Лавка древностей1.0 — создание fb2 Vitmaier 16 страница

Глава XXIX

Изобретательность миссис Джарли поистине граничила с гениальностью. Придумывая всяческие способы, как бы завлечь публику в музей, она не забыла и Нелл. Тележку, в которой корсиканский бандит совершал поездки по городу, любуясь портретом своей дамы сердца, разукрасили флажками и лентами, Нелл посадили рядом с ним, среди искусственных цветов, и она каждое утро торжественно разъезжала в его обществе, разбрасывая афиши из корзинки, под звуки барабана и трубы. Красота девочки, так мило сочетавшаяся с ее скромной, застенчивой манерой держаться, произвела большое впечатление в этом захолустном местечке. Корсиканский бандит, привлекавший раньше к себе все взоры, отступил на второй план и стал только частью зрелища, главной персоной которого была Нелл. Взрослые заинтересовались этой большеглазой девочкой, а мальчишки влюбились в нес поголовно и то и дело оставляли у дверей выставки кульки с орехами и яблоками и записки при них, адресованные ей без заглавных букв.

Все это не ускользнуло от внимания миссис Джарли, и, решив, что Нелл может примелькаться на улицах, она снова стала посылать в поездки по городу одного бандита, тогда как девочка, к великому удовольствию восторгавшихся ею зрителей, каждые полчаса водила по музею очередную партию. А зрители в паноптикуме были самые избранные и поставлялись даже здешними пансионами, снискать благоволение коих миссис Джарли стоило немалых трудов, так как для этого ей пришлось подправить выражение лица мистеру Гримальди и сменить ему костюм, вследствие чего он превратился из клоуна в составителя «Английской грамматики» мистера Линдли Мэррея[47], а также переодеть одну знаменитую женщину убийцу в автора назидательных стихов, миссис Ханну Мор[48]. Разительное сходство этих фигур с оригиналами было подтверждено мисс Монфлэтере, почтенной директрисой почтеннейшего здешнего пансиона для молодых девиц, которая удостоила выставку своим посещением вместе с восемью лучшими ученицами, обусловив заранее, что, кроме них, в эти часы никаких других посетителей не будет. Мистер Питт, в ночном колпаке, шлафроке и без сапог, являл собой точный портрет поэта Каупера[49], а Мария Стюарт в черном парике и в мужском костюме с белым отложным воротничком была до такой степени похожа на лорда Байрона, что при виде ее девицы дружно эаахали от восторга. Однако мисс Монфлэтере сразу же пожурила их за излишний пыл и указала миссис Джарли на необходимость подвергать фигуры более строгому отбору, поскольку, например, сиятельный лорд проповедовал некоторые вольные мысли, совершенно неуместные в таких добропорядочных заведениях, как паноптикумы, а также добавила еще что-то насчет церковных властей, чего миссис Джарли просто не поняла.

Хотя работы у Нелл было много, хозяйка ее оказалась женщиной доброй, ласковой и любившей окружать заботами не только собственную персону, но и всех, с кем ей приходилось иметь дело; а следует заметить, что эта вторая склонность не так часто встречается даже среди обитателей жилищ более комфортабельных, чем фургоны, и что она отнюдь не вытекает из первой. Публика тоже благоволила к Нелл и часто одаривала ее деньгами, но миссис Джарли никогда не посягала на них. Работа в паноптикуме находилась и для старика, и жилось ему теперь хорошо, — следовательно, девочка могла бы ни о чем не беспокоиться, если бы не воспоминания о Квилпе, если бы не вечный страх, что он вернется сюда и в один прекрасный день встретит их где-нибудь на улице.

Мысль о Квилпе, словно кошмар, преследовала Нелл, и страшное лицо, уродливая фигура этого карлика неотступно стояли у нее перед глазами. Она спала в паноптикуме, чтобы выставка не оставалась без охраны по ночам, но страх не покидал ее и здесь: в темноте ей вдруг начинало мерещиться в безжизненных восковых лицах сходство с Квилпом, иной раз это переходило почти в галлюцинацию, и вот уже карлик стоял на месте одной из фигур, в ее костюме. А фигур здесь было так много, и они толпились у изголовья Нелл, так пристально глядя на нее круглыми стекляшками глаз, — совсем как живые и вместе с тем непохожие на живых своей суровой неподвижностью и немотой, — что она начинала бояться этих кукол и часто лежала без сна, глядя на них в темноте, а потом, не выдержав, зажигала свечу или садилась у открытого окна, радуясь ярким звездам. И тут ей вспоминалось окошко, у которого она подолгу сиживала совсем одна, вспоминался их дом и, конечно, бедный добрый Кит, и она улыбалась, хотя из глаз у нее текли слезы.

В эти безмолвные часы тревожные мысли Нелл часто обращались к деду, и она думала: «Помнит ли он их былую жизнь, замечает ли, что теперь все изменилось, что они стали беззащитными, несчастными бедняками». Раньше, бродя со стариком по дорогам, Нелл редко задумывалась над этим, но теперь она не могла не спрашивать себя: а что будет, если дед заболеет или у нее самой иссякнут силы? Он стал терпеливым и тихим, охотно брался за всякую мелкую работу, радовался, что тоже может помочь, но разум его спал без всякой надежды на пробуждение. Это было несчастное жалкое существо с опустевшей душой, это был впавший в детство старик, по-прежнему любивший свою внучку, но чуждый всему остальному, кроме самых простых ощущений. Нелл больно было сознавать это, больно было смотреть на него, когда он сидел молча, улыбками и кивками отвечая на ее взгляды, или брал на руки какого-нибудь малыша и подолгу ходил с ним взад и вперед, теряясь от незамысловатых ребяческих вопросов, чувствуя, как ему далеко даже до ребенка, и безропотно мирясь с этим. Нелл так больно было видеть все это, что она убегала от него в слезах и, спрятавшись где-нибудь, падала на колени и молилась, чтобы разум вернулся к нему.

Но девочку мучило не только слабоумие деда — ведь он был по крайней мере спокоен и доволен своей жизнью; ее угнетали не только печальные мысли о том, что его не узнать теперь, хотя детскому сердцу нелегко было переносить это, — вскоре на нее надвинулось горе еще более глубокое и тяжкое.

Как-то вечером, освободившись пораньше, старик и девочка пошли погулять. Последнее время им мало приходилось бывать на воздухе, а в тот день погода стояла теплая, и, выйдя из города, они свернули на тропинку, которая пересекала зеленый луг и должна была снова вывести их на прежнюю дорогу. Однако тропинка оказалась длинная: они долго шля по ней и только на закате, добравшись до перекрестка, сели отдохнуть.

Между тем небо мало-помалу потемнело, нахмурилось, и лишь на западе уходящее солнце зажгло пылающий золотой костер, отдельные угольки которого горели кое-где сквозь сплошную завесу туч, бросая красноватые отблески на землю. Ветер глухо завывал вслед солнцу, а оно спускалось все ниже и ниже, уводя за собой веселый день туда, откуда навстречу ему вереницей шли тучи, сулившие молнию и гром. Вот закапали крупные дождевые капли, свинцовые тучи плыли, набегая одна на другую, и скоро не оставили ни одного просвета на небе. Послышались отдаленные глухие раскаты грома, потом блеснула молния, и тьма сразу объяла все.

Боясь прятаться под деревьями и живой изгородью, старик и девочка быстро шагали по дороге, в надежде, что им попадется какое-нибудь жилье, где можно будет переждать грозу, которая разыгрывалась не на шутку и с каждой минутой становилась все сильнее и сильнее. Промокшие до нитки, оглушенные яростными ударами грома, испуганные слепящими зигзагами молний, они чуть было не прошли мимо дома, одиноко темневшего у дороги, если бы человек, который стоял там в дверях, не крикнул им зычным голосом: — Ишь какие смелые, не боитесь ослепнуть! Верно, больше на свои уши полагаетесь, чем на глаза! — Он отступил назад, заслонившись обеими руками от вспышки молнии, потом добавил: — Чего же вы мимо-то бежите? — и с этими словами затворил дверь и провел их в комнаты.

— Если бы вы не окликнули нас, сэр, мы бы не заметили вашего дома, — сказала Нелл.

— Где тут заметить! — воскликнул он. — Сверкает-то как! Ну, становитесь поближе к огню, малость обсушитесь. Если хотите что-нибудь заказать, пожалуйста. Если нет у вас такого намерения, не стесняйтесь, заказывать не обязательно. Говорю так потому, что вы находитесь в трактире «Храбрый вояка» — а это заведение, слава богу, известное.

— Ваш дом называется «Храбрый вояка», сэр? спросила Нелл.

— Неужто первый раз слышите? — удивился трактирщик. — Откуда же вы взялись? «Храброго вояку» надо знать не хуже, чем катехизис. Да! Это «Храбрый вояка», а хозяин его Джем Гровс, — Джем Гровс, честный малый Джем Гровс! Другого трактирщика с такой репутацией да с кегельбаном под навесом не сыщешь во всей округе. Если кто-нибудь вздумает сказать слово против Джема Гровса, пусть говорит ему в лицо, а Джем Гровс найдет желающих, которые поставят на Джема Гровса любую сумму — от четырех до сорока фунтов стерлингов.

Трактирщик ткнул себя пальцем в жилетку, показывая, что он и есть тот самый достохвальный Джем Гровс, потом, мастерски выставив кулаки, подскочил к Джему Гровсу номер два, который на страх всем грозил выставленными кулаками из черной рамы над очагом, после чего поднес к губам недопитый стакан джина с водой и выпил за здоровье Джема Гровса.

Так как вечер выдался теплый, посреди комнаты были поставлены длинные ширмы, которые загораживали жарко горевший очаг. За ними, видимо, сидел кто-то, кто сомневался в доблестях мистера Гровса и тем самым подавал ему повод к самовосхвалению, ибо, закончив свой выпад, мистер Гровс забарабанил костяшками пальцев по этим ширмам и замер в ожидании ответа с той стороны.

— Не много таких найдется, — продолжал мистер Гровс, так ничего и не дождавшись, — кто осмелится перечить Джему Гровсу под его собственной крышей. Правда, один такой смельчак есть, и за этим смельчаком далеко ходить не надо. Но он десятерых за пояс заткнет, почему я и позволяю ему говорить обо мне все, что его душе угодно.

Вместо благодарности за столь лестный отзыв чей-то весьма грубый голос попросил мистера Гровса «заткнуть глотку и подать свечу». Тот же самый голос посоветовал тому же самому джентльмену «не набивать себе цену зря, потому что он мало кого проведет своим хвастовством».

— Нелл, они… они играют в карты, — прошептал старик, сразу оживившись. — Ты слышишь?

— Поторапливайся там со свечой! — снова раздался голос из-за ширм. — Я уж мастей не различаю. И занавеску поживей задерни. В такую грозу у тебя, наверно, все пиво скиснет. Моя взятка. Шесть шиллингов семь пенсов, Айзек. Раскошеливайся, старина!

— Ты слышишь, Нелл! Ты слышишь? — еще больше заволновался старик, когда монеты со звоном упали на стол.

— Я такой грозы не припомню с той самой ночи, — проскрипел после оглушительного удара грома другой, на редкость неприятный голос, — с той самой ночи, как Льюк Уиэерс тринадцать раз подряд ставил на красный и все тринадцать раз срывал банк. Видно, на дьявола рассчитывал и, как говорится, сам не плошал. А в ту ночь дьяволу было просто раздолье. Мы хоть и не видали его, а он, наверно, заглядывал Льюку через плечо.

— Да! — сказал грубый голос. — Этому Льюку за последние годы здорово везло! А ведь я помню время, когда он в пух и прах проигрывался. Бывало, за что ни возьмется — за кости ли, за карты, нет ему счастья. Обыграют, надуют, обдерут как липку.

— Слышишь, что он говорит? — прошептал старик. — Слышишь, Нелл?

Девочка с удивлением и тревогой смотрела на совершенно преобразившегося деда. Лицо у него покрылось пятнами, взгляд стал напряженным, дыхание с хрипом вырывалось сквозь стиснутые зубы, а рука, которой он сжал ей плечо, так тряслась, что она сама задрожала.

— Будь свидетельницей, я всегда это говорил! — забормотал старик, поднимая глаза к потолку. — Я знал, что так должно быть, чувствовал это, мечтал об этом. Сколько у нас денег, Нелл? У тебя есть деньги, я сам видел вчера. Сколько? Дай их мне.

— Нет, нет, дедушка, пусть они будут у меня, — испуганно сказала Нелл. — Уйдем отсюда! Хоть дождь и не перестал, все равно пойдем. Прошу тебя!

— А я говорю, дай мне деньги, — с яростью повторил старик. — Ну-ну, не плачь, Нелл, не плачь! Не обижайся, родная. Ведь я думаю только о тебе. Я причинил зло моей маленькой Нелл, а теперь настало время исправить это, и я исправлю! Дай деньги! Где они?

— Не надо, дедушка! Умоляю тебя, не надо! Подумай о нас обоих! Пусть они будут у меня, или, позволь, я выброшу их. Да, да! Лучше выбросить, чем отдать сейчас тебе! Пойдем отсюда, пойдем!

— Дай деньги! — твердил старик. — Они нужны мне! Ну, дай!.. Умница моя! Увидишь, Нелл, я добьюсь, что ты будешь счастлива! Добьюсь! Все будет хорошо! Не бойся, родная!

Она вынула из кармана маленький кошелек. Он схватил его, и в этом стремительном движении чувствовалась та же алчность, что и в словах, — схватил и сразу пошел за ширмы. Удерживать его было бесполезно, и девочка, дрожа всем телом, последовала за ним.

Трактирщик уже принес свечу и теперь задергивал занавеску на окне. Голоса, доносившиеся из-за ширм, принадлежали двоим мужчинам; на столе перед ними лежали карты и серебро; взятки они записывали мелом на ширмах. Обладатель грубого голоса оказался широкоскулым здоровяком средних лет, с густыми черными бакенбардами, толстыми губами и бычьей шеей, выпиравшей из воротничка, небрежно повязанного красным фуляром. Он был в светло-коричневой шляпе; возле его стула стояла тяжелая сучковатая палка. Тот, кого звали Айзек, — щуплый, сутулый, узкий в плечах, производил отталкивающее впечатление своей уродливой физиономией и злобным, жульническим прищуром глаз.

— Послушайте, почтеннейший, — сказал Айзек, поворачиваясь на стуле. — Мы с вами как будто не знакомы? Эта половина предоставлена в наше полное распоряжение, сэр.

— Не почтите за дерзость… — начал было старик.

— А как же, черт возьми, прикажете это назвать, сэр, — перебил его Айзек, — когда вы врываетесь к джентльменам, занятым важным делом?

— Я не хотел вам мешать, — сказал старик, жадно глядя на карты. — Я думал…

— И напрасно вы думали, сэр, — огрызнулся Айзек. — В ваши годы это занятие бесполезное.

— Ну, ну, задира! — сказал здоровяк, впервые поднимая глаза от карт. — Дай человеку слово вымолвить!

Трактирщик, который, видимо, предпочитал сохранять нейтралитет до тех пор, пока не выяснится, чью сторону примет здоровяк, решил, что сейчас можно вмешаться.

— В самом деле, Айзек Лист! Не даешь человеку слово вымолвить!

— Не даю слово вымолвить? — повторил Айзек, передразнивая трактирщика своим скрипучим голосом. — Ну что ж, пусть вымолвит, Джемми Гровс.

— Тогда не перебивай его! — крикнул трактирщик.

Мистер Лист прищурился еще злее, что грозило продолжением перепалки, но его партнер, пристально следивший за стариком, вовремя положил ей конец.

— Почем знать, — заговорил он, хитро подмигивая. — Может, джентльмен хотел вежливо попросить нас, чтобы мы оказали ему честь и приняли его в игру?

— Да, да! — воскликнул старик. — Я за этим и пришел сюда! Я об этом и хотел сказать!

— Так я и думал. И почем знать, может, предчувствуя, что мы не охотники просто перебрасываться картишками, джентльмен со всей учтивостью предложит нам сыграть на деньги?

Вместо ответа старик тряхнул кошельком, потом бросил его на стол и, словно скупец — золото, нетерпеливыми руками схватил карты.

— Ага! Вот оно что! — сказал Айзек. — Если намерения джентльмена действительно таковы, я прошу меня извинить. Этот кошелечек принадлежит джентльмену? Прелестный кошелечек! Только малость легковат, — добавил он, подкинув кошелек кверху и ловко поймав его на лету. — Впрочем, на полчасика тут хватит. Почему джентльмену не позабавиться?

— Мы пригласим Гровса и составим партию вчетвером, — сказал здоровяк. — Садись, Джемми. Трактирщик, которому, видимо, не впервые приходилось принимать участие в такой игре, подошел к столу и занял свое место. Девочка, полная отчаяния, отошла с дедом в сторону, надеясь, что ей удастся уговорить его и увести отсюда.

— Пойдем! Мы еще можем быть так счастливы! — молила она.

— Мы будем счастливы! — торопливо проговорил старик. — Пусти меня, Нелл. Счастье нам принесут карты иди кости. Я начну с малого, а потом выигрыши пойдут все крупнее и крупнее. Здесь многого не возьмешь, но впереди нас ждет богатство. Мне надо отыграться, вернуть свое, и это только ради тебя, моя Нелл.

— Боже, смилуйся над нами! — воскликнула девочка. — Какая злая судьба привела нас сюда!

— Молчи! — шепнул старик, зажимая ей рот ладонью. — Судьба не любит упреков! Она изменит нам, если ты будешь сетовать на нее. Кому это знать, как не мне!

— Ну, сударь, — сказал здоровяк. — Если вы не будете играть, отдайте нам карты.

— Иду, иду! — крикнул старик. — Садись, Нелл, садись и следи за игрой. Не печалься, родная, все, что я выиграю, пойдет тебе… все, до последнего пенни! Мы не скажем им про это, нет, нет! Не то они побоятся принять меня в игру, побоятся, что счастье будет на моей стороне. Ты только взгляни на них! Сравни себя с ними! Кто должен выиграть? Конечно, мы!

— Джентльмен передумал и решил не вступать в игру, — сказал Айзек, делая вид, будто хочет встать из-за стола. — Очень жаль, что у джентльмена не хватает смелости, а ведь не рискнешь — не возьмешь. Впрочем, ему виднее.

— Нет, я готов! Это вы сами замешкались. Мне-то давно не терпится начать.

С этими словами старик придвинул стул к столу, остальные тоже заняли свои места, и игра началась.

Девочка сидела тут же и с тревогой следила за ее ходом. Ей было все равно, придет ли к старику счастье, или нет, она думала только об этой безудержной страсти, вдруг охватившей его целиком, и не считала ни проигрышей, ни выигрышей. Ликуя при каждой, даже самой маленькой удаче, падая духом при каждом поражении, он так волновался, проявлял такое лихорадочное беспокойство, такую непомерную жадность, с такой хищностью хватал свои жалкие выигрыши, что ей, вероятно, легче было бы видеть его мертвым. И ведь она, сама того не желая, была причиной всего этого безумства, а он, игравший с ненасытной страстью, неведомой даже самым отъявленным картежникам, думал о ней, только о ней!

Между тем его партнеры — все трое мошенники и профессиональные шулера — играли хоть и сосредоточенно, но совершенно спокойно и хладнокровно, будто они-то и были преисполнены всех человеческих добродетелей. Лишь изредка то один, то другой из них улыбался соседу, или снимал нагар с тусклой свечи, или поглядывал в открытое окно, где за развевающейся на ветру занавеской вспыхивала молния, или недовольно прислушивался к особенно сильным раскатам грома, досадуя на такую помеху. Мысли их были заняты только картами, но, храня поистине философское спокойствие, они сидели словно каменные, ничем не выдавая ни своего интереса к игре, ни своего волнения.

Гроза бушевала три часа подряд; наконец молнии стали вспыхивать все реже, все слабее, раскаты грома, грохотавшего, казалось, над самой крышей трактира, постепенно перешли в глухое, хриплое ворчанье, а игра по-прежнему шла своим чередом, и девочка, забытая всеми, по-прежнему сидела у стола.

Глава XXX

Наконец и последняя партия кончилась, и мистер Айзек Лист единственный встал из-за стола в выигрыше. Его приятель и трактирщик приняли свою неудачу с чисто профессиональным мужеством. Айзек преспокойно сунул деньги в карман, словно с самого начала не сомневался, что счастье будет на его стороне, и не выказал по этому поводу ни удивления, ни радости.

В кошельке Нелл не осталось ни одной монеты, но хотя он лежал тут же, пустой, хотя остальные игроки давно поднялись со своих мест, старик все еще сидел за столом, сдавал карты и, раскрывая игру своих партнеров, смотрел, какие у кого были бы взятки в новой партии. Он оторвался от этого занятия лишь тогда, когда девочка тронула его за плечо и напомнила ему, что скоро полночь.

— Будь она проклята, наша бедность! Вот смотри, Нелл! — И он показал на разбросанные по столу карты. — Если б я мог продержаться еще немного, ну хоть самую малость, — счастье повернулось бы ко мне! Да, это ясно, как то, что здесь лежит тройка, а здесь восьмерка. Смотри!.. Вот… вот и вот!

— Оставь карты! Забудь их! — взмолилась девочка.

— Забыть? — воскликнул он, поднимая к ней свое испитое лицо и изумленно глядя на нее. — Забыть? Как же тогда мы разбогатеем, если я забуду о картах?

В ответ на это девочка только покачала головой.

— Нет, Нелли, — продолжал старик, гладя ее по щеке, — так нельзя! Надо отыграться при первой же возможности. Терпение, только терпение, и все будет хорошо, верь мне. Сегодня проигрыш — завтра удача. А без тревог и риска ничего не добьешься… Ну что ж, пойдем.

— А вы знаете, который час? — спросил мистер Гровс, покуривавший трубку в обществе своих приятелей. — Давно за полночь.

— И дождь льет как из ведра, — подхватил здоровяк.

— «Храбрый вояка» — трактир Джема Гровса. Мягкие постели. Дешевый постой для людей и скотины, — провозгласил мистер Гровс, цитируя свою вывеску. Время половина первого ночи.

— Как поздно! — забеспокоилась девочка. — Нам давно надо было уйти. Что о нас подумают? Ведь раньше двух мы не попадем домой. А сколько вы возьмете за ночлег, сэр?

— Две мягких постели — один шиллинг шесть пенсов. Ужин с пивом — шиллинг. Итого два шиллинга шесть пенсов, — ответствовал Храбрый Вояка.

У Нелли еще хранился золотой, зашитый в платье, и, вспомнив, что время позднее и что миссис Джарли спит крепко, представив себе также, в какой ужас придет эта добрейшая женщина, если ее разбудят среди ночи, она решила переночевать в трактире, встать завтра пораньше, поспеть в город до пробуждения хозяйки и объяснить свою задержку грозой, застигшей их по пути к дому. Отозвав деда в сторону, она шепнула ему, что у нее еще есть чем заплатить за ночлег, и предложила остаться здесь.

— Знать бы мне про эти деньги раньше! Были бы они у меня вовремя! — забормотал старик.

— Мы решили переночевать у вас, если можно, — поспешно обратилась Нелл к трактирщику.

— Весьма благоразумно с вашей стороны, — ответил мистер Гровс. — Сейчас и ужин будет готов.

Однако мистер Гровс сперва докурил трубку, выбил из нее пепел, аккуратно поставил ее в уголок на очаге и только после этого принес хлеб, сыр и пиво, и, всячески восхваляя их качество, рекомендовал гостям быть как дома. Нелл и старик ели мало, занятые своими мыслями, а оба джентльмена, для которых такой слабенький напиток, как пиво, не представлял особого интереса, налегали больше на джин и табак.

Девочка собиралась уйти с дедом завтра чуть свет и поэтому решила рассчитаться с трактирщиком сразу же после ужина. Но, боясь показать деду свой золотой, она достала его потихоньку, дождалась, когда мистер Гровс выйдет из комнаты в буфетную, и, последовав туда за ним, протянула ему монету.

— Дайте мне сдачи, сэр, и, пожалуйста, сейчас, здесь. Мистер Джем Гровс удивился, повертел золотой между пальцами, звякнул им о стол, посмотрел на девочку и потом снова на золотой, видимо собираясь спросить, откуда у нее такие деньги. Но поскольку монета была не фальшивая и к тому же менялась у него в трактире, мистер Гровс, как всякий разумный хозяин, видимо, решил, что в конце концов это его не касается. Во всяком случае, он отсчитал сдачу и вручил ее девочке. Она пошла назад, в ту комнату, где они провели вечер, как вдруг ей показалось, будто туда кто-то проскользнул. Между этой комнатой и буфетной был только длинный темный коридор, но ведь пока трактирщик менял деньги, никто туда не заходил — это она твердо помнила. Значит, за ней следят?

Но кто? Вернувшись, она застала всех на прежних местах. Здоровяк лежал на двух стульях, подперев голову рукой, а мистер Лист покоился на таком же ложе по другую сторону стола. Старик сидел между ними, восторженно глядя на счастливого игрока, и жадно ловил каждое его слово, точно Айзек Лист был каким-то высшим существом. Девочка растерянно осмотрелась по сторонам, ища глазами, нет ли здесь еще кого-нибудь? Никого нет… Тогда она шепотом спросила старика, не выходил ли кто из комнаты, пока ее здесь не было. «Нет, ответил он, — никто не выходил».

Значит, ей просто почудилось. Но все же странно… Никаких поводов для подозрений не было, а между тем она совершенно явственно видела в дверях чью-то фигуру Она все еще раздумывала над ртам, теряясь в догадках. когда в комнату вошла служанка со свечой и предложила проводить ее в спальню.

Старик простился со своими партнерами и пошел наверх вместе с внучкой. Трактир помещался в большом пустынном доме с темными коридорами и широкими лестницами, казавшимися еще мрачнее при свечах. Нелл проводила деда и поднялась следом за служанкой в другую комнату, к которой вело семь-восемь шатких ступенек в конце коридора. Эта комната была предназначена ей. Служанка заболталась и долго не уходила, выкладывая девочке все свои горести. Место у нее не больно завидное, говорила она, жалованье маленькое, работы спрашивают много. Через две недели она отсюда уйдет. Может, девочка порекомендует ее куда-нибудь? Да вот беда! После этого трактира не так-то легко будет устроиться на другое место. Уж очень у него дурная слава. Здесь и карты — да не только карты! А кто сюда чаще всего захаживает? За честность этих людей она не поручится. Только ее слова никому не надо передавать, упаси боже! Затем последовали весьма туманные намеки на отвергнутого поклонника, который грозится пойти в солдаты, обещание постучать завтра пораньше и, наконец, «спокойной ночи».

Когда Нелл затворила за служанкой дверь, ей стало не по себе. Она не могла забыть человека, кравшегося по коридору, да и в рассказах девушки ничего хорошего не было. Эти картежники такие подозрительные на вид. Может быть, они промышляют грабежом и разбоем? Кто их знает?

Но лишь только она отгоняла от себя эти страхи или забывала о них хотя бы на минуту, перед ней вставало все то, что произошло за этот вечер. Прежняя страсть снова вспыхнула в душе деда, и одному богу известно, куда это может завести его. Какое беспокойство они причинят миссис Джарли своим исчезновением! Их, наверно, уже разыскивают. Простят ли им эту отлучку, или выгонят завтра на улицу? Ах! Зачем только они зашли сюда! Лучше было бы пройти мимо, несмотря на грозу!

Наконец дремота мало-помалу одолела ее — беспокойная, прерывистая дремота, полная тяжелых сновидений. Она падала с высокой башни и, вздрагивая, в ужасе просыпалась. Но вот дремоту сменил сон, а потом… Что это? Опять тот человек?

Да, он был здесь. Ложась спать, она подняла штору, чтобы сразу же проснуться, как только начнет светать, и сейчас ей было видно, что от окна к кровати кто-то крадется, низко согнувшись, осторожно шаря по сторонам руками. Она не могла ни шевельнуться, ни позвать на по мощь и лежала, не сводя глаз с этой тени.

А тень подбиралась все ближе и ближе. Ее дыхание слышалось совсем рядом… Нелл ушла головой в подушку, чтобы эти шарящие руки не коснулись ее лица. Но вот тень снова скользнула к окну и повернулась лицом к ней.

Темный призрак неясным пятном маячил в сумраке комнаты, но девочка не могла не видеть, как он повернулся к ней, не могла не чувствовать, как вглядываются в нее эти глаза, как настороженно вслушиваются уши. Он стоял у окна, она лежала в постели — оба совершенно неподвижные. А потом, все еще не отводя от нее глаз, он начал перебирать что-то руками, и она услышала звон монет.

И снова тем же крадущимся, бесшумным шагом призрак двинулся к кровати, положил ее платье обратно на стул, опустился на четвереньки и пополз прочь. Как медленно он движется теперь, когда его только слышно, но не видно! Вот он уже у двери, он стал на ноги. Скрипнули ступеньки — и все стихло.

Первым побуждением девочки было выбежать из комнаты, — только бы не оставаться одной, только бы скорей на люди, тогда голос вернется к ней! Не чуя под собой ног, она метнулась к двери.

Страшный призрак стоял на нижней ступеньке.

Его не миновать. В темноте ей, может быть, удастся проскользнуть мимо и не попасться ему в руки, но кровь стынет в жилах при одной мысли об этом. Призрак стоял неподвижно, как и она; не мужество сдерживало ее, а смертельный ужас, ибо возвращаться назад было, пожалуй, еще страшнее, чем спускаться по ступенькам.

Проливной дождь хлестал без перерыва и потоками низвергался с тростниковой крыши. Залетевшая со двора муха, не находя выхода, как слепая, билась о стены и потолок и своим жужжанием будоражила тишину в доме. Призрак тронулся с места; девочка невольно двинулась следом за ним. Только бы попасть к деду — там она будет в безопасности.

Призрак скользил по коридору к той самой комнате, куда стремилась и она. Дверь этой комнаты была так близко! Девочка только хотела метнуться туда и захлопнуть ее за собой, как вдруг он снова остановился.

Страшная мысль пронеслась у нее в голове: а что, если этот человек войдет в ту комнату, что, если он собирается убить ее деда. Еще минута, и она бы лишилась чувств. Так и есть — он вошел. Там горит свет. Вон он стоит у порога, а она смотрит на него и, близкая к обмороку, не может выговорить ни слова — ни единого слова.

Дверь была полуотворена. Сама не сознавая, что делает, и помня только одно: надо спасти деда или погибнуть самой, она шагнула вперед и заглянула в комнату. Какое же зрелище предстало ее глазам!

Она увидела пустую, несмятую постель. Кроме старика, в комнате никого не было. А он сидел у стола и, жадно поводя глазами, неестественно ярко горевшими на мертвенно-бледном, осунувшемся лице, считал деньги, только что украденные у нее.

Глава XXXI

Девочка отпрянула от двери и шагами еще более нетвердыми и робкими пробралась темным коридором к себе в комнату. Страх, терзавший ее каких-нибудь несколько минут назад, был несравним с тем, что она испытывала теперь. Ни грабители, ни вероломный трактирщик, который смотрит сквозь пальцы на то, что его постояльцев грабят и даже могут убить во сне, ни даже самый безжалостный душегуб разбойник — никто не пробудил бы в груди девочки того ужаса, в какой повергло ее только что сделанное открытие. Седовласый старик, словно призрак, скользнул к ней в комнату, украл у нее деньги, думая, что она крепко спит, и с омерзительной алчностью любовался своей добычей, — это было хуже, неизмеримо хуже и неизмеримо страшнее всего, что могло измыслить ее воображение. А вдруг он вернется — ведь дверь не запирается ни на ключ, ни на задвижку? Вдруг захочет проверить, все ли деньги взяты? Страшно подумать, что этот призрак неслышным шагом снова войдет в комнату, обратит взгляд к ее пустой кровати, а она притаится у него в ногах, чтобы он не коснулся ее руками. Она прислушалась. Вот!.. Шаги на лестнице, дверь медленно отворяется. Все это только чудилось ей, но действительность была не менее страшна — нет! еще страшнее, ибо настоящий призрак появился бы и исчез, а воображаемый мог мучить без конца.

Дата добавления: 2015-08-28