- Там серьёзно, - кивнула младшая Рубинштейн, - и там – моё большое начало…
* * *
Абрахам Дженнингс, который собственным принципам едва не изменил впервые в жизни, узнав, что новый, после съёмок, проект тоже в некотором роде исторический, встретился с Алексом на другой день, ближе к вечеру.
Отоспавшись и разобрав чемодан, актёр перезвонил Рэндаллу, справляясь о предложениях и письмах. Не то чтобы сразу тянуло прыгать из фильма в фильм, но традиция была нерушима. Пересмотрел записи с выступлений оркестра дочери, залил в компьютер фото с семьёй сына. Пролистал публикации о фильме Сони в Мексике и рассортировал по полезности накопившиеся газеты, с душевной теплотой оценивая налёт пыли, которую домработница вытирала не везде и точно не всегда. Ругаясь, вытер сам. Что бы там ни подразумевал Алекс под «лордом Батлером» и «началом двадцатого века», сперва следовало прочитать пьесу. А пьесы надо читать только в чистой квартире.
Конечно, опять на ум пришёл график возможных перелётов с озвучки на репетиции, стоило подумать о театре. Вчерашние соблазны на следующий день всегда ставятся под сомнения. Однако Алекс, появившийся на пороге со шлемом, текстом и бутылкой виски, заявил, что вопросы нуждаются в скорейшем обсуждении, постпродакшн фильма – в чествовании и вообще, не всё столь страшно. Потому что идеальный вариант – он один, и он – исключительно Эйб. При этом друг и режиссёр буквально сиял в вечерних сумерках, и Абрахам, оценив на глаз весомость бутылочного «аргумента», взялся за чтение.
Особо напиваться не пришлось – примерно через те же волшебные пять страниц хозяин квартиры понял, что добровольно попался на крючок. Сыграли роль как давно знакомые отеческие чувства, так и тоска по вкусной обстановке в лучших традициях английской классики.
- Рассчитывай на меня, Алекс, - кивнул Абрахам, смакуя и виски, и примеряемый в голове образ…
* * *
Мелли, чьи кулинарные навыки оказались не ничтожны, согласно заявлению, потихоньку преуспевала в рецептах и новом увлечении театром. Эрика понимала, что подруге, на правах человека, первым услышавшего судьбоносный звонок, охота следить за развитием событий – возражений она не имела. Правда, на всякий случай, попросила массажистку не информировать пока никого о новоиспечённом драматурге – суеверия, если и были, распространялись на всех. Даже на Виктора, которому сообщили минимум.
На работе и в дамском клубе изменений не происходило, переписка с Локвудом велась своевременно, хотя Эрика и опасалась, что кто-нибудь на летучке может испортить Эдгару настроение, а тот, в свою очередь, отыграется на кулинаре и потребует возвращения. Насовсем. К счастью, то ли команда редакции сидела тихо, то ли шеф направлял недовольство в любое другое русло – если таковое имелось. По крайней мере, проверявшаяся почта претензий не выдавала. Мисс Рубинштейн с довольной улыбкой разведчика-триумфатора представляла, как у всех вытянутся лица, едва она официально озвучит новости о постановке. Одним триумфом, конечно, не обойдётся – надо будет выстоять коллективное любопытство и другие проявления эмоций. Но это не беда…
…Встреча в «более официальной обстановке», обещанной Александром, наступила довольно скоро – четыре дня спустя. Она ещё не являлась первым собранием будущего каста или чем-то масштабным, скорее формальностью, позволяющей решить кое-какие организационные вопросы и частично сойтись во взглядах. Режиссёр сегодняшний от себя в кафе отличался повышением разговорчивости, наверняка успев что-то придумать и распланировать для грядущего спектакля.
Эрика не знала, существенно её мнение или это дань вежливости, характерной для театра Гордона. Театр, кстати, понравился – потрясающе красивый, выстроенный с размахом и величием, он стоял сам по себе, не зажатый с разных сторон, как Бродвейские варьете и мюзик-холлы, теснящиеся впритык один к другому. Многообещающе зазывая и маня, здание сияло ярко-красными дверями, застеклёнными в верхней части. Внутренняя отделка в служебных коридорах помпезностью не отличалась, но всё равно выглядела нарядно. Везде преобладало сочетание бежевого и алого цветов, сразу напомнившее нежные малиновые чизкейки. Даже в кабинете начальства было много яркости: одним из её проявлений оказался маленький пухлый человечек, представленный как Джулиан Джексон, заместитель и организатор лучшего закулисного кофе.
- Когда покончим с делами, вам двоим будет, что обсудить, - заверил Александр, - мисс Рубинштейн тоже специализируется на вкусностях.
Эрика и Джексон вежливо кивнули друг другу – следуя правилам этикета, заместитель предложил сразу сделать три порции, дабы за разговором качество напитка и оценивать.
- Четыре порции, старина, - поправил его шеф, быстро взглянув на часы, - сейчас вот только дождёмся…
Тут широко и шумно распахнулась дверь, в последний момент удержанная от крушения стены резиновым стопором.
- Простите, что опоздал, - в кабинет, с рюкзаком на одном плече, влетел не кто иной, как помощник режиссёра, - на сцене задержали немного и…
Увидев примкнувшую к коллегам девушку, сидящую возле стола, он моментально остановился, расплываясь в счастливой улыбке. Мультяшно-огромные глаза – ещё более живые, чем на фото – стрельнули по драматургу заинтересованностью.
- Вы и есть Эрика Рубинштейн? Рад познакомиться, Дэниел Спаркс, кажется, я буду вести спектакль по вашей пьесе – она мне, между прочим, понравилась, великолепная задумка.
- Правда? Спасибо, и я знакомству очень рада, - Эрика тоже улыбнулась, отвечая на по-деловому крепкое рукопожатие.
Далее встреча пошла уже в нормальном рабочем ритме – все наконец-то заняли места и приступили к делам и кофе. Владелец театра не преувеличивал достоинств напитка – было и вкусно, и крепко, и сладко. В равном соотношении. Эрика слушала о гонораре и причитавшихся ей процентах, о продвижении, о небольших изменениях в деталях сюжета, которые предлагалось внести. Джулиан Джексон принимал участие в обсуждении рекламы, Дэниел, не теряя нить беседы, что-то быстро печатал в планшетных заметках и, время от времени, поправлял сползавшую на лоб чёлку. Что касается Александра – он находился в неспокойном творческом поиске, тщательно формулируя название проекту.
- Решим проблемы по мере их появления, - заметил мужчина, - определённые пункты мы в силах отложить, но лучше сразу же дать имя пьесе – хотя бы рабочее. При всём уважении, мисс Рубинштейн, дольше она оставаться без названия не может.
Эрика и сама знала, что не может – для неё, как для автора, текст был просто текстом, узнаваемым и родным без пафосных заглавных строчек. Но Александр прав: теперь, когда прыжок перенёс на новый уровень, о названии следовало подумать. Вот почему минут десять собравшиеся не успокаивались: предлагали и отвергали разные варианты, никак не приходя к согласию. Предлагали бы дольше, но в ярком просторном кабинете внезапно прозвучало «Леди Батлер», вернувшее мир в мгновение ока.
- «Леди Батлер», - мечтательно произнёс Дэниел, - а что, это броско и по-театральному.
- Лаконично и удобно для использования, - добавил Джулиан.
- А ещё выражает нужный смысл и привлекает внимание, - подвёл черту Александр, конфискуя у зама фломастер, - вам как, мисс Рубинштейн? Подходит?
Три пары глаз уставились выжидающе. Стоящий у компьютера телефон внезапно зазвонил, но режиссёр, подняв трубку, тут же опустил её обратно на рычаг, не сводя с девушки прищуренного взора. Эрика вполне оценила жертву и важность момента:
- Думаю, подходит. И действительно хорошо звучит.
Название не было для неё существенной проблемой – неопытному автору наверняка стоит поменьше капризничать и выступать, дабы чужое терпение лишний раз не испытывать. Однако компанию в кабинете отличало не напускное, а натуральное добросердечное любопытство по поводу авторских заморочек – у Александра любопытство ещё и с иронией переплеталось. Но он, видимо, был ироничен от природы, на клеточном уровне.
- «Леди Батлер» - раз, «Леди Батлер» - два, «Леди Батлер» - три. Принято единогласно! – оторвав от стопочки стикеров самый верхний и вовсе не догадываясь о клеточно-ироничных ассоциациях драматурга, мужчина написал название и прилепил листок на край компьютера. - Что ж, продолжим?
Они продолжили и много чего ещё успели обсудить. Например, Эйба Дженнингса, который уже сейчас, на предварительном этапе, был утверждён на главную мужскую роль. Абрахам Дженнингс… Подумать только! Редакция одними вытянутыми лицами не ограничится – кого-то точно придётся в чувства приводить! Эрика, не раз и не два смотревшая фильмы со знаменитым актёром, покусала губы, всеми силами сдерживая глупую счастливую улыбку. Ей, такой подарок – ей, автору… Телефон, обрывая мечты, вновь зазвонил – на этот раз Джулиан снял трубку и отошёл с аппаратом к окну, вытянув длинный шнур за собой. Минут через пять, понизив голос до картинного шёпота, зам сообщил, что придётся изменить сегодняшние планы и уехать по делам прямо сейчас, если он, Алекс, не хочет пропустить обе вечерние репетиции.
- Сейчас? Эх, время всерьёз поджимает, - главреж повторно проверил часы, - что ж, мисс Рубинштейн, извините, раз так складывается. Наверное, пока всё…
Распрощались мило и тепло, совсем не по-деловому: Джулиан, приняв комплименты кофе, обещал при следующей возможности повторить успех – правда, в третий раз зазвонивший телефон не позволил болтать и отвлекаться дольше. Поднявшийся со стула Дэниел вновь стрельнул своими диснеевскими глазами, одновременно совершая какие-то рабочие манипуляции с включённым планшетом. Александр, раздававший вдохновляющие флюиды искусства и отличного настроения, и вовсе проводить вызвался.
- Вы опять смущались, а ведь я говорил про творчество и скромность в тот раз. Здравствуйте, - последнее относилось уже к двух женщинам, попавшимся в коридоре. Эрика была уверена, что прежде видела обеих на телевидении, но имена спросить не отважилась.
- Ничего не могу поделать. Впрочем, как мне думается, это наживное – попробую учиться самоподаче.
- Верно рассуждаете. Кстати, вас подбросить?
- Простите?
- Подбросить, - режиссёр указал на служебную дверь, за которую оба собирались выйти, - я сегодня неопасен, мне всё равно уехать надо. Почему бы не подвезти будущую коллегу?
- Опасен… Ах да, мотоциклы, - сообразила девушка, колеблясь, - скажите, а где находится Верхнее кладбище, мистер Гаррет? Я слышала, вроде возле гор – мне бы туда добраться…
Вопрос прозвучал прежде, чем она себя остановила. Раз трижды галантный, по случаю встречи, владелец театра заговорил о помощи сам… Александр, чьи брови исполнили знакомый по кафе этюд, удивился.
- Хм, если честно, я подумывал о других пунктах назначения… Но да, оно возле гор – там длинная пустошь, ветер и всё такое. Едем?
- Да, пожалуйста, - кивнула Эрика, не позволяя себе опомниться и испугаться. День, когда мифический волосок стал чуть более крепким. День, когда пьеса получила название, а планы начали существовать не только в голове и на бумаге…
Папа Джимми не мог не узнать об этом, где бы ни находился.
Серебристый Ниссан, стоящий на парковке, заменял сегодня виденный в Интернете мотоцикл – девушка порадовалась, что не придётся прибегать к экстремальной езде на экстремальном транспорте. Александр, надевая очки от солнца и тёмно-зелёную шапочку, распахнул дверцу.
- Кондиционер или открытые окна? Автомобиль тёплый, говорю сразу.
- Лучше окна, не слишком сильно, - попросила Эрика, садясь на переднее сиденье, - а нам разве по пути? Мне как-то неудобно…
- Да бросьте, Джулиан, оставаясь на телефоне, вечно панику нагоняет. А нам действительно по пути.
Обойдя машину, режиссёр открыл свою дверцу и тоже сел.
- Между прочим, в «Перекрёстке» я решил, что вы – местная. Видимо, нет?
- Нет, если это из-за кладбища, - девушка, вытянув молочно-кофейный ремень безопасности, пристегнулась, - вообще я из Нью-Йорка. А почему оно Верхнее, скажите? Есть еще и Нижнее?
- Есть, - отъезжая с парковки, кивнул Александр, - их несколько. В самом городе имеются точки при церквях, в лучших католических традициях, а на выезде – Верхнее и Нижнее, так распорядилась география. Первое находится по дороге на Стрейт рут, там хорошая местность, но очень холодно, второе к южной границе ближе, водянистое и не особенно удобное.
Пауза. Ниссан, оставляя Корт Сквер, повернул на Норрис стрит.
- Сориентируетесь по маячку[56]? Или нужна помощь?
- Вы про поиски? – Эрика, опустив боковое стекло ещё чуть ниже, развернулась к мужчине. - Даже не знаю, я не спец по гулянию в таких местах. И не уверена, что нужная могила оборудована техникой.
Александр, вздохнув, опустил и своё стекло. Автомобиль был действительно тёплый. По-мужски лаконичный, чистый и лишённый каких-либо признаков типично салонной вони, ненавистной мисс Рубинштейн со времён машины отчима. Ниссан пах сигаретами, хорошим кофе и страницами свежей, не прочитанной газеты, забытой у лобового стекла.
Какое-то время оба ехали молча, перестраиваясь, поворачивая и, при возможности, обгоняя.
- Вам правда нравится моя пьеса?
- Что? – режиссёр улыбнулся краем рта, не отрывая взгляда от дороги. - А я разве похож на человека, который занимается неинтересными ему делами?
- Извините, я не об этом, - стушевалась Эрика, - мне просто важно понять сейчас, что подумала бы стороння личность, ну… не совсем зритель, не совсем театрал и…
- Вы пытаетесь перенести на меня чью-то точку зрения, мисс Рубинштейн?
- Глупо, я знаю, извините ещё раз. Можете не отвечать.
Она тут же почувствовала себя дурой, стремясь представить, как отреагировал бы отец и разводя теории. Хороший старт содержательного диалога – молодец, Эрика, нашла, о чём беседовать! Александр поднял очки на голову и рассмеялся – почти совсем утрачивая свою брутальность.
- Странная вы всё-таки. Странная, но талантливая. Может, нам построить рекламную кампанию именно на этом?
- В смысле?
- Ну, как я и намекал, вы в себе крайности сочетаете – людям должно быть интересно, на что способен журналист-кулинар-драматург… Можете тоже не отвечать, но, думаю, Джей-Джей меня поддержит.
- Кто?
- Джей-Джей, я так зама называю.
Эрика, хмыкнув, опустила козырёк от солнца – автомобиль выехал на ярко освещённый участок дороги.
- Раньше кто-нибудь говорил, что вы не похожи на режиссёра, мистер Гаррет?
- Неправда ваша, - мужчина тоже опустил козырёк и беззаботно вернул очки на нос, - я-то как раз похож, на типичного двинутого постановщика… Вы на них ещё насмотритесь в будущем, на самых разных…
* * *
Верхнее кладбище, соответствуя словам Александра, действительно было большим, если не огромным. Неправильной формы. И его действительно продували все ветра Эйвери-маунтин, гонявшие облака вдоль гор в обоих направлениях.
Горы… Эрика бы с удовольствием порассматривала и поинтересовалась главной городской достопримечательностью дольше – учитывая, что подъехать удалось достаточно близко. Но сейчас занимали не прелести местной природы, а одинаковые белые плиты, торчащие из земли.
Уже рядом…
В администрации долго возились с датами и именами – даже здесь у папы Джимми нашлись тёзки полного и частичного соответствия. Эрика озвучила данные сразу трёх Роджерсов, благо, в сумке так и лежали документы, на случай малейшей необходимости. Теперь-то необходимость имелась… Вспомнив о Нью-Йорке, ждущем новостей, девушка собрала остатки храбрости для последнего, решающего поиска.
А может, лучше бы не найти их вовсе?
Александр, добровольно джентльменивший у выхода, заскучать не успел – при нём была та самая газета, захваченная из машины. Увидев девушку, режиссёр быстро сложил страницы и посмотрел на тёмные пятна на своих руках.
- Ну здорово, извозился в краске… Разобрались внутри, мисс Рубинштейн?
- Более-менее, - отозвалась Эрика, - они в старой части, и там действительно не везде есть маячки – их ставят по желанию близких, чьих-то других близких и прочее. Вот, держите.
Открыв пачку бумажных салфеток, лежавших в сумке, она достала одну и протянула спутнику.
- Спасибо.
- За доставку, - пробормотала девушка, испытывая неловкость и признательность, что кто-то малознакомый стремится помочь, - ещё раз извините нашу задержку… Можно спросить, а вы были здесь раньше?
- Раз или два, давно уже, - вытерев руки, режиссёр сунул мятую салфетку в карман, - ответный вопрос: кого ищем?
Оба двинулись в направлении старой территории, где сахарно-белые плиты уступали потемневшим серым, а земля, не смотря на ухоженность, казалась дикой и заброшенной. Подождав, пока признательность возобладает над неловкостью, Эрика сказала:
- Три могилы Роджерсов, они должны быть вместе: отец, мать и сын.
Она пошла вперёд, глядя в обе стороны и вновь и вновь мыслями возвращаясь к приезду в город. Как много было планов связано с поисками. Как мало удалось в итоге. Почти две недели измотали ожиданием сильнее, чем годы неведения. Что дальше? Архив университета? Скрытые таланты среднестатистического студента и надежда узнать хоть немного больше? Эрика скользила взглядом по вырезанным на камнях словам, стараясь не пропустить нужные и боясь наконец-то столкнуться с ними. Александр ушёл дальше, неторопливо выискивая тройные соответствия фамилий, а потому не сразу услышал оклик:
- Мистер Гаррет!
Острота зрения не подвела – через два ряда мелькнули знакомые имена. Архив из головы трусливо улетучился, словно порыв скользнувшего по волосам ветра.
Лили Роджерс. Клайв Роджерс. Джеймс Роджерс.
Может, лучше бы разговор в Рождественский вечер никогда не происходил?
Пробираясь между чужими могилами и чувствуя слабость в коленках, Эрика смотрела прямо перед собой – на цель поисков и поездки.
Лили.
Клайв.
Джеймс.
Три конечных пункта, с такими же посеревшими от времени камнями, что и у всех вокруг.
- Кто они? – тихо спросил Александр, приближаясь по тропинке. Эрика, подойдя к плитам, положила руку на центральную, с именем Клайва Роджерса.
- Моя семья. Дедушка с бабушкой и отец.
Пауза. Ветер вновь прошёлся по волосам, холодной волной задел лицо. Но тёмный камень, гладкий под ладонью, сейчас казался раз в десять холоднее – как настоящий лёд.
- Мы никогда не виделись, - пояснила зачем-то Эрика, - жизнь разбросала, и не познакомились.
Александр кивнул, стоя на месте и поправляя сползающие с носа очки. Новый порыв ветра хлестнул ещё большим холодом. Открытая местность, чтоб её… Девушка оглядела ряды соседних могил, похожие на лабиринт. Покой старой части кладбища в данный момент не нарушался никем, кроме неё и режиссёра. Последний, точно переняв неловкость, почувствовал себя глубоко лишним и медленно отступил на несколько шагов.
- Сочувствую вам. Я… Я подожду неподалёку.
Эрика благодарно улыбнулась, не придумывая сейчас слова. Сказать хотелось многое, не только и не столько привёзшему сюда человеку. Хотелось убежать, отмотать назад последние недели – если не годы – и продолжить верить, что где-то они живут и здравствуют, эти Роджерсы.
- Привет… папа. Привет и вам обоим.
«Папа»… Короткое неудобное слово, никогда прежде не предлагаемое. Колючее слово. В самом деле, не Рубинштейна же звать отцом, поощряя финальное чудачество! Эрика настолько привыкла, что одного из членов семьи нет и к нему не обратиться, что теперь не знала, как быть. Говорить? Рассказывать Роджерсам о себе? Похороненный в Нью-Йорке дед – супруг бабушки Элинор – навещался не часто и молча. Они не были близки до состояния общих моментов, историй и тёплой ностальгии. И теперь, скользя рукой по каждому из надгробий поочерёдно, девушка вынужденно признавала, что семья с отцовской стороны могла бы стать ей намного ближе…
- Вот и я – ваша внучка-дочка…
В горле возник непрошенный комок, но она не была уверена, что сможет заплакать. Терзаемая собственными эмоциями, Эрика боязливо глянула на дорожку, проверив, как далеко ушёл Александр, и удастся ли, сняв фасад, разрешить себе немного слабости. Затем смахнула выступившую слезу с ресниц… И начала говорить. Запинаясь, подыскивая нужные слова, способные передать вкратце кулинарно-театральную эпопею, стартовавшую давным-давно, а теперь подводящую к новому – драматургическому – этапу.
Ощущение было странным – вроде первого экзамена в университете, когда нет ни опыта, ни представления, как и что и в каком порядке рассказывается. Январский ветер заставлял поёжиться, биение сердца звенело волнением, но, что ещё более странно, с каждым словом становилось легче… Будто моральный груз и напряжение отчасти уменьшались. Эрика знала о предстоящем прилёте мамы в город и поездке по тому же маршруту, знала, что коленки всё ещё дрожат, а руки, спасения и успокоения ради, вцепились в ремень сумки через плечо. Временем сегодня нельзя было распоряжаться – её ждали. А за первой слезой непрошено возникла вторая, и режиссёр, кажется, смотрел именно в эту сторону… Поймав краем глаза фигуру в темной куртке и шапочке, мисс Рубинштейн снова вытерла глаза и сделала глубокий вдох. При всей непонятности общепринятых откровений на кладбищах, душе и вправду сделалось легче. Возможно, тут крылось самовнушение. А возможно, просто момент понимания настал. Холодный воздух – чуть менее резкий – подтолкнул в плечо, как старый знакомый.
Александр терпеливо замер на дорожке. Он не комментировал понурый вид коллеги – трудно было определить, что он вообще думает о ситуации, ибо глаза, единственный источник его эмоций, по-прежнему скрывались за очками. Завидев девушку, режиссёр первым шагнул обратно, ни о чём не спрашивая, но всё же бросая быстрые осторожные взгляды. На одном из них Эрика, словно отметая тяжёлое и невысказанное, покачала головой.
- Я в порядке, честно, мистер Гаррет. Лишних новых хлопот вам не доставлю, ну, кроме обратного пути до метро или первой остановки.
- Будет вам о хлопотах. Я, кажется, только сейчас по-настоящему понимаю…, - осёкшись, он нахмурился, не зная, как продолжить. Младшая Рубинштейн, теребя сумку, пришла на помощь.
- Понимаете…?
- …До чего близка вам тема пьесы. Надеюсь, я звучу не слишком цинично?
- Нет вовсе, - призналась Эрика, чувствуя на щеке новую слезинку – стереть её незаметно было уже затруднительно, - говорю же, с моей семьёй сложно – эту половину я никогда не встречала. Хотя сегодня, после визита в театр, мне бы хотелось, чтобы они могли узнать обо всём – поговорить со мной, ответить.
Александр, шедший рядом, улыбнулся в своей излюбленной манере – сейчас это не казалось неправильным. Наоборот, девушка поняла, что теперь признательность ещё сильнее преобладает над неловкостью: сколь бы экстремальным владелец театра ни был, он так же отличался ненавязчивостью и тактом. Это стоило ценить.
Остаток пути каждый думал о своём.
- Вы написали про то, что ближе всего людям – неважно, каким именно, любым, - заговорил вновь режиссёр, - вы написали про семью. И вашей семье понравилась бы такая тема…
Старую территорию сменила новая. Впереди показалась парковочная площадка и здание администрации.
- Рада слышать это. И рада, что вы захотели ответить на мой вопрос, - сказала Эрика, удивлённая, как удалось не заблудиться и почти не замёрзнуть. Слёзы, к счастью, высохли, не привлекая излишнего внимания.
- Я захотел немного поддержать вас, даром, что совершенно не имею таланта поддержки. Нет, серьёзно, со всякими словами и теорией у меня напряг.
- А с практикой? – недоверчиво поинтересовалась девушка. Александр взглянул на часы – впервые с момента выезда – и приблизился к Ниссану.
- Насчёт практики есть одна креативная идея, но ей нужно дать время на созревание. Вы приедете на первую читку, не так ли?
- Приеду. Кстати, что мне полагается делать в процессе – слушать и восхищаться или спорить с вами в конце? Я действительно не знаю…
Режиссёр, открыв переднюю дверцу, многозначительно изогнул бровь.
- Надеюсь, до споров не дойдёт. А вообще там видно будет, мисс Рубинштейн. И по поводу моей идеи – тоже.
Эрика, кивнув, устроилась на пассажирском сиденье и посмотрела в последний раз на мрачноватую пустошь с серо-белыми плитами. Изначальный страх от визита притупился, как и ощущение того пресловутого комка в горле, что возникло возле могил. Александр, продолжая играть в джентльмена, сел за руль и пару раз улыбнулся – не то собеседнице, не то личным идеям. Возможно, пополам, так как Ниссан довёз не до метро, и не до остановки, а прямиком до театра, откуда стартовал. Эрика, для которой это было приятной неожиданностью, поблагодарила мужчину и распрощалась во второй раз. Мелькнула мысль, что, если он всегда такой, до споров действительно может не дойти.
* * *
Поиск в архиве университета не привёл никуда, кроме прежде известной точки: Джимми Роджерс учился много лет назад в стенах Хоуарда. Он был здесь. Ходил здесь. Протискивался в тяжёлые двери, которые невозможно открыть с первого раза, и которым наверняка стукнуло двадцать, а то и тридцать… На этом его достижения, видимо, заканчивались.
Эрика, встречая Луизу в аэропорту через несколько дней, узнала, до чего утомителен процесс знакомств в Интернете, от которого следует отказаться. От процесса, а не от Интернета, подчеркнула старшая Рубинштейн. Младшая, в свою очередь, поведала в дороге о новостях, а так же о местных разъездах. Мелани, торчавшая на работе, гостью не застала, но это было только на руку – разговоры про театральный успех и Нью-Йоркские будни остались в семейном кругу.
В нём осталось и второе появление визитёров на Верхнем кладбище: на сей раз больше повезло с погодой, и ветер не свирепствовал, но место, не смотря ни на что, нагоняло тоску. Луиза, при всей скрытности и противоречащем ей оптимизме, испытывала те же эмоции, что и дочь, проложившая несколько дней назад маршрут к прошлому. Она была расстроено-спокойна, но эмоции терзали своей обманчивостью. Эрика уже хорошо выучила такое состояние.
- Двадцать пять лет… Именно сейчас мне хочется вернуться и передумать. Что, если бы я осталась?
- Мам, пожалуйста…
- А вдруг всё могло измениться? Вдруг всё сложилось бы лучше? Они-то хоть пожили, а он…
Младшая Рубинштейн встала рядом с матерью, приобнимая. Сейчас Луиза как никогда была близка ей в моральном плане: интеллигентная учительница уступила место влюблённой молоденькой девчонке, смешливой и страстной. Загнанной в угол однажды и дрогнувшей перед родителями. Про себя Эрика возблагодарила Небо, что не может столкнуться с подобной ситуацией сама.
- Он любил тебя. А ты любила его – вот, что имеет значение, - сказала она, держась за ниточку спокойствия, пускай и обманчивого, - и он, и его родители желали тебе счастья, ма, слышишь?
- Но он умер…
- А ты запомни его живым, - предложила Эрика, воскрешая в голове оставленные переулком Брикброук выводы, - пусть он будет не таким, как здесь, а таким, как на вашей фотке. Вечно свободным.
Луиза, помедлив, кивнула, привлечённая финальной фразой. Позже, вернувшись в город, они устроили день воспоминаний и побывали в парке, где брала своё начало история Шоу и Роджерсов. Вокруг царила немноголюдная унылая серость – в это время дня и года среди дорожек и скамеек не наблюдалось гуляющих. Но территория, расширенная и значительно облагороженная за два десятилетия, впечатляла. Мать Эрики помнила парк другим.
Они поговорили о делах Виктора и школе, о злосчастном университете Хоуарда, куда всё-таки добрались – Луиза, не смотря на годы отсутствия, прилично ориентировалась в Эйвери-маунтин, некогда покинутом без надежд и планов на возвращение. Сейчас, рассказывая о минувших временах лекций, она будто вновь проживала собственную жизнь, переданную дочери. Чувство напрасности всей поездки отступило – даже бабушка Элинор была бессильна нарушить сложившееся понимание.
- А вот здесь я обитала с родителями, пока не перебралась в студенческий городок. Ничего особенного, но нам троим хватало, - женщине, ведомой памятью и интуицией, удалось отыскать улицу и дом, где прежде находилась квартирка Шоу. Эрика долго рассматривала пафосно-высокое современное здание, пытаясь представить его вид четверть века назад.
- Сейчас «ничего особенного» сюда вряд ли подходит, - сказала она, - всё здорово изменилось, включая ваш мост.
Почему-то оба моста упорно тянуло ассоциировать именно с родителями. Поужинав в городе, обе Рубинштейн пересекли Истхилл Роуд на обратном пути в аэропорт. Луиза новую переправу рассматривала с не меньшим спокойствием, чем парк или университет – лишь в глазах отражалась тёплая, едва уловимая ностальгия.
- Спасибо тебе. Спасибо за прогулку, воспоминания… и за остальное, - собираясь на регистрацию, она обняла дочь – больше по-дружески, чем по-родительски, - удачи здесь.
Эрика знала, что, не считая Рождественского ужина, этот вечер, возможно, будет моментом самой сильной душевной близости в их семье. Понимание не исчезнет, откровения не сойдут на нет, но вечно свободного Джимми – если он действительно являлся таким – не удастся ни поймать, ни игнорировать. Как и эмоциональную привязанность к нему.
- Думаю, в скором времени я тоже прилечу обратно, - сказала девушка, взвешивая все «за» и «против», - не знаю, насколько это правильно, но, надеюсь, Нью-Йорк спасёт нас. Или удастся притвориться…
* * *
Занявшись работой, клубом, работой и снова клубом, Эрика коротала день за днём, временами получая от Локвуда вполне конкретное «Я скучаю», намёком пронизывающее редакционные письма. Обязанности на дистанции ненавязчиво радовали, а мысль о пьесе и вовсе согревала. Конечно, должны были начаться и случаться всяческие приготовления, о которых едва ли станет известно посторонним, реклама и так далее… Что-то было в кабинете озвучено насчёт интервью? И, параллельно указанным пунктам – первая читка будущего каста.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |