Бабочки никогда не умирают 7 страница

— Блядь, Костик, носи футболки! – да, мысль о том, что с ним сделает любовник, если он порвет дорогую ткань рубашки, немного отвлекала от процесса, но в целом не раздражает. Хотя, реализация той фантазии про страстное разрывание одежды друг на друге и последующий бешеный секс была бы кстати.— Или, еще лучше, что-то на молнии…

— Аха, а еще лучше – ходи голым, да? – Он на лету успел словить всё же оторванную пуговицу.

Возбуждение скручивало всё внутри, а запас терпения так и вовсе подходил к концу.

— Не откажусь,— справился таки с вредным предметом гардероба при минимальных потерях. – Дальше сам, а я полюбуюсь.

— Ишь, какой хитрый выискался,— Костя хрипло смеётся, демонстративно медленно расстегивая пуговицу на джинсах. А как хотелось содрать их как можно быстрее и опрокинуть на кровать эту язву! И любить, любить до сорванного от стонов голоса. – Ну, смотри. Только руками не трогай… </i>

<center>***</center>

В какой момент Кирилл прекращает перекатывать между пальцами пуговицу, он не замечает. Мгновение — и перламутровый пластик оказывается плотно зажат в кулаке.

<i>«– В какой руке? – Не-е-ет, это ты угадай, в какой… – Ко-о-от, так не честно!».</i>

Саша рывком поднимается с места, игнорируя удивленный вскрик Оксаны, и выбегает из кабинета, чувствуя, как спину прожигает взгляд Кирилла.

Порезанная ладонь невыносимо жжет.

========== Глава 9 ==========

Сколько это будет продолжаться? День? Два? Или, может быть, не закончится никогда? Саша обессиленно закрывает глаза, даже не пытаясь справиться с тем ощущением беспомощности, которое его охватило.

Он сходит с ума. Медленно, но совершенно точно. И, что самое смешное, даже не пытается этому воспрепятствовать. Извращенно-приятное ощущение, что от тебя уже ничего не зависит. Ты есть – и тебя нет. Ты просто отзвук былой жизни, воспоминание.

Считать про себя до десяти становится уже привычным делом. Сейчас главное – не сорваться, предельно ясно понимает он, едва слышно шепча сам себе «семь». Снова не сорваться, ведь это так приятно – отпустить себя, забыв про тормоза. Сойти, наконец, с ума.

Наверное, это должно было его пугать, но Саша в какой-то момент успокаивается, на краткий миг перестав слышать шум вокруг. «Десять»,— говорит он сам себе и, делая очередной глубокий вдох, заставляет себя вернуться в кабинет.

— Александр Николаевич,— обеспокоенная Оксана, кажется, готова хоть сейчас вызвать «скорую». Она, позабыв про этикет и смущение, прикасается прохладной ладонью к его лбу, пытаясь определить, нет ли повышенной температуры, и мягко подталкивает к диванчику для посетителей. – Присядьте, я сейчас сделаю вам чай.

Он совершенно не понимает, зачем ему какой-то чай и вообще зачем акцентировать на происшедшем внимание. Единственное, чего хочется, это чтоб все оставили его в покое. Или нет. Пусть будут, пусть дергают, задавая сотню вопросов, пусть заставляют его думать, чувствовать, жить.

— Оксана, я…— пытается усмирить неожиданный энтузиазм секретаря Александр, но девушка неожиданно обзаводится союзником: Кирилл, так и не проронив ни слова, хватает за руку, тянет и, уличив момент, когда Оксана отвернулась, с силой толкает на диванчик, буквально силой заставляя присесть. Его не беспокоит ни то, что он довольно груб с начальником, ни то, что у этого маленького представления есть свидетель.

— Паскудно выглядишь… начальник,— первые слова Кирилла за день. Сашу не удивляет ни равнодушный тон, ни то, что парень старательно отводит взгляд, словно ему противно даже просто смотреть в лицо, ни нарочито грубые прикосновения. Это то, чего он ждал, это нормально, ожидаемо, а потому – даже приятно. И он улыбается этому. Дико, сумасшедше улыбается, так, что Кирилл отшатывается и, что-то едва слышно прошептав, выскакивает из приемной.

— Алек… ой, а куда это Кира? – Оксана с подносом в руках недоуменно смотрит на дверь. Саша в ответ лишь пожимает плечами— какая разница: куда сбежал? Она вряд ли поймет весь кошмар ситуации, в которой они оказались,— да и не уверен, что захочет ей объяснять.

Горячий чай с запахом цитруса вряд ли в состоянии помочь, но он послушно выпивает полчашки, после чего, поблагодарив за заботу, закрывается у себя в кабинете. Кирилл ушел, поэтому он, наконец, может забыться работой.

Он чувствует себя законченным психом, но не может остановиться, изучая документ за документом, папку за папкой. Он анализирует материалы, делая пометки, и в какой-то момент понимает, что уже вечер. Впрочем, нет, не вечер. Ночь. Наверное, это должно пугать, но Саша едва заметно улыбается, понимая, что он не просто проработал, а пережил эти семь часов. Минутное раздумье: стоит ли остаться или все же пойти домой, но от долгого сидения в кресле затекла спина — и это решающий фактор для принятия решения. Он едет… нет, не домой, а просто в квартиру, адрес которой значиться у него в прописке. Дом – это место, где тебя ждут, а у него есть лишь квартира.

Тонкая паутинка инея на лобовом стекле. Он задумчиво царапает ее ногтем, даже не удосужившись отключить сигнализацию. Прохожие оборачиваются, глазея на вора, что добросовестно ждет появления хозяина машины или стражей полиции, а Саша все никак не может понять, зачем ему куда-то ехать? Что делать в четырех стенах? Потом снова утром возвращаться в офис. Правильно, это глупо, думает Саша и, отключив, наконец, сигнализацию, возвращается в свой кабинет, игнорируя удивленные взгляды охраны. До утра еще четыре договора, пять смет и целый кофейник.

<center>***</center>

Спину ломит – все же диван в кабинете не предназначен для сна. Саша не помнит, как добрался до него и заснул, укрывшись пиджаком. В его голове полный сумбур, и мелкие колокольчики звенят внутри при попытке сесть. На губах — привкус кофе. Даже удивительно, как он вообще смог заснуть, учитывая, сколько его, крепкого до горькоты, он выпил. Но все это неважно. Он пережил вчерашний день. Странно, но факт.

Восемь двадцать. Понимая, что вот-вот офис наполнится сотрудниками, он достает из шкафа чистую рубашку. Никогда не думал, что пригодится, но все бывает в первый раз. Хорошо бы еще побриться, но до того, чтоб принести на работу запасную бритву, он тогда не додумался, а теперь уже как-то неважно. И так сойдет. Гораздо больше беспокоят черные круги под глазами, но это уже последствия событий последних дней, ничего не поделать. Впрочем, это тоже неважно.

Открыть окно, впуская в кабинет свежий воздух, и на мгновение залюбоваться снежинками. Маленькие, вихрем кружащиеся снежные бабочки настолько завораживают, что он не сразу понимает, что его зовут.

— Александр Николаевич! Александр Николаевич, да отойдите же вы от окна! Вы же только недавно с больничного!

И как ей объяснить, что они прекрасны? Что это – единственное, что связывает его с ним? Воспоминание, частичка прошлого. Частичка того, что уже никогда не вернется. Саша измучено улыбается и нехотя закрывает окно. Жаль, он бы с таким удовольствием еще немного полюбовался на снегопад.

— Александр Николаевич, что ж вы совсем себя не бережете…— где-то фоном причитает Оксана, но он ее не слушает. Это же совсем не важно. Важно то, что уже начался рабочий день, а значит, у него сотня дел.

<center>***</center>

— Эй… Эй, ты меня слышишь?

Нет, не слышит. Он занят, у него много дел, он…

— Совсем сдурел?! – Он поднимает наконец голову, когда Кирилл, выведенный из себя отсутствием реакции, сгребает со стола все документы и сбрасывает на пол.

— Я – нет, а вот ты очень даже,— раздраженно рычит стажер, не боясь смотреть в глаза. Он смотрит прямо глаза. Застигнутый врасплох пониманием этого факта, Саша даже на мгновение забывает про злость и, склонив голову на бок, с любопытством рассматривает в ответ. Взъерошенный, словно воробей, в глазах легко читается вызов, но Сашу сейчас интересует совсем не это. Он словно впервые видит Кирилла. Такого Кирилла.

Какое тому дело до него? Он же ясно дал понять, что Саша для него – пустое место, так в чем же дело?

— Эй, ты опять улетел, да, начальник? – опять начинает выходить из себя на мгновение успокоившийся Кирилл.

– Слушай, Кирилл, отвяжись,— не выдерживает Саша. – Тебе-то что до того? Ты хотел работать? Вот и работай, а меня не трогай. Всё, свободен. Иди найди себе какое-нибудь занятие.

— Охуел?— обалдевший от такого ответа Кирилл хватает его за воротник рубашки, и, не обращая внимания на треск ткани, и тянет к себе, внимательно заглядывая в лицо. – Да что с тобой такое, Логинов? Совсем крыша съехала, помахав рукой на прощанье?!

Саша хочет сказать, что с ним все в порядке, что наглый сопляк совсем оборзел, но внезапно забывает все слова. Он завороженно рассматривает маленькое пятнышко, выглядывающее из-за воротника рубашки Кирилла. Маленькое красное пятнышко. Он знает, что оно одно из многих, что алеют теперь на белой коже, протягивает руку, чтоб коснуться, ощутить его реальность, но внезапно оказывается отброшен в сторону.

— Не лезь! Не прикасайся ко мне! – кричит ему в лицо Кирилл, отшатываясь, но Саша его не слушает, вновь протягивает руку, успевая в последний момент ухватить за рубашку, притягивая к себе. Дрожащими пальцами расстегивает две верхние пуговицы и осторожно, почему-то боясь сделать больно, проводит подушечкой указательного пальца по красному пятнышку около ключицы, не понимая, почему оно вдруг сменило цвет, став ярко-алым. Красных отметин становится больше, они появляются не только на коже Кирилла, но и на рубашке, алой россыпью украшая ткань.

— Тебе… больно? Это я виноват? Прости…— шепчет Саша, убирая руку и отступая на шаг. Он уже готов развернуться, чтоб опять сесть за свой стол, когда его хватают за руки и Кирилл срывающимся голосом хрипит: «Кровь». Что? Кровь? Где? Ах, это… Это мелочи, так, порезался, когда…

Он задыхается. Колючие снежинки режут горло, а вокруг все залито алым. Саша видит перед собой только багровые всполохи и лицо Кирилла, он цепляется за этот образ, не давая себе окончательно «упасть».

Больно.

Почему же так больно?

Он сжимает его руку, не давая тому отстраниться, но Кирилл, похоже, и не собирается этого делать. Что-то бормоча себе под нос, он тянет к дивану, силой заставляя опуститься на сидение, только сейчас пытаясь освободить руку. Саша мотает головой — нет, не сейчас, чуть позже, когда вокруг прекратится безумный хоровод кровавых бабочек,— но его никто не слушает. Хриплое «подожди» он произносит в пустоту, в бессильном отчаяньи глядя на то, как закрывается дверь.

Один. Снова один. Пора бы уже привыкнуть, но отчего-то больно. Снова больно. Он сжимает ладонь в кулак, немигающим взглядом наблюдая за тем, как кровь крупными каплями тяжело падает на пол. Больно и холодно. Он закрывает глаза, надеясь, что хоть так станет легче и…

— Блядь, да что ж такое! – чужой-родной голос совсем рядом, едва слышен, но Саше хватает и этого. – Что ж ты за человек-то такой, а Шурик?! Давай, разожми руку. Ну же, давай…

<i>«Шурик»</i>. Так называют его только два человека – мать и… <i>он</i>.

Саша сглатывает противный ком в горле и открывает глаза. Родной-чужой рядом. Что-то не так в его облике, но уже все равно. Сейчас это не имеет значения. Он рядом. Саша улыбается этому и послушно разжимает ладонь, как просит-умоляет его <i>он</i>.

— Вот так, умница…— ласково-ласково, словно это не он совсем недавно орал во всю мощь легких, приговаривает родной-чужой, вытирая чем-то влажным его ладонь. Чуть щиплет, но это нестрашно.

Саша не сопротивляется, терпеливо ждет окончания экзекуции, не совсем понимая, почему он его не обнимает, а держится чуть на расстоянии.

— Вот и всё, скоро будешь как новенький,— несколько нервно шутит он, а Саша в ответ тянется к нему за поцелуем и решительно не понимает, почему родной-чужой буквально деревенеет в его объятиях. Не отстраняется, нет, но и не делает попытки приблизиться. Саша уже почти дотрагивается бледных губ своими, когда понимает, что не так. Это не <i>он</i>. Это Кирилл застыл в его объятиях, прерывисто дыша. Это его взгляд затягивает Сашу в омут безумия, это все он. Кирилл. Кирилл, а не Костя.

— Ты…— он с трудом шевелит губами, разжимая руки, давая возможность отстраниться, уйти, сбежать. Но Кирилл не двигается с места. Сидит, все так же глядя прямо в глаза.

— Прости, я…— опять пытается объясниться Саша, но все тщетно. Мелкая, едва заметная дрожь усиливается, теперь его трясет, он все еще не может толком контролировать свое тело. Нужно что-нибудь сделать, но сил нет. – Прости.

Взгляд Кирилла становится нестерпимым, жжет, помогая сдвинуться наконец с места. Он судорожно хватает воздух пересохшими губами и обессиленно откидывается на спинку дивана, закрывая глаза, давая всем желающим возможность уйти, сохраняя достоинство. Темнота под веками вспыхивает алыми всполохами, а тишина, кажется, давит на уши. Саша ждет, вновь сжимая раненой ладонью влажный платок.

Минута? Две? Три? Сколько он уже ждет хлопка двери? Почему медлит? Почему не уходит? Безумие опять рядом, стирает границы реальности.

Саше кажется, что еще немного и всё закончится. Абсолютно все. Его не станет. И только осторожное прикосновение к ладони помогает понять, что он ошибается.

— Ты полный… псих… начальник… Ш-шурик,— тихий, едва слышный голос Кирилла разбивает тишину, наполняя мир вокруг Саши звуками жизни. – Я… я не понимаю, почему он… почему… Не понимаю. Но мне тоже плохо, а ты… ты убиваешь себя. Так нельзя.

Он бы и рад что-то ответить, но сил нет. Он хотел бы сказать, что можно, всё можно, если нет желания жить. Можно умирать раз за разом, забываясь в объятиях любимого человека, погибать от любви, задыхаясь от нежности. Можно жить, не зная светлого чувства, прожигая день за днем в бессмысленной гонке за призрачными идеалами. Но нельзя, абсолютно, совершенно точно нельзя жить, когда теряешь себя. А он потерял.

— Ты слышишь меня, Саш? – его бесцеремонно дергают за рукав, привлекая внимание.

— Слышу. А у тебя? У тебя есть смысл жизни? – он хрипит, с трудом выговаривая слова, в ответ.

Кирилл молчит, не спеша уверять, что всё в шоколаде, ошибочно принимая за него болото вокруг.

— Был. Еще недавно был,— спустя несколько минут произносит он, придвигаясь ближе. – Знаешь, как я тебя ненавижу?

— Догадываюсь,— находит в себе силы улыбнуться Саша.

— А теперь даже сил тебя ненавидеть нет. Ты так…— Кирилл замолкает, пытаясь подобрать нужное слово,— беспомощен… жалок… да, наверное, именно так… Не могу. Это бессмысленно, понимаешь?

Нет, не понимает. Саше сейчас сложно понять то, что именно ненависть помогала ему держаться всё это время, а теперь, видя насколько… жалок, да?... стал Саша, и Кирилл умирает. Морально, духовно, но умирает. Это сложно, да что там «сложно». Это практически больно – думать сейчас о ком-то, кроме него. Но Саше почему-то кажется, что он должен что-то сделать. Кирилл же пытается, значит, и он сможет.

— Нет,— Кирилл вздрагивает, когда он хватает его за плечи, несильно встряхивая,— не бессмысленно. Ты меня ненавидишь, так? «Враг навсегда остается врагом», да? Даже сломленный, но живой он… я все еще враг, так? А раз так, если я жив, то значит, и ты тоже. Ты можешь, Кира, ты все можешь…— шепчет Саша, прислоняясь лбом к виску Кирилла, позволяя себе на краткий миг забыть, где он и что с ним.

========== Глава 10 ==========

Никуда он не поехал.

Саша помнит, что обещал родителям навестить их, но не уверен, что сможет держать маску довольного жизнью человека. Мать наверное уже и забыла, как он выглядит. Опять будет причитать, что он похудел, осунулся, начнет расспрашивать о работе. Мать будет называть «Шуриком». Этого он не вынесет.

Конечно, она не сказала этого вслух, но он по голосу слышал, что она расстроена. Нехорошо, но… «Шурик». Нет, не сегодня, не сейчас. Слишком больно.

Он отговаривается занятостью, головной болью и еще сотней бессмысленных дел. Мерзко, противно врать, но Саша делает над собой усилие и старается говорить так, чтоб она не заподозрила лжи. С каждым разговором это удается всё лучше и лучше. Может быть, когда-нибудь он научится врать так, что и сам поверит в свои слова. А пока — лишь презрительно кривит губы, произнося вслух свою ложь.

Но, как бы то ни было, мать не спорит, ограничиваясь ласковым «Береги себя» на прощанье, а сам он больно прикусывает щеку изнутри, чтоб не рассказать ей все-все, шепча ответное «Я люблю тебя, мам».

Он бесцельно слоняется по квартире, пытаясь найти что-то, сам толком не понимая что. Начинает готовить обед, но, так и не сняв с огня макароны, уходит смотреть новости. О них он вспоминает только тогда, когда по комнате распространяется удушливый запах горелого. Сдавленно матерясь, Саша бросается на кухню и как-то отстраненно радуется, что этого всего не видит Костя. Он бы точно не погладил по голове за порчу имущества. Странно, но столь кощунственная мысль не вызывает новой вспышки душевной боли. Наверное, это конец и мелкий волчонок прав – они умирают. Они оба. Медленно, мучительно умирают, погрязая в своем горе.

Нет.

Нет-нет-нет.

Бред. Саша трясет головой, пытаясь отогнать навязчивые мысли, и, решив-таки выкинуть многострадальную кастрюлю вместе с остатками макарон, несет ее к мусорному ведру. Вот еще одна мелочь, которая больше никогда не будет напоминать ему о нем. А сколько их, таких «мелочей»?

Много, очень много.

Нет, так нельзя.

Саша раненым зверем мечется по квартире, пытаясь найти хоть что-то, что не связывало бы его с ним. В конце концов, устав от бессмысленных поисков, устало опускается на кровать и закрывает глаза.

Восемь.

Девять. Кирилл бы посмеялся, если б увидел своего начальника в таком состоянии. И скорее всего— посоветовал бы обратиться к психиатру. Саша как-то совершенно некстати вспоминает нередкие колкие замечания своего стажера о своем психическом здоровье, и слабый намек на улыбку появляется на его губах. Вот уж о нем мысли сейчас совершенно лишние.

Десять.

А еще стук собственного сердца кажется необыкновенно громким. И что-то не так. Он лежит, не открывая глаз, и не может понять, что именно. Какое-то гложущее ощущение неправильности прямо-таки витает в воздухе, но открывать глаза и искать его причину лень. Кажется, что если еще немного вот так полежать, все пройдет само. Но не проходит.

И Саша упрямо сжимает веки, уговаривая себя подождать, неспешно перебирает воспоминания о вчерашнем дне. В голову совершенно некстати лезут мысли о Кирилле. Он и сам не понимает, зачем ему понадобилось делать те нелепые попытки расшевелить его. Просто в какой-то миг это стало важным наравне с собственной болью. Стало важно настолько, что он позабыл про весь негатив, что с первого дня знакомства окружал их обоих. Он пытался помочь, если не самому себе, так хоть тому, кто был дорог ему. Впрочем, «пытался» — именно то слово.

Он наткнулся на глухое безразличие. Насколько яро Кирилл пытался взбодрить самого Сашу, настолько же сильно отгораживался от любого вмешательства в собственные переживания. Даже упоминание об их вражде не вызвало нужного эффекта. Казалось, что парню плевать на все. На все, кроме состояния самого Саши.

И это было странно. Дико. Абсурдно. Удивительно. Абсолютно нелогично.

Саша пытался понять. И не смог. А, может, он просто плохо пытался?

Стажер. Мальчишка. Хам. Волчонок. Брат Кости. Обиженный ребенок. Поддержка.

Точка отсчета.

Да, именно так. Единственное, что имеет значение между завтра и вчера.

Что он пропустил?

Когда начался этот отсчет?

<center>***</center>

Ему надо чем-то себя занять. Найти работу рукам, чтоб озадачить голову. Он снова бродит по квартире, по второму (третьему?) разу заглядывая в каждый шкаф, перекладывая одежду с полки на полку, двигает с места на место кресла в гостиной. Двигает?..

<i>— А мне комфортно! – он упрямо гнёт свою линию.

— Нет, ты не прав. Тут слишком темно. Саш, да послушай же ты меня наконец! Ты себе зрение вконец испортишь, если мы его тут оставим, – не оставлял попыток уговорить неуступчивого любовника Костя, уже начиная жалеть, что вообще заикнулся о перестановке. Тем более, такого «стратегически важного объекта», как стол. Но смотреть на то, как Саша каждый вечер работает над документами в полутьме, уже порядком надоело. А настольную лампу этот упрямец ставить отказывался, говорил, что вот только ее в этом бардаке и не хватает для полного срача.

— Кот, ты преувеличиваешь! Тем более— куда его переставлять?

— Куда-куда…— понимая, что спор на этот раз проигран, проворчал Костя,— вот сюда, к окну, а диван…</i>

— … а диван поменять местами с креслами. Мдам, Саша, теперь главное – не врезаться в какой-нибудь новообретенный угол в потемках,— он, удовлетворенно потирая руки, осматривал результат своих трудов, буквально каждой мышцей ощущая проделанную работу. Несмотря на слабость, было хорошо. Хорошо настолько, насколько это возможно при условии, что спина зверски ныла, а порезанная ладонь начала кровить. Для полного и безоговорочного счастья оставалось только немного перекусить и лечь спать, выпив снотворного. Неправильно, конечно, пить таблетки чуть ли не ежедневно, но что поделать, если сам он не может нормально уснуть? Ворочается в постели до пяти утра или же просыпается от кошмара несколько раз за ночь. Можно еще, конечно, с головой погрузиться в работу, упахаться так, чтобы просто уснуть в обнимку с документами, но и это не выход. Незадача, как ни крути.

И Саша, чувствуя себя самым натуральным Бароном Мюнхгаузеном, со вздохом поднимается со злополучного дивана и идет на кухню за водой и лекарством.

Запах пригоревшей еды все еще наполняет кухню. Он морщится, спеша открыть окно, и как-то некстати вспоминает, что так и не пообедал. Готовить что-то во второй раз не рискует, предпочтя перекусить наспех приготовленным бутербродом, но и пить таблетки не спешит, случайно переведя взгляд на часы. Еще только половина восьмого, и ему кажется, что это преступление — потратить столько времени на сон. Но если бодрствовать дальше, то чем себя занять? Смотреть телевизор не хочется, читать тоже, а от мысли позвонить друзьям становится совсем тошно. Знакомых у него много, а вот тех, с кем можно поделиться горем — нет. Незаметно, один за другим, почти все пропали из его жизни. Некоторые обиделись, что он не проводит с ними максимум времени, кому-то не понравилось то, что Саша отказался представить им свою «вторую половину», а кто-то просто оказался недостаточно другом. В любом случае, звонить тем немногим, с которыми общался, совершенно не хотелось. Остается работа. И Саша, прихватив принесенную с работы папку с документами, идет в зал опробовать последствия перестановки. Глупо, но так действительно удобнее, понимает Саша спустя полчаса. Нет, за окном практически ночь, и оценить, насколько меньше солнечного света попадает на поверхность стола, сложно. Но все равно ему комфортно.

«Еще часик поработаю — и спать»,— немного позже чуть устало размышляет Саша, чувствуя, что глаза начинают слипаться безо всякого снотворного. Можно, конечно, лечь прямо сейчас, но смутное подозрение, что эта сонливость обманчива, заставляет Сашу открыть следующую папку. Перспектива уснуть за столом кажется все привлекательнее.

<center>***</center>

— Что ты здесь забыл? – совсем не дружелюбно интересуется Саша, увидев в десятом часу вечера у себя на пороге Кирилла с пакетом.

Он уже почти решил, что много работать вредно и стоит лечь спать, даже зубы почистил, когда в дверь позвонили. Удивленно посмотрев на свое отражение в зеркале, Саша пожал плечами, даже не догадываясь, кому он мог понадобиться. Гость в его планы не входил. Особенно — такой гость.

Кирилл не спешит отвечать, окидывая цепким взглядом. Ему кажется, что парень что-то решает про себя, словно все еще сомневается в правильности поступка. В общем-то, Саша не против дать время на размышление, а еще лучше — закрыть дверь и просто забыть о неожиданно визитере, но слабое любопытство пробивается сквозь сонливость, и он чуть удивленно приподнимает бровь, пытаясь напомнить о себе. Жест не остается незамеченным. Кирилл вздрагивает, сбрасывая оцепенение, и совершенно невозмутимо сообщает:

— Решил, что ужинать самому не интересно, а из знакомых у меня поблизости живешь только ты,— и, протиснувшись в квартиру мимо ошарашенного Логинова, все еще сжимающего в кулаке зубную щетку, добавляет: – надеюсь, ты любишь курицу.

— Люблю…Тьфу! Какая нахрен разница, люблю ли я курицу?! Проваливай вон из моей квартиры!

Но Кирилл даже не оборачивается, безошибочно следуя на кухню. Он хочет возмутиться, напомнить, что, вообще-то, неприлично бродить по чужой квартире без разрешения, да и вообще, он же приказал выметаться из его дома, а выход в другой стороне, когда ему в голову приходит осознание того, почему Кирилл так хорошо ориентируется у него дома. Становиться душно и как-то неловко. И мерзко, до тошноты. В глазах на мгновение темнеет, но Саша крепче сжимает в руках щетку, концентрируясь на ощущении ее гладкости в ладони, не давая себе сорваться в безобразную истерику.

Спокойно, Саша, покойно. Он всего лишь наглый, сволочной мальчишка. Он просто опять оказался не в то время и не в том месте. И в который раз одним простым поступком вывел его из равновесия.

Это бесит. Бесит настолько, что Саша злится на него, на себя, не понимая, почему он вообще думает об этом, и уже почти готов взорваться, когда Кирилл с громким хлопком закрывает холодильник. Его холодильник.

— Логинов, ты псих. Тебе никто не говорил, что у нормального мужика в холодильнике должен быть хотя бы майонез с пельменями? И кстати, что у тебя тут сдохло не своей смертью? Воняет просто омерзительно…

— Макароны чуть… Да какого черта! Я сказал: проваливай отсюда, умник! – выплескивает, наконец, свое раздражение он, глядя как Кирилл спокойно выкладывает из пакета запакованную в блестящий пакет курицу-гриль, сыр, какой-то салатик в магазинной упаковке и банку оливок, демонстративно помахав напоследок пакетом майонеза.

— Очень смешно. Убирайся.

— Что ты заладил одно и то же… Не хочу. Мне скучно,— лениво отмахивается Кирилл, вскрывая банку с оливками и отправляя одну в рот.

— А я, по-твоему, клоун? – от подобной наглости Саша опешивает. Идиотизм. Кто дал ему право так себя вести? Да и вообще – зачем было приходить? Он же «сука», «сволочь»… и в конце-концов — он же «жалок»! За-чем? Хочет поглумиться? Потешить самолюбие? Так с этим он и в офисе неплохо справляется. Или ему и этого мало?

Бре-е-ед. Он-таки сошел с ума, и чертов пацан ему мерещится. Хотя нет, не мерещится, а вполне успешно хозяйничает на его кухне, пытаясь разделать курицу на небольшие порции. Он так увлекся размышлениями о вероятности собственной белочки, что даже злость на наглого волчонка немного притупилась.

— Не думаю,— словно почувствовав пристальный взгляд, Кирилл бросает на него быстрый взгляд и опять берется за курицу, почти успешно скрывая собственную нервозность. Если бы Саша не наблюдал за ним, то и не заметил бы, как чуть подрагивает рука, держащая нож. – Я же сказал, что мне скучно. Думаю, тебе тоже. К тому же, я уже тут и не собираюсь никуда уходить, пора бы это понять.

— Охуеть что за наглая молодежь нынче пошла, – закатывает глаза он, все еще решая про себя почти шекспировский вопрос – выкидывать или нет? Злость почти сошла на нет, оставив лишь глухое недовольство самовольством парня и легкое недоумение собственной выдержкой, а потому он готов был к относительно мирному разговору.

— Не ругайся – выбиваешься из образа идеального начальника,— наставительно замечает Кирилл, не поворачиваясь.— И вообще, я страшно голоден, не заставляй меня и дальше давиться слюной.

Дата добавления: 2015-08-28