|
— Да что-то ноги у него фальшат, — ответил тот. — Я уж начинаю побаиваться, не осел бы он в коленях.
— Плохо дело, — сказал Коротыш.
— Хуже некуда! — вздохнул мистер Ваффин и уставился на огонь. — Великаны — это такая штука… ослабеют ногами, и публику на них не заманишь. — все равно что гнилую кочерыжку показывать.
— Куда же они деваются, когда дряхлеют? — снова спросил Коротыш после некоторого раздумья.
— Оставляем их в труппе прислуживать лилипутам, — ответил мистер Ваффин.
— А ведь это, наверно, бьет по карману, если держать таких, которые не работают! — воскликнул Коротыш, вопросительно глядя на своего собеседника.
— А лучше будет, если они определятся на пособие от прихода или начнут нищенствовать? — возразил ему мистер Ваффин. — Великаны — это такая штука… приглядится к ним народ, и кончено дело, публику на них уже не заманишь. Вот взять хотя бы деревянные ноги. Если бы с деревяшкой был только один человек на свете, какой бы из него помер получился!
— Ну еще бы! — дружно подхватили Коротыш и трактирщик. — Что верно, то верно!
— Ты попробуй, — продолжал мистер Ваффин, — попробуй объявить, что у тебя будут представлять Шекспира на деревянных ногах. И шести пенсов не соберешь, помяни мое слово!
— Не соберешь! — согласился Коротыш. И трактирщик поддержал его.
— Значит, — мистер Ваффин взмахнул трубкой в подтверждение своих слов, — значит, правильно мы делаем, что держим отставных великанов в труппе, где у них и жилье и харчи — все даровое до самой смерти. Да они большей частью охотно на это идут. Несколько лет назад был один великан-негр. Ушел он из своей труппы и нанялся ходить по Лондону с расписанием дилижансов, намозолил всем глаза хуже метельщика. Ну и умер. Я ни на кого тени не набрасываю. — Мистер Ваффин обвел всех присутствующих весьма выразительным взглядом. — Но он подрывал нам коммерцию… вот и умер.
Трактирщик охнул и посмотрел на хозяина танцующих собак, а тот кивнул и хмуро пробормотал, что он тоже помнит этот случай.
— Я знаю, Джерри! — чрезвычайно многозначительным тоном проговорил мистер Ваффин. — Знаю, что ты помнишь, Джерри, и вообще мнение тогда было таково, что поделом ему. Да взять хотя бы старика Мондерса, он двадцать три труппы держал. Я помню, как у него дома на Спа-Филдс, в зимнее время, после конца сезона, каждый день садились за стол восемь лилипутов и лилипуток, а прислуживали им восемь старых великанов в зеленых камзолах, красных штанах, синих нитяных чулках и полусапожках. Один лилипут стал злобный на старости лет, и чуть только великан не угодит ему чем-нибудь, он раз его булавкой! Да все в икры метил, потому что выше дотянуться не мог. Честное слово! Мондерс мне сам рассказывал.
— А куда деваются лилипуты на старости лет? — поинтересовался трактирщик.
— Лилипут чем старее, тем ему цена больше, — ответил мистер Ваффин. — Если он седой да сморщенный, значит уж наверняка никакой подделки. А великан, у которого ноги фальшат, так что он даже не может вытянуться во весь рост, — эдакому место только в фургоне. Не вздумайте его публике показывать! Боже вас упаси! Ни на какие уговоры не поддавайтесь!
Пока мистер Ваффин и оба его приятеля покуривали трубочки и коротали время за такими разговорами, молчаливый джентльмен, сидевший в теплом уголке, глотал для практики, — а может быть, только делал вид, что глотает, — полупенсовые монеты в общей сумме на шесть пенсов, жонглировал перышком на носу и репетировал многие другие чудеса ловкости, будто не замечая своих соседей, и те тоже не обращали на него ни малейшего внимания. Измученная девочка в конце концов уговорила деда пойти отдохнуть, и они поднялись наверх, оставив честную компанию беседовать у очага, на почтительном расстоянии от которого крепко спали собаки.
Пожелав старику спокойной ночи, Нелл ушла к себе в комнату, но не успела она затвориться там, как в дверь к ней кто-то тихо постучал. Она сразу же отворила ее и вздрогнула при виде мистера Томаса Кодлина, который всего лишь несколько минут назад мирно дремал на кухне.
— Что случилось? — спросила Нелл.
— Ничего не случилось, милочка, — ответил нежданный гость. — Я тебе друг. Ты, может, этого и не думала, но друг-то я, а не он.
— Не он? Про кого это вы? — удивилась Нелл.
— Про Коротыша, милая. Ты так и знай, — продолжал Кодлин. — Он хоть и обходительный и тебе, наверно, этим нравится, зато я добрее, душевнее. С виду я, может, кажусь другим, но это не так.
Девочка встревожилась, решив, что мистер Коддин расхвастался под воздействием эля, ударившего ему в голову.
— Коротыш малый неплохой и будто добрый, — снова заговорил наш мизантроп. — Только он уж слишком выставляет свою доброту напоказ. А за мной этого не водится.
Что верно, то верно! Если в поведении мистера Кодлина и замечались какие-либо изъяны, то его можно было упрекнуть именно в том, что он прячет свои добрые чувства к окружающим, а не выставляет их напоказ. Девочка совсем растерялась и не знала, как ему ответить.
— Послушай моего совета, — продолжал Кодлин. — Но только ни о чем не расспрашивай. Пока вы с нами, держись ко мне как можно ближе. Не предлагай деду отстать от нас — ни в коем случае! Держись ближе ко мне и говори, что я ваш друг. Запомнишь, милочка? Скажешь, что другом-то всегда был я?
— Когда же это говорить? И кому? — простодушно спросила Нелл.
— Да, собственно, никому, — ответил Кодлин, видимо смешавшись. — Мне просто хочется, чтобы ты сама это знала и ценила меня по заслугам. Ты даже представить себе не можешь, как я вами интересуюсь. Вот взяла бы да и рассказала мне все — и про себя и про бедного старичка. Если надо советом помочь, лучше меня этого никто не сделает. А уж я вами так интересуюсь, так интересуюсь, куда больше, чем Коротыш… Там внизу будто расходятся… Ты Коротышу не рассказывай, о чем мы говорили. Ну, господь с тобой! Помни, кто вам друг: Кодлин — друг, а не Коротыш. Коротыш малый неплохой, но истинный друг — Кодлин, не Коротыш!
Произнеся эту речь, подкрепленную выразительными взглядами и пылкой жестикуляцией, Томас Кодлин удалился на цыпочках. Нелл в полной растерянности все еще раздумывала над его странным поведением, когда ступени и площадка ветхой лестницы заскрипели под ногами постояльцев, поднимавшихся наверх. Но вот их шаги стихли, все разошлись спать, и вдруг кто-то один вернулся назад, нерешительно потоптался в коридоре, точно не зная, в какую дверь постучать, и постучался к Нелл.
— Да! — откликнулась девочка.
— Это я, Коротыш, — послышался голос сквозь рамочную скважину. — Я только хочу сказать, милочка, что завтра надо выйти пораньше. Если мы не обгоним этих собак и фокусника, в деревнях ни пенни не соберешь. Вы с нами пойдете? Я утром постучу тебе.
Девочка ответила утвердительно, обменялась с ним пожеланием «спокойной ночи» и тут же услышала, как он крадучись отошел от двери. Заботливость этих людей внушала ей чувство тревоги, и тревога усилилась, когда она вспомнила их перешептыванье на кухне и явное замешательство при ее пробуждении. А кроме того, разве кукольники такие уж подходящие спутники для них? Но все эти беспокойные мысли были ничто по сравнению с ее усталостью, и она вскоре забылась сном.
На следующее утро Коротыш, верный своему слову, чуть свет тихонько постучал к ней в дверь с просьбой поторопиться, так как хозяин собак все еще храпит, а значит, если не терять времени, можно будет опередить и его и фокусника, который разговаривает во сне и, судя по его бормотанью, жонглирует ослом в своих сновидениях. Девочка сразу же встала, разбудила старика, и они собрались в путь, ни на минуту не задержав Коротыша, к неописуемому облегчению и восторгу этого джентльмена.
Покончив со скромным завтраком, собранным наспех и состоявшим в основном из грудинки, хлеба и пива, наши путешественники простились с трактирщиком и вышли за порог «Трех Весельчаков». Утро стояло ясное, теплое, земля под ногами хранила прохладу после вчерашнего дождя, живые изгороди повеселели и стали еще ярче, в чистом воздухе чувствовалась целительная свежесть. Идти в такое утро было легко и приятно.
Едва трактир остался позади, как девочку снова стало смущать странное поведение мистера Томаса Кодлина, который, вместо того чтобы с хмурым видом плестись в стороне от всех, держался сегодня рядом с ней и, пользуясь каждой минутой, когда его компаньон не смотрел на них, убеждал ее гримасами и кивками не доверять Коротышу, а полагаться только на Кодлина. Но, очевидно, этих знаков внимания ему было мало, ибо, когда она и дед шли рядом с вышеупомянутым Коротышом и маленький балагур, верный себе, без умолку болтал о всякой всячине, Томас Кодлин выражал свою ревность и подозрительность тем, что тащился за ней по пятам и время от времени пребольно тыкал ее в икры ножками ширм.
Все это, разумеется, настораживало Нелл, опасения ее росли; к тому же вскоре она заметила, что, когда Панч останавливался у деревенских пивных или в каком-нибудь другом месте, мистер Кодлин, исполняя свои обязанности во время представления, ухитрялся следить за ней и за ее дедом, а потом с подчеркнутой заботливостью, с дружеским участием, предлагал старику руку и не отпускал его от себя до тех пор, пока они не выходили на дорогу. Коротыш тоже стал какой-то другой; и хотя добродушие не изменяло ему, он явно старался все время держать их под своим наблюдением. Недоверие девочки к попутчикам увеличивалось с минуты на минуту, и она тревожилась и волновалась все больше и больше.
До города, где на другой день должны были начаться скачки, им, видимо, оставалось пройти всего несколько миль, так как, повстречав на своем пути немало цыганских таборов и отдельных пешеходов, сворачивавших на дорогу со всех тропинок и проселков, они мало-помалу влились в общий поток людей, которые шли возле крытых фургонов, или гнали впереди себя лошадей и ослов, или сгибались под тяжелыми ношами, все держа путь к одной и той же цели. Тихие, безлюдные трактиры остались далеко позади; в здешних было шумно, из их отворенных дверей валили наружу клубы табачного дыма, а за мутными стеклами виднелись чьи-то широкие багровые физиономии. На каждой луговине, на каждом пустыре уже усердствовали балаганщики, зычными голосами зазывавшие прохожих попытать счастья в игре. Толпа все прибывала и становилась все шумнее. Позолоченные имбирные пряники под навесами из одеял не таили своего великолепия от пыли, а кареты четверкой, то и дело с грохотом проносившиеся мимо, слепили все и вся тучами песка, которые вздымали их колеса.
Когда путники дошли, наконец, до города, уже стемнело. И какими же длинными показались им эти последние несколько миль! Здесь царила невообразимая сутолока и шум; по улицам двигались толпы людей; среди них было много приезжих, судя по тому, с каким интересом они озирались по сторонам; колокола вели свой оглушительный перезвон; на крышах и в окнах — всюду развевались флаги. Во дворах больших гостиниц, сталкиваясь друг с другом на бегу, сновали слуги, по неровному булыжнику цокали подковами лошади, с грохотом опускались подножки карет, и удушливый чад, тяжелой теплой водной лившийся из кухонь, раздражал обоняние. В трактирах поскромнее пиликали напропалую скрипки, подыгрывая заплетающимся ногам танцоров; пьянчуги, не сообразуясь с мелодией, подвывали им дикими голосами, заглушая треньканье слабенького колокольчика, и сами же сердились, что им так долго не подают пива; зеваки кучками толпились у дверей, глазея на бродячую плясунью, и их крики примешивались к визгу флажолета и оглушительному грохоту барабана.
Сквозь этот кромешный ад, где ее все пугало и отталкивало, девочка вела ошеломленного старика, а другой рукой крепко держалась за Коротыша, чтобы не потерять его в толпе и не остаться без провожатого. Стараясь поскорее выбраться из этой сутолоки и суматохи, они все прибавляли шагу и, наконец, вышли к ипподрому, который отстоял на добрую милю от городских окраин и был расположен на открытой со всех сторон возвышенности.
Несмотря на то, что здесь было множество людей, не блиставших ни красотой, ни нарядами, и все они суетились, разбивая палатки, вгоняя колышки в землю, бегали взад и вперед по пыли и переругивались между собой; несмотря на то, что здесь было множество ребятишек, которые, наплакавшись вволю, спали на охапках соломы под фургонами, и множество заморенных, тощих ослов и лошадей, щипавших траву тут же среди людских толп, среди домашнего скарба, разгоравшихся костров и оплывавших на ветру огарков, — несмотря на все это, девочка обрадовалась, что город остался позади, и вздохнула свободнее. После скудного ужина, сократившего ее сбережения до нескольких пенсов, которых могло хватить только еще на один завтрак, они с дедом легли в углу палатки и заснули, хотя кругом них всю ночь шли спешные приготовления к следующему дню.
Итак, настало время, когда им придется просить милостыню. После восхода солнца Нелл незаметно выскользнула из палатки, вышла на луг, тут же неподалеку, и стала собирать шиповник и другие столь же скромные цветы, с тем чтобы связать их в маленькие букетики для продажи нарядным леди, которые съедутся на скачки в каретах. За этим занятием мысль ее работала неустанно; вернувшись в палатку, она села рядом со стариком и занялась цветами, потом посмотрела украдкой на кукольников, спавших в другом углу, потянула деда за рукав и сказала ему шепотом: — Дедушка, не смотри на них и притворись, будто мы говорим с тобой вот об этих цветах. Помнишь, ты мне сказал перед уходом из дому, что, если кто-нибудь узнает о нашем побеге, тебя примут за сумасшедшего и разлучат со мной?
Старик повернулся к ней с выражением безграничного ужаса на лице, но она остановила его взглядом, сунула ему в руки цветы и, нагнув голову, будто связывая букет, зашептала: — Я помню твои слова. Не надо их повторять. Я все помню. Да разве это можно забыть? Дедушка, эти люди думают, будто мы убежали от родных, и хотят пойти с нами к кому-то, кто отправит нас обратно. Если у тебя будут так дрожать руки, тогда все пропало. Ты только успокойся, и мы как-нибудь уйдем от них.
— Но как? — прошептал старик. — Нелли, голубка моя, как? Меня бросят в холодный, темный подвал, Нелл, прикуют на цепь к стене, будут бить плетьми! И я тебя никогда больше не увижу!
— Вот ты опять дрожишь, — сказала девочка. — Будь все время рядом со мной. Не обращай на них внимания, не смотри на них, смотри только на меня. Я улучу минутку, когда можно будет бежать. И тогда иди за мной, не останавливайся, не отвечай им. Тс-с! Довольно!
— Что ты там делаешь, милочка? — громко зевая, спросил мистер Кодлин, потом приподнял голову, увидел, что его компаньон крепко спит, и добавил громким шепотом: — Ваш друг — Томас Кодлин! Помни! Не Коротыш, а Кодлин!
— Я вяжу букеты, — ответила девочка. — Хочу попробовать, может за эти три дня удастся продать их на скачках. Вот, возьмите один — в подарок, конечно!
Мистер Кодлин собрался было встать, но Нелли предупредила его и сама подала ему цветы. Он воткнул букетик в петлицу с поразительным для такого мизантропа благодушием, победоносно скосил глаза на мирно почивающего Коротыша и пробормотал, снова укладываясь: — Вот кто друг-то — Кодлин! Кодлин, черт побери! По мере того как близился полдень, палатки становились все пестрее и наряднее, а на широкую луговину, мягко шурша колесами, начали выезжать длинные вереницы карет. Люди, не снимавшие всю ночь холщовых блуз и кожаных гамаш, надели теперь атласные куртки, шляпы с перьями, пышные ливреи или добротное платье, превратившись соответственно кто в клоунов и жонглеров, кто в учтивых слуг при балаганах, кто в простачков фермеров, толпившихся для приманки там, где велись запрещенные азартные игры. Черноглазые цыганки в цветастых платках выискивали желающих погадать; тощие женщины с бледными, чахоточными лицами, стоя у палаток чревовещателей и фокусников и жадно поглядывая по сторонам, мысленно подсчитывали выручку задолго до того, как монеты попадали к ним в руки. Ребятишек, с которыми удалось справиться, убрали с глаз долой и вместе со всем, что изобличало убожество и нищету, запрятали среди повозок, лошадей и ослов; остальные же, пробравшись в самую гущу толпы, шныряли под ногами у людей, между колесами экипажей и выскакивали невредимыми из под лошадиных копыт. Танцующие собаки, ходули, карлица и великан и много других диковин — не говоря уже о несметном количестве шарманок и бесчисленных оркестрах — все вылезли из углов и щелей, где они ютились ночью, и теперь действовали, кто во что горазд.
Коротыш вел своих спутников по запруженной людьми и экипажами скаковой дорожке, трубя в медный рожок и балагуря пискливым голосом Панча, а Томас Кодлин шел за ним по пятам, как всегда с ширмами, и настороженно поглядывал на Нелли и ее деда, которые немного отставали от них. Девочка несла на руке маленькую корзинку с цветами и, останавливаясь у элегантных экипажей, застенчиво и скромно предлагала свои букетики. Но — увы! — здесь было столько попрошаек, гораздо более смелых, чем она, столько цыганок, суливших мужей, столько всяких других мастеров своего дела! И хотя некоторые леди, приветливо улыбаясь ей, отрицательно покачивали головой, или восклицали, обращаясь к своим кавалерам: «Посмотрите, какое хорошенькое личико!» никто из них не задерживался взглядом на этом хорошеньком личике и никто не замечал, какое оно усталое и как оно осунулось от голода.
Но нашлась одна леди, которая, по-видимому, поняла Нелли. Она сидела в красивой карете, а два молодых щеголя, только что вышедших из этой кареты, болтали и громко смеялись, словно забыв о своей спутнице. Вокруг было много других дам, однако они отворачивались от той и смотрели куда угодно — по сторонам или на молодых щеголей (на них — отнюдь не пренебрежительно), — только не на нее. А она отмахнулась от навязчивой цыганки, сказав, что ее судьба давно ей известна, Нелли же подозвала к себе, взяла цветы, положила несколько монет в протянутую к ней дрожащую руку и воскликнула: «Иди домой, заклинаю тебя! Твое место не здесь, а дома!» Кукольники и Нелли с дедом без конца бродили вдоль длинной вереницы карет, видя все, кроме лошадей и самих скачек, и каждый раз при звуке колокола, повелевавшего освободить скаковой круг, садились отдохнуть среди ослов и повозок и выходили снова только после очередного заезда. Панч раз за разом представал перед толпой во всем блеске своего остроумия, но Томас Кодлин все это время не спускал глаз со своих попутчиков, и убежать незамеченными они не могли.
Наконец, уже совсем к вечеру, мистер Кодлин выбрал еще одно подходящее местечко — и вскоре представление было в самом разгаре. Девочка сидела вместе со стариком позади ширм и думала: «Странно! Почему это лошади, такие красивые благородные существа, притягивают к себе всякий сброд?» — как вдруг громкий хохот, вызванный экспромтом Коротыша, имевшим прямое отношение к событиям этого дня, заставил ее очнуться от раздумья и оглядеться по сторонам.
Если уходить тайком, минута сейчас самая подходящая. Коротыш орудовал дубинкой и в пылу драки швырял своих героев по всей сцене, зрители со смехом следили за этой потасовкой, и даже лицо мистера Кодлина смягчилось мрачной улыбкой, когда его блуждающий взгляд скользнул по рукам, украдкой полезшим в жилетные карманы за шестипенсовыми монетами. Если уходить тайком, минута сейчас самая подходящая. Старик и девочка воспользовались ею и побежали.
Они пробирались между балаганами, экипажами и сквозь толпы людей, не останавливаясь, не оглядываясь назад. Зазвонил колокол. И когда до каната оставалось лишь несколько шагов, скаковой круг опустел. Но они нарушили его священную границу, словно не слыша свиста и криков, несшихся им вдогонку, крадучись обогнули крутой склон холма и побежали прямо в открытое поле.
Глава XX
Каждый день, возвращаясь домой после очередной попытки найти работу. Кит поднимал глаза на окно верхней комнаты, — той самой, которая предназначалась Нелли, в надежде увидеть там какие-нибудь знаки ее присутствия. Собственное горячее желание и слова Квилпа поддерживали в нем веру, что девочка все-таки придет под их скромный кров, и надежда, угасавшая в нем к вечеру, каждое утро возрождалась снова.
— Уж завтра-то они непременно придут, а, мама? — со вздохом сказал однажды Кит, усталым движением снимая шляпу. — Неделя как их нет. Не могут же они быть в отлучке больше недели!
Миссис Набблс покачала головой и напомнила сыну, что ему уже не в первый раз приходится испытывать разочарование.
— Да, — согласился Кит, — ты, мама, всегда правильно говоришь. Но, с другой стороны, побродили неделю, и хватит, этого вполне достаточно. Как ты думаешь?
— Достаточно, Кит, даже больше чем достаточно, а все-таки они могут и не вернуться.
Кит чуть было не рассердился на такой ответ, тем более что он ждал его и чувствовал, насколько мать права.
Но порыв этот прошел мгновенно, и его сердитый взгляд снова смягчился, так и не дойдя по адресу.
— Что же с ними сталось, как по-твоему? Неужто в море ушли?
— Матросами — вряд ли, — с улыбкой сказала миссис Набблс. — А не скрылись ли они в какую-нибудь другую страну, вот что мне думается.
— Мама! — воскликнул Кит, и лицо у него вытянулось. — Ну, зачем ты это говоришь!
— Боюсь, что так оно и есть, — сказала она. — И соседи так думают, а некоторые даже уверяют, будто их видали на корабле, и даже называют место, куда они уехали, но я, сынок, этого названия не выговорю, и не жди.
— Не верю! — воскликнул Кит. — Ни одному слову не верю! Болтают, сами не знают что! Делать им больше нечего!
— Может, и зря болтают, кто их разберет, — сказала миссис Набблс. — А может, это и правда, потому что ходят слухи, будто у старика были припрятаны кое-какие деньги и будто никто об этом не знал, даже тот — карлик… ну, страшилище, о котором ты мне рассказывал… как его, Квилп, что ли? Вот соседи и поговаривают, что старик и мисс Нелл уехали в другую страну, где деньги у них никто не отнимет и где им можно будет жить спокойно. Что ж, разве это не похоже на правду?
Кит грустно почесал в затылке, нехотя соглашаясь с матерью, потом дотянулся до гвоздя и снял с него клетку, решив почистить ее и насыпать корму птице. За этим занятием он вдруг вспомнил про старичка, который дал ему шиллинг, и спохватился, что сегодня — именно сегодня и чуть не в этот самый час — старичок будет ждать его у дома нотариуса. Вспомнив все это, Кит мигом повесил клетку на гвоздь, в двух словах объяснил матери, в чем дело, и со всех ног бросился к назначенному месту.
Он прибежал туда с опозданием минуты на две, так как контора мистера Уизердена была довольно далеко от их дома, но, к счастью, старичок еще не приезжал; во всяком случае, фаэтона нигде не было видно, а приехать и уехать за это время они, конечно, не могли. Убедившись с чувством огромного облегчения, что еще не поздно, Кит прислонился к фонарному столбу, чтобы перевести дух, и стал ждать пони и его седоков.
И действительно, не прошло и нескольких минут, как все тот же упрямый пони (а судя по его виду, он был упрямец из упрямцев) на легкой рыси появился из-за угла, не утруждая себя излишней спешкой и выбирая дорогу где почище, чтобы, упаси боже, не запачкать копыт. Позади пони сидел маленький старичок, а рядом с маленьким старичком сидела маленькая старушка с точно таким же букетом, как и в прошлый раз. Старичок, старушка, фаэтон и пони в полном согласии следовали своим путем, но за несколько домов до конторы нотариуса пони, введенный в заблуждение медной дощечкой, прибитой под молотком на двери портного, вдруг остановился и замер на месте, тем самым давая понять, что это именно тот дом, который им нужен.
— Ну, сударь, вы будете любезны везти нас дальше или нет? Нам не сюда, — сказал старичок.
Пони устремил внимательный взгляд налево и погрузился в созерцание пожарного крана.
— О господи! Какой он неслух, этот Вьюнок! — воскликнула старушка. — Так хорошо себя вел, хорошо бежал, и вдруг нате! Мне стыдно за него! Что с ним делать, просто ума не приложу!
Досконально изучив устройство пожарного крана, пони посмотрел куда-то вверх, в поисках своих исконных врагов — мух, и так как одна из них как раз в эту минуту пощекотала ему ухо, он дернул головой, махнул хвостом и вслед за этим погрузился в тихую, солидную задумчивость. Старичок, исчерпавший все доступные ему средства убеждения, вылез из фаэтона и хотел взять пони под уздцы, но пони, вероятно, счел такую уступку со стороны хозяина вполне достаточной, или же углядел вдали медную дощечку нотариуса, или же решил действовать назло — кто его знает. Во всяком случае, он ринулся вперед, увозя старушку, и остановился там, где и следовало, предоставив старичку догонять его, задыхаясь, на своих двоих.
Вот тут-то Кит и возник рядом с пони и, улыбаясь, поднес руку к шляпе.
— Господи помилуй! — воскликнул старичок. — Мальчик все-таки пришел! Вы видите, голубушка?
— Я же сказал, что приду, — ответил Кит, поглаживая Вьюнка по шее. — Надеюсь, вы приятно проехались, сэр? У вас такой хороший пони.
— Голубушка! — сказал старичок. — Это какой-то необыкновенный мальчик! Я уверен, что он прекрасный мальчик!
— Я тоже в этом уверена, — подхватила старушка. — Прекрасный мальчик и, должно быть, такой же прекрасный сын.
Выслушав эти слова, в которых было столько доверия к нему, Кит снова поднес руку к шляпе и густо покраснел. Старичок помог старушке вылезти из фаэтона, оба они посмотрели на Кита с одобрительной улыбкой и проследовали в дом, переговариваясь на ходу, причем Кит не мог не догадаться, что разговор идет о нем. Вскоре после этого мистер Уизерден подошел к окну и посмотрел на Кита, усиленно нюхая букет, потом к окну подошел мистер Авель и посмотрел на него, потом то же самое сделали старичок со старушкой, потом они подошли к окну все вместе, и все вместе посмотрели на него еще раз, а Кит, крайне смущенный этим, притворялся, будто ничего не замечает, и все поглаживал и поглаживал пони, который весьма благосклонно разрешал ему такую вольность в обращении с собой.
Не успели их лица исчезнуть, как на тротуаре в полном служебном облачении и в шляпе, по-видимому слетевшей ему на голову прямо с вешалки, — появился мистер Чакстер. Этот джентльмен передал Киту приглашение зайти в контору и посоветовал ему отправиться туда немедленно, а за фаэтоном, дескать, присмотрит он сам. Мистер Чакстер счел нужным добавить к этому, что вот разрази его гром, но ему невдомек, что он (Кит) за птица — то ли «больно прост», то ли «больно востер», и недоверчиво покрутил головой в знак того, что склоняется к последнему предположению.
Кит вошел в контору с трепетом, так как он не привык иметь дело с незнакомыми леди и джентльменами, а железные ящики и груды пыльных бумаг показались ему такими внушительными, такими грозными! Да и сам мистер Уизерден был очень уж суетливый и говорил быстро и громко, и все смотрели на Кита, а Кит стеснялся своей плохонькой одежонки.
— Ну-с, мальчик, — сказал мистер Уизерден, — ты пришел отработать шиллинг и не рассчитываешь, что тебе дадут еще один, а?
— Нет, что вы, сэр! — ответил Кит и, набравшись храбрости, поднял на него глаза. — У меня этого и в мыслях не было.
— Отец жив? — спросил нотариус.
— Умер, сэр.
— Мать?
— Есть, сэр.
— Вышла за другого, а?
Его мать — вдова с тремя детьми, ответил Кит не без негодования, а что касается второго замужества, то если бы джентльмен знал ее, ему бы это и в голову не пришло.
Получив такой ответ, мистер Уизерден снова зарылся носом в букет и шепнул оттуда старичку, что, по его мнению, более честного мальчика и быть не может.
— Ну, так вот, — сказал мистер Гарленд, когда и дальнейшие расспросы были закончены. — Сегодня ты от меня ничего не получишь…
— Благодарю вас, сэр! — воскликнул Кит — и вполне искренне, так как это снимало с него обвинение, заключавшееся в словах мистера Уизердена.
— Но, — продолжал старичок, — может быть, мне захочется разузнать о тебе поподробнее, — ты скажи мне свой адрес, а я его занесу в записную книжку.
Кит сказал, и старичок тут же застрочил карандашом. Только он успел кончить, как на улице раздались крики, шум, и старушка, подбежав к окну, объявила, что Вьюнок удрал. Кит тут же ринулся вон из конторы, а остальные поспешили за ним.
По-видимому, дело сложилось следующим образом: мистер Чакстер стоял, засунув руки в карманы, небрежно поглядывая на пони, и время от времени ронял такие восклицания, как «стой!», «смирно!», «тпру!» и тому подобное, чего, конечно, ни один норовистый пони снести не может. Поэтому Вьюнок, чувствуя, что его ничто не сдерживает — ни долг, ни необходимость послушания, ни строгий человеческий взгляд, — неожиданно взял с места и в данную минуту с грохотом мчался по улице, тогда как мистер Чакстер, с обнаженной головой и с пером за ухом, к неописуемому восторгу прохожих, бежал вплотную за фаэтоном, силясь оттащить его назад. Выонок даже и в побеге ухитрился выказать свой скверный характер: не добежав до угла, он вдруг остановился и почти так же стремительно начал пятиться задом. Мистер Чакстер был самым постыдным образом снова оттеснен к конторе и прибыл туда в полном смятении и совершенно выбившись из сил.
Но вот старушка села в фаэтон, мистер Авель, за которым они приехали, устроился сзади. Старичок прочитал пони нотацию о непозволительности его поступка, принес всяческие извинения мистеру Чакстеру, занял свое место, и они уехали, помахав на прощанье нотариусу и его конторщику и ласково кивнув Киту, который провожал их глазами, стоя посреди улицы.
Глава XXI
Кит пошел своей дорогой и вскоре забыл и пони, и фаэтон, и маленькую старушку, и маленького старичка, а в придачу к ним и маленького молодого джентльмена и начал снова гадать, что же сталось с хозяином и милой его сердцу хозяйской внучкой, так как мысли о них не давали ему покоя. Не переставая подыскивать в уме хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение их отлучке и убеждая себя, что они скоро вернутся, он решил пойти домой, кончить дело, прерванное в ту минуту, когда ему вспомнился уговор со старичком, а потом снова отправиться на поиски работы.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 42 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |