Глубокое огорчение святого Бруно по поводу "Святого семейства" не позволило ему критически разобрать это сочинение "из самого себя, через само себя и с самим собой". Чтобы справиться со своим горем, он должен был сначала достать себе эту книгу в "жидкой" форме. Эту жидкую форму он нашел в путаной и кишащей недоразумениями рецензии в "Westphalisches Dampfboot", майский выпуск, стр. 206-214. Все его цитаты взяты из мест, цитируемых в "Westphalisches Dampfboot", и сверх этого последнего ничто цитируемое не цитируется.
Язык святого критика также определяется языком вестфальского критика. Сперва все положения, приводимые вестфальцем ("Dampfboot", стр. 206) из предисловия, переносятся в трехмесячник Виганда (стр. 140-141). Это перенесение составляет главную часть бауэровской критики, согласно старому, рекомендованному еще Гегелем принципу:
"Полагаться на здравый человеческий смысл, а к тому же, - чтобы идти в ногу со временем и с философией, - читать рецензии на философские книги, да, может быть, еще и предисловия к ним и вступительные параграфы; ибо последние дают общие основные положения, к которым все сводится, а первые - наряду с исторической справкой еще и оценку, которая, именно потому, что она оценка, возвышается над тем, что она оценивает. По этой торной дороге можно идти в домашнем халате; но высокое чувство вечного, святого, бесконечного шествует в первосвященническом облачении, идя по пути", по которому, как мы видели, и святой Бруно умеет "шествовать", "повергая все кругом в прах" (Гегель, "Феноменология", стр. 54).
Вестфальский критик, после нескольких цитат из предисловия, продолжает:
"Так само предисловие приводит на поле сражения, открывающееся в книге" и т. д. (стр. 206).
Святой критик, перенеся те же цитаты в трехмесячник Виганда, различает более тонкие оттенки и говорит:
"Такова почва и таков враг, которых создали себе для сражения Энгельс и Маркс".
Вестфальский критик приводит из разбора критического тезиса: "рабочий ничего не создает" - только резюмирующее заключение.
Святой критик думает всерьез, что больше ничего об этом тезисе и не было сказано, списывает на стр. 141 вестфальскую цитату и радуется открытию, что критике якобы были противопоставлены одни только "утверждения".
Из того, что было сказано по поводу критических излияний о любви, вестфальский критик сперва частично списывает на стр. 209 corpus delicti28, а затем приводит из опровержения несколько фраз без всякой связи, пытаясь опереться на них как на авторитетную основу для оправдания своей расплывчатой слащавой сентиментальности.
Святой критик на стр. 141-142 списывает все это дословно, фразу за фразой, в том же порядке, в каком цитаты приведены у его предшественника.
Вестфальский критик восклицает над трупом г-на Юлиуса Фаухера: "Таков удел прекрасного на свете!"
Святой критик считает невозможным закончить свою "тяжкую работу", не повторив на стр. 142 совсем некстати это восклицание.
Вестфальский критик дает на стр. 212 мнимое резюме рассуждений, направленных в "Святом семействе" против самого святого Бруно.
Святой критик доверчиво и дословно переписывает этот хлам со всеми вестфальскими восклицаниями. Ему и в голову не приходит, что ни разу на протяжении всего этого полемического произведения никто не упрекает его в том, что он "превращает вопрос о политической эмансипации в вопрос об эмансипации человеческой", что он "хочет убить евреев", что он "превращает евреев в теологов", что "Гегеля он превращает в господина Хинрикса" и т. д. Доверчиво повторяет святой критик болтовню вестфальского критика, будто Маркс в "Святом семействе" обещает выпустить некий схоластический трактатец "в ответ на пошлый самоапофеоз Бауэра". Между тем приводимые святым Бруно в виде цитаты слова "пошлый самоапофеоз" ни разу не встречаются во всем "Святом семействе", но зато мы находим их у вестфальского критика. Названный же трактатец проектируется в качестве ответа на "само-апологию" критики вовсе не на стр. 150-163 "Святого семейства", а лишь в следующем отделе на стр. 165, в связи с всемирно-историческим вопросом: "Почему г-н Бауэр вынужден был заниматься политикой?"
В заключение, на стр. 143, святой Бруно выставляет Маркса "забавным комедиантом", следуя и здесь своему вестфальскому образцу, у которого "всемирно-историческая драма критической критики" превращается на стр. 213 в "забавнейшую комедию".
Вот так-то противники критической критики "смеют и могут" "знать, как работал и продолжает еще работать критик"!
4. ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ "М. ГЕССУ"
"Чего еще не могли сделать Энгельс и Маркс, то завершает М. Гесс".
Таков великий, божественный переход, который - благодаря исследованиям святого мужа о том, что для евангелистов является относительно "возможным" и "невозможным", - настолько крепко засел у него в мозгу, что непременно должен фигурировать, кстати или некстати, в каждой статье нашего отца церкви.
"Чего еще не могли сделать Энгельс и Маркс, то завершает М. Гесс". - Но "чего" же именно "Энгельс и Маркс еще не могли сделать"? Оказывается, ни больше, ни меньше, как... критиковать Штирнера. А почему Энгельс и Маркс "еще не могли" критиковать Штирнера? На том достаточном основании, что... книга Штирнера еще не появилась, когда они писали "Святое семейство".
Эта спекулятивная уловка - конструировать что угодно и приводить самые разнородные вещи в мнимую причинную связь - действительно вошла в плоть и кровь нашего святого. Она достигает у него полнейшей бессодержательности и вырождается в паясническую манеру - с важным видом произносить тавтологии. Так, например, уже в "Allgemeine Literatur-Zeitung" (1,5) мы читаем:
"Различие между моей работой и листами, которые исписывает, например, какой-нибудь Филипсон" (значит, пустыми листами, на которых пишет "например, какой-нибудь Филипсон"), "должно быть поэтому таким, каково оно на самом"!!!
"М. Гесс", за писания которого Энгельс и Маркс отнюдь не берут на себя никакой ответственности, представляется святому критику столь достопримечательным явлением, что он способен только сделать длинные выписки из "Последних философов" и заявить, что "эта критика в отдельных пунктах не поняла Фейербаха, или же " (о, теология!), "что сосуд хочет возмутиться против горшечника". Ср. Послание к римлянам, 9, 20 - 21. Проделав еще раз "тяжкую работу" цитирования, наш святой критик приходит, наконец, к тому выводу, что Гесс списывает Гегеля, так как употребляет слова "соединенный" и "развитие". Естественно, что святой Бруно попытался направить окольным путем против Фейербаха то доказательство полной зависимости Бруно от Гегеля, которое было приведено в "Святом семействе".
"Вот как должен был кончить Бауэр! Он боролся, как только мог, против всех гегелевских категорий", за исключением Самосознания, - особенно в период достославной борьбы "Literatur-Zeitung" против г-на Хинрикса. Как он боролся против них и как он их победил, - мы уже видели. Процитируем еще Виганда, стр. 110, где он утверждает, что
"истинное" (1) "разрешение" (2) "противоречий" (3) "в природе и истории" (1), "истинное единство" (5) "отделенных друг от друга отношений" (6), "истинная" (7) "основа" (8) "и бездонная пучина" (9) "религии, - истинно-бесконечная" (10), "неотразимая, самотворческая" (11) "личность" (12) - "еще не обретена".
В трех строчках - не две сомнительные гегелевские категории, как у Гесса, а целая дюжина "истинных, бесконечных, неотразимых" гегелевских категорий, которые обнаруживаются как таковые благодаря "истинному единству отделенных друг от друга отношений", - "вот как должен был кончить Бауэр!" И если святой муж воображает, что ему удастся открыть в Гессе верующего христианина не потому, что Гесс "исполнен надежды", - как говорит Бруно, - а потому, что он лишен надежды, и потому, что он говорит о "воскресении", то наш великий отец церкви дает нам возможность изобличить его, на основании все той же страницы 110, в самом явном иудействе. Он заявляет там,
"что действительный живой человек во плоти еще не родился"!!! (новое откровение относительно назначения "единственного пола") "и что порожденный ублюдок" (Бруно Бауэр?!?) "еще не в состоянии справиться со всеми догматическими формулами" и т. д.
Это значит, что мессия еще не родился, что сын человеческий еще только должен явиться в мир и что этот мир, как мир Ветхого завета, еще находится под ферулой закона, "догматических формул".
Подобно тому как выше святой Бруно использовал "Энгельса и Маркса" для перехода к Гессу, так теперь Гесс служит ему для того, чтобы в конце концов привести и Фейербаха в причинную связь со своими экскурсами о Штирнере, о "Святом семействе" и о "Последних философах".
"Вот как должен был кончить Фейербах!" "Философия должна была кончить благочестием" и т.д. (Виганд, стр. 145).
Но истинная причинная связь заключается в том, что сие восклицание есть подражание одному, направленному, между прочим, против Бауэра, месту из "Последних философов" Гесса (Предисловие, стр. 4):
"Так -и не иначе -должны были проститься с миром последние потомки христианских аскетов".
------
Святой Бруно заканчивает свою обвинительную речь против Фейербаха и его мнимых сообщников обращением к Фейербаху, упрекая его в том, что он умеет только "трубить", "оглашать воздух звуками трубы", - между тем как Monsieur29 Б. Бауэр или Madame la critique30, этот "порожденный ублюдок", не говоря уже о непрестанном "уничтожении", "едет на своей триумфальной колеснице и пожинает новые триумфы" (стр. 125), "низвергает с трона" (стр. 119), "сокрушает" (стр. 111), "поражает, словно гром" (стр. 115), "разрушает до самого основания" (стр. 120), "разбивает вдребезги" (стр. 121), дозволяет природе только "прозябать" (стр. 120), строит "более суровые" (!) "темницы" (стр. 104) и, наконец, с "сокрушительным" поповским красноречием развивает на стр. 105 бодро-праведно-весело-вольные мысли о "прочно-крепко-твердо-существующем", на стр. 110 обрушивает на голову Фейербаха "каменные громады и скалы" и в заключение преодолевает с помощью некоей диверсии даже святого Макса, дополняя на стр. 124 "критическую критику", "общественное общество" и "каменные громады и скалы" еще "абстрактнейшей абстрактностью" и "самой жесткой жесткостью".
Все это святой Бруно совершил "через самого себя, в самом себе и с самим собою", ибо он и есть "Он сам", более того - он "сам и есть всегда величайший и может быть всегда величайшим" (есть и может быть!) "через самого себя, в самом себе и с самим собой" (стр. 136). Sela31.
Святой Бруно был бы несомненно опасен для женского пола, ибо он - "неотразимая личность", если бы только он, "с другой стороны", не боялся "в такой же мере" "чувственности, как той преграды, натолкнувшись на которую человек неизбежно нанесет себе смертельный удар". Поэтому "через самого себя, в самом себе и с самим собой" он едва ли сорвет хоть один цветок, но даст всем цветам увянуть в беспредельной тоске и истерическом томлении по "неотразимой личности", которая "обладает этим единственным полом и этими единственными, определенными половыми органами".
III
СВЯТОЙ МАКС
"Was jehen mir die jrinen Вееmе an?"32
Святой Макс эксплуатирует, "употребляет" или "использует" собор для того, чтобы дать длинный апологетический комментарий к "Книге", которая есть не какая-нибудь книга, а "Книга", книга как таковая, книга в ее чистом виде, т. е. совершенная книга, Священная Книга, книга как нечто священное, книга как воплощение святыни, книга в небесах, а именно - "Единственный и его собственность". Сия "Книга" ниспала, как известно, с неба к концу 1844 г. и приняла рабий облик у О.Виганда, в Лейпциге. Так она обрекла себя превратностям земной жизни и подверглась нападению со стороны трех "единственных" - таинственной личности Шелиги, гностика Фейербаха и Гесса. Как бы ни возвышался всегда святой Макс в качестве творца над собой как творением, а равно и над прочими своими творениями, он все-таки преисполнился состраданием к своему слабому детищу и испустил - дабы защитить и укрыть его от опасностей - громкий "ликующий критический клич". - Чтобы постигнуть этот "ликующий критический клич", а также таинственную личность Шелиги во всем их значении, мы должны здесь заняться в известной мере церковной историей и присмотреться внимательней к "Книге". Или, говоря языком святого Макса: мы "эпизодически вставим" "в этом месте" церковно-историческое "размышление" о "Единственном и его собственности" "исключительно потому", "что, нам думается, такое размышление могло бы способствовать уяснению остального".
"Врата, возвысьте верхи ваши, и возвысьтесь, двери вечные, и да входит царь славы. - Кто сей царь славы? "Полководец" крепкий и сильный, "полководец" сильный в брани. Врата, возвысьте верхи ваши, и возвысьтесь, двери вечные, и да входит царь славы! - Кто сей царь славы? Господь Единственный. Он - царь славы" (Книга псалмов, 24, 7 - 10).
1. ЕДИНСТВЕННЫЙ И ЕГО СОБСТВЕННОСТЬ
Человек, который "в основу своего дела положил Ничто", начинает, как добрый немец, свой протяжный "ликующий критический клич" сразу же с иеремиады: "Что только не должно быть Моим делом?" (стр. 5-я Книги). И он продолжает жаловаться в душераздирающих словах, что "все должно быть его делом", что ему навязывают "дело бога, дело человечества, истины, свободы, далее - дело Его народа, Его государя" и тысячи других добрых дел. Бедняга! Французский и английский буржуа жалуются на недостаток в рынках сбыта, на торговые кризисы, на биржевую панику, на поминутно меняющуюся политическую обстановку и т. д.; немецкий мелкий буржуа, активное участие которого в буржуазном движении было только идеальным, - во всех же других отношениях он оказывался лишь в роли битого, - этот немецкий мелкий буржуа представляет себе свое собственное дело только как "правое дело", как "дело свободы, истины, человечества" и т. д.
Наш немецкий школьный наставник tout bonnement33 принимает на веру эту иллюзию немецкого мелкого буржуа и дает предварительный разбор всех этих добрых дел на трех страницах.
Он исследует "дело бога", "дело человечества" (стр. 6 и 7) и находит, что это - "чисто эгоистические вещи", что как "бог", так и "человечество" пекутся только о своем деле, что "истина, свобода, гуманность, справедливость" "заинтересованы только в себе, а не в нас, только в Своем благе, а не в Нашем", - отсюда он заключает, что все эти лица "получают при этом исключительные выгоды". Он доходит до того, что превращает эти идеалистические фразы - бог, истина и т. д., - в зажиточных бюргеров, "получающих исключительные выгоды" и наслаждающихся "доходным эгоизмом". Но мысль об этом, словно червь, точит святого эгоиста: "А Я?" восклицает он. "Я, со своей стороны, извлеку отсюда урок и, вместо того чтобы продолжать служить этим великим эгоистам, лучше сам стану эгоистом!" (стр. 7).
Мы видим, таким образом, какие священные мотивы руководят святым Максом при его переходе к эгоизму. Не блага мира сего, не сокровища, поедаемые молью и ржой, не капиталы его Со-Единственных, а сокровище небесное, капиталы божий, истина, свобода, человечество и т. д. - вот что не дает ему покоя.
Если бы к нему не приставали с требованием служить стольким хорошим вещам, он так никогда и не сделал бы открытия, что и у него есть свое "собственное" дело, не "положил бы", следовательно, в основу этого своего дела - "Ничто" (т. е. "Книгу").
Если бы святой Макс присмотрелся немножко ближе к различным "вещам" и "собственникам" этих вещей, например к богу, человечеству, истине, он пришел бы к обратному выводу: он понял бы, что эгоизм, базирующийся на эгоистическом образе действия этих лиц, неизбежно является столь же воображаемым, как и сами эти лица.
Вместо этого наш святой решает вступить в конкуренцию с "богом" и "истиной" и опираться на Себя - "на Меня, на того самого Я, который совершенно так же, как бог, есть Ничто всего другого, Я, которое есть Мое Все, Я, чту значит - Единственный... Я - Ничто в смысле пустоты, но творческое Ничто, Ничто, из которого Я сам, как творец, творю Все".
Святой отец церкви мог бы выразить это последнее положение и так: Я - Все в пустоте бессмыслицы, "но" Я - ничтожный творец, Я - Все, из которого я сам, как творец, творю Ничто.
Какое из этих двух разночтений правильно, выяснится в дальнейшем. Таково предисловие.
Сама "Книга" делится, как и "блаженной памяти" библия, на Ветхий и Новый завет - именно, на единственную историю человека (Закон и Пророки) и на нечеловеческую историю Единственного (Евангелие царства божьего). Первая книга - это история в пределах логики, логос, скованный прошлым; вторая - логика в истории, освободившийся логос, который борется с современностью и победоносно ее преодолевает.
ВЕТХИЙ 3АВЕТ: ЧЕЛОВЕК
1. Книга бытия, т. е. Жизнь Человека
Святой Макс прикрывается ссылкой на то, что он пишет здесь биографию своего смертельного врага, "Человека", а не "Единственного" или "действительного индивида". Это впутывает его в забавнейшие противоречия.
Как подобает всякой порядочной Книге бытия, "Жизнь Человека" начинается ab ovo 34, с "ребенка". Ребенок, как нам разъясняется на стр.13, "с самого же начала живет в борьбе со всем миром, он сопротивляется всему, и все оказывает ему сопротивление". "Обе стороны остаются врагами", но сохраняют "взаимное уважение и почтительность" и "постоянно держатся настороже, подсматривая слабости друг у друга"; это разъясняется далее, на стр. 14, в том смысле, "что мы", будучи детьми, "пытаемся проникнуть в суть вещей или узнать, чтo существует за вещами; потому-то" (значит, теперь уже не из вражды) "мы подсматриваем у всех этих вещей их слабости". (Здесь виден перст Шелиги, торговца тайнами.) Итак, дитя сразу становится метафизиком, стремящимся проникнуть "в суть вещей".
Этот предающийся спекулятивным размышлениям ребенок; сердцу которого "природа вещей" ближе, чем его игрушка, "с течением времени" уверенно справляется с "миром вещей", побеждает его и вступает затем в новую фазу, в юношеский возраст, где ему предстоит новая "тяжкая жизненная борьба", борьба против разума, ибо "духом называется" "первое самообретение" и: "Мы возвышаемся над миром, мы - дух" (стр. 15). Точка зрения юноши является "небесной"; ребенок лишь "заучивал", "он не задерживался на чисто логических или теологических вопросах", - подобно тому как и (ребенок) "Пилат" быстро проходит мимо вопроса: "что есть истина?" (стр. 17). Юноша "стремится овладеть мыслями", он "понимает идеи, Дух" и "отыскивает идеи"; он "предается своим мыслям" (стр. 16), у него "абсолютные мысли, т. е. ничего кроме мыслей, логические мысли". Юноша, "ведущий себя" таким образом, вместо того чтобы увлекаться молодыми женщинами и прочими земными вещами, есть не кто иной, как молодой "Штирнер", берлинский юноша, изучающий науки, занимающийся логикой Гегеля и благоговейно взирающий на великого Михелета. Об этом юноше справедливо говорится на стр. 17: "извлекать на свет чистую мысль, отдаваться ей - в этом радость юности, и все светлые образы идеального мира - истина, свобода, человечество, Человек и т. д. - озаряют и вдохновляют юную душу".
Этот юноша "отбрасывает в сторону" затем также и "предмет" и "предается" исключительно "своим мыслям"; "все недуховное он объединяет под презрительным названием внешних вещей и если он все-таки привержен кое к чему из этих внешних вещей, например к студенческим молодечествам и т. д., то лишь тогда, когда он открывает в них дух, и потому, что он открывает в них дух, т. е. когда они являются для него символами". (Кто не "откроет" здесь "Шелигу"?) Благонравный берлинский юноша! Пивной устав корпорантов был для него только "символом", только в угоду "символу" он не раз после выпивки оказывался под столом, где он, вероятно, тоже хотел "открыть дух"! - Как благонравен этот милый юноша, которого мог бы взять за образец старый Эвальд, написавший два тома о "благонравном юноше", видно также из того, что именно о нем "сказано" (стр. 15): "Следует оставить отца и мать, считать разорванной всякую естественную власть.). Для него, "для разумного, не существует семьи в качестве естественной власти, он отрекается от родителей, от братьев и сестер и т. д.", - но все они возрождаются "как духовная, разумная власть", благодаря чему благонравный юноша примиряет послушание и страх перед родителями со своей спекулятивной совестью, и все остается по-старому. И точно так же "сказано" (стр. 15): "Богу нужно повиноваться больше, чем людям". И, наконец, благонравный юноша достигает высшей вершины моральности на стр. 16, где "сказано": "Своей совести нужно повиноваться больше, чем богу". Это возвышенное моральное чувство возносит его даже над "мстительными эвменидами" и даже над "гневом Посейдона", - он не боится больше ничего, кроме - "совести".
Открыв, что "дух есть существенное", он уже не боится более даже нижеследующих весьма рискованных выводов:
"Но если дух и познан как существенное, то имеется все-таки нечто, проводящее грань между бедным и богатым духом, и потому-то" (!) "люди стремятся стать богатыми духом; Дух хочет расширить свои пределы, основать свое царство, царство не от мира сего, - мира, только что преодоленного. - Таким путем он силится стать Всем во Всем" каким это путем?), "т. е. хотя Я - дух, но все-таки Я - дух несовершенный и должен" (?) "еще только искать совершенный дух" (стр. 17).
"То имеется все-таки нечто, проводящее грань". - "Нечто" что сие значит? Что за "Нечто" проводит эту грань? Мы еще не раз встретим у нашего святого мужа сие таинственное "Нечто", причем выяснится, что это - Единственный на точке зрения субстанции, начало "единственной" логики и как таковое - истинное тождество гегелевского "бытия" и "ничто". Что бы это "Нечто" ни предпринимало, ни говорило, ни делало, - за все это мы возлагаем, таким образом, ответственность на нашего святого, который относится к нему как творец. Сперва это "Нечто", как мы видели, проводит грань между бедным и богатым. А почему именно? Потому что "дух познан как существенное". Бедное "Нечто", которое без этого познания никогда не пришло бы к различию между бедным и богатым! - "И потому-то люди стараются" и т. д. "Люди"! Здесь перед нами второе безличное лицо, которое наряду с только что рассмотренным "Нечто" находится в услужении у Штирнера и должно выполнять для него самую тяжелую, черную работу. Как оба они поддерживают друг друга, ясно видно на настоящем примере. Так как "Нечто" проводит грань между бедным духом и богатым, то "люди" (кому еще, кроме как верному рабу Штирнера, могло бы прийти в голову нечто подобное), - "люди стараются поэтому стать богатыми духом". "Нечто" подает знак и тотчас же "люди " подхватывают во всю глотку. Разделение труда проведено классически.
Так как "люди стремятся стать богатыми духом", то "Дух хочет расширить свои пределы, основать свое царство" и т. д. "Но если" здесь и имеется некая связь, "то все-таки не все равно", стремятся ли "люди стать богатыми духом" или же "Дух хочет основать свое царство". "Дух" до сих пор еще ничего не хотел, "Дух" еще не фигурировал в качестве лица, - речь шла только о духе "юноши", а не просто о "Духе",не о духе как субъекте. Но нашему святому писателю понадобился теперь совсем иного рода дух, чем дух юноши, чтобы противопоставить его этому последнему духу как чуждый, в конечном счете - как святой дух. Уловка No 1.
"Таким путем дух силится стать Всем во Всем" - несколько темное изречение, которое разъясняется затем в следующих словах: "Хотя Я - дух, но все-таки я - дух несовершенный и должен еще только искать совершенный дух". Но если святой Макс - "несовершенный дух", "то все-таки не все равно", должен ли он свой дух "сделать совершенным" или же искать "совершенный дух". Несколькими строками выше он вообще имел дело только с "бедным" и "богатым" духом - количественное, мирское различие, - а теперь вдруг появляются "несовершенный" и "совершенный" дух - различие качественное, мистическое. Стремление к усовершенствованию собственного духа может теперь превратиться в погоню "несовершенного духа" за "совершенным духом". Словно призрак, здесь бродит святой дух. Уловка No 2.
Святой автор продолжает:
"Но тем самым" (т. е. с превращением стремления к "совершенствованию" моего духа в искание "совершенного духа") "Я, который только что обрел Себя как дух, тут же снова утрачиваю Себя, преклоняясь перед совершенным духом, как не Моим собственным, а потусторонним Я, и ощущая свою пустоту" (стр. 18).
Это не что иное, как дальнейшее развитие уловки Й 2. После того как "совершенный дух" предположен в качестве реального существа и противопоставлен "несовершенному духу", становится само собой понятным, что "несовершенный дух", юноша, болезненно, до самой глубины души, ощущает "свою пустоту". Но пойдем дальше!
"К духу, правда, сводится Все, ко разве всякий дух - настоящий дух? Настоящий и истинный дух есть идеал духа, "святой дух". Это не Мой или Твой дух, но именно" (!) - "идеальный, потусторонний дух - "бог". "Бог есть дух"" (стр. 18).
Тут "совершенный дух" внезапно превращен в "настоящий", и тотчас вслед затем - в "настоящий и истинный дух". Последний определяется ближе как "идеал духа, святой дух" и это доказывается тем, что он "не Мой или Твой дух, а именно потусторонний, идеальный дух - бог". Истинный дух есть идеал духа потому, что он "именно" идеален! Он есть святой дух потому, что он "именно" - бог! Какая "виртуозность мышления"! Отметим еще мимоходом, что о "Твоем" духе до сих пор не было речи. Уловка No 3.
Итак, если я стараюсь путем длительной работы над собой стать математиком, или, по святому Максу, сделать себя "совершенным" в математике, то я ищу "совершенного" математика, т. е. "настоящего и истинного" математика, являющегося для математика "идеалом", ищу "святого" математика, который отличается от Меня и Тебя (хотя Ты можешь быть в моих глазах совершенным математиком, как в глазах берлинского юноши его профессор философии есть совершенный дух); такой математик является "именно идеальным, потусторонним", это - математик в небесах, "бог". Бог есть математик.
Ко всем этим великим результатам святой Макс приходит потому, что "есть известное различие между богатым духом и бедным", - т. е. в переводе на обыкновенный язык речь идет о том, богат ли кто-нибудь в духовном отношении или беден, - и потому, что его "юноша" открыл этот замечательный факт.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 83 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |