Маргарет Александрович Джордж 23 страница

«…о том, какие слухи ходят о Мариях и остальных танцовщицах, свидетельствуют баллады нашего времени, содержание коих мы опустим из скромности».

Почему людей всегда тянет к прыжкам и ужимкам? Почему существует так много баллад о похоти и насилии и так мало о Божьей любви?

«Пока же при дворе нет ничего, кроме пиров, танцев и других подобных удовольствий, возбуждающих неумеренный аппетит, а главным развлечением для королевы служит ее английский родич, лорд Дарнли, которому она оказывает всевозможные знаки любви и нежности».

Дарнли. Нокс сгорбился в своем кресле и вспомнил высокого юношу с безучастным лицом, который лишь однажды пришел в собор Святого Жиля, только чтобы угодить лорду Джеймсу. Он сидел в ряду, предназначенном для дворян и особ королевской крови, явился разодетым в роскошные ткани и меха и ушел до окончания проповеди – вернее, до сбора церковных пожертвований.

Почему он пришел? Он был католиком; по крайней мере, его мать была видной католичкой. Из-за искреннего желания услышать слово Божье? Сначала Нокс надеялся на это. Святой Дух порой являет себя в необычных местах. Но глядя на невинное и одновременно пустое лицо Дарнли, на его тусклые глаза, не имевшие глубины или духовной пытливости, он понял, что это было либо спонтанным и бессмысленным решением следовать за старшим по возрасту, либо расчетливым политическим жестом с целью обезоружить его протестантских критиков. Лорд Дарнли не был искателем истины.

Но кем тогда он был? Кто среди них останется на верном пути?

Нокс закрыл свой дневник, отодвинул его и положил голову на скрещенные руки. Он очень устал.

Джеймс Мелвилл вошел в зал для аудиенций с определенной уверенностью. В конце концов, королева с самого начала попросила его исполнять эту роль, стать ее личным советником. Сначала он был озадачен и неохотно принял эту странную должность, которая, по ее собственным словам, заключалась в указании на ее ошибки, совершенные из-за незнания местных манер и обычаев. Он заверил ее, что обычного здравого смысла и ее опыта при французском дворе будет достаточно, она настояла на своем.

– Я совершила много непреднамеренных ошибок оттого, что рядом не было верных друзей, которые могли бы помочь мне советом, – сказала она. – Придворные льстят монархам и никогда не говорят им правду, потому что боятся оказаться в немилости. Но вы… у вас другая задача, и вы никогда не утратите моей благосклонности – если только не поцелуете мастера Нокса во время одной из его проповедей. Прошу вас воздерживаться от этого!

Теперь Мелвилл должен был исполнить свою тяжкую обязанность.

– Войдите, пожалуйста.

Стражник жестом пригласил его в зал для аудиенций. Он вошел и остановился.

– Дорогой Мелвилл! – Мария вышла из своих покоев с протянутыми руками.

– Ваше Величество!

Она улыбнулась и уселась на трон под королевским балдахином. Однако она выглядела как женщина, которая просто принимает друга.

– Добрый Мелвилл, благодарю за визит ко мне. – Она продолжала улыбаться, и он видел, что ее улыбка была иной, происходившей от какого-то источника радости, скрытого глубоко внутри.

– Светлейшая королева, вы просили меня обращаться к вам каждый раз, когда я почувствую что-либо, что может охладить отношения с вашими подданными. В последнее время…

– Вы так взволнованы, дорогой Джеймс. – Мария сошла с трона и уселась рядом с ним. Ее духи имели тяжелый, обволакивающий аромат. – В чем дело?

Ему хотелось помахать рукой, чтобы отогнать запах. Ее духи пахли увядающими фиалками.

– Ваш слуга, Риччио, – наконец выдавил он.

– Что с ним не так?

– В последнее время он стал гораздо более заметен, чем раньше. Во всяком случае, так думают люди. Они повсюду видят его и слышат о нем. Ради вашего и его собственного блага я должен посоветовать вам держать его в тени.

– Не понимаю, что вы имеете в виду. – Она жестко выпрямилась.

– Простолюдины считают его папистским шпионом. Они называют его фаворитом, а это всегда предвещало беду для Стюартов. – Мелвиллу удалось произнести слово «фаворит» как проклятие. Он сделал глубокий вдох и продолжил: – Королевская ветвь Стюартов – великая династия. Их мужество, красота и преданность своему народу несравненна. Однако у них есть смертельный изъян: они выбирают незаконнорожденных фаворитов. Яков III со своим фаворитом Робертом Кокраном, архитектором большого зала в Стирлинге, навлек на себя ненависть дворян. И прошу прощения, но чрезмерная преданность вашего отца Оливеру Синклеру в значительной мере предопределила наше поражение в битве при Солуэй-Мосс. Дворяне не последовали за ним.

– И они считают Давида Риччио моим Оливером Синклером? – тихо спросила она.

– Боюсь, что так, мадам.

– Но он всего лишь присматривает за моей зарубежной корреспонденцией.

– Люди по-другому смотрят на это.

– Я запираюсь с ним только для того, чтобы давать ему инструкции.

– Опять-таки, это воспринимают иначе.

– О! – Она встала и стиснула кулаки. – Неужели каждый час моей жизни нужно рассматривать под увеличительным стеклом? Какая разница, сколько времени я совещаюсь с ним?

Она начала нервно расхаживать по комнате.

– Дело не только в обычных людях. Пока вы проводите все больше времени взаперти и совещаетесь с ним, те, кто раньше был вашим главным советником, все чаще оказываются в стороне от событий. Не секрет, мадам, что они с тревогой наблюдают за происходящим. Вам давно известно, что ваши советники недоброжелательно относятся к нему.

– Конечно же, вы имеете в виду лорда Джеймса и Мейтленда.

– Есть и другие, – тихо сказал Мелвилл.

– Ох, я так устала, что меня неправильно понимают! – Она на мгновение замерла, словно пытаясь справиться со своими чувствами. – Меня печалит, что люди ошибочно толкуют мое поведение. На самом деле Риччио всего лишь…

– Вам не нужно убеждать меня, Ваше Величество. Вы должны убедить их, великое множество людей, населяющих эту землю и бунтующих против всех, кто их не устраивает. А тем временем ваша кузина, королева Англии, шлет все более настойчивые сообщения о том, что вы не интересуетесь ее «дорогим Робином».

– Но не мне. Я не получила ни одного письма от нее.

– Нам сообщили, что она наконец объявила свои намерения по поводу «дорогого Робина» и вопроса о престолонаследии. – Он был рад видеть любопытство на ее лицу, но это было странное, безличное любопытство, как будто исход дела совершенно не беспокоил ее. Внезапно он обратил внимание на необычно большое количество ювелирных украшений и на ее алое платье. Она вышла из траура. – Шпионы сообщают новости как минимум за неделю до официальных курьеров, но они не всегда точные. Тем не менее первые известия весьма поучительны.

– О чем же вы узнали?

– Она сказала, что хотя будет очень довольна, если вы изберете в супруги ее драгоценного графа Лестера, но она не сможет объявить имя преемника, пока сама не выйдет замуж или же решит никогда не делать этого.

– Ох! – Мария глубоко вздохнула. – Итак, в конце она заявляет ни о чем. Слава богу, что я не выйду за него замуж! – Она подошла к окну, выходившему во двор, и посмотрела вниз, как будто что-то привлекло ее интерес. – Итак, я вольна поступать так, как пожелаю. Мне больше не нужно считаться с ее пожеланиями, и я не стану этого делать. Какой дурой я была, когда всерьез рассматривала эту мысль!

– Консультации с ней были целесообразны с политической точки зрения. Но как я говорил вам после возвращения из Англии, я не нашел в ней честного и открытого стремления к разговору о ее намерениях, но увидел лишь страх, лицемерие и ревнивое соперничество.

– Хм-м-м. – Мария улыбнулась, как будто услышала долгожданную новость. – Говорите, ревнивое соперничество? Что ж, мне все равно.

Действительно, она казалась безразличной ко всему, чего так долго и настойчиво добивалась раньше: к признанию и одобрению от королевы Елизаветы.

– Возможно, так будет лучше, – признал Мелвилл. – Это может быть выигрышной тактикой.

– Хм-м-м. – Мария продолжала смотреть в окно, и Мелвилл понял, что она ждет чего-то… или кого-то.

– Мысли о супружестве как будто носятся в воздухе, хотя весна еще не настала, – сказал он. Сугробы лежали повсюду; грязный снег был свален кучами у ворот и забивал водостоки на Хай-стрит. – Ваша первая Мария вышла замуж, а Джон Нокс наслаждается своим медовым месяцем недалеко отсюда.

– Джон Нокс! – Она рассмеялась. – Кстати, с моей отдаленной родственницей! – Она засмеялась еще сильнее, так что по ее лицу потекли слезы. – Его маленькой Маргарет Стюарт всего лишь семнадцать лет! Как я погляжу, женщина моего возраста слишком стара для пятидесятилетнего вдовца! Должно быть, его первая жена умерла, объевшись пудингом из Писания. А новой придется стать Авигеей[35] и греть его ноги своим телом! Но для чего еще, известно лишь ангелам!

– Ваше Величество!

Мария дико расхохоталась. Потом она снова повернулась к окну и продолжила наблюдение. Мелвилл тихо попятился и вышел из зала. Высокие двери закрылись за ним. Он повернулся и спустился по широкой лестнице к главному входу.

Он вышел во двор, запруженный водой вперемешку с тающим снегом, и начал осторожно пробираться к воротам. Что стряслось с королевой? Она казалась одержимой и не владела собой.

В ворота въехал лорд Дарнли на большой серой лошади. Он размахивал песочными часами, которые держал в руке.

– Теперь мастеру Ноксу придется сократить свои проповеди! – крикнул он. – Я подменил часы у кафедры в его церкви, так что время там будет идти в два раза быстрее!

Он усмехнулся и раскинул полы своего широкого черного плаща, словно злой волшебник.

Мелвилл увидел, как королева, стоявшая у окна, помахала ему.

Мария и Дарнли ехали бок о бок далеко впереди остальных по дороге, ведущей из Эдинбурга в Стирлинг. Стоял свежий мартовский день, ясный и бодрящий; казалось, что ветер, обшаривший зимние кладовые и обнаруживший их пустыми, торжественно объявлял о начале весны. Это время в Стирлинге уже подходило как для обычной, так и для соколиной охоты, но, даже если она окажется неудачной, Мария была рада покинуть пределы Эдинбурга.

Эдинбург, где почти безраздельно правил Джон Нокс, а крыши домов стояли тесно, как сплетничающие женщины, угнетал ее дух. Лорды Конгрегации были подлинными правителями Эдинбурга и прочно держали его в руках.

Но здесь, за городом – ах, какой простор, какие краски, какой свежий и чистый ветер! Стирлинг находился примерно в тридцати семи милях к северо-западу от Эдинбурга, если следовать вдоль залива Форт до того места, где он переходит в реку Форт. По мере того как река мелела, она становилась серебристой и отражала серовато-синее мартовское небо с бегущими облаками. Окрестная земля только что сбросила побитую молью зимнюю шубу, в некоторых местах уже проступили радужные зеленые тени.

– Там будут соколы? – спросил Дарнли. – У меня был чудесный сокол в Англии, но мне пришлось оставить его.

– Это соколы с Оркнейских островов. Ты будешь доволен ими. – Она повернулась в седле и посмотрела на остальных, отставших примерно на сотню футов и растянувшихся в яркую цветную линию: три Марии, Риччио, Мелвилл и лорд Джеймс. Слуги, музыканты, священники и камергеры уехали раньше для подготовки королевских покоев.

– Они будут слушаться меня?

– Разумеется. Разве они не признают настоящего принца? – Она наклонилась в седле и поцеловала его.

Ах… его поцелуи… «Мы должны скорее пожениться, иначе я непременно согрешу, – подумала она. – Я думаю о нем и о его теле даже во сне, когда должна отдыхать».

– Сколько еще ехать? – спросил Дарнли.

– Скоро мы приблизимся к Стирлингскому мосту. Там…

– Там Уоллес разгромил англичан в 1297 году. Пожалуйста, не нужно давать мне очередной урок истории. Если ты чувствуешь себя обязанной запоминать каждый исторический факт, зачем утомлять меня ими?

Его слова расстроили ее. А как же речи о том, что он чувствует себя шотландцем?

– Это и твоя история; во всяком случае, ты так говорил. И если тебе предстоит стать королем…

– Королем настоящего, а не прошлого.

– Тем не менее ты должен знать основы шотландской истории, – сказала она.

– Ты говоришь как школьный учитель. – Он нахмурился и попробовал зайти с другой стороны: – Действительно, ты старше меня и к тому же королева, но я не хочу быть твоим учеником.

– Кем же ты хочешь быть?

– Твоим мужем, любовником, другом и господином.

– Разве может один человек стать всем?

– Может… в идеальном мире, который мы создадим для себя.

Они приближались к замку Стирлинг, возвышавшемуся над равниной на двести пятьдесят футов, словно гигантский гриб. Он был серым и массивным, как призрак Камелота. С зубчатыми стенами, бастионами, подъемными решетками и пушкой, с королевскими апартаментами, церемониальным залом, дамской обзорной беседкой, садом на холме, оленьим парком и турнирным полем, это был самодостаточный рыцарский мир, словно пришедший из сновидения.

– Здесь прошло мое детство до отъезда из Шотландии, – сказала Мария. – В других местах мне угрожала опасность. Солдаты Генриха VIII вторглись на наши земли и пытались похитить меня.

– Тебе пришлось скрываться здесь и ты не могла жить нигде больше? – недоверчиво спросил он.

– Да. Я родилась в Линлитгоу, во дворце, который мы проехали по пути, но через несколько месяцев меня привезли сюда, в Стирлинг. Здесь, в Королевской часовне, я была коронована в возрасте всего лишь девяти месяцев.

– Насколько я понимаю, ты не помнишь этого.

– Конечно нет.

– Какая жалость: стать королевой и не помнить, как это случилось. – Он нахмурился.

– Мы оставались здесь постоянно, я с матерью и Марии. И некоторые мои сводные братья и сестры… Здесь жили Джеймс, Роберт и Джон Стюарты и Джин Стюарт. Пока играли, катались на пони и учились, Генрих VIII опустошал нашу страну. В какой-то момент англичане оказались в шести милях от Стирлинга, поэтому мы с матерью бежали на маленький остров на озере Ментейт.

– Как скучно.

– Нет, там было чудесно.

«Это было особенное, глубоко личное время, о котором я не могу рассказать даже тебе, – подумала она. – И я даже не уверена, все ли произошло так, как я помню это».

– Монахи! – Он скорчил гримасу. – А что случилось потом?

Неужели он в самом деле не знает?

– Генрих VIII умер, но это не принесло нам облегчения. Его преемник Эдуард VI продолжал терзать нас. Его полководец Эдвард Сеймур выступил на Эдинбург с большим войском. Там было кровопролитное сражение, битва при Пинки-Клаф, и шотландцы проиграли. Тогда моя мать и все остальные поняли, что Шотландия не может в одиночку противостоять Англии. Нам пришлось отдаться на милость Франции.

Как ужасно это прозвучало! Она никогда не говорила об этом вслух и не ощущала зловещей, свинцовой неизбежности этих слов.

– Я была обещана в невесты дофину в обмен на защиту от англичан. Французский король прислал за мной судно, и я уплыла во Францию. Там я выросла, вышла замуж за дофина…

– …и в конце концов вернулась в Шотландию, – закончил он. – Через тринадцать лет.

– Но за эти тринадцать лет весь мир изменился. Два новых правителя в Англии…

– И новая правительница Шотландии, реформатская церковь, – сказал Дарнли. – Она правит тяжелой рукой.

– Да. – Эта рука иногда казалась тяжелее, чем Мария могла вынести. – Но ее власть сосредоточена главным образом в Эдинбурге. Здесь мы свободны от нее.

– Верно, если не считать некоторых наших спутников. – Он мотнул головой в сторону лорда Джеймса. – Почему ты вообще взяла его с собой?

– Он хотел поехать. Кроме того, он усердно работает, а в Писании сказано: «И пахарь достоин награды за труды свои».

Дарнли поморщился:

– Я не люблю цитат из Библии, даже сказанных в шутку.

Они проехали внешние укрепления и поднялись по пандусу, ведущему к привратницкой, с огромными, похожими на барабаны, сторожевыми башнями. Ветер трепал их одежду. Шляпа Мэри Флеминг слетела с ее головы и покатилась по мостовой, перелетела через зубчатую стену и исчезла.

– Ох! – воскликнула она, изумленная быстротой, с которой это произошло.

– Теперь она украсит жену какого-нибудь горожанина, – сказал лорд Джеймс. – Поистине милосердное деяние.

Мария поселила Дарнли в покоях короля, что вызвало оживленные перешептывания, которые она предвидела. Но она не могла ничего с собой поделать. Почему она должна была селить его в почти переполненном западном крыле королевских апартаментов, когда просторные и хорошо обставленные покои короля оставались пустыми?

Замок Стирлинг мог похвалиться великолепными отдельными покоями для короля и королевы с соседними спальнями. Яков V оборудовал их лишь за два года до своей смерти и гордился всяческими модными новшествами: рядами из трех чертогов, возраставших по степени приватности и ведущих в соседние спальни в восточном крыле, отдельными уборными в каждой спальне, рабочими кабинетами и ванными комнатами, высоким потолком присутственного чертога короля, украшенным резными медальонами. Из апартаментов королевы открывался прекрасный вид на сельскую местность за замком, а утром в окна светило солнце.

При Марии де Гиз покои короля были тихими, окна закрыты ставнями, и никто не мог войти туда без разрешения. Для нее это было одним из проявлений траура. Мария помнила, как однажды она заглянула туда и получила наказание, соразмерное прегрешению. Комнаты были темными и пыльными, а большие резные головы на потолке казались чудовищными. Она больше не хотела приходить туда, но лелеяла тайный страх, что там находится призрак или скелет ее отца. Однако после возвращения в Шотландию она распорядилась открыть, проветрить и заново выкрасить апартаменты короля, и теперь они имели роскошный и приветливый вид.

Оба устроились в своих комнатах. Мария быстро привела все в порядок и осторожно постучала в дверь, соединяющую ее спальню со спальней Дарнли. Он тут же распахнул дверь.

– Никаких шпионов, – прошептал он и обнял ее. – Разве это не чудо?

Оставшись один после обеда, когда все пожелали друг другу доброй ночи, Дарнли почувствовал себя в безопасности после того, как запер дверь на задвижку. Он обвел взглядом комнату с позолоченной мебелью и высокой кроватью под изысканно расшитым балдахином с длинными золотыми кистями. Это была спальня короля, и он, Генри, лорд Дарнли, скоро станет королем. Королем Шотландии. Вот это будет подарок для королевы Елизаветы и ее заплесневелого двора!

Несколько мгновений он сидел тихо, прислушиваясь к любому шуму. Можно ли считать, что все уже легли спать? Мария вряд ли придет к нему. У нее был почти виноватый вид, когда она сказала ему, как сильно устала. Тем не менее он ждал. Потом он встал и пошел в другой конец комнаты, где лежала его открытая дорожная сумка. Внутри находилось нечто такое, что он давно уже хотел попробовать.

Он порылся в личных вещах, отложил в сторону свою счетную книгу, письменные принадлежности и лекарства, которые мать собрала для него («Никогда не расставайся с ними», – строго сказала она) от кашля и болей в суставах, а также наглазную повязку от бессонницы, регулярно преследовавшей его. Наконец он нашел это, нежно булькавшее, словно младенец в распашонке. Он достал это – фляжку виски, легендарного местного напитка. О, как ему хотелось попробовать его! Ему удалось получить бутылку от покладистого графа Атолла.

Он нетерпеливо отвернул крышку и сделал огромный глоток. Виски оказался настолько крепче вина, к которому он привык, что его как будто ударили кулаком в грудь, и он закашлялся. Он не мог поверить, что жидкость может быть такой крепкой. «Даже яд действовал бы мягче», – подумал он.

Не был он готов и к тому, что виски, оказавшись в желудке, ударит ему в голову. Напиток как будто разлился у него в мозгу.

«Я мог бы с таким же успехом влить его себе в ухо», – подумал он. Эта мысль показалась ему чрезвычайно смешной. Он сделал еще один большой глоток, который уже не обжег горло, как предыдущий.

«Твой товарищ проторил путь», – подумал он. Он чувствовал, что его голова как будто срывается с плеч, и это было восхитительное чувство, которое он не мог получить ни от чего другого. Он стремился к этому ощущению покоя, где никто не мог потревожить его и где он не был обязан отвечать перед кем-то. Образ матери потускнел, как если бы он оставил ее в другой комнате. Эта комната принадлежала только ему, вращалась в его голове и останавливалась по его желанию.

Дарнли не знал, как долго он сидел там и сколько он выпил. Он понимал лишь то, что слышит стук в дверь. Кто-то собирался вторгнуться к нему! Он потряс головой, чтобы прояснить разум. К его разочарованию, густое, обволакивающее ощущение начало растворяться, и он больше не чувствовал себя свободно плывущим по волнам бытия.

– Одну минуту. – Он встал и застегнул дублет. – Я сейчас!

Он побрел через комнату и распахнул дверь. Кто это? Он не мог разглядеть в тусклом свете.

– Прошу прощения за беспокойство, – произнес голос. – Очевидно, я действительно побеспокоил вас.

Лорд Джеймс! Дарнли схватился за свой дублет. Он был застегнут вкривь и вкось.

– Ничего страшного, – сказал он, надеясь, что его голос звучит нормально. Он прислушался к своему тону. – Входите, пожалуйста.

Он повернулся, ожидая, что Джеймс последует за ним. Но голос в дверном проеме произнес:

– Вижу, вы не в состоянии разговаривать.

Дверь захлопнулась.

Наступило воскресенье, и Мария, находившаяся в собственном замке, распорядилась провести мессу в Королевской часовне. Поскольку это было четвертое воскресенье Великого поста и время позволяло ненадолго ослабить строгие ограничения, священники носили розовые, а не алые одежды, и служба имела праздничный оттенок. На мессу собрались все католики, а протестанты остались в своих комнатах и либо спали, либо читали Писание. Мария не знала, чем они занимаются, и не собиралась спрашивать.

Как обычно, после мессы ожидался воскресный обед в Большом зале, а потом они собирались отправиться на соколиную охоту. День был ясным и солнечным и обещал хорошую верховую прогулку, если земля не слишком раскисла от недавних дождей. Но прежде чем Мария со своей свитой вошла в Большой зал, они встретили лорда Джеймса и его спутников, седлавших лошадей.

– Еще рано выезжать на охоту, – сказала Мария. – Сокольничие не успели подготовить птиц. Пожалуйста, подожди немного.

– Нас не интересует охота, – ответил Джеймс. – Эти папские ритуалы в Королевской часовне невыносимы для нас, и мы больше не можем оставаться здесь.

– Тебя даже не было там, брат. Как же ты можешь называть их «невыносимыми»? Возможно, тебе следовало бы посетить мессу. Там говорили слова, которые пришлись бы тебе по душе. Но когда ты говоришь «мы», имеешь ли ты в виду самого себя как особу королевской крови? И если нет, что ты имеешь в виду?

Джеймс выпрямился в седле:

– Я имею в виду себя и своих спутников. Разумеется, я не собираюсь присваивать королевские титулы.

– Понятно. – Наступила долгая пауза. – Мне очень жаль, что ты не можешь остаться, – наконец сказала она. – В этом замке мы играли детьми и хорошо узнали друг друга. Эти стены священны для нас. Неужели ты должен расстаться со мной сейчас?

Она подошла к его лошади, положила руки на седло и посмотрела на него снизу вверх. Из этого положения его подбородок казался тяжелым и неподвижным, как башни замка.

– Вы гоните меня прочь, – сказал он, дернув за повод и развернувшись, так что она потеряла равновесие и едва не упала. – Вы и ваша глупость. Месса – это меньшее из зол.

Его слова казались бессмысленными.

– Дело в людях, которых вы приближаете к себе, – наконец сказал он, тронулся с места и рысью поскакал прочь.

Из-за отъезда Джеймса Мария показала подать обед в присутственном чертоге королевы вместо Большого зала. На стол подали тушеного кролика, каплуна в лимонном соусе, вареный лук и кубики сладкого молочного желе. Солнце ярко освещало просторную комнату.

– Лорд Джеймс и его спутники уехали, – объявила Мария. – Увы, они не могут остаться. Думаю, это шутка, так как сегодня первое апреля и у них нет причин для недовольства. Тем не менее мы поедим, а потом устроим соколиную охоту, как собирались. Они, несомненно, присоединятся к нам завтра.

На лице Риччио заиграла широкая улыбка.

– Тогда позвольте поднять тост за их удачную поездку в… куда бы они ни отправились, – сказал он и поднял золотой бокал. Апрельское солнце заиграло на рубинах и сапфирах, украшавших ободок.

После обеда, когда они направлялись во дворец через верхний двор, Мария повернулась к Дарнли и сказала:

– Теперь мы будем охотиться до темноты. Все готово. – Она хотела повернуться и обратиться к остальным, но хмурое лицо Дарнли остановило ее.

– Я плохо себя чувствую, – сказал он. – У меня болит голова.

Голова Дарнли действительно пульсировала болью при каждом шаге, и к тому времени, когда он вошел во дворец, боль настолько усилилась, что ему пришлось обхватить голову руками. Он поспешил в свою спальню и со стоном упал на огромную кровать. Его слуга Тейлор стащил с хозяина сапоги и раздел его. К вечеру он начал бредить.

– Это лихорадка, – сказал Бургойн, который с детства был врачом Марии, а теперь стал ее другом. – У человека его возраста нет причин для беспокойства. Он будет потеть, бредить и метаться в постели, а потом заснет. Когда он проснется, то не будет ничего помнить. Это нам предстоит бессонная ночь.

Дарнли несколько дней пролежал с лихорадкой, а потом болезнь внезапно отступила. Он сел и распорядился принести свой любимый щавелевый суп с инжиром. Поварам пришлось потрудиться, чтобы найти рецепт. К нему пришли музыканты, и Мария посетила его, оставшись довольной его состоянием. Но к утру он почувствовал себя хуже, и его стало тошнить.

Мария сразу же послала за Бургойном. После осмотра французский врач вышел из комнаты и грустно покачал головой.

– Корь, – сказал он. – Лорд Дарнли ослаб после лихорадки и заболел корью.

Дарнли утопал в поту в огромной королевской постели. Казалось, вода окружала его изнутри и снаружи. Вода сочилась из него, и он тонул в жидкой трясине. Он не почувствовал, как слуги подняли его, сменили белье, проветрили матрас и снова уложили его на сухие простыни. Его лихорадка усилилась, и он слышал лишь горячечный гул в голове и мелькание бессвязных образов за закрытыми веками. Иногда появлялось постороннее присутствие, мягкое и успокаивающее. Оно казалось смутно знакомым, но он не понимал, кто это.

– Мсье Бургойн, он не узнает меня, – сказала Мария, утомленная после ночного дежурства у постели Дарнли.

– Он узнает вас в своих снах, – ответил врач. – Но вам нужно отдохнуть. Почему вы так настаиваете на этой бессонной страже?

– Не знаю. Возможно, потому, что это первая стража, которой я удостоилась… после короля Франциска.

– Бдение у ложа больного – это не честь, которой можно удостоиться, а тяжкий крест.

– Я люблю Дарнли! – неожиданно выпалила она. – Пожалуйста, скажите, что он не умрет!

Бургойн выглядел удивленным.

– Молодой человек не может умереть от кори, если он не страдает другой тяжелой болезнью, такой, как сифилис, или не является чрезвычайно слабым от рождения.

Дарнли лежал, кашляя и отхаркиваясь. Каждый приступ кашля сотрясал его худое тело и отдавался в его воспаленном горле. В его рту появились белые нарывы, а слизистая оболочка вокруг них была красной и опухшей, отчего он не мог глотать. Его пустой желудок содрогался от спазмов, и при каждом сокращении мышц казалось, будто внутренности разрываются на части. Свет так резал ему глаза, что все окна пришлось закрыть ставнями, и возле его постели не горело ни одной свечи.

Мария сидела рядом с ним в темноте, словно изящная египетская богиня, стоящая на страже перед гробницей фараона. Каждый раз, когда она прикасалась к нему, его кожа была сухой и горячей, как одна из chaufrettes, серебряных грелок для ног, которыми она пользовалась зимой. Франциск никогда не был таким горячим. Может ли человек пережить такой жар?

Мария смотрела на его съежившееся тело – он сильно исхудал – и чувствовала, как он ускользает от нее. Она часами молилась, сидя на табурете рядом с ним. В полумраке спальни могло почудиться, что он уже лежит в гробнице, а его бледное лицо и тело, покрытое простыней, казалось надгробной статуей, вырезанной из алебастра.

Она не могла потерять его. Она не могла во второй раз уступить смерти своего возлюбленного.

«Если бы я могла занять твое место, – думала она. – Лежать в постели и сражаться с болезнью, когда смерть войдет в спальню, надеясь одержать легкую победу, я бы схватила ее костистые пальцы и сломала их один за другим. Я слышала бы их хруст и видела, как куски падают на пол».

Дарнли застонал и перекатился на другой бок.

«Нет, смерть не получит тебя! Ей сначала придется сразиться со мной и одолеть меня, обезоружить твоего стража. Смерть не справится со мной», – пообещала Мария, отирая его лоб платком, намоченным в холодной душистой воде.

На шестой день у Дарнли появились красные точки на лице и шее. Точки быстро распространились на другие части тела, и температура упала. Его глаза открылись, и он впервые увидел Марию.

– Как… долго ты была здесь? – хрипло спросил он.

– Все время, пока ты болел, – ответила она.

Он криво улыбнулся:

– И как долго я болел?

– С Материнского воскресенья после мессы и почти до Страстного воскресенья. Оно будет завтра.

Дата добавления: 2015-08-28