Конечно, за последние несколько дней, что прошли с того самого момента, как Саша узнал о родстве Кости и Кирилла, их отношения особо не изменились, но все же он надеялся на то, что Кирилл все же не настолько жестокий человек, каким хочет казаться. Нет, Саша не надеялся, что ненависть парня по отношению к нему уменьшится за три-четыре дня просто оттого, что они работают вместе, но он же может сделать хоть одно маленькое одолжение, проявить хоть немного сочувствия. Может же?
— Пожалуйста, мне очень надо его увидеть… Кирилл, я прошу тебя, умоляю, позволь мне…
— Пошли,— поднял голову парень, слепо глядя мимо Саши. Логинов попытался поймать его взгляд, чтоб понять, шутит он или нет, но ужаснулся тому мертвому безразличию, что читалось в его глазах вместо уже привычной ненависти.
— Что?!
— Пошли, я сказал. Пока я не передумал,— все так же безэмоционально повторил Кирилл, поднимаясь с места, и направился к входу, даже не оглянувшись.
Следуя за Кириллом по больничным коридорам, Саша не мог понять, что заставило упрямого парня изменить мнение? Но интерес был каким-то вялым, фоновым. Он лишь усиливал то гложущее Александра ощущение беды, заставляя прибавлять шаг, пытаться успеть. Но вот куда успеть?
— Остальные родственники скоро приедут. Мне просто дозвонились первому. У тебя есть пять минут, чтоб попрощаться,— пропуская Александра в палату, сообщил Кирилл, а сам повернулся к подошедшей медицинской сестре. – Он со мной. Тоже… родственник. Дальний.
Девушка покосилась на Сашу, но ничего не сказала. Если брат говорит, значит, так оно и есть.
========== Глава 6 ==========
— Ты куда сейчас? – внезапно спрашивает Кирилл, глядя в спину Логинову. Тот замирает на минуту, а потом, пожав плечами и так ничего и не ответив, выходит из палаты.
— Кто это был? – мазнув взглядом по уходящему, без особого интереса спрашивает молодая женщина. Кирилл несколько секунд рассеянно смотрит на нее, словно вспоминая, кто это, а потом едва слышно отвечает:
— Друг. Близкий друг Кости.
А что еще сказать? Он и сам не знает, что можно сказать о… Саше. Именно сейчас он не «сука» или «скотина, разрушившая жизнь его брату», а просто — Саша. Сломанная кукла, что двигается исключительно благодаря ниточкам кукловода. Жаль только, что сам кукловод, похоже, вот-вот выбросит их.
— Ясно,— её это не особо интересует. Она и вопрос задала скорее из желания оттянуть момент, когда нужно будет войти в палату. Еще час назад ей казалось, что уже не больно, что все отгорело, и она сможет просто сказать в последний раз «Прощай» тому, кто занимал частичку ее сердца. Но она ошибалась. Боль и горечь утраты не утихли, они с новой силой сдавили грудь, мешая дышать, застилая глаза слезами. – Он… там?
— Да, входи. Я пойду, проветрюсь. Родители скоро приедут.
— Хорошо, Кира. Только я ненадолго. Катя осталась с няней дома.
— Понимаю. Все равно спасибо, что приехала.
Кирилл выходит из здания больницы и замирает на ступеньках. Очень хочется сделать хоть что-то — разбить, сломать или поджечь. Показать самому себе, что он еще жив, что внутри не так пусто, как кажется. Что это не он умер. Что это не у него вместо сердца комок льда. Люди спешат, обходя его, периодически задевая, но он стоит, глядя в небо. Звездное, без единой тучки, небо. Такое мерзкое радостное небо. Тошно, гадко внутри.
Хочется хоть с кем-то разделить горе, понять, доказать самому себе, что он сможет жить. Но никого подходящего рядом нет. Уже нет. Странно, но сейчас Кириллу хотелось бы, чтоб Александр был рядом. Он точно смог бы понять.
Ощущение того, что мог что-то сделать, но не сделал, давит. Хотя — и это самое паршивое — от него вообще-то ничего не зависит. И не зависело. Иррациональная вина давит, сжимая грудь, заставляет в сто первый раз искать себе оправдания, которых нет. Не он был за рулем той машины. И это не он…
Два глубоких вдоха, и Кирилл, подавив в себе желание сбежать куда подальше от этих белых стен и запаха лекарств, опять идет в палату, чтоб поддержать мать, убитую горем и не сдерживающую слез, отца, абсолютно сухие глаза которого выглядят еще страшнее и безжизненнее, чем всё видимое горе матери. Наверное, это оттого, что раньше отец всегда был образцом ярких, незамутненных эмоций, и это молчаливое давящее состояние вызывает желание затрясти его, крикнуть, чтоб сказал хоть что-то, отреагировал или просто показал, что он все еще с ними, а не уходит вслед за старшим сыном. Но Кирилл молчит— хотя так хочется кричать, обнимает мать— несмотря на то, что так хочется трясти ее, и заставляет себя помнить, что он жив. Он остался у них один. Он не имеет права умирать.
<center>***</center>
Он никогда не думал, что будет именно так. Что ему придется обнимать плачущую мать, утешать Карину, пытаться поддержать отца и делать вид, что он сильный, что сможет все это выдержать. И убеждать в этом себя.
Он никогда не думал, что брат его бросит.
Речитатив священника штопором ввинчивается в голову, кресты, венки и люди сливаются в один бесконечный калейдоскоп, но он держится. Упрямо цепляется за мысль, что он еще жив, что он должен. Просто должен. Кому и за что – не важно, главное это раз за разом повторять себе одно и то же. И Кирилл едва слышно шепчет сам себе: «Я должен».
Он смотрит на бледное лицо Кости и понимает, что это он там. Не Костя, а он. Выгорело все, рассыпалось пеплом и развеялось ветром по земле. Выгорело внутри, не оставив смысла. Глупо, непонятно, но он не видел больше смысла в своих действиях, словно ненависть и непонимание, что разбросало их по разным углам последние несколько лет, потеряли значение, словно вся его жизнь закончилась в тот самый момент, когда раздался звонок телефона и спокойный голос врача сообщил о том, что брата больше нет.
Может, это пройдет. Не сразу, но через неделю, месяц, год. Или не пройдет никогда. Они были так близки и так далеки, как только могут быть кровные родственники. Братья. И не важно, что последние слова, которые Кирилл сказал ему, были словами ненависти. Сейчас это неважно. Все потеряло смысл. И уже ничего не исправить, не отмотать назад. Кадры кинопленки сгорели, отпечатавшись на веках черно-белыми воспоминаниями.
Он стоит, упиваясь своим горем, купаясь в нем, утопая и не желая сделать хоть что-нибудь, чтоб выбраться из этого состояния, и, машинально поглаживая мать по плечу, смотрит вперед, не видя перед собой ничего. Смотрит и думает о том, что, наверное, сейчас нет во всем мире человека, которому было бы хуже, чем ему. Хочется орать, бросаться на людей, что так равнодушно соболезнуют и уходят. Уходят домой, к родным и близким, а он…
Он машинально подхватывает на руки потерявшую сознание мать, проталкивается сквозь толпу людей, пришедших проводить в последний пусть брата, и понимает, что задыхается. Она повсюду — земля сыпется на голову, забивает легкие, поглощает его собой. Хочется сбежать, уйти куда-то, но он все еще не может этого сделать.
Кирилл молча кивает в ответ на все, что ему говорят, не задумываясь над смыслом слов, старательно выполняет требуемые от него действия и отпускает себя, только когда оказывается дома. У Кости дома, где сидя на полу в прихожей до судорог сжимает ключи в ладони.
Он и сам не знает, почему поехал не с родителями домой, а сюда. Почему бездумно поехал на другой конец города и зачем сейчас мечется раненым зверем по квартире, сшибая все на своем пути. Почему сначала швыряет о стену фотографию в рамке, с которой среди незнакомых мужчин в костюмах ему улыбаются двое, а затем сам же собирает осколки, прижимая их к себе, кусая губы и шепча: «Ненавижу». И сам не знает, кого в данный момент он ненавидит больше.
<center>***</center>
Девять утра. Среда. Все на своих рабочих местах, кто-то что-то пытается выяснить по телефону— и эти крики доносятся из соседнего кабинета, кто-то старательно отлынивает от работы, а Кирилл ждет. Глотает кофе, стараясь хоть немного расшевелиться после бессонной ночи, и ждет.
На часах половина десятого, а его начальника все еще нет на рабочем месте. Нет, не так уж и нужен ему этот… Логинов, но все же. Это непривычно и странно — придя на работу, не увидеть сидящего в кабинете Александра. Он словно олицетворение привычной постоянной в этом уравнении с тремя неизвестными, его точки опоры в том круговороте событий, что последнее время швыряют Кирилла из крайности в крайность. И его нет.
Он мог сегодня не идти на работу. И у него уже было на это разрешение Михайловского, сказавшего, что понимает скорбящего по брату парня. Но Кирилл не воспользовался этим. Ему нужно было как-то отвлечься от похорон, хоть ненадолго уйти из дома, не видеть слез родителей. Ему нужно было переключить свою ненависть и бессилие на что-то другое. На кого-то другого. Но этого «кого-то» здесь пока нет. И этот факт странным образом заставляет Кирилла нервничать, переживая и пытаясь понять, почему его так заботит состояние человека, сломавшего жизнь его брату?
Он нервно комкает лист бумаги, игнорируя жалостливо-сочувствующий взгляд Оксаны, и ждет. Посетители, время от времени заглядывающие в приемную, удостаиваются уничижающего взгляда и ответа, в котором вежливость если и присутствует, то по минимуму. Ему плохо, и Кирилл не собирается делать исключение для кого бы то ни было. Особенно, если единственный человек, который его хоть как-то интересует, отсутствует.
— Кирочка, может, ты шел бы домой? – в начале второго заискивающе интересуется Оксана, устав сглаживать рычащее хамство стажера. – Отдохнешь…
— Нет.
— Кира, мы все понимаем, как тебе плохо и…
— Нет, я сказал,— чашка, которую он сжимал пальцами, летит на пол, заставляя Оксану испуганно ахнуть.— Где черти носят этого Логинова?! – не замечая, что последнюю фразу он практически выкрикивает, Кирилл подхватывается с кресла и начинает мерить шагами приемную. – Что этот гребаный «образец» себе позволяет?!
Девушка съеживается в кресле, понимая, что не имеющая видимых причин ярость Кирилла буквально сейчас выплеснется на нее, и совсем тихо произносит:
— Может, он заболел?
Стажер резко останавливается, чуть не врезавшись в стену, и, покосившись на секретаршу, выплевывает слово за словом.
— Какое на хрен «заболел»? Тогда почему не звонит? Он же, блядь, у нас образец для подражания. Идеальный, мать его, начальник. И где? Где он?
Перед глазами пляшут цветные пятна ярости, Кирилла буквально ведет от этого. От жалости, что читается в каждом слове Оксаны, от невозможности что-то изменить, от собственного беспричинного беспокойства. Хочется орать, ломать и крушить. Как вчера. Он сжимает ладонь и на мгновение вспоминает вчерашний вечер. И то фото, что вчера выбило остатки почвы из-под ног. Фото, где совсем еще молодой Логинов улыбался его брату. Это воспоминание окончательно сносит крышу. С каким-то болезненным стоном Кирилл трясет головой, пытаясь выкинуть его из головы, и, внезапно успокоившись, поворачивается к секретарю.
— Оксана, вы не могли бы дать мне адрес Логинова?
— З-зачем? – чуть заикаясь, недоумевающее спрашивает все еще испуганная девушка, опасаясь, как бы Кирилл опять не пошел вразнос.
— Беспокоюсь,— чуть поморщившись, выдавливает парень, заставляя Оксану еще больше пожалеть, что они одни в приемной. Ну почему шеф так невовремя уехал? Что ей делать с этим внезапно съехавшим с катушек парнем?
— Эмн… А может, просто позвоним ему домой?
— Оксана, дайте мне его адрес,— с нажимом повторяет Кирилл. Его глаза лихорадочно блестят, весь же вид настолько неадекватен, что Оксана начинает всерьез беспокоиться о Логинове, чей адрес он так настойчиво требует. Она судорожно прокручивает в голове варианты, как бы отказаться и не давать его, когда стажер, с внезапным спокойствием в голосе, выдает:
— Ладно, спрошу в отделе кадров.
Понимая, что все это глупо, и он действительно может просто спросить в отделе кадров адрес начальника, Оксана, нехотя и оттягивая момент, когда надо будет отдать листок, пишет на выдранном из блокнота листе адрес. Ощущение, что от этого зависит ее жизнь, не покидает ее все это время, ведь Кирилл наблюдает с таким маниакальным выражением лица, что хочется бежать куда подальше отсюда. Получив заветный листок, парень срывается с места, даже не поблагодарив. Впрочем, Оксане этого и не надо. Она судорожно выдыхает, только сейчас осознав, что последние полчаса старалась не дышать.
<center>***</center>
Он пришел работать в эту фирму не потому, что Владислав Семенович Михайловский— старый друг его отца. И даже не потому, что ему так уж требовался опыт. Отнюдь. Он пришел, чтоб увидеть своими глазами того, ради кого его брат бросил семью, бросил жену и дочь. Увидеть его. Того мужчину.
Это был шок. Он был в ужасе, когда Костя посреди разговора ни о чем вдруг сказал, что уходит от Карины. Кирилл тогда не знал, что и сказать брату, старшему, чьему совету всегда следовал и безмерно обожал и который, кусая губы и отводя взгляд, говорил, что любит. Впервые в жизни. Любит не ту женщину, что родила ему ребенка, а «его». Тогда он подумал, что спиртное сделало свое дело, и Костя просто оговорился. Надеялся, что все это было просто пьяным бредом, шуткой над младшим братишкой. А зря.
Случайная встреча, когда спутник Кости не заметил его, и долгий разговор на кухне. Обещание, что родители об этом не узнают никогда, что они и дальше будут уверены в том, что их сын просто сбежал к смазливой секретарше от немного скучной (как они нередко жаловались, считая невестку не совсем подходящей парой своему сыну) преподавательницы. Что их осуждение никогда не перерастет в отвращение.
Кирилл бесился, орал и ненавидел. Ненавидел брата, что вот так просто похерил все, что у него было, ненавидел себя, что пообещал молчать, но больше всего ненавидел того таинственного «Шурика», который был виноват во всем этом.
Первый год он демонстративно не разговаривал с Костей, когда тот приезжал в родительский дом. Отец тогда удивленно покосился на них, но решил, что мальчики сами разберутся, и вмешиваться не стал, хотя его недоумевающий взгляд жег Кириллу спину, заставляя прикусывать язык, чтоб не выпалить в лицо правду.
Следующие два года он честно пытался разобраться. Но не смог. Его бесило то, что с дочерью Костя видится реже, чем с любовником, что дарит ей подарки только по праздникам и вообще очень прохладно относиться к своей семье. Он своими глазами видел, как Костя прятал подарок для своего хахаля. С каким взглядом тот смотрел на маленькую коробочку, как бережно запаковывал ее в оберточную бумагу. А в том, что она предназначалась «ему», Кирилл не сомневался. С-сука. Дочери он купил вшивую куклу, а своему мужику — кольцо. А что еще могло там быть?
Он жил и копил в себе все эмоции, всю ненависть, чтоб в один прекрасный день выплеснуть ее на брата. Не сдержался и высказал все, что думает о нем и его подстилке, в глаза Косте. Орал, не подбирая выражений и не обращая внимания на то, как с каждым произнесенным обвинением все больше мертвеет лицо брата, как стираются краски, бледнеют губы. Как Костя, дослушав все до конца, просто уходит, не сказав ни слова.
Когда Костя попал в ту аварию, он испугался. Впервые испугался. Но ни на минуту не забыл о том, кто причина всего. И, влекомый обострившимся чувством давящей изнутри злобы, решил все узнать правду. Какую именно он и сам не мог объяснить, но желание увидеть всколыхнулось с новой силой. Увидеть и уничтожить.
Но у него не получалось. Он смотрел на Александра и не мог понять, как же так? Как так получилось? Он копил в себе злобу, старался представить миг, когда выплюнет в лицо этой сволочи все, что о нем думает, и…
И был ошарашен. Его не поняли. Да что там не поняли, его даже не заметили. Он был просто одним из многих. Логинов старательно выполнял свою работу, тщательно следя за всем, что только можно, обращал внимание на все, что угодно, на любую мелочь, но только не на Кирилла. Шутки, улыбки, в которых ни грамма искренности, а лишь вежливое равнодушие, воспринимались окружающими как должное, и Кирилл уже начинал сомневаться в собственной адекватности. Неужели никто не видит, что Александр холоден со всеми, что он закрыт в своей скорлупе и не желает реагировать на внешние раздражители? Почему все это считается нормой? Почему вопреки всему он любим и уважаем среди сотрудников, и никто (а уж это Кирилл старательно пытался выведать у каждого, включая уборщиц) не думает о нем ничего дурного? Кирилл тогда растерялся. Волк в шкуре ягненка? И он решил подождать. Возможно, что под личиной рубахи-парня скрывается монстр.
«Монстр» засиживался на работе, не жалея себя, подтягивал хвосты, периодически переделывая работу других, и совершенно выбивался из того образа, что он себе придумал. Наибольшим шоком для Кирилла стала презентация маркониковского проекта, когда едва держащийся на ногах Александр сумел «сделать» этот контракт. А ведь он сам своими глазами видел, насколько бледным тот был и сколько таблеток проглотил. Желание встряхнуть этого придурка и отправить домой лечиться, грызло наблюдающего за начальством Кирилла, а иррациональное беспокойство, смешанное с уважением, возникшим совершенно неожиданно и прочно угнездившимся у Кирилла в голове, и вовсе не давало покоя. Нет, ну вот как можно быть таким… идеальным? Он сам не понимал, почему, глядя на чуть рваные движения Логинова, на его пересохшие губы и капельку пота на виске, ему хотелось наорать на Михайловского и присутствующих шишек из «Марконикон» и закрыть собой… Шурика. В тот момент он как никогда четко увидел именно Шурика, а не Александра Николаевича.
Момент слабости и беспричинного человеколюбия, как обозвал про себя эти порывы Кирилл, прошел так же быстро, как и начался. Ненависть никуда не делась оттого, что он на краткий миг увидел человека, который мог быть предметом и его внимания, что на этот самый миг он понял, почему Костя был с ним. Понял, но не принял.
День за днем он смотрел, как Александр задумчиво хмурится, когда читает очередной отчет, как кусает губы, когда сомневается в правильности расчетов, как приподнимает бровь, когда хочет прокомментировать что-то, что его веселит. Все нюансы мимики Логинова не проходили мимо Кирилла. Он замечал все, малейший штрих, любое изменение. А ненависть подогревала желание узнать больше. Узнать, изучить, залезть под кожу, заставить сделать ошибку, показать, что не такой уж он идеальный, каким выглядит. Заставить обратить на себя внимание. Словами, действиями, но обратить внимание. Увидеть, что он, Кирилл, есть в этом мире. Что он жив и он рядом. Заставить узнать о его ненависти.
Но все опять зря. Какие-то эмоции, настоящие, а не мастерски выставляемые напоказ благодарной публике, в глазах Логинова появились лишь после того, как он увидел его личное дело. Кириллу было не интересно, почему этого не случилось раньше, он готовился смаковать победу, предвкушая, как растопчет Александра, но… Этого не случилось. Безжизненное «Уходи» — и все. Глухая боль на дне карих глаз — все, что досталось ему. Но он не собирался так просто сдаваться. Не сейчас, когда он вышел на финишную прямую. Вот только, что за приз ждет его впереди, он старался не думать. Он шел вперед, стараясь достать, зацепить, не задумываясь лишний раз.
А теперь и у его мести пропал смысл. Не за кого мстить. Все кончено. Брата больше нет. И Кириллу кажется, что и его тоже нет. Внутри только дыра, острые края которой царапают сердце, судорожно бьющееся в груди.
И он сам не знает, зачем все это. Зачем приехал в офис, смутно надеясь на что-то, зачем наорал на Оксану, зачем буквально выбил из нее адрес Логинова, зачем едет к нему.
Что он хочет этим добиться? Костю уже не вернешь. Остались только цветы на могиле и фото в рамке с черной лентой. И все.
Он не понимает, но все равно едет. Едет к тому, кто, кажется, сможет понять пустоту внутри, потому что у самого тоже ничего не осталось кроме воспоминаний. Ему кажется, что под этим солнцем у него нет никого роднее, чем человек, которого он ненавидит.
========== Глава 7 ==========
Холодно. Ледяные иглы впиваются в кожу, просачиваясь через поры, словно черви, и тонкой пленкой покрывая тело, сковывают движения, заставляя забыть о том, что он жив. Еще жив.
Жарко. Он задыхается. Легкие горят огнем, пересохшие губы кровоточат, и все вокруг, кажется, сейчас начнет таять. Если Ад и существует, то находится где-то совсем неподалеку, ведь кошмар, в котором он живет, от него совершенно ничем не отличается.
Александр лежит на кровати, считая цветные пятна перед глазами, и не понимает, что за звук ввинчивается в уши, давя и заставляя морщиться. Откуда вообще он раздается? Он пробует абстрагироваться от него, закрыться, но все тщетно. Звук на мгновение пропадает, чтоб тут же зазвучать вновь. Саша накрывает голову подушкой. Опять этот противный звук. Он пробует заставить себя подняться, сделать хоть шаг, найти источник раздражающих трелей, но все зря. Силы оставили его.
Пять минут, десять. Возможно, час. Он не знает, сколько это продолжается. Почему его не оставят в покое? Когда звон в очередной раз прекращается, и на смену ему приходит грохот, Саша сдается. Собирая остатки сил, он сползает, буквально падая на пол, с кровати и, держась за мебель, поднимается. В вертикальном положении находиться очень тяжело, но к грохоту добавляются крики, а голос ругающегося кажется слишком знакомым, чтоб его игнорировать. Саша идет на этот голос, заставляя себя держаться в сознании.
Кирилл. От удивления Александр, видимо, произносит это вслух, потому как парень дергается, опуская занесенную для очередного удара руку, и раздраженно выдыхает:
— А ты кого ждал, а? И какого черта так долго не открывал?!
Саша трясет головой, пытаясь понять – ему это снится или нет? Перед глазами туман, мешающий рассмотреть пришедшего, мешающий думать, и потому он просто прикрывает глаза, медленно сползая по стенке, не заботясь о том, что на полу не совсем чисто.
— Эй… Эй, ты! – доносится сквозь вату все тот же раздражающий и смутно знакомый голос. – Что происходит? Тебе плохо? Эй!
В себя он приходит уже на кровати. Вокруг суетится какой-то парень, в котором спустя пять минут рассматривания он узнает Кирилла. Откуда… Ах да. Пришел. Стоило бы удивиться, спросить, что он тут делает, но нет сил даже на то, чтоб подняться. Его тошнит, морозит и бросает в жар одновременно. Александр обессилено прикрывает глаза, молясь про себя, чтоб это закончилось, и он просто умер.
— Эй,— крича на ухо, кто-то тормошит его, не давая увязнуть в том тумане, что все еще наполняет Сашу. – Не спать! Не спать, я сказал! Что, что ты пил, а, придурок? Эти пил? – он открывает глаза только для того, чтоб ему под нос ткнули пластинку с маленькими белыми таблеточками. – Ты их пил?!
Что? Кого «их»? В какой-то момент, умудрившись сосредоточиться на мелькающей перед глазами пластинке, Саша понимает, о чем речь. Таблетки. Снотворное.
Он шумно сглатывает, морщась от ощущения, что его горло – одна сплошная рана. Слишком больно глотать и он даже не представляет, как сможет выдавить из себя хоть слово. Но Кирилл продолжает его трясти, махая перед носом таблетками.
— Логинов, придурок, ты их пил? Да скажи хоть слово! Блядь, Саша, не молчи!— голос парня уже звучит не раздраженно, а умоляюще, с нотками чего-то, что не поддается пониманию. Саша в очередной раз делает усилие и едва слышно хрипит.
— Воды,— в сущности, он и не надеется, что его поймут, но Кирилл на какое-то время пропадает из его поля зрения. Саша опять закрывает глаза, растворяясь в цветных пятнах.
— Твою мать, Логинов, ты что, выжрал все это сам?! – доносится откуда-то голос Кирилла. – Логинов, ты сдурел?!
Да, он сошел с ума, умер, растворился. Нет его. Саша пытается рассмеяться, но грудь сдавливает болью и он только хрипло стонет.
— Господи, Саша… Ты что— водкой запивал снотворное?! Сколько, сколько ты выпил?! Так, «скорая»… Нужна «скорая»…— взъерошенный Кирилл, влетевший в комнату со стаканом воды в руках, глядя на заходящегося кашлем Сашу, впихивает стакан ему в руки и хватается за телефон, пытаясь трясущимися пальцами попасть по кнопкам. Саша, получив вожделенный стакан с водой, делает большой глоток, совершенно не чувствуя вкуса, а уж только потом хватает Кирилла за штанину, дергая, чтоб привлечь внимание.
— Нет, не пил. Думал, но…
— Ч-что? – отрывается от попыток объяснить диспетчеру «скорой», что случилось, Кирилл. – Что ты сказал?
— Не пил я их. Таблетки,— едва слышно повторяет Саша и опять тянется к воде, больше не обращая внимания на парня, который просто нажимает «Отбой» и кладет телефон на тумбочку около кровати. Он успевает сделать буквально один глоток, прежде чем его подхватывают под руки и куда-то тащат. Вяло отбрыкиваясь, Саша пытается понять, что происходит, но его попытки прерываются потоком холодной воды, что льются на него буквально отовсюду. Кирилл держит, продолжая поливать его водой из душа, пока Саша не начинает стучать зубами от холода.
— Пьянь, скотина, сволочь,— едва слышно бурчит себе под нос парень, совсем не ласково вытирая его волосы полотенцем и таща обратно в кровать. Мокрая рубашка неприятно холодит кожу, но Саша молчит, ему нечего сказать, он просто соглашается со всем, что слышит. Ему, в сущности, все равно, что о нем думают. Туман в голове скрывает все мысли, мешая сосредоточиться. Он хватается за руку Кирилла, словно за спасательный круг, сам не понимая зачем. Тот удивленно таращится на него, не предпринимая никаких попыток вырвать руку, и спустя пару мгновений просто присаживается на пол рядом с кроватью, обессилено прикрывая глаза.
— Саш, мне тоже плохо. Ты… ты ведь понимаешь, да? Мне очень плохо без него…
Что? Без «него»? О ком он го… Понимание происходящего, так тщательно упрятанное вглубь себя, обрушивается лавиной, смывая все мнимое спокойствие, что давал алкоголь. Саша хватает ртом воздух, глотая непонятно откуда появившиеся слезы, и еще сильнее сжимает руку Кирилла.
<i>Костя.</i>
Его больше нет.
Сашу трясет, он не понимает, почему так больно, почему он все еще жив, когда… Мир вертится перед глазами, мутной пленкой наползая на веки, и что-то сильно-сильно давит на грудь. Каждый вдох кажется неимоверно острым, словно вместо воздуха в легких внезапно оказались кристаллики льда, он смотрит вперед, но не видит ничего. Пусто.
— Саша. Саша! – пробивается сквозь шум его бешено стучащего сердца голос. Его, кажется, трясут, но…
Мертв.
Он мертв.
Его нет.
Костя.
— Блядь, Шурик, ну давай, давай, приди в себя! Саша, пожалуйста…— голос, в котором испуг мешается с надеждой, не дает ему уйти, замкнуться в себе, забыть. Саша моргает, старательно концентрируясь на том, что видит, хотя те размытые пятна перед глазами, что составляют картину его мира, никак нельзя назвать чем-то адекватным. Он усмехается, морщась от боли, и резко садится на кровати, оказываясь лицом к лицу с Кириллом. Бледный, с синяками под глазами, парень неотрывно сморит на него, кусая губы. «Похожи. Как же они похожи»,— внезапно понимает Саша. В его шатающемся мирке это единственное, что имеет значение.
Минута, другая, Саша внимательно всматривается в это лицо, судорожно уговаривая себя, что это – не <i>он</i>, что это другой, но… Сейчас, когда тот так близко, различия смываются, черты лица меняются, искажая реальность, и Саша уже не понимает, кто перед ним. <i>Он</i> тянется к его губам, кусает их до крови, пытаясь ощутить вкус жизни. Металлический привкус во рту немного отрезвляет, но лишь на мгновение. Он встречается взглядом с сидящим напротив, рассматривает его расширенные зрачки в обрамлении едва заметной карей радужки и… И вновь притягивает к себе несопротивляющегося парня, до боли стискивая в объятиях, вдыхая запах. На мгновение, буквально на доли секунды, он позволяет себе прикрыть глаза и поверить в то, что он, Костя, рядом, что он не один. Он позволяет себе поверить и уже не может забыть.
Кирилл дергает рукой, которую все еще сжимает Саша, и тот с разочарованием отпускает ее, стараясь игнорировать острые иголочки, впивающиеся в сердце. Нет, он ошибся, он снова один. Он уже готов разорвать объятия, когда Кирилл делает глубокий вдох и обнимает его в ответ, комкая и задирая рубашку на спине. Контраст холодной мокрой ткани и горячих ладоней выбивает остатки реальности из-под ног. С губ Саши срывается стон, он прижимается сильнее, лихорадочно целуя шею, оставляя метки, пытаясь доказать ему и себе, что они живы. Тот бормочет что-то неразборчивое в ответ, пытается содрать мешающую одежду, не обращая внимания на треск рвущейся ткани, вжимается так, словно они сиамские близнецы, словно без него он погибнет.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 38 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |