Святой Макс продолжает на стр. 18:
"Мужа отделяет от юноши то, что последний берет мир таким, каков он есть", и т. д.
Мы, следовательно, не знаем, как юноша приходит к тому, чтобы - совершенно для нас неожиданно - брать мир таким, "каков он есть", не видим мы также, как наш святой диалектик совершает переход от юноши к мужу, а узнаем только, что выполнить эту услугу и "отделить" юношу от мужа должно - "Нечто". Но даже само "Нечто" не в силах сдвинуть с места громоздкий воз единственных мыслей. Ибо хотя "Нечто"и "отделило мужа от юноши", муж все-таки падает снова до уровня юноши, снова начинает заниматься "исключительно духовным" и не двигается с места, пока на помощь с новой пристяжной не поспевают "люди". "Лишь тогда, когда полюбят себя во плоти и т. д." (стр. 18), - "лишь тогда" все опять приходит в движение, муж открывает, что у него есть личный интерес, и приходит ко "второму самообретению", поскольку он не только "обретает себя как дух", подобно юноше, "чтобы тотчас же снова утратить себя во всеобщем духе", но сознает себя "духом во плоти" (стр. 19). Этот "дух во плоти" оказывается, наконец, "заинтересованным не только в своем духе" (как юноша), "а в полном удовлетворении, в удовлетворении целостного субъекта" (заинтересованность в удовлетворении целостного субъекта!), - он приходит к тому, что "доволен собой таким, каков он есть во плоти". Как настоящий немец, штирнеровский "муж" приходит ко всему очень поздно. На парижских бульварах и лондонской Риджент-стрит он мог бы увидеть сотни фланирующих "юношей", франтов и денди, которые еще не обрели себя в качестве "духа во плоти" и тем не менее "довольны собой такими, какими они являются во плоти", и полагают свой главный интерес в "удовлетворении целостного субъекта".
Это второе "самообретение" приводит нашего святого диалектика в такое воодушевление, что он вдруг выпадает из своей роли и говорит уже не о муже, а о самом Себе, раскрывая таким образом свою тайну - что Он сам, Он Единственный, и есть "муж" и что "муж" = "Единственный". Новая уловка.
"Как обретаю Я Себя" (читай: "как юноша обретает себя") "за вещами, в именно как дух, так впоследствии Я должен Себя обрести" (читай: "муж должен себя обрести") "за мыслями, а именно: в качестве их творца и собственника. В период духов мысли перерастали Меня" (юношу), "хотя они были порождениями Моей головы; как бредовые фантазии, носились они надо Мной и приводили Меня в трепет; это была мрачная, наводящая ужас сила. Мысли стали для самих себя плотью, стали призраками вроде бога, императора, папы, отечества и т. д.; разрушая их телесность, Я воспринимаю их обратно в Мою собственную телесность и говорю: только Я один - во плоти. И вот теперь Я беру мир таким, каков он есть для Меня, как Мой мир, как Мою собственность: я отношу все к Себе".
Таким образом, после того как муж, отождествленный здесь с "Единственным", придал сперва мыслям телесность, т. е. превратил их в призраки, он снова разрушает теперь эту телесность, воспринимая ее обратно в свое собственное тело и тем самым превращая это последнее в тело призраков. То, что к своей собственной телесности он приходит только через отрицание призраков, показывает, какова эта конструированная телесность мужа, о которой он должен сначала "сказать себе", чтобы в нее поверить. Но и то, что он "себе говорит", - он "говорит" неправильно. То обстоятельство, что, помимо его "единственного" тела, в его голове не обретаются еще всевозможные самостоятельные тела, сперматозоиды, он превращает в "миф": Только Я один во плоти. Еще одна уловка
Далее. Муж, который в бытность свою юношей набил себе голову всяким вздором о господствующих силах и отношениях, какими, например, являются император, отечество, государство в т. п., - причем он знал о них только в форме своих представлений, как свои собственные "бредовые фантазии", - этот муж, согласно мнению святого Макса, действительно разрушает все эти силы тем, что выбрасывает из головы свое ложное мнение о них. Дело обстоит как раз наоборот: именно теперь, когда он уже не смотрит на мир сквозь очки своей фантазии, он должен подумать о практических взаимоотношениях этого мира, должен изучить их и сообразоваться с ними. Разрушив фантастическую телесность, которой он наделял мир, он найдет действительную телесность мира вне своей фантазии. С исчезновением призрачной телесности императора для него исчезла не телесность императора, а его призрачность - действительная власть императора может быть только теперь оценена во всем ее объеме. Уловка No 3[а].
Юноша, фигурирующий в качестве мужа, не относится даже критически к мыслям, которые имеют силу и для других и имеют хождение как категории, но критикует только такие мысли, которые являются "простыми порождениями его головы", т. е. воспроизведенными в его голове общими представлениями о существующих отношениях. Так, например, он упраздняет даже не категорию "отечества", а лишь свое частное мнение об этой категории, после чего все еще остается в силе общезначимая категория, и даже в области "философского мышления" работа еще только начинается. Он хочет, однако, уверить нас в том, что он уничтожил самое категорию тем, что уничтожил свое благодушное частное отношение к ней, - совершенно так же, как он только что хотел уверить нас в том, что уничтожил власть императора, отказавшись от своего фантастического представления об императоре. Уловка No 4.
"И вот", продолжает святой Макс, "Я беру мир таким, каков он есть для Меня, как Мой мир, как Мою собственность".
Он берет мир таким, каков он есть для него, т. е. так, как он вынужден его взять, и тем самым он присвоил себе мир, сделал его своей собственностью, - способ приобретения, которого, правда, не сыщешь ни у одного экономиста, но метод и успехи которого будут тем блистательней раскрыты в "Книге". Но, в сущности, не "мир", а только свою "бредовую фантазию" о мире "берет" он в качестве Своей и присваивает ее Себе. Он берет мир как свое представление о мире, а мир как его представление есть его представляемая собственность, собственность его представления, его представление как собственность, его собственность как представление, его собственное представление или его представление о собственности; и все это он выражает в несравненной фразе: "Я отношу все к Себе".
После того как муж постиг, по признанию самого святого, что мир только потому был населен призраками, что они мерещились юноше; после того как кажущийся мир юноши исчез для мужа, - последний уже находится в действительном, не зависимом от юношеских
иллюзий мире.
И вот, следовало бы сказать так: Я беру мир таким, каким он существует независимо от меня,в том виде, в каком он принадлежит себе самому (сам "муж берет" - см. стр. 18 - "мир таким, каков он есть", а не как ему заблагорассудится), прежде всего как Мою не-собственность (Моей собственностью он был до сих пор лишь как призрак), - я отношу Себя ко всему, и лишь постольку отношу все ко Мне.
"Если я как дух оттолкнул от себя мир с глубочайшим к нему презрением, то как собственник Я отталкиваю духов или идеи обратно в их суетность. Они не имеют больше власти надо мной, подобно тому как над духом не имеет власти никакая "земная сила"" (стр. 20).
Мы видим здесь, что собственник, штирнеровский муж, немедленно вступает, sine beneficio deliberandi atque inventarii, во владение наследством юноши, состоящим, по его собственным словам, из одних лишь "бредовых фантазий" и "призраков". Он верит в то, что в процессе превращения из ребенка в юношу он действительно справился с миром вещей, а в процессе превращения из юноши в мужа справился и с духовным миром, что он как муж носит теперь в кармане весь мир и ему больше не о чем беспокоиться. Если, - как он болтает вслед за юношей, - никакая земная сила кроме него не имеет власти над духом, и, значит, дух есть высшая сила на земле, - а Он, муж, покорил себе этот всемогущий дух, - то разве он не достиг полного всемогущества? Он забывает, что он разрушил только тот фантастический и призрачный образ, в который облеклись мысли - "отечество" и т. д. - под черепом "юноши", но что он даже еще и не затронул этих мыслей, поскольку они выражают действительные отношения. Он еще весьма далек от того, чтобы стать господином мыслей, - он пока оказался только в состоянии приходить к "мыслям".
"Теперь, скажем мы в заключение, пожалуй, ясно" (стр. 199), что святой муж привел свою конструкцию возрастов к желательной для него и предустановленной цели. Достигнутый результат он излагает в положении, представляющем собой призрачную тень, которую мы сопоставим сейчас с ее утраченным телом.
Единственное положение, Владелец этой, приобрет-
стр. 20. шей самостоятельное сущест-
вование, тени.
"Ребенок был реалистич- Ребенок был действитель-
ным, он находился в плену но в плену у мира своих
вещей мира сего, пока ему вещей, пока ему не уда-
не удалось мало-помалу лось мало-помалу (взятая
проникнуть за самые эти напрокат мошенническая
вещи. Юноша был идеалис- подделка развития) оста-
тичен, его воодушевляли вить эти самые вещи
мысли, пока он не поднялся позади себя. Юноша был
с трудом до уровня мужа,- фантастичен, лишен
эгоистического мужа, кото- мыслей от избытка вооду-
рый распоряжается вещами шевления, пока его ни
и мыслями по своему произ- низвел с этого уровня сво-
волу и свой личный интерес ей работой муж, эгоисти-
ставит выше всего. Нако- ческий бюргер, которым
нец - старец? Но об этом вещи и мысли распоряжа-
Я еще успею поговорить, ются по их произволу, пото-
когда сам состарюсь". му что его личный интерес
ставит все выше него.
Наконец - старец?-
"Что мне до тебя, жено?"
Вся история "Жизни Человека" сводится, таким образом, "скажем мы в заключение", к следующему:
1) Штирнер берет различные ступени жизненного процесса только как "самообретения" индивида, причем эти "самообретения" всегда сводятся к определенному отношению сознания. Различие сознания составляет здесь, таким образом, жизнь индивида. До физического и социального изменения, происходящего с индивидами и порождающего измененное сознание, Штирнеру, конечно, дела нет. Поэтому у него ребенок, юноша и муж всегда находят мир уже заранее готовым, - подобно тому как и себя "самих" они только "находят"; а чтобы вообще что-нибудь могло быть "найдено", - для этого они решительно ничего не делают, об этом они нисколько не заботятся. Но и само отношение сознания понимается не надлежащим образом, а лишь в его спекулятивном извращении. Поэтому-то все эти образы и относятся к миру философски - "ребенок относится к миру реалистически", "юноша - идеалистически", муж - как отрицательное единство обоих, как абсолютная отрицательность, что и высказано в вышеприведенной заключительной фразе. Здесь раскрывается тайна "Жизни Человека", здесь обнаруживается, что "ребенок" есть только переряженный "реализм", "юноша" - только переряженный "идеализм", "муж" - только переряженная попытка разрешения этой философской противоположности. Это разрешение, эта "абсолютная отрицательность", получается, - как это ясно уже сейчас, - только благодаря тому, что муж слепо принимает на веру иллюзии как ребенка, так и юноши, и тем самым верит, что он справился с миром вещей и с миром духа.
2) Так как святой Макс не обращает внимания на физическую и социальную "жизнь" индивида и вообще не говорит о "жизни", то он вполне последовательно отвлекается от исторических эпох, от национальности, класса и т. д. или, что то же самое, он раздувает господствующее сознание ближайшего к нему класса его непосредственного окружения, возводя его в нормальное сознание "человеческой жизни". Чтобы подняться над этой местной ограниченностью и педантизмом школьного наставника, ему следовало бы только сопоставить "своего" юношу с первым попавшимся юным конторщиком, с молодым английским фабричным рабочим, с молодым янки, не говоря уже о молодом киргиз-кайсаке.
3) Невероятное легковерие нашего святого - чтo и есть подлинный дух его книги - не успокаивается на том, что он заставляет своего юношу верить ребенку, а своего мужа - верить юноше. Иллюзии, которые создают относительно себя - на деле или на словах - некоторые "юноши", "мужи" и т. д., Штирнер сам незаметно смешивает с "жизнью", с действительностью этих в высшей степени сомнительных юношей и мужей.
4) Вся эта конструкция человеческих возрастов уже дана в виде прототипа в третьей части гегелевской "энциклопедии" и "с различными превращениями" также и в других местах у Гегеля. Святой Макс, преследующий "собственные" цели, должен был, конечно, и здесь произвести некоторые "превращения": в то время как Гегель, например, еще настолько считается с эмпирическим миром, что изображает немецкого бюргера как холопа окружающего его мира, - Штирнер делает его господином этого мира, каковым он не является даже в воображении. Точно так же святой Макс делает вид, что он не говорит о старце в силу эмпирических оснований: он хочет якобы подождать, пока он сам превратится в старца (здесь, таким образом, "Жизнь Человека" = "Его Единственная жизнь Человека"). Гегель без малейшего колебания конструирует четыре человеческих возраста потому, что, по его мнению, в реальном мире отрицание полагает себя дважды, а именно - как луна и как комета (ср. "Философию природы" Гегеля), и поэтому здесь четырехчленность заступает место трехчленности. Штирнер полагает свою единственность в том, что сливает воедино луну и комету, и устраняет, таким образом, злосчастного старца из "Жизни Человека". Основание этой уловки обнаружится тотчас же, как только мы займемся конструкцией единственной истории человека.
2. Экономия Ветхого завета
Мы должны здесь перенестись на мгновение от книг "Закона" к книгам "Пророков", - с тем чтобы здесь же разоблачить тайну единственного домоводства в небесах и на земле. И в Ветхом завете, - где еще господствует закон, а человек господствует в качестве наставника, ведущего к Единственному (Послание к галатам, 3, 24), - история царства Единственного также совершается по премудрому плану, установленному от века. Все предусмотрено и предопределено для того, чтобы Единственный мог явиться в мир, когда исполнятся времена для избавления святых людей от их святости.
Первая книга, "Жизнь Человека", потому и называется "Книгой бытия", что она содержит в зародыше все домоводство Единственного, что она дает нам прообраз всего последующего развития вплоть до того момента, когда исполнятся времена и наступит конец мира. Вся Единственная история вращается вокруг трех ступеней: ребенка, юноши и мужа, которые возвращаются "с различными превращениями" и все расширяющимися кругами, пока, наконец, вся история мира вещей и мира духа не сводится целиком к "ребенку, юноше и мужу". Повсюду мы будем находить только все тех же переряженных "ребенка, юношу и мужа", подобно тому как в них самих мы уже обнаружили три переряженные категории.
Выше мы говорили о немецком философском понимании истории. Здесь, у святого Макса, мы находим блестящий пример такого понимания. Спекулятивная идея, абстрактное представление превращается в движущую силу истории, и тем самым история превращается в простую историю философии. Но даже и эта последняя понимается не так, как она действительно происходила согласно существующим источникам, - не говоря уже о том, как она развивалась под воздействием реальных исторических отношений, - а так, как она была понята и изложена новейшими немецкими философами, особенно Гегелем и Фейербахом. И из самых этих изложений опять-таки берется только то, что может быть приспособлено к данной цели и перешло по традиции к нашему святому. История становится, таким образом, простой историей предвзятых идей, сказкой о духах и призраках, а действительная, эмпирическая история, составляющая основу этой сказки, используется только для того, чтобы дать тела этим призракам; из нее заимствуются необходимые имена, которые должны облечь эти призраки в видимость реальности. При этом эксперименте наш святой часто сбивается со своей роли и пишет ничем не прикрытую сказку о призраках.
Этот способ сочинять историю мы находим у него в самой наивной, в самой классической простоте. Три простые категории: реализм, идеализм, абсолютная отрицательность как единство обоих (именуемая здесь "эгоизмом"), уже встречавшиеся нам в образе ребенка, юноши и мужа, кладутся в основу всей истории и украшаются различными историческими вывесками; вместе со своей скромной свитой вспомогательных категорий они составляют содержание всех изображаемых мнимо-исторических фаз. Святой Макс вновь обнаруживает здесь свою безмерную веру, он больше, чем кто-либо из его предшественников, культивирует веру в спекулятивное содержание истории, изготовленное немецкими философами. В этой торжественной и громоздкой конструкции истории все дело, таким образом, сводится к тому, чтобы подыскать эффектный ряд звонких названий для трех категорий, настолько избитых, что они никак уж не смеют публично показываться под своими собственными именами. Наш миропомазанный автор вполне мог бы тотчас перейти от "мужа" (стр. 20) к "Я" (стр. 201) или еще лучше к "Единственному" (стр. 485); но это было бы слишком просто. К тому же сильная конкуренция между немецкими спекулятивными философами заставляет каждого нового конкурента выпускать свой товар не иначе, как с трескучей исторической рекламой.
"Сила истинного развития", говоря словами Dottore Graziano, "развивается энергичнейшим образом" в следующих "превращениях":
Основа:
I. Реализм.
II. Идеализм.
III. Отрицательное единство обоих. "Некто" (стр. 485).
Первое наречение:
I. Ребенок, зависим от вещей (реализм).
II. Юноша, зависим от мыслей (идеализм).
III. Муж - (как отрицательное единство)
в положительном выражении: |
собственник мыслей и вещей, |
в отрицательном выражении: } (эгоизм)
свободный от мыслей и вещей |
Второе, историческое наречение:
I. Негр (реализм, ребенок).
II. Монгол (идеализм, юноша).
III. Кавказец (отрицательное единство реализма и идеализма, муж).
Третье, наиболее общее наречение:
I. Реалистический эгоист (эгоист в обыкновенном смысле) - ребенок, негр.
II. Идеалистический эгоист (самоотверженный) - юноша, монгол.
III. Истинный эгоист (Единственный) - муж, кавказец.
Четвертое, историческое наречение. Повторение предшествующих ступеней внутри категории кавказца.
I. Древние. Негроподобные кавказцы - ребячливые мужчины - язычники - зависимы от вещей - реалисты - мир.
Переход (ребенок, проникающий за "вещи мира сего") - софисты, скептики и т. д.
II. Новые. Монголоподобные кавказцы - юношеобразные мужчины - христиане - зависимы от мыслей - идеалисты - дух.
1. Чистая история духов, христианство как дух. "Дух".
2. Нечистая история духов. Дух в отношении к другим. "Одержимые".
А. Чисто-нечистая история духов.
a) Привидение, призрак, дух в
негроподобном состоянии, как вещный
дух или духовная вещь - предметная
сущность для христианина, дух
как ребенок.
b) Причуда, навязчивая идея, дух в
монгольском состоянии, как духовный
в духе, определение в сознании,
мыслимая сущность в христианине -
дух как юноша.
В. Нечисто-нечистая (историческая) история духов.
a) Католицизм - средневековье (негр,
ребенок, реализм и т. д.).
b) Протестантизм - Новое время в
пределах нового времени - (монгол,
юноша, идеализм и т. д.).
Внутри протестантизма можно провести
дальнейшие подразделения, например:
a) английская философия - реализм,
ребенок, негр,
b) немецкая философия - идеализм,
юноша, монгол.
3. Иерархия отрицательное единство обоих
в пределах монголоидно-кавказской точки
зрения. Такое единство наступает именно
там, где историческое отношение превраща-
ется в современное или где противо-
положности представляются существую-
щими друг подле друга. Здесь мы имеем,
таким образом, две сосуществующие
ступени:
А. "Необразованные" (злые, bourgeois35,
эгоисты в обычном смысле) = негры,
дети, католики, реалисты и т. д.
В. "Образованные" (добрые,citoyens36,
самоотверженные, попы и т. д.) = монголы,
юноши, протестанты, идеалисты.
Обе эти ступени существуют друг подле друга, и отсюда "легко" получается, что "образованные" господствуют над "необразованными", - это и есть иерархия. В дальнейшем ходе исторического развития возникает затем
из "необразованного" - не-гегельянец,
из "образованного" - гегельянец,
откуда следует, что гегельянцы господствуют над не-гегельянцами. Так спекулятивное представление о господстве спекулятивной идеи в истории превращается Штирнером в представление о господстве самих спекулятивных философов. Взгляд на историю, которого он до сих пор придерживался, - господство идеи, - превращается в "Иерархии" в действительно существующее теперь отношение, в мировое господство идеологов. Это показывает, как глубоко увяз Штирнер в спекуляции. Это господство спекулятивных философов и идеологов развивается напоследок, "ибо исполнились времена", в следующее заключительное наречение:
a) Политический либерализм, зависимый от
вещей, не зависимый от лиц - реализм,
ребенок, негр, Древний, привидение,
католицизм, "необразованный", не
имеющий над собой господ.
b) Социальный либерализм, не зависимый от
вещей, зависимый от духа,
беспредметный - идеализм, юноша,
монгол, Новый, причуда, протестантизм,
"образованный", неимущий.
c) Гуманный либерализм, без господ и
имущества, а следовательно и без
бога, ибо бог есть одновременно
наивысший господин и наивысшее
достояние, иерархия - отрицательное
единство в сфере либерализма и, как
таковое, господство над миром вещей
и мыслей; вместе с тем совершенный
эгоист в уничтожении эгоизма -
совершенная иерархия. Одновременно
образует
Переход (юноша, проникающий за мир мыслей) к III. "Я" - т. е. к совершенному христианину, совершенному
мужу, кавказскому кавказцу и истинному
эгоисту, который - подобно тому как
христианин стал духом через уничтожение
старого мира - приобрел плоть и кровь
через уничтожение царства духов, приняв,
sine beneficio delibe-randi et inventarii37,
наследство идеализма, юноши, монгола,
Нового, христианина, одержимого,
человека с причудами, протестанта,
"образованного", гегельянца и гуманного
либерала.
NB. 1. "Иногда" могут быть "вставлены эпизодически", если представится подходящий случай, еще и фейербаховские и прочие категории, вроде рассудка, сердца и т. д., для повышения колоритности картины и создания новых эффектов. Понятно, впрочем, что и это - только новые переодевания все того же идеализма и реализма.
2. О действительной мирской истории правоверный святой Макс, Jacques le bonhomme 38 не умеет сказать ничего действительного и мирского кроме того, что он постоянно противопоставляет ее под названием "природы", "мира вещей", "мира ребенка" и т. д. сознанию, как предмет спекуляций последнего, как мир, который, вопреки своему постоянному искоренению, продолжает существовать в мистическом сумраке, чтобы вновь выступить наружу при всяком удобном случае, - вероятно потому, что продолжают существовать дети и негры, а значит "легко" может существовать и их мир, так называемый мир вещей. О подобных исторических и неисторических конструкциях уже добрый старый Гегель, говоря о Шеллинге, этом образце всех конструкторов, сказал - и мы можем это здесь повторить:
"Овладеть орудием этого монотонного формализма не труднее, чем палитрой живописца, на которой имеются только две краски, скажем - черная" (реалистичная, ребяческая, негроподобная и т. д.) "и желтая" (идеалистическая, юношеская, монгольская и т. д.), "дабы накладывать одну краску, когда требуется что-нибудь историческое" ("мир вещей"), "а другую - когда требуется ландшафт" ("небо", дух, Святое и т. д.) ("Феноменология", стр. 39).
Еще более метко конструкции этого рода осмеяло "обыденное сознание" в следующей песне:
Послал хозяин в поле
Ивана жать овес.
Иван овса не жнет,
Но и домой нейдет.
Хозяин гонит в поле пса,
Чтоб он кусал Ивана.
Ивана не кусает пес,
Иван овса не жнет, -
И не идут домой.
Хозяин тут дубинку шлет,
Чтоб крепко била пса.
Дубинка пса не хочет бить,
Ивана не кусает пес,
Иван овса не жнет, -
И не идут домой.
Огонь хозяин в поле шлет,
Чтоб он дубинку жег.
Огонь дубинку не берет,
Дубинка пса не хочет бить,
Ивана не кусает пес,
Иван овса не жнет, -
И не идут домой.
Хозяин воду в поле шлет,
Чтоб потушить огонь.
Вода не трогает огня,
Огонь дубинку не берет.
Дубинка пса не хочет бить,
Ивана не кусает пес,
Иван овса не жнет, -
И не идут домой.
Хозяин в поле шлет быка,
Чтоб выпил воду он.
Но бык воды не хочет пить,
Вода не трогает огня.
Огонь дубинку не берет,
Дубинка пса не хочет бить.
Ивана не кусает пес,
Иван овса не жнет, -
И не идут домой.
Хозяин шлет тут мясника,
Чтоб заколол быка.
Мясник быка не стал колоть,
А бык воды не хочет пить
Вода не трогает огня,
Огонь дубинку не берет.
Дубинка пса не хочет бить,
Ивана не кусает пес.
Иван овса не жнет, -
И не идут домой.
Хозяин шлет тут палача,
Чтоб он повесил мясника.
Палач повесил мясника,
Мясник тотчас убил быка,
Бык выпил воду всю до дна,
Вода весь залила огонь,
Огонь дубинку сразу сжег,
Дубинка наказала пса,
И укусил Ивана пес.
Иван пожал тогда овес, -
И все пошли домой.
С какой "виртуозностью мышления" и при помощи какого гимназического материала Jacques le bonhomme наполняет эту схему, мы сейчас увидим.
3. Древние
Собственно говоря, мы должны были бы начать здесь с негров; но святой Макс, несомненно заседающий в "совете стражей", в своей непостижимой мудрости заводит речь о неграх лишь позже, да и то "без притязания на основательность и достоверность". Если поэтому греческая философия предшествует у нас негритянской эре, т. е. походам Сезостриса и наполеоновской экспедиции в Египет, то это объясняется нашей уверенностью, что наш святой писатель все мудро расположил.
"Присмотримся же к тем занятиям, которыми увлекаются" штирнеровские Древние.
"Для Древних мир был истиной, - говорит Фейербах; но он забывает сделать важное дополнение: такой истиной, в скрытую неистинность которой они старались проникнуть и, в конце концов, действительно проникли" (стр. 22).
"Для Древних" их "мир" (а не мир вообще) "был истиной" - этим, конечно, не высказано никакой истины о древнем мире, а лишь то, что Древние относились не по-христиански к своему миру. Как только за их миром возникла неистинность (т. е. как только этот мир распался в самом себе вследствие практических коллизий; а проследить эмпирически это материалистическое развитие - только и представляло бы интерес), древние философы старались проникнуть в то, что скрыто за миром истины или за истиной их мира, и, конечно, нашли тогда, что он стал неистинным. Уже самые их искания были симптомом внутреннего упадка этого мира. Jacques le bonhomme превращает идеалистический симптом в материальную причину упадка и, как немецкий отец церкви, заставляет самое древность искать свое собственное отрицание, - искать христианства. Таким, по необходимости, получается у него место, занимаемое в истории древностью, потому что Древние - это "дети", пытающиеся проникнуть за пределы "мира вещей". "Да это и легко сделать": превратив древний мир в позднейшее сознание о древнем мире, Jacques le bonhomme может, конечно, одним прыжком перенестись из материалистического древнего мира в мир религии, в христианство. В противоположность реальному миру древности, немедленно выступает "божественное слово"; в противоположность древнему человеку, представляемому в виде философа, выступает христианин, представляемый в виде современного скептика. Согласно этому представлению, христианин "никогда не может убедиться в суетности божественного слова" и вследствие этой неубежденности "верует" "в его вечную и незыблемую истину" (стр. 22). Подобно тому как штирнеровский древний человек древен потому, что он не-христианин, еще не христианин или скрытый христианин, так его первобытный христианин является христианином потому, что он не-атеист, еще не атеист, скрытый атеист. У Штирнера выходит, таким образом, что Древние отрицают христианство, а первобытные христиане отрицают современный атеизм, а не наоборот. Jacques le bonhomme, подобно всем прочим спекулятивным философам, берет всякую вещь за ее философский хвост. Вот еще несколько примеров этого детского легковерия:
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 41 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |