В саду ты пришла в себя. Ты была высока, пряма, сурова. Когда я подошел, ты подняла руку, и я бы с радостью вырвал из груди свое сердце, чтобы вложить его в твои ладони, как когда-то – моя жизнь в твоих руках.
-Эта любовь погубила нас, - сказала ты.
- Не любовь, но те, кто ей завидовали.
- Я не имею права любить тебя, - сказала ты.
- Но ты любила меня и все еще любишь.
Я сделал шаг ей навстречу. Она покачала головой.
- Пока я жива, ты меня не увидишь.
- Позволь мне поцеловать тебя.
Она покачала головой.
Я ускакал прочь, и выплакал море слез, и семь ночей я скакал, не зная куда, под безжизненными скалами и через пустынные равнины, пока не нашел часовню и хижину.
Я стал отшельником и провел там семь лет, и на седьмой год мне приснился сон – трижды в одну ночь.
Во сне мне было приказано доставить гроб в Алмсбери, где я должен был найти мертвую Королеву. Я должен был идти рядом с ее телом до Гластонбери и похоронить рядом с ее повелителем и моим Королем.
Следующим утром я отправился в путь и через два дня был на месте. Королева умерла за полчаса до моего прихода, сказав служанкам, что молилась о том, чтоб не увидеть меня снова.
Я шел рядом с ней, и мне казалось, что время повернулось вспять, и снова был Май. Тот Май, когда я был послан через леса, чтобы привезти Женевьеру Королю Артуру.
Весь тот долгий путь мы разговаривали и пели, и ели вдвоем в роскошном шатре. Я влюбился в нее и уже не смог разлюбить или унять дрожь при ее приближении.
Нет проклятья, которое может остановить любовь, и нет сожаления, которое ее отравит.
Теперь ты для меня закрыта, как комната без окон и дверей, и я не могу войти. Но я полюбил тебя под открытым небом, и смерть не изменит этого.
Смерть может изменить тело, но не сердце.
великие трагедии любви
Великие трагедии любви.
Ланселот и Женевьера.
Тристан и Изольда.
Зигфрид и Брунхильда.
Ромео и Джульетта.
Кати и Хитклифф.
Вита и Виолет.
Оскар и Бози.
Бартон и Тейлор.
Абелард и Элоиз.
Паоло и Франческа.
И многие другие. Такой список может написать каждый. Одни более велики. Другие более трагичны. Некоторые истории были рассказаны уже тысячу раз, другие приватно или в письме. В сценарии Любви нет конца началам. Меняются герои и декорации. И есть три возможных развязки: Месть, Трагедия, Прощение.
Истории, ради которых мы не спим ночами, это любовные истории. Похоже, нам никогда не разгадать этой тайны. Снова и снова мы возвращаемся к тем же сценам, тем же словам, пытаясь понять суть. Нет ничего банальнее любви. И нет ничего более непонятного.
Я не знаю, сможет ли наука когда-нибудь сформулировать закон вселенной. Я знаю, что от этого не станет легче читать манускрипты наших сердец. Все вроде понятно, но будто зашифровано. Мы как египтологи пытаемся и так и эдак, надеясь, что кусочки сложатся в единое целое. Словно алхимики, мы работаем по ночам, стараясь расшифровать буквы в перевернутом и зеркальном виде. Мы собственной рукой пишем потрясающую книгу, но когда оглядываемся, чтобы прочитать снова, буквы исчезают. Всегда книгу нужно переписывать заново. Порой по одной букве.
Я ищу тебя, ты ищешь меня, но мы ищем то, чего найти нельзя. Только невозможное стоит усилий. То, что мы ищем – сама любовь, облеченная в человеческую форму, но лишающая нас человеческого облика, возвращающая к животным инстинктам и первородному блаженству. Любовь, которую мы ищем, управляет человеческой природой. В ней есть необузданность и величие, которых мы жаждем больше, чем жизни. Любовь не выбирает средства, ни для себя, ни для других, и нет ничего более жестокого, чем любовь. Нет любви, которая не распнет тебя на кресте.
Простая человеческая любовь не может удовлетворить нас, хотя мы примиряемся с ней. Это привал на краю пустыни, и мы разжигаем костер и включаем лампу и допоздна рассказываем истории о великой любви, трагической и счастливой.
Пустыня не изучена. Она ждет – прекрасная и ужасная – за пределами лагеря. Время от времени кто-то встает и уходит, чтобы прочесть свою карту в надежде, что сокровище действительно там. Иногда их путевые заметки возвращаются к нам письмом в кармане трупа.
Любовь стоит смерти. Любовь стоит жизни. Мои и твои поиски выходят за пределы жизни и смерти, сливаясь в зов вопиющего в пустыне. Я не знаю, слышу я ответ или эхо. Возможно, я ничего не слышу. Не важно. Я должна идти.
открывай
Ночь. Поисковые шестеренки смолкли.
Я продолжаю отправлять истории, как послания в бутылках, в надежде, что ты прочтешь их, в надежде, что ты ответишь.
Ты молчишь.
Я предупреждала, что история может измениться в моих руках. Я забыла сказать, что рассказчик тоже меняется. В твоих руках.
Позже, много позже, на экране появляется билет на самолет – в Неаполь.
Может, ты хочешь оперу, а не историю.
Может быть, но история уже продолжает себя. Вон она, борется на волнах с суденышками и роскошными яхтами. Похожа на пластиковую бутылку, и в ней что-то есть.
Ты, наверное, думала, что можешь начать что-то, а потом бросить по желанию? Взять, отложить. Немного легкого чтения. Сказка на ночь.
Свобода на одну ночь.
Теперь история читает тебя, строчку за строчкой.
Ты знаешь, что будет дальше?
Ну давай, открывай.
Открывай…
VIEW
Остров камней. Морское побережье. Сплошь покрытое птицами.
Остров это как идея, выуженная из пучины морских дум.
Остров это самодостаточная идея – вымышленный остров и остров реальный – реальное и вымышленное вместе отражаются в зеркальных глубинах.
Посмотри в зеркало. Что ты видишь?
Тиберия, скрывающегося от Имперских интриг. Вон он, владыка древнего мира, плывет из Неаполя на весельной галере – удары весел вторят барабанному бою, а сам он засыпает под мурлыканье флейт.
Он назвал Капри священным местом и украсил его склоны виллами и храмами, лилиями и усыпальницами. Сегодня останки богов – статья туристической торговли. Мозаика прошлого фрагментарна – немного цветного стекла, кусочек изображения – но настоящее не намного полнее. Краски свежее, вот и все.
Из прогулочной лодки туристы вытягивают шеи, чтобы посмотреть на Villa Jovis. Каменное лицо отвесно и неприступно. Высоко вверху маячит человек.
- Ecola! – говорит гид. – С этого места Тиберий сбрасывал своих жертв. Morte! Morte! Morte!
Он эмоционально вскидывает руки, и группа прикрывает глаза, чтобы лучше представить себе брошенное сквозь время тело.
- И женщин тоже, - говорит гид. – Tiberio cattivo, - и сплевывает.
Конечно, вполне вероятно, что злобный Сутоний был просто сплетником. Возможно, Тиберий никогда и не забрасывал своих врагов во временное пространство. Вымышленный остров пишет себя сам. Он участвует в собственном мифотворчестве. Есть в этом месте что-то такое, что скрывает явно больше, чем открывает. Капри был разграблен до основания – его леса, его сокровища, его история. Он хорошо известен уже более двух тысяч лет. Тем не менее, он ускользает из невода знаний так же легко, как мелкая рыбка в заливе.
Marina Grande был построен в девятнадцатом веке, дабы соответствовать запросам цивильных англичан, прибывавших на цивильных пароходах и жаждавших цивильных отелей. В порту весь багаж выгружался на тележки, так же как и сейчас, и ландо, запряженные лошадьми или ослами, дрались за пассажира на месте сегодняшней стоянки такси.
Фуникулер, построенный в 1906 году, связывает порт с главной площадью, и его крутой, головокружительный подъем напоминает миф о Тиберии. Если натяжение между поднимающейся и спускающейся кабинами ослабнет, то обе они рухнут на красные черепичные крыши прилепленных друг к другу домиков, и, собирая на память оливковые деревья и виноградники, вместе с пассажирами скатятся в море, уткнувшись носом, переломав спины, чтобы присоединиться к другим обломкам на дне морском.
Но это исключено. Восходящая кабина тормозит нисходящую, а нисходящая поднимает восходящую. Пассажиры на борту. Звонит звонок, как перед экзаменом. Водитель, наслаждавшийся чашечкой кофе, отодвигает ее в сторону, исчезает в своей кабине и отпускает тормоза.
Момент движения, к которому никак нельзя подготовиться.
Я стою в передней кабине, держась за поручень, чувствуя, как мы движемся вниз сквозь солнечный свет к тоннелю, и ощущаю себя заново рождающейся. Я непроизвольно сжимаю поручень, не в силах оторвать взгляд от точки, где на входе в тоннель веревочный путь обрывается. Он обрывается в кривой ромб, в вульву, в темнеющий рот – одна из тысячи пещер на острове, где ритуал приключения свято соблюдается.
И вот мы снова выходим, в солнечный свет, в портовую суматоху, и единственный взгляд назад – на неторопливую кабину, полную душ, покидающих эту жизнь.
Добираться из Marina Grande на площадь лучше всего на такси, нарезая круг за кругом по крутым изгибам; одной рукой водитель держит руль, вторую не снимает с сигнала. Он скорее отпустит руль, нежели прекратит гудеть.
Все предпочитают машины с открытым верхом, и водители, которые не могут позволить себе заводскую модель, изобретают собственную. Они просто срезают крышу, иногда оставляя оконные рамы. Затем они сооружают тент из бамбука и прикрепляют его к ветровому стеклу с одной стороны и багажнику с другой, пристегивая ржавыми зажимами. Мы такие используем для зарядки аккумуляторов.
Эти бамбуковые машинки перевезут для вас все, что угодно – детей, собак, сумки, велосипеды, лодки. Я видела водителя, который приладил к капоту динги. Он ехал по изгибам дороги, обеими руками надавив на сигнал. В качестве меры безопасности, как он пояснил.
Цивильные отели очень цивильны. Самый старый, La Palma, располагает собственным тропическим садом и предлагает гостям уединенные затененные столики, с которых открывается вид на толпы богатых туристов, осаждающих Cartier и Vuitton.
Эти магазины всегда были дорогими. В пятнадцатом веке Медичи покупали здесь камеи. В восемнадцатом они превратились в антикварные лавки для англичан. В девятнадцатом денди, вдовы и гомосексуалисты приобретали здесь серебряные гребни и золотые портсигары, предлагавшиеся наряду с сувенирами Помпеи.
Сегодня однодневные организованные группы из Сорренто тормозят отлаженный механизм товарно-денежного потока. Прекрасные безвозрастные дамы и их немного зловещие седовласые мужчины вынуждены проталкиваться сквозь толпу мозолистых ног и плохих стрижек, принадлежащих одетым в шорты приезжим, которые громко интересуются, что сколько стоит, а потом спокойно отправляются за очередным мороженым.
Ночью Капри востребован богачами, папарацци ошиваются у входа в Quisisana в ожидании кинозвезды или скандала, а лучше и того, и другого сразу.
В дверях появляется юное дарование в вечернем платье. Она держит в руках шелковую сумочку и ее волосы темнее моря. Она никто. Камеры сморят в другую сторону.
Quisisana. Отель, где остановился Оскар Уайльд после освобождения из тюрьмы. Представившись Себастьяном Мелмотом, он сел, чтобы поужинать, и менеджер тут же попросил его уйти.
Официанты в белой униформе, менеджеры в темных костюмах, торговцы в льняных нарядах и сшитых вручную рубашках, все они знают, кто чего стоит и сколько им это стоит. Баланс между благоговением и пренебрежением выверен так же точно, как тормозной механизм фуникулера. Такое соотношение обеспечивает гладкую работу системы. Остров сам по себе соотношение земли и моря, глубины и высоты. Нищета и богатство всегда жили по соседству. Парадокс наивности и искушенности проглядывается в лицах мальчишек и смехе девушек. Для Капри поддержание этого баланса и стало секретом успеха.
Не слишком сильно, не слишком слабо – в этом весь Капри.
Я сидела в баре на площади. Вообще-то, я сидела прямо на площади, настолько бар расширил свои владения бамбуковых кресел и бамбуковых же столиков размером не больше блюдца.
На коленях у меня был ноутбук – больше поставить было некуда – и я пила эспрессо с кусочком torta Caprese, когда увидела тебя, идущую по площади.
На тебе было платье без рукавов и сандалии, и я подумала, что ты, в общем-то, тоже одна из тех прекрасных безвозрастных дам и у седовласого мужчины рядом с тобой немного зловещий вид. Я знаю себе цену – маленькая, незаметная, аутсайдер – никто не взглянет на меня второй раз, даже если заметит в первый. Ты же привыкла к всеобщему вниманию, это было очевидно.
Ты задержалась около ювелирной лавки. Продавец появился словно джин и вскоре увлек тебя в свою бутылку. Это дало мне время оплатить счет, сложить ноутбук и рассмотреть твоего мужа. Если это был муж.
Он стоял, сунув руки в карманы. Потом посмотрел на часы. Потом надел темные очки. Потом пошел взглянуть на бухту. Потом вернулся и начал прогуливаться у магазина. Потом пошел и бросил монетку в телескоп. Вот уж определенно человек, который воспринимает жизнь в режиме перемотки, постоянно переключая каналы. Не найдя ничего интересного, он отключился и уставился в космос.
Ты вышла из магазина и улыбнулась как кинозвезда. В руках ты держала сверток. Взяла его за руку. Ты все время говорила, жестикулируя, а он коротко кивал, самозабвенно наслаждаясь собой.
Я шла за вами до самого Quisisana и там смешалась с компанией американцев. Ты ждала около лифта, а потом вдруг вернулась и подошла к портье. Это был шанс – не поговорить с тобой, но узнать номер. Я зашла в лифт с твоим мужем, вышла вместе с ним на третьем этаже, он вошел в комнату 29, я прошла мимо.
Отлично.
Теперь оставалось только ждать.
Был вечер. Легкий ветерок как нежные поцелуи.
Я сидела на бордюре напротив Quisisana. Папарацци обменивались шуточками. Мужчина играл на аккордеоне для группы японцев. Я сидела уже два часа, надежно замаскированная очками в тонкой оправе от Dolce & Gabbana. Я не старалась быть модной, просто купила очки в Италии, что, в общем, говорит само за себя.
Я печатала на ноутбуке, пытаясь продолжить эту историю, пытаясь избежать окончаний, пытаясь объединить реальный и вымышленный миры, пытаясь не перепутать, какой где.
Чем больше я пишу, тем больше понимаю, что граница между реальным и вымышленным тонка, как стенки в дешевом мотеле. Я могу слышать голоса с той стороны, шум льющейся воды, звон бутылок, звук открывающейся и закрывающейся двери. Когда я встаю и выхожу в коридор, все затихает, никого нет. Но как только я начинаю думать, что знаю географию того, что есть и чего нет, за стенкой начинает скрипеть кресло и женский голос говорит: «Ты никак не можешь понять, да?»
Когда я сижу за компьютером, я признаю, что виртуальные миры, которые я открываю, параллельны моему собственному. Я общаюсь с людьми, существование которых не могу доказать. Я исчезаю в сети координат, которые, как мы считаем, изменят мир. Какой мир? Какой из миров?
Раньше реальное и вымышленное были теми параллельными прямыми, которые никогда не пересекались. Потом мы обнаружили, что пространство искажено, и в этом искаженном пространстве параллельные прямые всегда пересекаются.
Сознание это то же искаженное пространство. То, что мы переживаем, то, что мы изобретаем, след за следом идут вместе, затем сливаются воедино, отпуская тормоза. Атом и мечта.
Ночь.
Он вышел на террасу, и официант проводил его к столику. Я знала, что она задержится. Я это уже проходила.
Я быстро вошла в отель, вверх на третий этаж, прямо по коридору, комната 29. Она как раз выходила в маленьком черном платье – последний взгляд перед тем как захлопнуть серебряное зеркальце и спрятать его в сумочку.
Я стояла и терпеливо ждала, когда она закончит.
Внезапно она подняла голову и изумленно на меня уставилась.
- Что ты тут делаешь?
- Ты не рада меня видеть?
- Да. Нет, я занята.
- Я в курсе.
- Ты следила за мной.
- Чуть-чуть. Это твой муж?
Она кивнула.
- Тогда может завтра – ланч?
Она покачала головой.
- Хорошо, тогда ты выбирай время.
- Может, Средневековье?
- Еда там отвратительная.
Она направилась к лифту. Я не стала ее удерживать, просто пошла за ней. Она была недовольна и не произнесла ни слова, пока мы ехали вниз в зеркальной кабине. Когда мы вышли в фойе, она остановилась.
- Тебе не стоило приезжать.
- Ты же сказала мне, что будешь здесь.
- Я же не думала, что ты помчишься за мной.
- Считай это совпадением.
- Мне надо идти. Выйдешь со мной и скажешь до свидания.
- До свидания?
- Я не хочу пускаться в объяснения.
- Со мной или с ним?
- С вами обоими.
- Ну, скажешь, что встретила меня в фойе.
- Если он поймет.
- Смотря на каком он сейчас канале.
- Чего?
- Ничего, так.
- Не устраивай сцен, ладно?
- Я же не драматург.
- Али?
- Что?
- Прости.
Она сжала мою руку и направилась к своему столику. Он встал. Бокал шампанского наготове.
‘Deux coupes de champagne’, говорила она в Париже. Теперь, наверное, скажет 'Due coppeta de champagne'. Шампанское, как и английский, интернациональный язык. Она владела им в совершенстве.
Я постояла в нерешительности, глядя на них, и решила оставить записку у портье. Я написала – 'Pizza Materita – Анакапри – до 10:30 вечера'.
Я решила не оставаться на Капри. Слишком людно, слишком дорого и слишком шумно. Я снимаю местечко в Анакапри, высоко на склоне горы с видом на море. Я читаю, плаваю, работаю и кормлю бездомных кошек фаршем.
Поначалу местные мясники сочувственно смотрели на меня как на сектантку, которая не ест ничего кроме фарша. Это усугубило унижение, с которым я каждый день просила «полфунта кофейника». Я смешала macchinetta и macinato. Одно означает фарш, а другое стальной кофейник – из тех, что вечно пыхтят на огне.
Анакапри это маленькая деревушка в горах на острове. Здесь есть деловая площадь, где останавливается автобус, и туристы выходят, чтобы подняться в Монте Солано и отведать «Английских Тостов», которые настойчиво предлагает вывеска.
Ряд симпатичных магазинчиков, открывающих площадь, и привычная туристическая давка, но есть здесь что-то еще, чего я не могу точно объяснить…
На полдороги к Виа Орландини без каких-либо причин перед туристами встает невидимый барьер. Они поворачивают назад. Да-да, именно так, они поворачивают назад.
Если же пройти дальше, то открывается истинное сердце Анакапри. Здесь стоит церковь. Перед ней раскинулась площадь. Продавцы фруктов и торговцы рыбой, и булочные, и магазинчики, и букинистские лавочки, и аптеки, и все, что душе угодно. И никаких туристов.
Почему же я не турист?
Туристом можно быть где угодно. Место не имеет значения. Это просто другой телевизионный канал.
Я пошла на остановку и вместе с матронами и закончившими смену официантами загрузилась в крошечный хрипящий дизелем пенал автобуса, который, надрывая все цилиндры, потащился вверх по петляющей дороге. Горные склоны опутаны сетью, чтобы сдерживать камнепад, и время от времени каменный лик Мадонны улыбается нам в голубом сиянии.
Я всегда молюсь на определенном повороте. Как, собственно, и весь автобус.
Добравшись до Пицца Монументале, мы выходим, и женщины с авоськами растворяются в воздухе, а мужчины, накинув на плечи пиджаки, задерживаются, чтобы выкурить сигарету. Я спускаюсь к невидимому барьеру и чувствую легкий озноб, когда прохожу сквозь него. Меня признали. Я на другой стороне.
Я частый гость в Pizza Materita, и мне всегда находят столик на террасе с видом на церковь и площадь. Я ничего не заказываю с порога, но все равно кто-нибудь приносит мне кувшин вина и плетенку с хлебом.
Я вижу Папу, который длинной деревянной лопатой забрасывает в печь лепешки пиццы и достает готовые. Рядом с ним за кассой сидит Мама, на ее шее стеклянные бусы. Дочь и зять обслуживают клиентов. Она смугла и прекрасна. Он молод и хорош собой, его волосы по-пиратски забраны в хвостик.
Еда здесь действительно бесподобна – все приготовлено по старому семейному рецепту – и они довольны своей кухней и друг другом. Это не просто еда – это истое наслаждение, сильное, как базилик.
А потом случилось то, чего я и ожидала. Ты пришла.
Ты уже сняла маленькое черное платье и надела камуфляжные штаны и кофту. Ту, кашемировую. Волосы забраны в хвост и никаких украшений.
Ты заметила меня, подошла и села, на мгновение спрятав лицо в ладони, потом улыбнулась.
- Негодяйка.
- Здесь говорят только по-итальянски.
- Очень смешно.
- Зачем ты пришла?
- А ты как думаешь?
- Ты же Близнецы, тебе надо быть везде и сразу.
- Спасибо за любительскую астрологию.
- Хорошо, вот еще любительская психология – вы повздорили, и ты разнесла все в щепки.
- Да, поэтому я могу быть здесь, но это не причина.
- О'К. Ты мне скажи.
- Вот поэтому.
И она меня поцеловала.
Пока мы говорили, нам принесли обед. Мы обе заказали bresaola с фиалкой и тонкими ломтиками пармезана. Еще ей принесли рыбу, запеченную в фольге. А мне сделали пиццу с румяной корочкой, подобной лаве, тут и там вздувшейся черными хлебными пузырями, покрытую слоем сыра и кусочками свежих, только что снятых помидоров.
Я посмотрела на площадь. Матери и праматери сидели, болтая, мужчины стояли группами. Дети играли в какую-то усложненную версию пряток, определив церковные ворота границей касания.
Австралиец в ботинках и шортах и потной рубашке вышел на площадь и запустил из-за спины фрисби. Он был немного полноват, его подружка смугла и худощава. Они принялись перекидываться тарелкой, тихонечко, осторожно, она кидает, он спокойно стоит и всегда точно ловит, как будто подманивает ее к себе.
Один за другим маленькие итальянцы начали присоединяться, а потом кто-то из родителей, и еще, пока вся площадь не была взята в кольцо двадцатью играющими. Австралийцы не говорили по-итальянски, а итальянцы и не пытались говорить по-английски. Правила, форма, техника, все определялось жестами и языком тела, и смех служил переводчиком.
Представьте себе площадь.
С одной длинной стороны Pizza Materita. С короткой стороны – церковь. С другой длинной – небольшой ресторанчик и несколько домов. Четвертая сторона площади выходит на улицу.
В церковь Святой Софии ведут массивные ворота, а в нишах слева и справа от ворот, высоко вверху, две симметричные статуи. Одна – Сан Антонио, покровителя Анакапри, а другая – Мадонны.
Представьте себе площадь.
Веселье, смех, свистящий полет фрисби, новые игроки сменяют уставших, и вдруг мальчишка запускает тарелку слишком высоко и слишком сильно, и фиолетовая пластиковая сфера аккуратно покрывает голову Мадонны.
Allora! Mamma mia!
Никто не знает, что делать.
Внезапно вперед выходит матрона в черном. Она берет австралийца за руку и ставит его перед статуей. Она осеняет себя крестным знамением и показывает, что он должен сделать то же самое. Он неуклюже крестится.
Затем она кричит двум своим сыновьям – большим неповоротливым мужланам в рубашках с короткими рукавами. Они также крестятся перед ликом Мадонны и встают по обе стороны от австралийца.
Матрона вылавливает скользких как бобы внуков-подростков. Они осеняют себя знамением и забираются на плечи троих мужчин, которые стоят, расставив ноги, и держат друг друга за талии.
Матрона свистит, и к ней выбегает шкет не выше трех футов ростом и ловко, как обезьяна, забирается по живой лестнице. Нижний ряд активно потеет. Подростки стонут, пока шкет взбирается по их волосам, глазам, ртам и ушам. Он тянется, пытаясь столкнуть фрисби с головы Мадонны. С земли доносятся проклятья. Он смотрит вниз, где матрона потрясает кулаком. Мальчишка виновато кивает, крестится и пытается снова.
Он хватает тарелку и с радостным криком поворачивается, упираясь ногами в плечи кузенов. Их пальцы обхватывают его тощие щиколотки. Он что-то говорит, они отпускают его, и он прыгает в воздух, вскинув руки и держа фрисби как парашют. Он прыгает в воздух, как будто он часть этого воздуха, невесомый, безграничный, равнодушный к упрямству гравитации.
В долю мгновения между полетом и падением его мать выбегает вперед. Она ловит его на руки, и оба падают на землю.
И вот она одновременно и бранит и хвалит его, пока все собираются вокруг, и из ресторана приносят вино и мороженое в чашке размером с купель.
Все приветствуют Мадонну. Мадонну Пластика. Мадонну Ошибки. Мадонну всевидящую и всепрощающую. Мадонну, понимающую шутки.
Возможно сегодня ночью, когда опустятся шторы и площадь опустеет и озарится звездным светом, Мадонна и Сан Антонио посмеются над играми и обсудят дневные происшествия, как и всегда – наблюдатели и хранители невидимой жизни.
Так много жизней втиснуты в одну. Та единственная жизнь, которую мы думаем, что знаем, не более чем окно, открытое на экране компьютера. Главное окно, со всеми подробностями, где смысл зачастую теряется среди фактов. Если мы закроем это окно, случайно или по умыслу, то за ним мы обнаружим другое.
Другое окно неполное. Перекрестные ссылки скрыты. Скроллируя окно в поисках хоть чего-то знакомого мы как будто скроллируем к своему другому Я – мы узнаем его, но не можем определить. Не хватает координат, или координаты ведут нас за пределы нашего существования.
Если продолжить через меньшее окно, которое на самом деле подобно воротам, то информации для самоопределения будет все меньше и меньше. Мы выходим в сумеречную зону. Может появиться одно единственное слово. Иконка. Эта иконка – частная Мадонна, проводник, понимание. Словно что-то, что мы видели во сне. «ДА», говорим мы. «Да, это тот мир. Я здесь был». Это возвращается, как запах из детства.
И наши жизни, втиснутые в нас, должны быть услышаны.
Мы сами своя изустная история. Живые мемуары времени.
Время загружено в наши тела. Мы содержим его. Не только время прошлое и будущее, но время бесконечное. Мы считаем себя ограниченными и конечными, тогда как мы множественны и бесконечны.
Эта жизнь, единственная, что мы знаем, находится в фазе солнца. Это наш день, и звезды и планеты невидимы. Суть других наших жизней, по-прежнему наших, более ясна в сумерках ночи или в наших снах. Иногда полное солнечное затмение показывает нам то, чего мы обычно не видим. Когда гаснет наше солнце, появляются другие светила. И странное ощущение, будто оглядываешься через плечо и видишь, как солнце несется вдогонку со скоростью две тысячи миль в час.
Что это, что преследует меня по пятам, куда бы я ни бежала?
Она коснулась моей руки и сказала:
- Ты всегда будешь идти за мной?
- Жизнь это прямая линия?
- Как насчет прямого ответа?
- Не в моей вселенной.
- Это которая?
- Та, что изогнута твоей.
- Мне нравится изгиб твоей спины, когда ты спишь, – сказала она.
- Так почему же ты вскочила и исчезла тогда в Париже?
- Я должна была.
- Чтобы спасти свою шкуру?
- Чтобы спасти свое самоощущение. Ты заставляешь меня задумываться над тем, кто я есть.
- И кто ты?
- Тот, кто хочет все лучшее из обоих миров.
- Значит, ты все-таки веришь в неоднозначность реальности?
- Нет. Есть только одна реальность. Все остальное – эскапизм, возможность побега.
- Это я, что ли? Побег?
- Ты же сказала, что не будешь придираться к фактам.
- Факту твоего замужества?
- Почему ты постоянно об этом думаешь?
- Потому что думаешь ты.
Она заговорила о жизненных ценностях для поколения ее родителей. Что тогда было достаточно завести семью, построить дом, получить работу. Почему сейчас этого недостаточно? Почему все хотят выиграть в лотерею или стать кинозвездой?
Или завести интрижку.
Я взяла ее за руку. Я была счастлива. Ничего не могла с этим поделать. Она была здесь. Я была счастлива.
- Пошли смотреть на лошадей.
- Чего!
- Concorso Ippico. Сегодня в одиннадцать. Сейчас.
- С ума сошла.
- Нет. Вовсе нет. Я люблю лошадей. Пойдем же.
Глядя на меня с подозрением, как делают все интеллектуалы при упоминании животных, она взяла меня за руку, и мы пошли по Виа Боффе на Дамакуту. Уже был слышен голос комментатора и видны прожектора стадиона.
В воздухе висел аромат бугенвиллии, мы плутали по лабиринту домов, налепленных друг на друга вдоль улицы, и ломаные музыкальные ритмы обрушивались на нас из окон. Залаяла собака. Телевизор заговорил громче. Под нашими ногами бежала по трубам вода.
Свернув на Дамакуту, мы вышли на залитую светом дорогу к стадиону. Плоские терракотовые блюдца с фитилями были наполнены керосином, и эти огни, расставленные по земле, освещали путь. Мы были похожи на богов с огненными ногами. Мы были похожи на влюбленных, сгорающих от любви.
Сопровождаемые огнем мы вышли на террасы и присели рядом с группой ребят, горячо обсуждавших лошадей. Репродукторы играли Swan Lake.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |