Если каждый день делать работу следующего дня, последний день вашей жизни будет совершенно свободным. 1 страница

Если каждый день делать работу следующего дня, последний день вашей жизни будет совершенно свободным.

Здравствуй, матушка-зима! Ветер тоскливо выл, потоками несясь из подворотен. Я ускорила шаг. Надо сказать, что в тонком осеннем плаще всё-таки холодно.

Над городом висела сырая дымка, из которой сыпалась какая-то липкая гадость, не то снег, не то дождь. Небо расчерчено проводами в косую линейку, воющими на ветру, как расстроенные струны, и занавешено туманом.

Над улицей качалась на ветру грязная растяжка с яркой надписью: «С новым годом!». Спасибо, что ли. Вам того же. Праздники закончились, а снять забыли.

Наверное, более паршиво я себя никогда не чувствовала. Не так давно отгремели новогодние песни, были подарены последние подарки и убраны последние ёлки. Впрочем, меня это уже никак не касалось: не люблю этот праздник. Проволочную лохматую рухлядь, ласково называемую домашними искусственной ёлкой, я не вытаскивала с антресолей уже года три, ещё до того, как переехала сюда учится. А теперь у ёлки у меня не нет даже такой. Как и новогоднего настроения, в принципе.

Самое лучшее, что случилось в эту первую новогоднюю ночь, которую я проводила вдали от родных, так это то, что получилось выспаться. Это был самый чудесный момент праздника, по которому я невыносимо скучала. Жаль, что отоспаться впрок невозможно.

Последние недели две навязчивое желание уснуть и не просыпаться неизменно преследовало меня, с самого утра и до того счастливого момента, когда вечером голова касалась подушки. Если таковой наступал, конечно, иногда я вовсе не ложилась.

Под ногами скрипит соль, превратившая наледь в топкую жижу. Сапоги давно промокли и ноги замерзают.

Утешает, что я уже почти добралась до метро.

Здесь вход на станцию через подземный переход. На мокрых ступенях как всегда чем-то торгуют, раздают листовки и попрошайничают. Вот интересно, им самим-то не мерзко в такую погоду?

Какие-то гирлянды сушёных грибов, писклявые игрушечные хорьки в намокшей картонной коробке и прочее. Тут же среди нескончаемого потока людей толклись разносчики листовок. Печки буржуйки давно отошли в прошлое, поэтому макулатуру разбирают неохотно.

Здешний подземный переход мне всегда напоминает ярмарку в постапакалиптическом городе. Вот уверена, что лет через триста это будет выглядеть именно так. Только в больших масштабах.

-Девушка, купите грибочков! -бодро подпархнула старушка в пёстром платке.

Грибы были нарезаны сморщившимися кусочками, нанизанными на нитку, так что узнать, что они представляли из себя изначально, не было никакой возможности. Понятно, что не один человек в здравом уме этого покупать (а, тем более, есть) не станет. Увы, это было бы смешно, если бы не было так печально. Кого-то, возможно, это удивит, но и в больших городах это явление процветает, особенно на окаринах. Даже если вы уверены, что в ближайшем сквере через две улицы кроме поганок и репья ничего не растёт, поверьте, это не так. Всегда найдётся кто-нибудь, кого не заботит, что любые грибы, собранные в черте города, несъедобны по определению. И готовый вам их продать, если вы производите впечатление слишком доверчивого или отчаянного, чтобы это купить, и вместе с тем слишком ленивого, чтобы самому прогуляться до ближайшего сквера. Очевидно, такие находятся: раз есть предложение должен быть и спрос.

-Сама собирала! -заискивающе улыбнулась старушка.

Достаточно было бегло взглянуть на неё, чтобы понять, что эта фраза не реклама, а предупреждение. Одетая в потёртые сапоги, на которых расползлись белые разводы, и выцветшую куртку, она чем-то неуловимо напоминала огородное пугало, особенно со связками грибов, висевшими на руках. Впечатление довершали полусумасшедшие глаза, радостно блестевшие из-за мутных стёкол толстых очков.

-И почём, бабуль? -нарочито бодро спросила я.

-По 80 отдам! -радостно выпалила старушка.

Покачав головой, я двинулась дальше.

Я была готова поклясться, что в этот момент услышала что-то вроде:

«Да тьфу на тебя», с досады брошенное вслед.

-Девушка, пирожков не желаете? –если меня окликнет кто-нибудь ещё, то я опоздаю.

-Погоди! –аккорды старенькой гитары, совсем испорченной от сырости, безвозвратно и неизбежно таяли в потоках шагов.

Горе-музыкант, паренёк в болотного цвета шапке с перепачканным грязными веснушками лицом и шарфом, намотанным на самые глаза, подозвал меня жестом.

-Не спеши, -охрипший голос глушила ткань шарфа.

Я хмыкнула, но всё-таки остановилась. Когда-нибудь я избавлюсь от привычки опаздывать любой ценой. Но не сегодня.

-Вы отвратительно играете, -уж чего-чего, а чистосердечия мне не занимать.

-А ты отвратительно живёшь. И при том недолго, -фамильярно ответил тот. Интересно, их специально всех таких в одном месте собрали?

Но, несмотря на деланное равнодушие, за поволокой сырости я успела заметить в его глазах искру жалости.

-И всё-таки, будь осторожна.

-А то что? – дерзко выпалила я, про себя прикидывая, как быстрее отвязаться от навязчивого собеседника.

-А ничего, -можно предположить, что в этот момент он улыбнулся. –Я чувствую приближение чужой смерти. Здесь каждый день хотя сотни, а то и тысячи людей. Но мало кто видит между ними принципиальную разницу. Но я вижу тех, кто умрёт в ближайшее время.

А это, пожалуй, уже интереснее.

-Вот как? И вы полагаете, что это правда?

-Нет, конечно. Это только предположение. Вероятность, понимаешь?

-Вероятность есть всегда.

-Но не всегда такая большая.

-И что же ты предлагаешь? –честно, я уже ничему не удивляюсь в это городе, но подобное со мной было впервые.

Но ответ я слушать не стала.

И, хотя слёзно уговаривала себя не оборачиваться, я чувствовала спиной леденящий взгляд веснушчатого музыканта.

Спицы зонта пронзительно тонко заскрипели, сворачивая лоснящуюся от влаги материю.

-Только ничего не бойся.

-Простите? –я подняла голову. Голос раздавался над самым ухом, тронув теплом дыхания висок.

В руку легла листовка. Разносчики рекламы, будь они неладны, даже в такую погоду караулили у метро.

Я попробовала отстранить чужую руку, но кто-то упорно вложил мне в ладонь несчастный листок бумаги.

-Тут всё написано.

Я подняла голову, и показалось, что совсем рядом мелькнуло укутанное в шарф лицо.

Но только показалось.

Краем глаза я заметила, что внизу, под схемой метро, было подписано примерно следующее: «Посетите нашу ярмарку оригинальных товаров! Качество и низкие цены...» и далее по тексту. Впрочем, за точное воспроизведение не ручаюсь.

В толчее кто-то задел меня за руку, и висевший на ней зонт с глухим стуком упал на крыльцо.

-Девушка, не стойте на дороге.

Из приветливо распахнувшихся дверей шуршали потоки тёплого ветра, распустившиеся облаками священнейшего фимиама, обещавшего спасение из дождливой зимы. Вздохнув, я сделала шаг, и растворилась в толпе.

На этом моменте воспоминания проваливались в тёмное небытие.

***

В себя я пришла уже на станции.

Хотя, как сказать, «пришла в себя»... Начиная с этого момента просто вернулась память, но происходящее продолжало восприниматься как в глубоком сне. Ушли оценки происходящего, будто кто-то процеживал мысли через фильтровальную бумагу. Осталось только восприятие.

В затуманенное сознание текли цельные куски текста, будто кто-то невидимый нашёптывал над ухом. И наконец-то я начала хоть что-то понимать.

Каждый, кто долго ищет ответов на какие-то вопросы, однажды теряет терпение. Каждый, кто чувствует себя одиноким, ищет, как своё одиночество можно вытравить.

Один из тупиковых путей- задавать вопросы без ответа. Собственно, только ради этого я и приехала учится.

Капюшон медленно сполз по мокрым волосам, и только тогда я увидела, где нахожусь. Станция была незнакомой.

Голову словно сдавило железными обручами. Я с усилием потёрла виски- под пальцами неровно трепыхался пульс.

Пошатываясь, я поднялась на ноги и огляделась.

Станция была незнакомой.

Я осторожно сделала несколько шагов, словно в глубине души ожидая, что пол под ногами провалится. Ожидания не оправдались.

Но только сейчас до затуманенного сознания дошло, что здесь совсем нет людей. И не было. Но это было как во сне, где всё воспринимается как данность, и желание понимать и спорить не было. Здесь вообще было глупо спорить.

А ещё здесь была тишина, заглушённая только шумом в ушах.

Шаги таяли в ней, замирая плотными сгустками многократно отраженного эха, и исчезали в плотном воздухе. Воздух здесь был плотнее, чем обычно, но не от тумана, как на улице, а сам по себе. Или от света, которым был пронизан насквозь.

Свет лился с высоких потолков, разбитых на равные сектора. Под каблуками звучало сияние, расходясь кругами, и снова застывая, как небо в лужах.

Если я уже успела умереть, то коридора со светом в конце тут нет. Или я прошла весь, и свет- вот он. Потому что свет был со всех сторон, ослепительный и нескончаемый.

Из тоннеля несся слабый тёплый ветер, возвещая о приближении поезда, проволокой замирая в волосах.

Таким я впервые запомнила край Вселенной. Не знаю, как пришло это понимание, но это и не важно. Похоже бывает когда, разве что, ходишь по скользким крышам во сне. Вроде бы и спишь, но всё случается наяву. Опять же, это было просто знание в чистом виде, не требующее доказательств.

Ветер усилился.

Я продолжала путь к концу платформы. Затуманенный взгляд невольно скользнул по противоположной стене, словно ища, за что бы уцепиться. На стене была выложена мозаика, но кусочки смальты так подобраны, что почти не отличались по цвету, и выхватить из них картинку было очень трудно. Приглядевшись, я различила один лепесток восьмёрки бесконечности, но второй терялся за гранью видимого.

В шаге от края платформы была начертана прерывистая линия, въевшаяся в структуру плит чернильным пятном, как в бумагу. За острым краем платформы отблёскивали рельсы, внезапно загудевшие от приближающегося поезда, который был совсем близко.

Шаги звучали глуше, свет в плитах пошёл рябью от стука колёс, словно где-то там, в глубине, билось огромное сердце, и его эхо взвивалось к самому небу, проглядывающему через потолок. По ногам пошёл гул, вплетаясь в кровоток.

И всё же что-то приглашающе звало дойти до конца, навстречу тёмноте, откуда веяло обволакивающим теплом. Волшебный запах, веющий из дверей метро, оседал на губах сладковатым поцелуем.

Свет начал плескаться сильнее, расходясь под ногами множеством послушных волн.

Рука невольно потянулась к ремешку часов, слишком плотно обхватившему запястье. Через стекло циферблата прощупывались скользящие в небытие секунды, как едва уловимый пульс маленького сердца, бьющегося в унисон с тем огромным, под землей, но на целую бесконечность быстрее.

Если время начать мерить в секундах, немая бесконечность оживёт. Первозданное многозначительное молчание разорвётся эхом голосов, наперебой вещающих о тысячах смыслов. И ты увидишь, как чернила поникают в структуру бумаги, въедаясь в самые волокна по строго очерченной траектории, обозначенной линией, как следом от конька, проведённой чьей-то спешащей рукой. И станет слышно, как колеблются струны отсыревших гитар уличных музыкантов, впиваясь в босые ноги, когда ты за долю секунды успеваешь по ним пробежать, заставляя перетянутые струны звучать на полтона ниже. А ещё станет видно, как в лужах замерзает лёд, беззвучно покрывая воду тонкой серебрящейся коркой. И видно, как мерцает замершая на конце луча света бесконечность, который прошивает пространство, разбиваясь об каменные плиты на несколько частей, расщепляясь на тонкие нити, которые тянуться обратно или проникают внутрь камня, мерцая в несуществующей глубине. Бесконечность оживает. Она поёт на все голоса и распускается, как цветок с множеством сложных соцветий.

Ветер, сделавшийся уже не просто сильным, а прямо-таки яростным, какого не бывает в обычном метро, двигался навстречу невидимой плотной стеной, и вырвал из рук листовку.

Подхваченный клочёк бумаги заметался в воздухе. Но, когда он оказался чуть ближе к полу, я каким-то чудом успела прижать его каблуком.

И только сейчас стало видно, что на схеме метро появилось ещё несколько незнакомых линий. Одна была светло-жёлтой, прочерченная бледной, едва видимой типографской краской; другая же была небесно-голубая, она уходила за границы карты. Кстати, это место было обозначено как пересадочная станция с это ветки на красную, первую. ^[1]

Это выглядело как брошенная связка ключей от всех миров.

А ведь правда, единая система тоннелей метро между мирами, что может быть проще?

Рельсы вдалеке осветились.

Свет в плитах трепыхался, стремясь выбраться наружу из своей параллельной вселенной, ограниченной поверхностью камня. Рельсы загудели, и стук колёс стал ещё громче, взметаясь оглушительным эхом к светящимся сводам. Вереница огней прочертила сверкающую дугу из глубины тоннеля к противоположной стене. Вагоны неслись с грохотом и лязгом на дикой скорости, и ветер, обгонявший их, протяжно и высоко завывал, разрывая светящиеся нити, которыми воедино было сшито пространство.

Я отшатнулась от края.

На секунду в глаза ударил свет прожекторов, а потом навстречу полетела стена искрящегося воздуха, сорвавшего с кончиков волос капли воды, и унеся щелчок, с которым те разбились об пол. Перед глазами замелькали окна вагонов, слившись воедино с пунктиром линии на плитах в одну светящуюся черту.

Поезд медленно замедлял ход.

Стук становился глуше и реже, и вой утих. Наконец поезд совсем остановился.

Но всё-таки это было неестественно резко.

И наступила тишина. Будто сердце под землёй остановилось. Стало слышно, как стучат каблуки по камню.

Свет в плитах тоже замер. Мгновенно. Не колеблясь, как всколыхнутая ветром вода.

Прошло ещё несколько секунд, и двери с грохотом отворились.

В мёртвой тишине я вошла в какой-то вагон и прошествовала на свободное место.

Зашуршала радиосвязь. - «Осторожно, двери закрываются»,- прошелестел по все длине луча-поезда, путешествовавшего между мирами, чей-то гнусавый голос, и створки с грохотом сомкнулись.

***

Я положила голову на поручень. В металлической поверхности кривилась до рези в глазах блестящая реальность, и веки сами собой опустились.

Поезд тронулся с места так же резко, как и остановился, и стремительно набирал скорость. Станция промелькнула за стеклами и скрылась из виду.

Окна застелила кромешная тьма, шуршащая за стеклом мягкими складками, и испуганно жмущаяся по стенам, прорезанная лучами прожекторов несущегося состава. Поезд летел со стуком и лязгом, что по полу бежала дрожь, от которой дребезжали стёкла.

Я подумала, что если попробовать подняться, то на ногах удержать на не получится: упадёшь. Пол ходил ходуном как дно лодки в непогоду.

А связывающая миры тьма, мелькавшая за окнами, стонала и пела на все голоса, протяжно завывая, и когда звук доходил до самой высокой ноты, ненадолго замолкала, успокаиваясь, а потом начинала сначала. И её вой сочился изо всех щелей, бился в стёкла и исчезал в воздухе звенящим эхом, разбитым стуком колёс.

Бесконечность соткана из тысячи маленьких созвёздных миров, связанных тонкой сеткой, как сосудами, по которым одно огромное сердце перегоняет светящуюся кровь. И собственная, живая, в этот момент тяжело билась в висках, словно кто-то изнутри пытался разорвать кровеносные сосуды и вырваться на волю.

В этот момент сонная пелена упала с глаз. Я окончательно проснулась и начала беспокойно оглядываться, как когда пытаешься понять, проспал ты свою остановку или нет.

Людей в вагоне было немного. Напротив сидела старушка с двумя внуками, один из которых мирно спал, а другой вертел в руках игрушечный самолётик, что-то бормоча под нос. Рядом с ней- женщина в пушистой белой шапке, спавшая, прижавшись к поручню. В беловатом освещении можно было различить на её лице крупинки пудры и тени, залёгшие в тонких морщинках, начавших проступать на идеально симметричном лице.

В окне за ними, как в зеркале с подпорченной амальгамой, плыли жёлтые сонные лица. Я увидела себя, замершую по ту сторону стекла, с чёрными волнами растёкшихся по скользкой ткани плаща волос и пустыми глазами, в которых бликами играл жёлтый свет. Отражение мчалось, не отставая ни на шаг, и за поволокой сна угадывались бесконечные провода, вьющиеся по стенам тоннеля.

На стене напротив висела карта метро. Она напоминала спутанную цветастую паутину, унизанную бусинами. Странно, но ни одна из веток не была обозначена до конца, все уходили за границы карты.

Голоса за окном зашумели громче.

За стеклянной дверью в конце вагона был виден следующий, за ним- ещё один, и так дальше, как отражения в зеркалах напротив, пока они не становятся настолько малыми, что их невозможно разглядеть. И с другой стороны- то же самое, словно ты заперт между двух зеркал. Только отражения не были идентичными, сквозь стекло можно было разглядеть всех пассажиров поезда.

За стеклом, в десятке шагов, (так близко и бесконечно далеко, потому что нас разделяла бездна мелькающей темноты между вагонами) у дверей стоял парень, читавший книгу. Интересно, может быть он и есть та заблудшая душа, с которой мы летаем ночами взявшись за руки? Возможно, он тоже сейчас думает об этом, и не знает, что на него кто-то смотрит и разделяет его мысли. Но, скорее всего, перед глазами просто плывут строки, расплавляя стёкла дверей и унося в другие миры через зеркала, и его больше не заботит происходящее. Ни родственные души, ни сны, ничего. Даже сжавшееся в тонкую ниточку пространство, пульсирующие под полом, грозя сбить с ног.

Он не теряет равновесие, потому что об этом не задумывается.

Я усмехнулась про себя. А почему мне это до сих пор не безразлично? Может быть, летя между мирами, мы все уже мертвы, и это высвобожденные души кочуют подземными дорогами в иные миры.

А погибшая плоть так и осталась лежать там, на мокрых ступенях лестницы. Через несколько часов найдут ещё тёплое тело, завёрнутое в мокрую одежду. В остекленевших зрачках забьётся запертый свет, отразившись в глазах собравшихся зевак, которые ещё долго будут удручённо кивать головами и всплёскивать руками. Как же… Ведь такая молодая… И на тебе.

Просто упала и умерла. Но кто-то всё равно будет искать причину.

Кто-то будет искать яд (кто-нибудь неизбежно догадается!), впрыснутый под кожу. Никто не знает, что это делали каждый день, по чуть-чуть, чтобы никто ничего не заметил. И он был как снотворное, слабое, усыпляющее по чуть-чуть, убивая сознание по кусочку, не сразу. До той светлой секунды, пока мозг не потерял способность анализировать и не провалился в бесконечный сон.

Я глухо рассмеялась. Картина так живо предстала перед глазами, будто я уже держала на руках своё бездыханное тело и могла лицезреть всё это воочию.

Я уже знала, что поезд развил скорость, близкую к скорости луча, несущегося к каменной плите. Время замерло, замедлившись в разы, прошитое вязким лучом несущегося состава. Вещи в таком состоянии замирают, становясь тягучими и сверкающими, как ковкий металл, оставляя за собой след, как свет растягивается, оставляя линию в виде луча.

Заблудшие души и цветастые сны, искры, вылетевшие из-под колёс и потоки частиц, бегущие током по рельсам; вся Вселенная со своими звёздами и кусочками ледяной мозаики, пополам с горстями мокрого снега, ринулась навстречу, замерев кристаллами соли в трещинках на губах.

Уши заложило, и на обратной стороне век распустились цветные пятна, выжигая пространство, обуглившееся по краям тёмными мушками, заполняющими поле зрения. Я тихонько вскрикнула, чувствуя, как мир стремительно рвётся, охватывая и унося с собой, словно ныряешь в плотную кипящую воду.

И, запрокинув голову, снова провалилась в долгий тягучий сон…

***

И снились мерцающие звёзды. Алые и жёлтые, раскалённые, гудящие на все голоса, как ветер в тоннелях метро. Они тоже летели, иногда вспыхивающие ярче и потом чуть затухая, и светящийся ореол, мерцающий вокруг них неровным прозрачным куполом, замирал и колебался. От них веяло жаром даже на таком расстоянии. И беззвучный ветер, веющий навстречу, уносил с волос сколупывающийся вместе с чёрной краской пепел.

А я всё летела.

И мимо пробегали мириады галактик, совершающих свой бесконечный путь, мерцающие и переливающиеся, далёкие и необозримые. Вовеки веков носящие в своих недрах планеты и луны, отделённые бесконечно огромными расстояниями, величиной в мириады лет, равным числу в галактике звёзд.

Вселенная неслась навстречу, полыхающая и пляшущая, а где-то под ногами плыла Земля, укрытая рыхлыми снежными облаками. И теперь казалась покинутым бесприютным домом.

Тут я поняла, что на руке тяжело повисла плетёная корзина, наверное, сплетённая из лучей звёздного света. Она была полна огненных подсолнухов.

Я осторожно достала один.

Он был огромный, величиной с самую яркую звезду, с большими огнистыми лепестками, лизавшими языками пламени руки. Он выпал из расслабленных пальцев. Рыже-огненные и алые, огромные и поменьше, цветы раскрывались в руках, вспыхивая пламенем.

А потом падали на безмерно далёкую отсюда Землю, с брызгами шлёпаясь в сырой снег, который от их прикосновения стремительно плавился и закипал.

Я уже намерено стала выбрасывать подсолнухи из корзины, и они улетали, разрывая далеко внизу снежные тучи. А корзина всё не пустела.

Внезапно плетёные ручки налились тяжестью, превратившись в толстые раскалённые цепи, обвившие запястья. Я с криком выпустила корзину из рук, и полыхающие красным звенья со звоном разомкнулись. Корзина полетела вниз, увлекаемая внезапным притяжением, через края которой продолжали дождём сыпаться подсолнухи…

***

Проснулась я от жгущей боли. Ощущение было такое, будто в левой руке была зажата горсть тлеющих углей.

Дёрнувшись, я открыла глаза и разжала руку. Раздался треск ткани, похоже, уснула, держа руки в карманах.

Картинка перед глазами фокусировалась медленно, как при проявке плёночных фотографий. Постепенно стал видим потолок, усыпанный белыми пузырями светильников.

Я осторожно подняла голову и огляделась. Но ничего не изменилось.

Только в складках плаща лежали высыпавшиеся из порванного кармана подсолнечные семечки.

Тут вспомнилось, что пару дней назад от нечего делать действительно купила у какой-то старушки стакан семечек, о чём благополучно забыла.

Я осторожно взяла одну в руки. Нет, она не жглась, но было такое ощущение, словно через тонкую кожуру сочилось тепло.

- «Да ну, бред же», -прошептала я, но, скорее, чтобы оправдать происходящее, нежели чем поверить.

От лёгкого нажима кожура лопнула, и под ней и впрямь, между двумя семядолями оказался маленький росток огнисто-рыжего цвета.

Извлечённый из темноты он ярко вспыхнул, расправив листья, и тут же рассеялся в воздухе. Кожура с семечкой рассыпались пеплом, который медленно закружился в потоках воющего воздуха и опал на пол. Остался только лёгкий дымок и запах гари, как от погасшей спички.

Едва я успела собрать оставшиеся семечки, как поезд резко дёрнулся, замедляя ход.

Стук сделался чётче и резче, что каждый удар отпечатывался на стекле мерцающей дрожью. Ветер тоскливо взвыл, так громко и надрывно, что ломившиеся со всех сторон, из щелей из каждой двери потоки воздуха встретились посреди вагона, закипев прозрачными воронками. Пространство навалилось тяжестью всех сверкающих галактик и миров, под чьими улицами были погребены пути, да так, что стало закладывать уши. Нестерпимо, до глухоты, набившейся как морская вода. И расходясь на части белыми разводами на сапогах, вспыхивая пузырями закипающей в сосудах крови.

Мир стремительно выпутывался из звёздных грёз, по мере того, как поезд сбавлял скорость, и время возвращалось в привычное значение. Замиравшая секундная стрелка, словно не желавшая отпускать эти несколько минут, встрепенулась и пошла как обычно. ^[2] Наконец, с последними громогласными ударами свет мелькнул, ещё раз обозначая, с какой на самом деле скоростью летит поезд: на одну долгую секунду во всех вагонах одновременно стало темно, будто перед зеркалами выключили лампу. ^[3]

- «Так не бывает», -шепнул шелестящий внутренний голос, ещё пытавшийся как-то вписать происходящее в устоявшиеся рамки.

Я вцепилась изо всех сил в скользкий металлический поручень, повинуясь рациональному мышлению, подсказывавшему, что, как только поезд (учитывая его скорость) остановится, всё провалится в тартарары, разлетевшись вдребезги. Так и должно было быть.

Но поезд остановился внезапно, как и всегда. Но самое что интересное, никто не то что ни упал, но даже не шевельнулся.

Двери с грохотом разомкнулись, и снова стало мертвенно тихо.

Тихо настолько, что было слышно дыхание всех присутствующих. Я тяжело облизнула пересохшие губы, на которых ветер оседал ядовитой солью, вроде той, какой посыпают заледеневшие улицы. Кстати, похоже всех остальных происходящее нисколько не волновало, как будто тишина отзывалась звоном в ушах только для меня одной.

Наверное, со временем к этому привыкаешь.

И в тишине раздались шаги. Ровные и гулкие, как удары часов. Они приближались и становились громче, сначала звуча где-то под сводами подземного зала, а потом всё ближе и ближе.

За секунду до того, как створки дверей сомкнулись, под шуршание монотонного голоса в вагон вошёл человек.

Поезд тронулся. На этот раз не рывком, как обычно, а плавно, почти даже незаметно.

Человек медленно пошёл в противоположный конец вагона. Странно, но шёл он спокойно, словно это вообще не требовало каких-то особенных усилий, и пол под ногами не ходил ходуном. Но главное было даже не в этом. Казалось, в этот момент даже ветер за окнами стал выть глуше, а сухой воздух сделался холоднее. Этот человек не просто шёл, он что-то искал взглядом, внимательно всматриваясь в лица пассажиров.

Я, в свою очередь, внимательно рассматривала его. И этот образ отпечатался в памяти как-то особенно прочно. В белом освещении черты лица казались ещё более резкими, и шаги ещё более тяжёлыми и медленными. Но, хотя на лице отчётливо проступали глубокие морщины, в волосы ещё не вкралась седина. Только по его лицу нельзя было сказать, сколько лет ему на самом деле. Вернее…

Словом, его выдавали глаза, в самой глубине которых замер странный, блуждающий огонёк, неприсущий взгляду обычных людей.

-Здравствуйте, уважаемые пассажиры, -голос звучал неожиданно громко, перекрыв остальные звуки, витавшие в воздухе.

И так же неожиданно смолк, будто ожидая ответа.

- «Торговец. Только вот чем могут торговать в поездах между мирами?» -пронеслось в мыслях. Явно не бактерицидным пластырем. А жаль.

Я огляделась. В вагоне началось странное шевеление. Старуха, сидевшая напротив, покрепче прижала к себе внуков. В её глазах явственно читалась единственная фраза: «Уходи».

Но в основном люди избегали встречаться с ним взглядом. Мужчина, сидевший рядом уткнувшись в газету, тяжело вздохнул, потупя голову, и скрестил пальцы. То же самое сделали многие.

А я замерла, не дыша, и смотрела, что будет дальше.

Торговец, заметив что-то на полу, поспешно наклонился. Это оказалась белая кожаная перчатка, принадлежавшая, очевидно, женщине в пушистой шапке.

-Это не вы потеряли? -с этими словами он бросил перчатку ей на колени.

Женщина дёрнулась во сне, что-то несвязно прошептав, но глаза так и не открыла. Человек же пошёл дальше.

У меня от ужаса расширились зрачки: спящая женщина больше не отбрасывала тени.

- «Торговец тенями ^[4]», -пронеслось в мыслях. Только вот интересно, что он делает в метро: непосредственно торгует или ищет жертв?

Тёмный силуэт медленно проплыл мимо.

-Стой! -и сама удивилась, как звонко зазвучал голос.

Мужчина удивлённо обернулся.

И тут я поняла, почему люди боялись встречаться с ним взглядом. Глаза у него были пустые: угольно-чёрные, что радужка почти сливалась со зрачком, а взгляд словно прожигал насквозь. Будто высматривал где-то там, в самых недрах души, самое сокровенное, в чём и себе-то не всегда хватит смелости признаться. И какая-то внутренняя сущность, та самая, читавшая лекции о Вечности и мирах, начинала что-то навязчиво нашёптывать, призывая прятаться и бежать, разбуженная неведомым страхом.

Появилось непреодолимое желание зажмурится и закричать.

-Так ты, значит, душами торгуешь? -между тем продолжала я, поднимаясь со своего места.

Тяжело опершись на зонт-трость, я сделала несколько шагов навстречу. Пол шатался, и было чувство, что идёшь по туго натянутой шатающейся стропе.

Теперь мы стояли друг напротив друга.

Торговец смотрел на меня с явным интересом, близоруко щурясь, будто не в состоянии разглядеть всего, к чему с таким вниманием присматривался.

-Скажи… А родственные души у тебя есть? - голос звучал звонко, протяжно и сонно, будто чужой.

На губах собеседника появилась лукавая улыбка. Значит, есть.

Что было потом, я помнила смутно. Тело словно обдала волна испепеляющего жара, пришедшего на смену леденившему душу холоду, и время снова замерло, остановившись. Остановившись, а не замедлившись. Мир погас и затих, затихли шатающийся пол и осевший на коже плотный ветер, люди и блики в окнах. Всё и вся.

Дата добавления: 2015-08-27