом.
— Меня надо убить, — сказал Гарольд похоронным голосом. — За то, что я такой болван.
— Нас окружили, да?
Гарольд ударил в мостовую посохом. Как тогда, в «Хрустале», из навершия вырвался луч и высоко в тёмном небе взорвался синими искрами. Это было похоже на фейерверк, только беззвучный и бесконечный: искры кружили, как стая голубей, меняли цвет с сине-фиолетового через жёлто-зелёный к темно-красному и обратно. Я разинула рот: сколько видела салютов, но такого — никогда!
По всему городу прошёл будто ветер. Захлопали ставни. Засветились свечки. Кажется, Гарольд сделал что-то по-настоящему значительное — но при этом потратил последние силы. Засопел, навалился на посох, как древний старик: казалось, выдерни у него опору — упадёт.
— Ленка…
— Что?
— Прости меня. Ты хороший товарищ…
Он говорил, будто прощался навеки. Честно говоря, в этот момент я сильно струсила.
— Эй-эй! Мы бежим — или как?
— Нам некуда бежать…
Я огляделась. Искры в небе гасли одна за другой. Справа был тупик — улица упиралась в каменную стену. Слева — кривенький переулок с далёким огнём в глубине. Улица уходила вперёд, в полумраке там угадывался мостик, и что за мостиком — не было видно. А сзади приближались шаги, мерцали огни — будто люди несли свечи в руках или, к примеру, фонари. — Сюда…
Волоча за собой едва живого Гарольда (откуда только силы взялись?), я кинулась в переулок. Поворот, ещё один поворот — и снова тупик. На этот раз дорогу преградила стена, сложенная из серых гладких валунов. По стыкам, замазанным глиной, скатывались струйки воды — здесь пробивался ручей.
— Приехали…
Я оглянулась. За поворотом не было видно огней, но я точно знала, что они там. Наши преследователи, кем бы они ни были, уже свернули в переулок, и бежать теперь на самом деле некуда.
— Дай мне посох.
— Что?
— Учи меня, как драться посохом! Должно же быть какое-то заклинание. Молнией их поразить, ослепить хотя бы. Давай учи!
— Это высшая боевая магия!
— А я маг дороги! И я… я хочу вернуться домой!
Гарольд сидел на земле. В темноте я не видела его лица. Он сопел.
Уже можно было разобрать грохот башмаков и приглушённые голоса.
— Значит, так, — сказал Гарольд спокойно и немножко сварливо, как он обычно со мной говорил. — Урок первый. Поражаем врага боевым заклятием. Возьми посох двумя руками, навершие — вперёд, на врага. В животе, на месте солнечного сплетения, почувствуй горячий клубок — это твоё желание остаться в живых и вернуться домой. Усилием воли сожми клубок потуже, подними вверх, в грудь, через сердце и левую руку передай в посох, он усилит твою волю… И выбрасывай вперёд, врагу в лицо!
В этот момент из-за поворота показались огни. Это были факелы — лоскуты огня на палочках. В их свете я увидела синие рожи, здорово изрезанные, исполосованные хрусталём. Блестели зубы. Блестели клинки. Один «вампир» держал перед собой какую-то штуку, кажется, арбалет…
Я ощутила, что у меня в животе действительно ворочается тугой горячий клубок!
Не знаю точно, где у меня сердце. Мышцы живота заболели; усилием воли я подняла клубок в горло, поперхнулась, снова уронила вниз, подняла на этот раз правильно — почувствовала, как затрясся посох в руках. Левая ладонь сделалась горячей, а правая — ледяной. И вот когда самый главный синелицый поднял свою стреляющую штуку — я плюнула ему в лицо огнём из посоха.
Бабах!
Перед глазами на мгновение сделалось белым-бело. Меня швырнуло к стене. Я стукнулась затылком, но посоха не выпустила. Свободной рукой протёрла глаза: видят ли?
Враги в переулке исчезли. На земле валялись два факела, валялись и горели.
Вз-з! — просвистела стрела. Тюкнулась в камень за моей спиной.
— Ложись! — крикнул Гарольд. Я упала на землю рядом с ним. Перекатилась на правый локоть, выставила посох перед собой.
— Они вернутся, — сказал Гарольд.
— Пусть возвращаются! — хвастливо предложила я.
Ох, напрасно я хвалилась. Второй раз поразить врагов у меня не вышло — посох только плюнул синими искрами. Враги, правда, отшатнулись, но тут же снова перешли в наступление. Их было пятеро или шестеро. Они подобрались так близко, что я почувствовала их запах — отвратительно кислый, вонючий дух.
Неужели я никогда больше не увижу маму?!
Неужели не вернусь домой, не стану наряжать ёлку с Петькой и Димкой?
Посох выбросил сноп огня — конечно, не такой сильный, как в первый раз. Но и враги на этот раз были ближе. Обожжённые, они завопили, заругались на непонятном языке и отступили за угол.
— Гарольд, ну чего они пристали? Что им от нас надо?!
Мой учитель не отвечал. Только вздыхал тяжело и с присвистом: как будто и дышать ему было трудно. Я прицелилась.
Теперь я знала, как выталкивать огонь из посоха. И знала, как много сил на это требуется. И чувствовала, как с каждым «выстрелом» меня становится всё меньше и меньше. Я будто таяла, худела и слабела. Глаза слезились, плохо видели, приходилось полагаться на слух. Враги старались двигаться бесшумно, но битый камень под их подошвами скрипел со страшной силой.
Бабах!
Успели увернуться. Отскочили за угол.
Бабах!
Один, кажется, упал. Другой ругается. Значит, попала.
Уйдут они когда-нибудь?!
Бабах!
Я видела, как огненная струя вырывается из посоха. Как летит, освещая землю и даже низкие облака. Но вместо того, чтобы ударить во врага, мой огонь вдруг отразился, будто от зеркала, и ровной струёй ушёл вверх, в небо. А посох в руках затрясся, задёргался, затрещал — и вдруг переломился пополам!
— Ай! Гарольд! Ай!
— Тихо, Лена, — донёсся из переулка знакомый голос. — Свои.
И я увидела Оберона.
По рассказу моего учителя выходило, будто лучшее, что может сделать сейчас король, — отрубить ему, Гарольду, голову при большом стечении народу — или хоть при малом, лишь бы поскорее. Оберон слушал его так серьёзно, что я испугалась: а вдруг сейчас возьмёт да и отрубит?!
Гарольд брал на себя вину в том, что пошёл, как дурачок, со старым знакомым в трактир, дал себя напоить вином с «пыльцой скныря», подверг меня смертельной опасности и вместо того, чтобы сразу же, едва вырвавшись из «Хрусталя», звать короля на помощь, — решил скрыть происшествие, понадеялся на собственные силы и опять-таки подверг меня смертельной опасности. Я поначалу пыталась вставить в его рассказ объяснения от себя — но Оберон один раз искоса на меня взглянул, и я замолчала.
Гарольд закончил свой рассказ. Оберон ни о чём не стал переспрашивать, только сказал, как ни в чём не бывало:
— Иди умойся.
И Гарольд, понурив голову, вышел. Он в самом деле выглядел ужасно: царапины затянулись, но лицо было сплошь вымазано кровищей, и волосы слиплись сосульками.
Оберон перевёл взгляд на меня.
— Вы же не отрубите Гарольду голову? — выпалила я.
— Я похож на человека, который рубит головы верным людям и отличным бойцам?
Мне стало неудобно.
Мы сидели в королевском шатре, раскинутом посреди самой большой городской площади. Здесь было тепло и спокойно; снаружи мерно стучали шаги — расхаживала стража. Не верилось, что какой-нибудь час назад я лежала в грязи на пузе и прощалась с жизнью.
— Испугалась? — спросил Оберон.
— Да, — призналась я. — Очень.
— Понимаю. — Оберон кивнул, будто снимая с моей души груз. — Я в тебе не ошибся, Лена.
— Мы там один ресторанчик разнесли вдребезги, — сказала я извиняющимся тоном.
— Поужинать хоть успели?
— Нет, — призналась я и поняла, что до этой минуты есть мне совсем не хотелось.
Оберон сдёрнул салфетку с тарелки на низком столике. Без слов пододвинул ко мне. Ломтики мяса и ломтики теста остыли, но, когда я вонзила в них зубы, во рту моем образовался вкус праздника.
— К сожалению, — сказал Оберон, — сегодня ты испугалась не в последний раз. Это как штормовое предупреждение — путь на новое место будет очень трудным. Может быть, самым трудным за всё время существования Королевства.
— А… кто эти люди? — спросила я, жуя. — Чего им надо было?
— Лишить нас, магов, дороги.
— Зачем?
— Чтобы Королевство, заблудившись в неоткрытых землях, никогда не нашло нового пристанища. Никогда не основало нового мира.
— Зачем?
Король по-особенному на меня посмотрел. Я перестала жевать.
— Ваше с Гарольдом приключение, — сказал Оберон, — не единственное происшествие сегодня. Было ещё кое-что… Доешь и ступай-ка спать. Завтра утром — первый большой совет магов дороги.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |