зеркала, которые на самом деле являются дверьми в мечту или вратами в ад. Мне снятся
звери, которые не могут существовать. Мне снятся вещи, которым я не знаю названия. Я
плачу во сне. Сильные руки удерживают меня. Я дрожу. Я чувствую, что умираю.
И что-то во сне хочет, чтобы я умерла. Или перестала существовать, насколько я это
понимаю.
Это злит меня. Я не перестану существовать. Я не умру, и не важно, сколько боли ждет
меня в жизни. Я кому-то что-то обещала. Кому-то, кто для меня был самой яркой звездой,
самым жарким солнцем. Кому-то, на кого я хотела быть похожей. Я хочу узнать, кто это.
Я проталкиваюсь сквозь холодные мрачные сны.
Ко мне тянется человек в красной мантии. Он красив, соблазнителен и очень злится на
меня. Он зовет меня, призывает меня. У него есть какая-то власть надо мной. Я хочу к
нему уйти. Мне нужно идти к нему. Я принадлежу ему. Он сделал меня такой, какая я
сейчас. «Я расскажу тебе о той, о ком ты горюешь, — обещает он. — Я расскажу тебе о ее
последних днях. Ты хочешь это услышать». Да, да, я не знаю, о ком он говорит, но
отчаянно хочу услышать о ней. Была ли она счастлива, улыбалась ли она, была ли храброй
до конца? Произошло ли это быстро? Скажи «да». Скажи, что она не испытывала боли.
«Найди мне Книгу, — говорит он, — и я расскажу тебе все. Дам тебе все. Призови Зверя.
Освободи его и меня». Мне не нужна эта книга. Я ее боюсь. «Я верну тебе ту, о ком ты
горюешь. Я верну тебе воспоминания о ней, и даже больше».
Я думаю, что умру, если воспоминания вернутся. В них была дыра. Теперь на ее месте
пропасть.
«Ты должна жить, чтобы вернуть эти воспоминания!» — рычит мне издалека другой
голос. Я чувствую, как подрагивает моя кожа, слышу заклинания. Они заглушают голос
человека в красной одежде. Он неистовствует, растекается кровью, тонет в ней, исчезает, и
я на некоторое время оказываюсь в безопасности.
Я воздушный змей, попавший в торнадо, но у меня длинная бечева. И я чувствую, как
она натягивается. Кто-то где-то держит другой ее конец, и, хотя он не может спасти меня
от шторма, он не позволяет мне потеряться, пока я не наберусь сил.
Этого достаточно.
Я выживу.
Он включает для меня музыку. Она мне очень нравится.
Я поняла, что у моего тела есть и другие возможности получить удовольствие. Он
называет это танцем. Он лежит, раскинувшись на кровати, закинув руки за голову, гора
мускулов и татуировок на кроваво-красном шелке простыней, и наблюдает за тем, как я
танцую голышом по комнате. Его взгляд жаркий, чувственный, и я знаю, что мой танец
ему очень нравится.
Ритм ускоряется, уводит меня за собой. Песня ему соответствует. Только недавно он
объяснил мне, что момент особенного удовольствия называется «оргазмом» и «приходит»,
а песня — это перепевка Брюса Спрингстина кем-то по имени Манфред Манн. Снова и
снова повторяются слова «Я пришел за тобой».
Я смеюсь и пою для него. Я ставлю эту песню снова и снова. Он смотрит на меня. Я
теряюсь в ритме. Запрокидываю голову, выгибаю спину. Когда я снова смотрю на него, он
поет: «Девочка, дай мне время замести следы».
Я смеюсь.
— Никогда, — говорю я.
Если мой зверь вздумает уйти от меня, я его выслежу. Он мой. Я ему так и говорю.
Он хмурится. Спрыгивает с кровати, оказывается надо мной. Я его забавляю. Я это
вижу по его лицу, чувствую в его теле. Он танцует со мной. Я снова любуюсь тем, какой
он сильный, мощный и уверенный в себе. По десятибалльной шкале я дала бы этому
хищнику десять баллов. А это значит, что я тоже заслуживаю десятки. Я горжусь собой.
Наш секс неудержим. У нас обоих останутся синяки.
— Я хочу, чтобы всегда было так, — говорю я ему.
Его ноздри раздуваются, в обсидиановых глазах — насмешка.
— Попытайся это запомнить.
— Мне не надо пытаться. Мои чувства никогда не изменятся.
— Ох, Мак, — говорит он, и его смех такой же темный и холодный, как место, которое
мне снилось. — Однажды ты задумаешься, можно ли ненавидеть меня сильнее.
Мой зверь любит музыку. У него есть розовая штука под названием «ай-под», и, хотя я
не понимаю, под чем она может говорить «ай», штука издает много других звуков. Мой
зверь проигрывает мне песни снова и снова и внимательно наблюдает за мной, даже когда
я не танцую.
От некоторых песен я злюсь, они мне не нравятся. Я пытаюсь заставить его выключить
их, но он держит «ай-под» над моей головой, и я не могу дотянуться. Мне нравятся
жесткие, сексуальные песни, вроде «Pussy Liquor» и «Foxy, Foxy». А он предпочитает
веселые и счастливые песни, и меня уже тошнит от «What a Wonderful World» и
«Tubthumping». Он смотрит на меня, постоянно наблюдает за мной, когда звучат эти
песни. У них глупые названия, и я их ненавижу.
Иногда он показывает мне картинки. Их я тоже ненавижу. Это картинки с изображением
других. Чаще всего на них женщина, которую он называет Алиной. Я не знаю, зачем ему
картинки с ней, если у него есть я! А от взгляда на нее у меня внутри становится жарко и
холодно одновременно. Мне больно на нее смотреть.
Иногда он рассказывает мне истории. Его любимая — про книгу, которая на самом деле
чудовище и может уничтожить мир. Скучно!
Однажды он рассказал мне историю об Алине и сообщил, что она умерла. Я кричала на
него и плакала, не знаю почему.
Сегодня он показал мне нечто новое. Фотографии человека, которого он назвал Джек
Лейн. Я порвала их на клочки и бросила ему в лицо.
А сейчас я простила его, потому что он во мне, его большие руки на моей петунии — я
не знаю этого слова, не знаю, откуда оно появилось! — на моей заднице, и он движется
так сильно, так ритмично, так глубоко, что я мурлычу всем телом, а он целует меня так,
что я не могу и не хочу дышать. Он в моей душе, а я в его, мы в постели, но мы и в
пустыне, и я не знаю, где заканчиваюсь я и начинается он, и я считаю, что его странности
с музыкой, фотографиями и раздражающими историями — это небольшая цена за такое
удовольствие.
Он кончает, содрогается во мне. Я следую за ним, содрогаюсь в такт его движениям.
Когда он кончает, он издает низкий горловой звук, такой дикий, животный и сексуальный,
что я невольно думаю о том, что стоит ему посмотреть на меня и издать этот звук — и я
могу испытать оргазм.
Он обнимает меня. Он приятно пахнет.
Я закрываю глаза.
Он снова начинает свои глупые истории.
— Мне неинтересно. — Я поднимаю голову с его груди. — Прекрати болтать.
Я накрываю его рот ладонью. Он отталкивает ее.
— Тебе должно быть интересно, Мак.
— Меня тошнит от этого слова! Я не знаю, что такое «Мак». Мне не нравятся твои
картинки. Я ненавижу твои истории!
— Мак — это твое имя. Ты МакКайла Лейн. А коротко — Мак. Вот кто ты. Ты ши-
видящая. Вот кто ты. Тебя вырастили Джек и Рейни Лейн. Они твои родители, они любят
тебя. Ты им очень нужна. Алина была твоей сестрой. Ее убили.
— Прекрати! Я не буду слушать!
Я зажимаю уши ладонями.
Он отводит их в стороны.
— Ты любишь розовый цвет.
— Я терпеть не могу розовый! Я люблю красный и черный.
Цвета крови и смерти. Цвета татуировок на его прекрасном теле, которые покрывают
его ноги, живот, часть груди и обвивают шею.
Он подминает меня под себя и удерживает мое лицо ладонями.
— Посмотри на меня. Кто я?
Что-то я забыла. И не хочу вспоминать.
— Ты мой любовник.
— Я не всегда был им, Мак. Было время, когда я тебе даже не нравился. Ты никогда мне
не доверяла.
Почему он говорит мне неправду? Почему он так хочет испортить то, что у нас есть? У
нас есть настоящее. Оно идеально. В нем нет холода, нет боли, нет смерти, нет
предательства, нет ледяных мест и ужасных монстров, которые могут превратить тебя в
нечто, чего ты не можешь понять, и могут заставить тебя стыдиться, стыдиться… Здесь
есть только удовольствие, бесконечное удовольствие.
— Я доверяю тебе, — говорю я. — Мы одинаковые.
Его улыбка острая, как кинжал.
— Мы разные. Я уже говорил тебе. Никогда не совершай этой ошибки. Похоть делает
нас похожими. Но мы не одно и то же. И никогда не будем.
— Ты беспокоишься о вещах, которые не имеют значения. И слишком много говоришь.
— Ты подарила мне торт на день рождения. Он был розовым. Я размазал его по
потолку.
Я не знаю, что такое «день рождения» и «торт», поэтому молчу.
— Тебе нравятся автомобили. Я позволил тебе водить мой «вайпер».
Автомобили! Их я помню. Обтекаемые, сексуальные, быстрые, мощные, как все, что
мне нравится. Что-то шевелится у меня внутри.
— Почему ты размазал этот «торт на день рождения» по потолку? — Я жду его ответа,
и меня терзает странное дежавю — словно я часто ждала ответов от моего зверя, но редко
их получала, если получала вообще.
Он смотрит на меня. Кажется, он удивлен тем, что я задала такой вопрос. Меня мало
интересует разговор. У нас есть только настоящее. Я встретила его, и в тот же день он стал
моим любовником. Какое мне дело до вещей с названиями «торт» и «день рождения»? И
все же я почему-то очень ждала ответа и была странно разочарована, когда он так и не
прозвучал.
— Я Иерихон Бэрронс. Назови меня по имени.
Я пытаюсь отвернуться, но его руки удерживают мое лицо, как тиски, и у меня ничего
не получается. Я закрываю глаза.
Он трясет меня.
— Назови мое имя.
— Нет.
— Черт побери, ты можешь хоть немного мне посодействовать?
— Я не знаю слова «посодействовать».
— Ну естественно! — рычит он.
— Я считаю, что ты выдумываешь слова.
— Я не выдумываю слова.
— Выдумываешь.
— Нет.
— Да.
— Нет.
Я смеюсь.
— Женщина, ты сводишь меня с ума, — бормочет он.
Мы часто так делаем. Спорим, как дети. Он упрямый, мой зверь.
— Открой глаза и произнеси мое имя.
Я тут же сильнее зажмуриваюсь.
— Если ты произнесешь мое имя, у меня встанет.
Мои глаза распахиваются.
— Иерихон Бэрронс, — ласково говорю я.
Он издает звук, как от боли.
— Черт бы тебя побрал, женщина! Часть меня даже хочет, чтобы ты такой и осталась.
Я касаюсь его лица.
— А мне нравится быть такой. И нравится, когда ты такой. Когда ты… Какое слово ты
произнес? Содействуешь.
— Попроси, чтобы я трахнул тебя.
Я улыбнулась и послушалась. Мы возвращались на территорию, которая была мне
знакома.
— Ты не произнесла моего имени. Называй меня по имени, когда хочешь, чтобы я тебя
трахнул.
— Трахни меня, Иерихон Бэрронс.
— С этого момента ты будешь называть меня Иерихоном Бэрронсом каждый раз, когда
будешь обращаться ко мне.
Он странный зверь. Но он дает мне то, что я хочу. Думаю, мне будет не так уж сложно
ответить ему тем же.
Так у нас началось новое существование. Я называю его Иерихон Бэрронс, он зовет
меня Мак.
Мы больше не животные.
У нас есть имена.
Мне снится эта его Алина, и я просыпаюсь в слезах. Но во мне появляется нечто новое.
Нечто холодное и взрывоопасное таится под моим плачем.
Я не знаю, как это называется, но от этого я теряю покой. Я хожу по комнате, как зверь
по клетке, я разбиваю вещи, разбрасываю их. Я кричу, пока не срываю голос.
Внезапно у меня появляются новые слова.
Ярость.
Злость. Жестокость.
Я злюсь так, как никогда еще не злилась. Я хочу покарать землю своим горем и
безумием.
Я хочу чего-то. Но не знаю, как назвать то, чего я хочу.
Он молча за мной наблюдает.
Я думаю, что, наверное, он хочет секса. Я иду к нему. Он садится на край кровати и
притягивает меня к себе, поставив между своими ногами.
Мои руки болят. Он целует их.
— Месть, — мягко говорит он. — Они забрали слишком много. Ты сдаешься и
погибаешь или учишься возвращать удар. Месть, Мак.
Я склоняю голову. Я пробую это слово. Месть. Да. Именно этого я хочу.
Когда я просыпаюсь, его нет, и мне становится плохо, но скоро он возвращается и
приносит много коробок, некоторые из них приятно пахнут.
Я больше не сопротивляюсь, когда он предлагает мне еду. Я даже предвкушаю это. Еда
— это удовольствие. Иногда я кладу еду на его тело и слизываю ее, а он смотрит на меня
темными глазами и содрогается, когда кончает.
Он уходит и возвращается с другими коробками.
Я сижу на кровати, ем и смотрю на него.
Он открывает коробки и начинает что-то строить. Что-то странное. Он включает «ай-
под», и от этой музыки я чувствую себя неуютно… маленькой, как ребенок.
— Это елка, Мак. Вы с Алиной наряжали ее каждый год. Я не смог достать живую. Мы
в Темной Зоне. Ты помнишь, что такое Темные Зоны?
Я качаю головой.
— Это ты так их назвала.
Я качаю головой.
— Как насчет двадцать пятого декабря? Ты знаешь, что это за день?
Я снова качаю головой.
— Это сегодня.
Он протягивает мне книгу. В ней много картинок с толстым человеком в красной
одежде, со звездами и колыбелью, с елками и странными сверкающими штучками на
ветвях.
Все это кажется мне очень глупым.
Он вручает мне одну из многочисленных коробок. Там красивые блестящие штучки. Я
понимаю. Закатываю глаза. Я наелась, и мне хочется заняться сексом.
Но он отказывается подчиниться. Мы снова спорим. Он выигрывает, потому что у него
есть то, что я хочу, и он может меня этого лишить.
Мы украшаем дерево, звучат идиотские жизнерадостные песни.
Когда мы заканчиваем, он делает что-то, и загорается миллион маленьких огоньков,
красных и розовых, зеленых и синих, и у меня перехватывает дыхание, как от удара в
живот.
Я падаю на колени.
Я сижу, скрестив ноги, на полу и долго смотрю на дерево.
Я вспоминаю новые слова. Они приходят медленно.
Рождество.
Подарки.
Мама.
Папа.
Дом. Школа. «Кирпичный». Мобильный телефон. Бассейн. Тринити. Дублин.
Одно слово беспокоит меня больше, чем все остальные, вместе взятые.
Сестра.
Он заставляет меня надеть «одежду». Я ее ненавижу. Она тугая и натирает кожу.
Я срываю ее, бросаю на пол, топчу ногами. Он снова меня одевает, в радужные яркие
цвета, от которых у меня болят глаза.
Мне нравится черный. Это цвет тайны и тишины.
Мне нравится красный. Это цвет похоти и силы.
— Ты носишь черное и красное. — Я злюсь. — Даже на коже у тебя черный и красный.
Я не знаю, почему он устанавливает правила, и говорю ему об этом.
— Я другой, Мак. И устанавливаю правила, потому что я больше и сильнее.
Он смеется. Даже в этом простом звуке слышна сила. Все в нем дышит силой. Это меня
возбуждает. Заставляет все время его хотеть. Даже когда он напряжен и чем-то озабочен.
— Ты не так уж от меня отличаешься. Разве ты не хочешь, чтобы я была похожа на
тебя? — Я стягиваю через голову узкую розовую футболку.
Моя грудь подпрыгивает. Он смотрит на нее, потом отворачивается.
Я жду, когда он повернется снова. Он всегда поворачивается. Но не в этот раз.
— Я не должна мечтать о розовых тортах, разве не это ты говорил? — Я злюсь. —
Ты должен радоваться, что мне нравится черное!
Он резко оборачивается ко мне.
— Что ты сказала, Мак? Когда я тебе это говорил? Расскажи мне об этом!
Я не знаю. Я не понимаю, что я сейчас сказала. Я ничего не помню. Я хмурюсь. У меня
болит голова. Я ненавижу одежду. Я снимаю юбку, но оставляю туфли на каблуках. Голая,
я могу дышать. Мне нравится обувь на каблуках. Благодаря ей я чувствую себя высокой и
сексуальной. Я иду к нему, покачивая бедрами. Мое тело знает, как ходить в такой обуви.
Он хватает меня за плечи, удерживает на расстоянии вытянутой руки. Он не смотрит на
мое тело, только в глаза.
— Розовые торты, Мак. Расскажи мне о розовых тортах.
— Да в крысиную петунию розовые торты! — Я кричу. Я хочу, чтобы он смотрел на мое
тело. Я запуталась. Я боюсь. — Я даже не знаю, что такое эта крысиная петуния!
— Твоя мама сердилась, когда вы с сестрой ругались. Вы говорили «петуния» вместо
слова «жопа», Мак.
— Этого слова, «сестра», я тоже не знаю! — Я вру. Я ненавижу это слово.
— О нет, ты его знаешь. Она была для тебя целым миром. Ее убили. Ей нужно, чтобы
ты отомстила за нее. Ей нужно, чтобы ты вернулась. Вернулась и сражалась, Мак. Черт
побери, сражалась! Если бы ты дралась так, как трахаешься, ты вышла бы из этой комнаты
в тот же день, как я принес тебя, сюда!
— Я не хочу выходить из этой комнаты! Мне нравится эта комната!
Я ему покажу, как я дерусь! Я прыгаю на него, пускаю в ход кулаки, зубы, ногти.
Но у меня ничего не выходит. Он непоколебим, как скала.
Он не позволяет мне причинить вред ему или себе. Мы спотыкаемся и падаем на пол.
Внезапно моя злость проходит.
Я лежу на нем. В груди болит. Я сбрасываю обувь.
Я опускаю голову ему на грудь. Мы неподвижны. Его руки удерживают меня, сильные,
уверенные, безопасные.
— Я скучаю по ней, — говорю я. — Я не знаю, как жить без нее. Во мне дыра, которую
ничем не заполнить.
А помимо дыры есть кое-что еще. Что-то настолько мерзкое, что я отказываюсь это
видеть. Я устала. Я не хочу больше чувствовать. Ни боли. Ни утраты. Ни ошибок. Только
черное и красное. Смерть, молчание, похоть, сила. Только тогда мне спокойно.
— Понимаю.
Я поднимаю голову и смотрю на него. В его глазах таятся тени. Я знаю эти тени.
Он действительно понимает.
— Тогда почему ты заставляешь меня?
— Потому что если ты не найдешь, чем заполнить эту дыру, Мак, найдет кто-нибудь
другой. И если кто-нибудь другой ее заполнит, он завладеет тобой. Навечно. И ты никогда
не вернешься.
— Ты странный человек.
— Вот как? — Он слабо улыбается. — Я уже человек? Я больше не зверь?
Только так я и называла его раньше: мой любовник, мой зверь.
Но теперь я нашла еще одно слово — «человек». Я смотрю на него. Его лицо словно
мерцает и изменяется, и в какой-то миг кажется мне жутко знакомым, словно я знала его
когда-то прежде, не здесь. Я касаюсь его, медленно провожу пальцами по высокомерным и
прекрасным чертам. Он поворачивается к моей ладони, целует ее. Я вижу за ним какие-то
очертания. Книги, и полки, и шкафы с безделушками.
Я ахаю.
Его руки сжимают мою талию, причиняя боль.
— Что? Что ты видела?
— Тебя. Книги. Много книг. Ты… я… знаю тебя. Ты… — Я замолкаю.
Вывеска, скрипящая на ветру. Янтарный свет канделябров. Камин. Дождь. Бесконечный
дождь. Звенит колокольчик. Мне нравится этот звук.
Я трясу головой. Нет такого места, нет такого времени. Я еще сильнее трясу головой.
Он удивляет меня. Он не произносит слов, которых я не хочу слышать. Не кричит на
меня, не называет Мак и не настаивает, чтобы я продолжала.
И даже, когда я открываю рот, чтобы снова заговорить, он целует меня. Крепко.
И затыкает мой рот своим языком.
Он целует меня до тех пор, пока я не забываю, как говорить и даже как дышать, до тех
пор, пока мне не становится все равно, смогу ли я вообще дышать. До тех пор пока я не
забываю, что он на миг показался мне не зверем, а человеком. До тех пор пока картинки,
которые так беспокоят меня, не разлетаются пеплом от жара нашего желания.
Он относит меня на кровать и бросает на нее. Я чувствую злость в его теле, но не
понимаю, почему он злится.
Я вытягиваюсь в струнку на гладком шелке, наслаждаясь его чудными
прикосновениями и точно зная, что сейчас будет. Что он собирается со мной сделать. Что
он заставит меня почувствовать.
Он глядит на меня.
— То, как ты на меня смотришь… Черт. Я понимаю, почему они это делают.
— Что делают? Кто?
— Фейри. Превращают женщину в при-йа.
Мне не нравятся эти слова. Они меня пугают. Я — похоть. Он — мой мир. Я так ему и
говорю.
Он смеется, и его глаза сияют, как ночное небо в россыпи мириад звезд.
— Кто я, Мак? — Он накрывает меня своим мощным гибким телом, переплетает
пальцы с моими, заводит мои руки мне за голову.
— Ты мой мир.
— И чего ты от меня хочешь? Произнеси мое имя.
— Я хочу почувствовать тебя внутри, Иерихон. Сейчас.
У нас дикий секс, словно мы наказываем друг друга. Я чувствую, как что-то изменяется.
Во мне. В нем. В этой комнате. Мне это не нравится. Я пытаюсь остановить это своим
телом, вернуть все, как было. Я не смотрю на эту комнату, в которой мы существуем. Я не
позволяю себе задумываться о том, что за этими стенами. Я здесь, и он здесь, большую
часть времени, и этого достаточно.
Позже, когда я парю, словно воздушный шарик, в том чудесном сумеречном месте, из
которого мы отправляемся в страну снов, я слышу, как он делает глубокий вдох, будто
собираясь что-то сказать.
И выдыхает.
Ругается.
Снова делает вдох, но опять ничего не говорит.
Он ворчит и бьет кулаком подушку. Его раздирают противоречия, этого странного
человека, он хочет говорить и одновременно не хочет этого.
Наконец он напряженно произносит:
— Что ты надела на школьный выпускной, Мак?
— Розовое платье, — бормочу я. — Тиффани купила такое же. Она испортила мне
праздник. Но у меня были туфли от Бетси Джонсон. А у нее от Стюарта Витзмана. Мои
туфли были лучше.
Я смеюсь. Этот звук издает кто-то другой, кого я не знаю. Молодой и беззаботный.
Женщина, которая не знает боли, никогда ее не знала.
Он касается моего лица.
Что-то в его прикосновении изменилось. Он словно прощается со мной, в панике
осознаю я. Но в сумерках моего сознания на горизонте уже показывается луна снов.
— Не бросай меня. — Я бью кулаками по простыне.
— Не брошу, Мак.
Я знаю, что уже сплю, потому что только во сне может существовать та глупость,
которую он произнес:
— Это ты оставишь меня, девочка-радуга.
Мы снова танцуем под «Tubthumping». Он заставляет меня танцевать по комнате и
напевать: «Меня сбили с ног, но я поднимаюсь снова. Тебе ни за что не удержать меня на
коленях».
Он танцует со мной. Мы выкрикиваем слова песни. От вида этого мужчины, большого,
сексуального, мощного — и, насколько знала какая-то часть меня, невероятно опасного и
совершенно непредсказуемого, — танцующего и кричащего о том, что никто не собьет его
с ног, во мне что-то сломалось.
Внезапно я засмеялась и никак не могла остановиться. Я смеялась так сильно, что с
трудом могла вздохнуть.
— Никогда не думала, что ты можешь танцевать. Или веселиться, если уж на то пошло.
Он застыл.
— Мисс Лейн? — медленно произнес он.
— А? Кто она?
Он внимательно смотрит на меня.
— Кто я?
Я тоже смотрю на него, чувствуя опасность. Мне это не нравится. Я хочу танцевать и
говорю ему об этом, но он выключает музыку.
— Что произошло на Хэллоуин, мисс Лейн? — спрашивает он, и у меня появляется
странное чувство, словно он уже давно задает мне этот вопрос снова и снова, а я забываю
об этом. Отказываюсь даже слышать его. И, возможно, точно так же отказывалась
услышать десятки других вопросов.
Почему он называет меня новым именем? Я не она. Он повторяет вопрос. Хэллоуин. От
этого слова у меня по спине бегут мурашки. Что-то темное пытается вынырнуть из моей
памяти, выбраться на поверхность, которую я пыталась сохранить неподвижной и
спокойной, для этого мне и был нужен секс, секс, секс. Внезапно я понимаю, что больше
не смеюсь, что мое тело дрожит, а кости словно становятся мягче. Я падаю на колени.
Обхватываю голову руками и трясу ею.
Нет, нет, нет. Я не хочу знать!
Видения атаковали меня: толпа, кричащая, беспорядочная. Темные улицы, мокрые от
дождя. Тени, хищно и жадно движущиеся в темноте. Красная «феррари». Разбитые стекла.
Пожары. Люди, которых ведут, гонят в ад.
Место с книгами и огнями досталось врагу. Оно много значило для меня, это место. Я
многое потеряла, но это место у меня оставалось.
Отвратительная еда. Оружие, в котором я нуждалась и которого боялась. Беснующаяся
толпа. Люди, топчущие друг друга. Горящий город. Башня. Темнота и страх. И, наконец,
рассвет.
Святая вода выплескивается, шипит на стали.
Церковь.
Я замыкаюсь. Закрываю щитом свои сердце и разум. Я не пойду туда. Нет/не было/не
будет церкви в моем существовании.
Я смотрю на него.
Я знаю его. Я не доверяю ему. Или я не доверяю себе?
— Ты мой любовник, — говорю я.
Он вздыхает и трет подбородок.
— Мак, нам нужно выйти из этой комнаты. Там, снаружи, плохо. Прошло уже столько
времени. Мне нужно, чтобы ты вернулась.
— Я же здесь.
— Что случилось в… — он резко замолкает, его ноздри раздуваются, на скулах ходят
желваки, — …церкви?
Кажется, он хочет услышать о том, что произошло, не больше, чем я хочу об этом
говорить. Но если наши желания совпадают, зачем же он настаивает?
— Я не знаю этого слова, — холодно говорю я.
— Церковь, Мак. Невидимые принцы. Помнишь?
— Я не знаю этих слов.
— Они изнасиловали тебя.
— Я не знаю этого слова! — Мои руки сжимаются в кулаки, ногти впиваются в кожу.
— Они отняли твою волю. Отняли твою силу. Заставили почувствовать себя
беспомощной. Потерянной. Одинокой. Мертвой внутри.
— Ты должен был быть там!
Я рычу, но не знаю почему. Я никогда не была в церкви. Меня трясет крупной дрожью.
Я чувствую себя так, словно вот-вот взорвусь.
Он падает передо мной на колени, хватает меня за плечи.
— Я знаю, что должен! — рычит он в ответ. — Сколько долбаных раз я, по-твоему,
вспоминал эту ночь?
Я бью его кулаками. Колочу изо всех сил.
— Тогда почему тебя там не было? — кричу я.
Он не сопротивляется.
— Это сложно объяснить.
— «Сложно объяснить» на самом деле означает «я облажался и ищу оправданий»! —
ору я.
— Хорошо. Я облажался! — орет он мне в ответ. — Но я застрял в долбаной
Шотландии, потому что ты попросила меня помочь этим проклятым МакКелтарам!
— А, вот и нашлось оправдание! — Я смотрю на него, злясь и чувствуя, что меня
предали, но не понимаю почему.
— Откуда мне было знать? Я что, кажусь всеведущим?
— Да!
— Ну так это неправда! Ты должна была быть в аббатстве. Или вернуться в Ашфорд. Я
пытался отправить тебя домой. Пытался взять с собой в Шотландию. Но ты никогда не
делала того, что я тебе говорил. И где, на хрен, мотался твой маленький принц Фейри?
Почему он не спас тебя?
— Я не знаю таких слов — Фейри, принц.
Слова обжигают мой язык. Я ненавижу их.
— Знаешь, знаешь. В'лейн. Помнишь В'лейна? Он был там, Мак? Он был в церкви?
Был? — Он трясет меня. — Отвечай мне!
Я ничего не говорю, и он повторяет тем странным многоголосым тоном, которым
иногда говорит:
— В'ЛЕЙН БЫЛ ТАМ, КОГДА ТЕБЯ НАСИЛОВАЛИ?
В'лейн тоже меня подвел. Он был нужен мне, но не пришел.
Я качаю головой.
Хватка на моих плечах немного ослабевает.
— Ты можешь это сделать, Мак. Я здесь. Сейчас ты в безопасности. Ты можешь
вспомнить. Они больше не причинят тебе вреда.
О нет, еще как причинят. Я не буду вспоминать и не выйду из этой комнаты.
Здесь есть вещи, которые удержат монстров вдали от меня. И мне нужны эти вещи.
Прямо сейчас. Его тело. Его страсть. Чтобы стереть все это. Я толкаю его на пол, сходя с
ума от желания. Он жестко отвечает. Мы буквально взрываемся, тянем друг друга за
волосы, целуемся, сталкиваемся. Перекатываемся по полу. Я хочу быть сверху, но он
переворачивает меня, распинает. Лижет, пробует, доводит до оргазма снова и снова, а
потом несет на кровать, накрывает своим телом. Когда он толкается внутри, я со всей
силой своей злости толкаюсь навстречу, проникаю в него той магией, что живет в моей
голове, потому что меня чертовски бесит то, что он заставляет меня думать и вспоминать.
Теперь моя очередь копаться в его мозгу, и…
…мы в его теле, оба, и мы убиваем без остановки, и наш член напрягается. Никогда
раньше нам не было так хорошо от убийств. Плохо тоже не было, но теперь это стало
просто восхитительным. Теперь это сила, похоть, жизнь. Дети мертвы, женщины уже
остыли, мужчины умирают. Хрустят кости, плещет кровь…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |